Когда неожиданно бойцы атаковали их с трех сторон, белые в панике пустились в бегство, почти не отстреливаясь.
Вскоре бронепоезда подошли к этому месту, но не остановились, а лишь сбавили ход до минимума. Бойцы на ходу залезали на платформы. Преследовать нас противник не решился.
Вернувшись в Ярмолинцы, мы узнали, что петлюровцы, действовавшие в районе Проскурова, вновь активизировали свои действия.
Между тем нам удалось подслушать телефонный разговор, который вел между собой противник. При этом разговор велся открытым текстом. Из него мы узнали, что петлюровцы, с которыми мы столкнулись накануне, получили задание отвлечь наши силы на себя. По оценке белого офицера, говорившего по телефону, у нас было до двух полков пехоты и несколько бронепоездов. Не скрою, такая переоценка наших сил противником пришлась мне по душе. На другом конце провода офицеру ответили, что против нас будут брошены новые силы, которые и разгромят нас наголову.
Так нам стало известно о том, какой «приятный» сюрприз нас ждет.
Выставив усиленные посты для охраны, я приказал свободным от наряда бойцам отдыхать.
В течение целой недели мы находились среди двух огней, отбиваясь всеми средствами. Однако, несмотря на все наши усилия, кольцо вражеского окружения вокруг нас постепенно сжималось, и нам нужно было подумать о том, как бы из него вырваться.
В ходе боев с белыми нам удалось захватить у них несколько лошадей. Повозок же у нас не было, а они были нам необходимы для перевозки продовольствия, оружия и боеприпасов.
— Нужно где-то достать повозки, — сказал я однажды бойцам.
Выполнить операцию вызвалось несколько добровольцев, из тех людей, кто неплохо знал местность.
Дав им лошадей, я приказал обратно без подвод не возвращаться. Мы прождали их всю ночь, но они почему-то не возвращались. Талига предложил дать ему отделение, с которым он пойдет на их поиски.
Когда уже почти совсем рассвело, верхом на лошади прискакал один из добровольцев. Весь в крови, он с трудом держался в седле. Ребята сняли его с лошади и на руках отнесли в станционное здание, уложив на скамейку в зале ожидания.
— Крестьяне не хотят давать нам подводы, — с трудом выговорил бедняга. — Они знают, что Петлюра со своими бандитами бродит где-то совсем близко, и боятся его… Больше того, все они богатеи и стоят за Петлюру…
— А где другие наши ребята?
— Они уже не вернутся… Мне одному удалось бежать…
Талига стал упрашивать меня отпустить его с ребятами отомстить за наших бойцов, но я не разрешил.
Теперь у нас осталась одна-единственная лошадь, на которой прискакал залитый кровью боец. Лошадь была так загнана, что ее лучше было пристрелить.
— Ничего не поделаешь, ребята, будем выгружать оружие и боеприпасы.
— Выгружать, выгружать! А куда?
— Пока на платформу, потом отнесем все в здание станции.
Мы выгрузили все, что могли забрать с собой, учитывая, что нам придется идти пешком. Оставшиеся боеприпасы, особенно артиллерийские снаряды, решено было подорвать в самый последний момент перед отходом. Мы решили не уходить из Ярмолинц до тех пор, пока не подойдут значительные силы противника.
Оба бронепоезда я ежедневно высылал то в одном, то в другом направлении с задачей обстреливать артогнем войска противника, которые постепенно стягивали вокруг нас кольцо окружения. Особенно много беспокойства доставлял белым Талига, который никогда не стрелял впустую.
По поведению противника можно было понять, что он готовится к решительному штурму города.
На рассвете следующего дня оба бронепоезда сделали два рейда, однако отъехать от города удалось всего лишь на несколько километров: противник встретил их сильным сосредоточенным огнем. Ведя огонь из пушек, оба бронепоезда сдавали назад.
Теснимые превосходящими силами противника, мы начали отходить по разведанному нашими разведчиками пути, предварительно взорвав все, что не должно было попасть в руки противника. Мы отходили по направлению к Жмеринке, где, по нашему предположению, находились части регулярной Красной Армии.
Если бы петлюровцы решились преследовать нас, они без особого труда уничтожили бы наш немногочисленный отряд. Но видимо, они по-прежнему полагали, что в нашем распоряжении находится до двух полков солдат. Возможно, их пугали и сильные пожары на станции, к которой они осмелились приблизиться только на рассвете следующего дня.
Ворвавшись на пустую станцию и не встретив никакого сопротивления, белые пришли в бешенство оттого, что упустили нас из-под самого носа. Правда, за нами была послана конная группа гайдамаков, которые догнали нас, но, к счастью, напасть сразу не осмелились, решив, что соотношение сил не в их пользу. Открыв издалека стрельбу, они приближались к нам.
Сначала мы отстреливались с ходу, но вскоре гайдамаки вынудили нас остановиться. Мы залегли, окопались, решили дождаться вечера и под покровом темноты оторваться от противника. Двум пулеметчикам (один из них был украинцем, другой — венгром) я приказал время от времени вести огонь по противнику, не давая ему возможности следовать за нами. Пулеметчики должны были продержаться всю ночь, а утром незаметно сняться с места и догнать нас. Мы же, дождавшись спасительной темноты, начали отход, несколько изменив направление, чтобы запутать противника.
