НАВОДНЕНИЕ
1
Что бы со мной ни случилось, мама всегда плакала. Раньше я сердился на нее за это, мне не нравилась ее чрезмерная чувствительность, но шло время, и я стал больше понимать ее. Плакала она и тогда, когда меня отдавали в ученики. Слезы навернулись ей на глаза, когда я принес ей мою первую в жизни получку. И конечно, сейчас она тоже плачет…
Вчера утром почтальон принес мне повестку. Я как раз стоял у колодца.
— Ну, Арпи, вот ты и стал взрослым: и тебя забирают в армию. Рад, наверное, а?
Наш почтальон — человек пожилой, ему уже за шестьдесят. Вдруг мне пришло в голову, что в свое время, наверное, он же приносил повестку и моему отцу. Мне хотелось спросить об этом маму, но она так разрыдалась и спрашивать ее об этом сейчас не имело смысла.
Отец погиб в сорок четвертом году.
Я не помню его лица. Но стоит мне только закрыть глаза, как мне кажется, что я чувствую теплоту его рук. Вспоминаю нашу последнюю встречу. Он тогда был уже солдатом, и его отпустили домой на несколько часов, чтобы повидать родных перед отправкой на фронт. Он посадил меня к себе на колени, взял в руки мою голову и сказал, что у меня голубые глаза и тут же начал рассказывать сказку о каком-то голубоглазом мальчике, но что именно, я уже не помню, зато я очень хорошо запомнил, какие теплые руки были у отца.
Я сказал об этом матери, зная, что это будет ей приятно. Она с улыбкой слушала меня, и, как мне показалось, воспоминание об отце как-то отвлекло ее. Она достала лист бумаги и стала искать карандаш, чтобы записать все, что надо будет собрать солдату в дорогу. Через несколько минут весь лист был исписан, а на ум ей приходили все новые и новые вещи. Тут были: бритва, мыльница с мылом, зубная щетка, лезвия для бритья, расческа, зеркало, щетка для чистки обуви, бумага для писем, конверты с марками (не менее пятидесяти штук, чтобы я мог писать ей каждый день). Я пробовал возражать, но напрасно. Мама сказала, что она лучше меня знает, что в таких случаях может понадобиться. Она в свое время видела, как бабушка собирала в армию моего отца…
Узнав о том, что меня призывают в армию, Анна тоже немного всплакнула, но потом успокоилась и весь, вечер вела себя так, как будто ничего не случилось. И хотя мне хотелось остаться с ней вдвоем и поговорить, она упорно тянула меня на танцы. А так как танцор из меня не ахти какой, то почти весь вечер ее приглашали танцевать другие парни. На одном из вечеров, организованном для строителей, дядюшка Карой, посмотрев, как я танцую, сказал, что когда я кладу стену на уровне третьего этажа, то двигаюсь гораздо живее, чем в танце.
Старик меня любит. Он взял меня к себе, когда я был еще совсем мальчишкой. Остальные члены бригады тогда даже ворчали на него.
— И из этого пацана ты надеешься сделать каменщика, дядюшка Карой? — спрашивали его.
— Поживем — увидим.
— Да он же совсем желторотый.
— Ничего. Я и сам таким же был. Худой, но крепкий. Вот увидите, года через два он вас всех за пояс, заткнет. Правда, сынок?
Я люблю свою профессию, хотя сейчас она и не самая модная. Большинство моих друзей стали металлистами: кто токарем, кто фрезеровщиком, а кто механиком по сборке моторов. Они и меня соблазняли, но я не стал обижать старика и остался у него. Мне хотелось доказать, что он во мне не ошибся.
Мы хорошо понимали друг друга. Я и сейчас пишу ему письма раз в две недели. И заранее знаю, что он читает их вслух всей бригаде, а когда к нему заходит главный инженер, то показывает и ему.
Переписываюсь я и с Йоцо, как-никак мы не один год вместе ходили в школу. Ну и, само собой разумеется, пишу маме — каждую неделю длинное письмо на четырех листах, пишу крупными разборчивыми буквами, чтобы ей было нетрудно читать. Особенно подробным было первое письмо. Я описал ей всю свою теперешнюю жизнь… Время сейчас совсем другое, чем то, когда отца брали в армию…
Через день у нас несение караульной службы.
