Два дня спустя в Донбасс отправляли эшелон пленных, в который потихоньку пристроили и меня. Когда же эшелон прибыл на место, никто не стал просматривать старые списки (где меня не было), а тут же составили новые со слов прибывших.
Из лагеря можно было написать домой, чем я сразу же воспользовался. Мой братишка Карой сохранил это письмо. Вот оно:
«Дорогие мои родные!
Надеюсь, что это небольшое письмецо застанет вас всех в добром здравии. Я, слава богу, жив и здоров. Жаль только, что не имею от вас никаких вестей. Очень прошу вас, дорогие, как только получите мое письмецо, немедленно ответьте. Вместе со мной находится Пишта Чаус, Жига Келеш, Лаци Гуяш и еще несколько земляков. Любящий вас ваш сын Балинт».
Послав это, пятое по счету, письмецо, я наконец получил ответ, из которого узнал, что мой брат Лайош тоже в плену и находится в Астрахани.
Я тут же решил сбежать из лагеря в Астрахань, чтобы разыскать там брата. Однако убежать далеко мне не удалось.
В соседнем селе меня поймали казаки.
— Ты куда идешь? — спросили меня.
Я не мог ничего придумать, пришлось сказать правду.
Казаки засмеялись.
— До Астрахани далеко, особенно если идти пешком. А зачем тебе туда?
— Там мой старший брат. В плену он, вот я и решил разыскать его.
Казаки ничего мне не сделали, но вернули обратно на шахту, где мы работали.
Известие о Февральской революции в России дошло до нас быстро. В лагерь приехал агитатор, он говорил от имени правительства Керенского. Нас собралось больше тысячи, так как на многих шахтах работали пленные.
После свержения царизма мы получили возможность передвигаться более свободно. Нас стали называть товарищами.
В середине июня я как-то попал в город и по дороге разговорился с одним русским шахтером.
— Ну, ты хоть теперь понял, за что же ты воевал? — спросил он.
Мой ответ понравился ему, и он задал мне другой вопрос:
— А нет ли у тебя желания помочь нам?
— Отчего же! Есть. А что нужно делать?
Оказалось, что задача моя заключалась в том, чтобы приносить листовки на шахту.
В городе мне дали пачку листовок и рассказали, где и кому я должен был передать их.
В ту пору белоказаки упорно охотились за большевиками и приглядывали за местными шахтерами. Их тщательно обыскивали при проходе на шахту, нас же, пленных, охранник только спрашивал: «Куда?»
Я в то время уже довольно сносно разговаривал по-русски и объяснил охраннику, что иду на другую шахту проведать своих земляков.
— Давай, — ответил он, — иди, но осторожнее.
Что значит «осторожнее», я в тот момент не понял.
Сначала я пошел на шахту, где работал Пишта Чаус, и у него спросил, не знает ли он нужного мне человека. Оказалось, что он знал этого, товарища, и сам повел меня к нему, представил.
Мы с Пиштой, идя позади шахтера, проводили его до дома. Пишту я отпустил, а сам вошел в дом.
Я объяснил шахтеру, кто я такой и с какой целью зашел к нему.
Жена шахтера, из-за юбки которой выглядывало четверо ребятишек, мал мала меньше, увидев меня, перепугалась.
Я отдал шахтеру сверток; разворачивать при мне он его не стал. Я понял, что он и без того догадался, что именно в нем лежит.
Поблагодарив меня, шахтер предложил мне съесть у него тарелку супа.
— Нет, — ответил я, — мне нужно вовремя вернуться в барак.
Подобным же образом я разнес свертки по другим шахтам. Меня похвалили, убедившись в том, что действовал я осторожно и умело.
Позже мне пришла в голову мысль о том, что в первый раз я, возможно, нес в свертке не листовки, а чистую бумагу.
После Октябрьской революции большинство военнопленных решило, что война вот-вот кончится и мы все сможем вернуться домой. В один прекрасный день мы сбежали из своего лагеря.
Мы открыто шли по дороге, и никто нас не останавливал. Без особого труда добрались до Екатеринослава, нынешнего Днепропетровска. Там собралось очень много пленных.
Но тут я должен рассказать одну историю.
В пятнадцатом году мы одно время стояли в Галиции, в большом лесу. Я очень любил цветы и однажды пошел за ними на ничейную землю.
Облюбовал одно место, где лес был вырублен, и стал рвать цветы. Вдруг слышу: у меня за спиной кто-то копошится. Оглянулся: никого нет. Снова рву цветы, и снова слышу какой-то посторонний звук, будто кто-то затвором винтовочным клацает. Я подошел поближе и увидел среди кустов человека в русской фуражке.
Вижу, два русских солдата нашли винтовку «манлихер» и пытаются ее разобрать, но это у них никак не получается.
У меня с собой никакого оружия не было, и я стал думать, как бы мне незаметно уйти. Но стоило мне пошевелиться, они сразу же заметили меня.
«Ну, — думаю, — попался!» Однако набрался храбрости и крикнул:
— Идите-ка сюда!
Оба солдата бросили найденную ими винтовку на землю и подошли ко мне.