Почти всю ночь мы слышали, как тараторили наши пулеметы, создавая видимость, что мы здесь и никуда отходить не собираемся.
Примерно в полночь гайдамаки несколько осмелели и начали отвечать нам беспорядочной стрельбой, но наши пулеметчики вели огонь, не жалея боеприпасов.
Наконец рассвело. Оба пулеметчика начали отходить. Они тащили за собой тяжелые «максимы», пока хватало сил, потом вынуждены были бросить их, предварительно вытащив замки.
Когда совсем рассвело, их нагнали конные гайдамаки. Пулеметчикам удалось укрыться на деревьях, где они просидели до наступления темноты.
— Самым тяжелым был момент, — рассказывал мне потом мой земляк, венгр, — когда под деревьями, на которых мы сидели, гайдамаки остановились на привал. Развели костер и начали жарить своему атаману курицу на углях. У нас только слюнки текли. Порылись мы у себя в карманах, но, кроме сушеной рыбы, ничего не нашли. Начали грызть ее, стараясь есть так, чтобы пирующие гайдамаки не заметили нас. В общем, натерпелись страху. А потом еще по нужде захотелось, хоть слезай с дерева…
Обратно гайдамаки отправились в путь только к вечеру. Пулеметчики той же ночью догнали своих.
От Ярмолинц до Жмеринки мы добирались трое суток. Петлюровцев больше по пути не встречали, хотя в нескольких местах в нас стреляли со стороны хуторов.
Наши потери за время нахождения в Ярмолинцах были незначительны. Мы же целую неделю не давали противнику соединиться с крупными частями и лишили его возможности контролировать железнодорожную линию Каменец-Подольск — Проскуров. Одновременно мы помогли частям Красной Армии немного передохнуть и сосредоточиться в нужных местах.
С командиром дивизии я встретился под Жмеринкой. Доложил ему, как положено, и передал весь личный состав, который был у меня под командованием, а сам со своей восьмеркой направился в Жмеринку, куда, как я узнал, прибыл наш интернациональный полк.
Вскоре Жмеринка вторично была захвачена Петлюрой. Красные отходили, ведя тяжелые бои. Люди, казалось, забыли про сон и еду. Бои шли днем и ночью.
Через несколько дней наш интернациональный полк попал в Винницу. Я был настолько измотан, что, поглядев на меня, командир полка сказал:
— На тебе лица нет. Отправляйся-ка в наш госпиталь да как следует отоспись там. — И приказал отвезти меня в госпиталь и сдать на попечение врачей.
Меня поместили в отдельную палату, дали снотворное, и я уснул. Когда же проснулся и отрыл глаза, увидел, что у моей кровати сидит сестра милосердия.
— Проснулись? — спросила она, наклоняясь надо мной. — Лежите спокойно, я сейчас позову главврача.
Я хотел было сказать ей, что никакого главврача звать не нужно, не такая уж важная я персона, но не успел, так как сестра уже вышла из палаты.
Через несколько минут ко мне пришел главврач, человек очень строгий на вид. Протестовать было бесполезно. Врач приказал сделать мне какой-то укол, после которого я опять крепко уснул.
Я еще несколько раз просыпался, видел склоненное над собой лицо сестры и снова засыпал. Сколько времени я проспал, не знаю. Когда же я проснулся окончательно, в палате было темно. Сестры возле меня не было. Сквозь оконные стекла я видел усыпанное звездами небо.
Я лежал, боясь пошевелиться, чтобы меня еще раз не усыпили. Когда я неосторожно повернулся на кровати, в комнате тут как тут появилась сестра.
— Вы что делаете? — спросила она.
— Зажгите свет, — попросил я. — Я хочу встать.
— Света здесь нет.
— Принесите мою одежду!
— Это невозможно!
— Как это так «невозможно»? Я не ранен и не болен.
— Главврач запретил вам вставать.
— Ваш главврач ничего запретить мне не может. Меня сюда выспаться прислали — я выспался. И сейчас хочу уйти. Немедленно принесите мне мою одежду.
— Поймите же вы наконец, что никуда вы отсюда не уйдете!
— Это почему же?
— Не уйдете — и все!
Весь этот разговор показался мне подозрительным.
— Немедленно отдайте мою одежду! — закричал я, вскакивая с постели.
— Вашей одежды здесь нет, ее унесли.
— Кто унес и куда?!
Я встал и хотел задержать сестру, но она взяла меня за руку и сказала:
— Ради бога, не шумите! Вы разбудите всех раненых.
— Мне нужно найти свою одежду…
— Ничего вы не найдете… Я дам вам другую одежду, только с условием, что вы об этом никому не скажете, иначе у меня будут крупные неприятности.
Дойдя до конца коридора, она открыла шкаф, порылась в нем и сунула мне в руки какой-то сверток.