Человеку, который не испытал всего этого, приходится не сладко. Ну и что? Надо делать, что положено — и все. После обеда сборы в караул: нужно уложить в вещмешок бритву, мыло и прочие необходимые вещи, скатать скатку, а там уж и строиться пора на развод.
В караульном помещении говорят мало: все уже давно знают друг друга, о многом переговорили раньше. Отпуск был давно, так что особых тем для разговора нет. Хорошо тем, кто попадает в одну смену с Хоманом: он мастер рассказывать различные интересные истории. Войдет в караульное помещение, поставит оружие в пирамиду и, бросившись на топчан, словно заправский вратарь на ворота, продолжает свой рассказ, который он недосказал два часа назад, когда уходил на пост.
Его рассказы охотно слушает даже сам начальник караула.
— Хоман, откуда у тебя берутся все эти россказни?
— А так, сами собой, товарищ младший сержант. Я вырос на воде, а не ковырялся в земле. Баржа — вот моя родина. С девяти лет я плавал на ней. Когда отец впервые взял меня с собой, я ревел: так мне не хотелось расставаться со своими товарищами-мальчишками. Но отец не разрешил. Мать вступилась за меня, но отец сказал: «Хватит, наигрался, пора его приучать к воде». Я ведь и море повидал.
— Море!..
И Хоман уже рассказывает о девушках, самых красивых на свете, и все они любили только его одного. Но Арпад Таши уже не слушает его. Он вспоминает здание, которое их бригада строила в прошлом году. Вот с высоты этого здания он и увидел впервые море. Было это рано утром. Арпад стоял на только что выложенной стене седьмого этажа, свежий ветер обдувал лицо. А когда он встал на край стены, замер от изумления: пейзаж открывался такой, словно кругом было безбрежное море. К нему подошел бригадир, и они вместе любовались, как по долине плыл утренний туман.
Арпад вспомнил сейчас и о письме матери, которое он получил вчера. Она давно не писала ему, и на сей раз прислала письмо на трех листах, исписанных крупными продолговатыми буквами. Когда Арпад читал это письмо, ему казалось, что мать здесь, рядом. Он слышал ее голос.
«Сынок, тебе нужно приехать домой. Побыть немного… Есть ли у тебя деньги? Если нет, напиши мне — пришлю, а пока посылаю тебе пятьдесят форинтов (лишь бы не пронюхали почтальоны)».
Арпаду хотелось, конечно, побывать дома, хотелось увидеть мать, Анну.
Этот Хоман умеет рассказывать интересные вещи. Младший сержант внимательно слушает его и даже трясет Таши за плечо: мол, послушай, о каких чудесах говорит Хоман, такого и от Мати Лудаша не услышишь.
«Хороший парень наш сержант, — думает Арпад. — Симпатичный. Эти маленькие усики придают его лицу задорное выражение. Посмотришь на него, и невольно улыбнешься, зато уж если он нахмурится, то и у тебя захватит дыхание. Прошлый раз он здорово рассердился, по всему его виду заметно было». Были они на стрельбище, отрабатывали упражнение «Стрельба по появляющейся цели». Первым отстрелялся Тратнер, которому сержант и поручил отмечать попадания. А он начал хитрить. Уж больно ему хотелось, чтобы его собственный результат был лучше всех.
Неудобные эти топчаны, но Арпад Таши даже не обращал внимания на боль в пояснице от долгого лежания на боку. Он слышал равномерное дыхание спящих товарищей, тихие смешки разговаривавших, и это наполняло его спокойствием.
Когда пришло время снова идти на пост, на улице уже смеркалось.
Арпад настолько хорошо знал путь на пост, что мог бы дойти до него с закрытыми глазами. Когда часовой окликнул его, Арпад невольно улыбнулся.
— Ну что ж, пост принял. Можешь идти спать.
Повесив автомат на грудь, Арпад прошел вдоль забора по хорошо утоптанной тропинке и невольно подумал о том, сколько же солдат стояло вот на этом самом посту за двадцать лет.
2
Последнее письмо от отца пришло из Галиции.
Когда я подрос и стал ходить в школу, мне в руки попала географическая карта, на которой я пытался найти это место, но Галицию, кажется, к тому времени переименовали, и я ее не нашел. Письмо было коротким. Отец писал, что он жив-здоров, но их все время перебрасывают с одного места на другое, поэтому посылок присылать не надо. А в конце письма вместо города, откуда он нам писал, стояло: «Галиция».