«И они, видать, — мелькнуло у меня, — ищут случая, чтобы сдаться в плен».
С букетом цветов в руках я привел их к себе в роту. Там их покормили, дали закурить, а потом сказали, чтобы они шли в штаб дивизии и там уже сдались по-настоящему.
И вот в начале восемнадцатого года в Екатеринославе в лагере для военнопленных я вдруг встречаюсь с одним русским, который немного говорит по-венгерски.
— Подожди-ка, товарищ, — вдруг обратился он ко мне, — а не тебя ли я встречал в Галиции, в пятнадцатом году?
— Бывал я в тех краях. А что?
— Цветы не собирал там?
— Собирал, как же!
— Ну тогда там я с тобой и познакомился!
И русский бросился мне на шею, даже расцеловал меня. Он рассказал, как его увезли в Венгрию, где он работал в имении. Услышав о том, что в России свершилась революция, он сбежал от своего хозяина.
Мы долго проговорили тогда.
«Ну что ж, если из Венгрии можно попасть в Екатеринослав, — подумал я, — то и из Екатеринослава вполне можно добраться до Венгрии».
В это время немцы предприняли новое наступление, и над нами нависла опасность попасть к ним в плен.
У нас в группе было семь человек. Среди них были и такие, кто еще не испытал на себе, что такое немцы и что такое монархия.
— Подождем здесь прихода немцев, — предложил бывший парикмахер. — Так мы быстрее попадем домой.
— Да, разумеется, в крытом рессорном экипаже! — сострил кто-то.
— Может, конечно, нас и отправят домой, — размышлял вслух пожилой унтер, — но только для того, чтобы снова напялить на нас военную форму и отправить или сюда, или на другой фронт.
— Но так, по крайней мере, увидим своих родных! — тяжело вздохнул кто-то.
— Ну и скотина же ты, черт бы тебя забрал! — набросился на вздыхателя другой. — Не надоело тебе валяться в окопах?!
— По мне, пусть меня хоть куда везут, лишь бы только своих повидать!
— Нет, ребята, нам лучше забраться в глубь России и переждать некоторое время здесь. Это все же лучше, чем снова очутиться на фронте.
— Ни на какой фронт я идти не намерен! — решительно произнес кто-то, и все мы согласились с ним.
К нам в лагерь пришли агитаторы от большевиков, которые уговаривали нас не оставаться в городе и не ждать прихода немцев.
Вскоре нам подали железнодорожный состав, и, погрузившись, мы тронулись на восток… Остановились в Балашове. Как только отворили дверь вагона, в него вскочили несколько солдат-чехов.
— Куда вы едете? — спросили они нас.
— Куда? Куда везут, туда и едем!
Чехи начали нас ругать на чем свет стоит — сами они к тому времени уже были завербованы белыми.
— Выбросить из вагонов все печки! — раздался приказ. — Там, куда вы едете, и без печек жарко будет!
Печки мы, разумеется, отдавать не хотели, но чехи с нами не церемонились и забрали печки силой. Делать было нечего: эти люди были вооружены, их было много, и их состав стоял на соседних путях. Они держали путь в Сибирь, где впоследствии подняли контрреволюционный мятеж.
Наш эшелон шел дальше на восток. Однако теперь мы уже понимали, что здесь, в России, есть красные и есть белые, поняли мы и то, что нам, венграм, не удастся остаться нейтральными.
Мы тряслись в вагоне, лежа на голых нарах, и беспрестанно говорили о том, что же нас ждет в ближайшем будущем.
— Если мы не хотим, чтобы нас всех разбросали кого куда, необходимо за что-то ухватиться, — дал совет пожилой унтер.
— Русские смотрят на нас не как на врагов и не как на австрийцев. Они называют нас товарищами, — высказал я свое мнение.
Все сразу замолчали, ожидая, что же я скажу дальше.
— А я знаете что думаю, ребята, — продолжал я, польщенный всеобщим вниманием. — Лучше всего будет, если мы перейдем на сторону красных!
— Но захотят ли этого остальные? — робко спросил кто-то.
— А мы спросим, поинтересуемся, — сказал я.
На том и порешили.
Когда наш эшелон остановился на ближайшей станции, мы разошлись по вагонам и рассказали другим пленным землякам о нашем решении: так, находясь в пути, мы сколотили красный полк из венгерских пленных.
Мы находились в чужой стране, далеко от родины, но, стоило только нам из пленных превратиться в красных солдат, настроение у нас стало совсем другое.
За короткий срок был создан конный полк из венгров, изъявивших желание сражаться за советскую власть. В то время достать лошадь было легче, чем заиметь седло. Приятно было чувствовать себя красным конником, лететь на коне, когда ветер бьет тебе в лицо. Ведь наши далекие предки была в свое время кочевниками и как раз жили в этих краях, прежде чем переселились в Карпаты.
Но недолго пришлось мне ездить в седле. Вскоре меня свалил тиф. Очнулся я в госпитале. Случилось это неподалеку от Саратова, в городе Петровске. Провалявшись несколько месяцев в госпитале, я выздоровел и попал в Саратов.