Мама по нескольку раз в день доставала это письмо и перечитывала его снова и снова, словно только что получила его. Читала строчки: «Я жив-здоров…» — и успокаивалась.
Потом, когда нам уже стало известно о том, что отца нет в живых, я подолгу рассматривал это письмо. Как мы обрадовались, когда получили его! А может быть, отец как раз и погиб в тот момент, когда мы чувствовали себя счастливыми.
Интересно, как это произошло? Может, отец тоже стоял в карауле?
Когда я первый раз очутился на посту, меня охватило такое чувство, будто отовсюду за мной кто-то следит: мне казалось, что глаза есть и у каждого дерева, и у каждого камня, и у каждого куста, а каждая ветка казалась мне заряженным стволом оружия, направленным прямо на меня.
И меня обуял страх.
Я знаю, отец, что тебе тоже знаком страх. А о чем ты думал в последний момент?
Я тогда смотрел на село, на мерцающие в долине огоньки, а когда что-нибудь шумело, вздрагивал; руки мои дрожали. Я пытался думать о том, что делается за каждым окном, в котором горит свет. Воображения у меня хватало. Мне казалось, что я вижу, как жители села собираются спать, а один железнодорожник, напротив, собирается на работу, на ночное дежурство. Жена его и дети уже в постели, и, чтобы не разбудить их, он прощается с женой только взглядом и выходит, ступая на цыпочки, чтобы половицы не скрипели.
Потом я увидел маму.
Она как раз что-то гладила. Днем все дела да дела, а до утюга и очередь не дошла. Твои рубашки, отец, стали теперь моими, и совсем не потому, что я не мог купить себе новых. Просто когда мама увидела меня в твоей рубашке, она словно помолодела, и с тех пор я стал их носить. Она их подсинит, подкрахмалит, и они прямо как новые.
Часов в одиннадцать вечера она покончила с глажкой, но, прежде чем лечь спать, достала и еще раз прочла мое письмо, которое я написал ей в начале недели. Потом она завела будильник, не старый дребезжащий, а новый, который мы купили, когда я стал работать.
Видел я и дядюшку Карчи. Правда, ты его, отец, не знаешь. Это мой мастер, каменщик, но он такой замечательный человек, что с ним советуются даже инженеры.
А минуты идут и идут. Поговорил я мысленно с этими людьми и почувствовал, что уже ничего не боюсь.
Когда ты стоял в карауле, отец, тебя мог выдать любой лишний звук, любой шаг, потому что ты был окружен врагами. А вокруг меня здесь только друзья. И все-таки служба есть служба.
На часах девять часов десять минут.
По долине, громко отдуваясь, промчался скорый поезд, направляющийся в Будапешт.
«Еще пять раз…» — решил Арпад. Он ходил от одного конца поста до другого. На это уходило ровно десять минут. И теперь, по его расчетам, ему нужно было пройти это расстояние пять раз до смены поста. Около дуба, к которому была подведена связь сигнализации, он на миг остановился. Если нажать пальцем на кнопку сигнализации, в караульном помещении сразу же будет объявлена тревога.
Младший сержант сейчас, видимо, читает. Вот бы удивился! Тратнер, заслышав звонок, ни секунды не колеблясь, крикнет: «Караул, тревога! В ружье!» — и станет деловито, словно полководец на поле боя, отдавать дальнейшие распоряжения. Ребята, конечно, будут недовольны, за исключением Даради, который всегда первым поднимается по тревоге.
Арпад улыбнулся своим мыслям и, подняв голову, прислушался. Ему показалось, что он слышит звуки шагов.
«Проверка постов!» — мелькнула мысль, и он тут же спрятался за дерево, решив пошутить с проверяющими. Однако, сколько он ни вертел головой и ни прислушивался, никто не шел. Кругом было тихо. «Мышь, наверное, пробежала или что-нибудь такое…»
Арпад снова превратился в слух. Он сразу же почувствовал усталость, патронная сумка с магазинами стала казаться чересчур тяжелой.
В этот миг он заметил в кустах крошечную вспышку света.
Арпад замер на месте, затаил дыхание, потом на цыпочках сделал несколько шагов. Под ногой хрустнула сухая ветка. Наклонившись, Арпад осторожно разгреб сухие опавшие листья и тут только заметил несколько светлячков. В памяти почему-то всплыл разговор с Анной.
— Я красивая? — спросила она.
— Очень.
— Ты рад этому?
— Да.
— Что с тобой?
— Я боюсь.
— Сейчас?
— Всегда боюсь.
— Но чего?
— Боюсь потерять тебя. Ты слишком красива для меня.
Впервые они встретились прошлой весной.
Была суббота. Арпад возвращался вечерним рабочим поездом домой после работы. В желудке было неприятное ощущение от выкуренных сигарет. От, несвежего белья пахло потом, и больше всего ему хотелось поскорее доехать до дома и, сбросив с себя все пыльное, вымыться и броситься на постель.
Мать уже нагрела ему воды для умывания, приготовила ароматный гуляш и стояла с той самой улыбкой на лице, от которой Арпаду всегда почему-то становилось стыдно.
«Надо бы купить новую скатерть», — подумал он.
Мать очень любила сидеть в старом удобном кресле и, не зажигая огня, разговаривать с ним в полутьме, и еще она любила вязать кружева.
Правда, сейчас она уже не вяжет, но все равно всегда вырезает из газет рисунки с кружевами. Осторожно складывает их и убирает. Иногда она даже начинает вязать тот или иной рисунок, но, связав несколько рядов, откладывает рукоделие, так как ей утром нужно рано вставать.
Арпаду было стыдно, если он приносил домой мало денег. Он ел гуляш, хвалил его и рассказывал матери про новости на работе. Заметив радостные огоньки в глазах матери, Арпад не ложился спать, а, пододвинув свой стул к креслу, где она сидела, рассказывал ей все, что приходило на ум.
— А ты знаешь, Габор женился. Тот, вместе с которым я ходил в учениках…
Мать слушала его, слегка склонив голову набок. Иногда она кивала, а когда он умолкал, спрашивала:
— Ну, а ты, сынок, выбрал себе суженую?
— Успею еще! — Он энергично крутил головой.
Потом спрашивал:
— А здесь у вас какие новости? Расскажи.
— Сегодня вечером будет бал. Ребята приходили, тебя приглашали.
— Хорошо.
— Пойдешь?
— Конечно.
Мать вставала и шла кипятить воду. Приносила новое лезвие и свежую сорочку. Начинала суетиться, подавая ему то одно, то другое. А когда он был одет, любовалась им со слезами на глазах.
Около полуночи он решился подойти к девушке. До этого он только с любопытством разглядывал девушку в белом платье, которую он заметил сразу же, как только она вошла в зал. «Похожа на белый цветок», — отметил он про себя.
Девушку нарасхват приглашали танцевать. Парни подвыпили, и Арпад заметил, что девушке это было неприятно. Он решился пригласить ее сам.
— Меня зовут Анной, — представилась девушка.
Арпад кивнул и сказал, словно они были давно знакомы:
— Пойдем.
После танцев он пошел ее провожать. Они вышли на улицу и направились к реке, держась за руки.
— Ты мне даже не сказал, как тебя зовут, — сказала она.
— Это неважно.
— Тогда как же я буду тебя называть?
— Как хочешь.
— Парисом, ладно?
— А кто это такой?
— Соблазнитель женщин, сын троянского царя. Из-за него и война началась.
— А ты умница. Но меня лучше называй Арпадом, Арпи… Так меня зовут…
Ты давно не писала мне, Анна. Последнее письмо от тебя было двадцать дней назад, да и то очень коротенькое. Я знаю, что ты очень занята: днем работаешь, а по вечерам учишься. Большое тебе спасибо за фотографию, которую ты мне прислала. Я часто мысленно разговариваю с ней. Мне нравится эта фотография. Она принимает меня таким, каков я есть: простым и сереньким. Ничего героического здесь не происходит, так что и героям неоткуда браться. Служба — это та же работа, которая требует терпения, воли. Я боюсь за тебя. Ты совершенно другая: тебе нравятся такие вещи, которые непонятны другим. Ты пишешь, что чувствуешь себя одинокой и часто скучаешь. Но можешь мне поверить, Анна, что одинокий человек — это не тот, возле которого в данный момент никого нет…
Внизу на дороге послышался скрип повозки.
«Это молочник дядюшка Пал едет в село…»
До смены осталось десять минут.
Арпад уже слышит, как на первом посту часовой кричит «Стой!».
Потом смена подходит ко второму посту.
Вот она, смена.
3
Деревушка расположилась у самой кромки леса. Когда-то в ней жили лесорубы и крестьяне. На склоне Голой горы и до сих пор стоит старая овчарня. Правда, она теперь пустует, а под прогнившей соломенной крышей нашли убежище вездесущие воробьи. Соборную площадь окружают добротные дома с высоким фронтоном. Таких не увидишь в районе железнодорожной станции, где ютятся низенькие домики с подслеповатыми окнами. А на развилке дорог, где стоит облупленное распятие Христа, где еще совсем недавно, собственно говоря, кончалось село, вырос совсем новый жилой район с красивыми кирпичными домами с широкими окнами.
Краснеют на солнце крыши домов, крытые черепицей. Глядя на разрастающееся с каждым годом село, Адам Лукач как-то сказал:
— Этак мы доживем до того, что церковь окажется на самом краю села. Ждать осталось недолго.
Адам Лукач любит новые дома, и, когда односельчане назвали место, где они были построены, новым районом, Адам от души радовался, как радуется отец успехам своего сына. И все потому, что первые дома строил он сам, своими руками.
С тех пор прошло уже шесть лет. Потом он вступил в кооператив. Когда он, получив свою трудовую книжку, зашел к ребятам прощаться, многие смеялись ему в глаза: «Тоже нашел себе дело — работать шофером в селе!»
Быть может, новые дома для того и строили, чтобы не правы оказались те, кто в свое время говорил: «Не успеет твоя машина прийти из генерального ремонта, как ты снова к нам вернешься…»
К тому же дом — это не только помещение, в котором люди укрываются от холода и ветра, но это прежде всего — корни жизни. У Адама были кое-какие сбережения, и многие ему советовали, чтобы он купил готовый дом, а он только головой качал.
И летом того же года построил себе дом возле ручья.
Золика родился уже в новом доме. Красивый, смышленый такой мальчишка.
Адам с любовью смотрит на сына, заговорщицки подмигивает жене. Вспомнил он об этом вовсе не потому, что чувствовал себя старым, — ему и сейчас шел только тридцать второй год, но детские годы, казалось, канули в далекое-далекое прошлое.
Отец посмотрел на сына, который что-то рисовал, погладил его по голове и спросил:
— Что ты рисуешь, Золика?
— Это? Я еще не знаю…
— Но вот ты нарисовал колесо? Может, это будет автомобиль?
— Да, автомобиль. И летать он тоже будет.
— Ага, понимаю. Но что за руль ты нарисовал? Такие только у пароходов.
— А это и пароход.
— Ты же сказал — автомобиль!
— Да, на земле — это автомобиль, а на воде — пароход…
— Понятно. — Адам кивнул и улыбнулся. Вот он и дожил до того, что его сын сам что-то объясняет ему.
Вечером, улегшись в кровать, Адам долго не мог уснуть. Распахнул настежь окно, чувствуя, как свежий ветерок ласкает лицо. Временами занавесь на окне, натянутая ветром, отодвигалась в сторону, и тогда в комнату падал желтый свет фонаря, висевшего перед домом.
— Ты помнишь дядюшку Полони? — спросил вдруг Адам у жены.
— Да, конечно, а что с ним?
— Не знаю.
— Тогда почему же спрашиваешь?
— Вспомнил одну старую историю. Давно это было, несколько месяцев спустя после нашей свадьбы. Я тебе об этом давно хотел рассказать, чтобы ты это от меня услышала, а не от кого-нибудь другого, да вот все как-то не получалось. Смелости не хватало. Как я тебе мог об этом рассказать, когда каждый раз, когда ты прощалась и уходила, я видел в твоих глазах беспокойство и испуг. Да ты тогда, наверно, и не поняла бы меня.
Сонливость как рукой сняло с женщины. Она с любопытством слушала мужа.
— Ты помнишь, как неожиданно началась в том году зима: выпало так много снегу, что его не успевали убирать с дорог, а потом пошли проливные дожди. Мы еще тогда радовались неожиданному потеплению.
— А потом пришли морозы, — сказала женщина.
— Да. Дороги стали похожи на катки. Я помню, наш шеф даже запретил выезжать в дальние рейсы. Вся наша работа тогда заключалась в разбрасывании шлака на улицах и дорогах. Я решил проверить всю электропроводку в машине.
Однажды, когда мы уже собирались домой, а я повязывал себе галстук, к нам вбежал начальник. Лица на нем не было. Он не говорил, а заикался. После каждого слова хватался за очки и смотрел на нас такими глазами, будто мы должны были досказать за него то, что он никак не мог вымолвить.
— Там, в горах… мне только что звонили… Наш товарищ, Байко… Скорая помощь в лучшем случае доедет только до развилки… Каждая минута дорога, а до шахты оттуда еще тринадцать километров…
Старина Полони, который, нагнувшись, смазывал свои ботинки тавотом, выпрямился.
— Байко?!
Начальник молча кивнул.
— А что с ним?
— Что-то с желудком, прободение кишок или что-то в этом роде…
Полони молча разглядывал свои ботинки, а затем решительным тоном сказал:
— Понимаю.
— Скорая помощь не вездеход…
— Понимаю.
Начальник еще что-то продолжал говорить, но старик посмотрел прямо на меня, хотя в раздевалке было шесть человек.
— Ну, кто поедет со мной? — спросил он.
— Я поеду, — ответил я.
Мне было хорошо известно, что начиная от развилки вверх действительно нет дороги. Летом там вырубили просеку, и к шахте проехала первая машина. А поселок построили уже осенью. Тогда же построили сарай, в который мы на ночь загоняли машины. Тут же находилось и жилище Байко с семьей.
Дорога была узкой и сильно петляла. Ехать по этому серпантину летом и то было небезопасно.
Мысленно я представил себе Байко: худой, с впалой грудью, подстриженными усиками. Байко постоянно сквернословил. Мы его все недолюбливали.
И вот теперь за ним нужно было ехать. А дядюшке Полони захотелось, чтобы с ним поехал я.
Когда я согласился, старик Полони и начальник с облегчением вздохнули.
— На какой машине поедем?
— На «летучке».
— Хорошо.
Все наши ребята провожали нас до ворот, махали руками.
Машину вел я.
Пока ехали по городу, дорога была вполне сносной, но я ехал все равно осторожно, так как было уже совсем темно.
Когда мы выехали на базарную площадь, старина Полони сказал мне:
— Побыстрее, сынок.
Я даже не взглянул на него, так как все мое внимание было приковано к дороге.
Когда мы стали подниматься в гору, темнота сгустилась, хоть глаз коли. Задние колеса начали ходить из стороны в сторону, но я не сбавлял скорости. Полони ничего не говорил. Пока доехали до развилки, я весь взмок от пота. Я решил было снизить скорость, но старик, ни к кому не обращаясь, произнес:
— Прободение желудка.
Мотор надрывно завывал, фары выхватывали из темноты деревья, похожие на мраморные колонны. Медленно, но упорно мы поднимались все выше и выше.
Я уже думал, что машина пойдет хорошо, как вдруг баранку чуть не вырвало у меня из рук: машину бросило сначала вправо, потом влево, а совсем рядом — зияющая пропасть.
Я и до сих пор не знаю, как это могло случиться. Я машинально схватился за тормоз. Машина остановилась. Старик как ни в чем не бывало сосал свою сигарету, но только тут я заметил, что она у него не горит. Несколько секунд мы оба молчали, потом он сказал:
— Ну, нужно посмотреть, что тут у нас. — Он вылез из машины, я — за ним.
Машина прижалась к дубу, задние колеса повисли над пропастью.
— Внизу обрыв метров в двадцать, — проговорил я с дрожью в голосе.
Старик как-то по-особому взглянул на меня и, махнув рукой, сказал:
— Пошли.
Старик сел за баранку, а я подкладывал под колеса палки. Он так умело маневрировал, что довольно быстро выехал на дорогу и, проехав некоторое расстояние, остановился. Я догнал его и хотел сесть справа, но он кивнул, указывая влево, и сказал:
— Туда.
Несколько сот метров я не ехал, а мучился: меня охватил страх, руки дрожали, я даже перестал верить своим глазам. Только что совершенная ошибка лишила меня всякой уверенности. Но напрасно я бросал на старика взгляды, полные мольбы, он смотрел на дорогу, а на меня взглянул только тогда, когда мы были уже у цели.
Открыв дверцу машины, он соскочил на землю и, выплюнув сигарету, обнял меня за плечи.
— Ну вот мы и приехали, сынок!
— А как же вниз? — испуганно поинтересовалась жена Адама.
Но Адам, казалось, даже не расслышал ее вопроса: мысленно он был где-то далеко, рядом со старым Полони.
— Что ты спросила?
— А как же обратный путь?
— Нормально.
Обратно машину вел сам старик.
— А больной?
— Живет и по сей день. Только товарищи говорят, что после операции он перестал ругаться…
Адам чувствует, как жена ближе придвигается к нему, обдает его теплым дыханием, обнимает за плечи.
— Ну, давай спать, — говорит он и закрывает глаза.
4
Капитан Колож не любил смотреться в зеркало. Даже когда брился, он смотрел в зеркало только тогда, когда доходил до подбородка. Если же он, идя по улице, замечал в витрине свое изображение, то смотрел только на то, как сидит на нем форма. Фотографироваться он тоже не любил. Солдаты ухитрились-таки его сфотографировать и подарили ему снимок ко дню рождения.
Когда он впервые увидел этот портрет у себя на письменном столе, он прямо-таки обмер. Потом прочел надпись к портрету, долго смотрел на фотографию и на надпись. Ему хотелось показать фото капитану Болгару, но он почему-то не решился.
Часы показывали половину четвертого, взвод уже ушел в караул. Капитан заглянул в казарму, но не вошел: не хотелось бродить по пустой и тихой комнате. До обеда капитан был на занятиях по командирской подготовке и потому не смог проверить готовность к наряду. И теперь это несколько беспокоило его.
Он вошел в канцелярию, и ему сразу бросилось в глаза множество плакатов. Он не знал, куда себя деть, чем заняться, а заняться чем-то надо было. Он присел на край стола у окна. Во дворе казармы было тихо. Смеркалось.
Он повертел в руке небольшую, величиной с визитную карточку, открытку с поздравлением по случаю дня рождения. Улыбнулся, поняв, что писал ее Баги, у которого такой красивый почерк.
«Интересно, откуда они узнали, что у меня день рождения? Я никому об этом не говорил». Капитан несколько раз перечитал слова поздравления, потом опять стал рассматривать фотографию. Он заметил под глазами паутину морщин.
«Вот я и состарился. Сорок лет — не шутка».
В памяти всплыли события прошлого. Шахта. Огоньки шахтерских лампочек, движущиеся по склону горы. Башня подъемника у ствола шахты и неустанное тарахтение дизеля.
В семье у них было четверо детей. И на всех была одна шапка. Поэтому тот, кто раньше просыпался и первым вставал, хватал прежде всего шапку. Зима была холодной, ветреной. Полушубки у всех были хорошие, теплые, а вот шапка одна. Каждый раз она доставалась тому, кто не поленился в этот день раньше встать, а трое остальных должны были идти в женских платках. Эти трое бежали в школу наперегонки, идти медленно в платке было стыдно.
Началась война.
Бедный Пали Багоши… Ведь они были с ним друзьями. Пали шел тогда впереди, а он на несколько шагов за ним. И вдруг раздался выстрел. Пали повалился на землю.
Они прятались на винограднике в подвале, где давят виноград. Набралось их там много. Старший лейтенант Каршаи послал их, как старших, в дозор. Они брели по дороге, разговаривали о том, о сем, смотрели на огоньки приютившейся в долине деревушки. В голову невольно приходили вопросы: «Зачем? Кому нужна эта проклятая война, этот страх и эта деревянная винтовка?» За неимением настоящих призывникам давали деревянные. Но они вспомнили старшего лейтенанта Каршаи с пистолетом на ремне и поплелись дальше. Посмотрели на деревушку. И вдруг этот выстрел.
Как жаль, что не осталось фотографии Пали! Если закрыть глаза, можно вспомнить, каким он был, но многие мелочи уже размыло время. Пали погиб двадцать лет назад.
Иногда вечером, когда капитан особенно остро чувствовал одиночество, ему казалось, что он слышит звук этого проклятого выстрела, и тогда ему хотелось кричать, чтобы его услышали все люди, кричать о том, что нет на свете ничего беспощаднее и страшнее, чем бессмысленная смерть.
Капитан еще раз взглянул на свое фото и почувствовал, как внутри у него разливается какое-то странное тепло. Вспомнил, что сегодня у него день рождения. Посмотрев на часы, быстро спрятал фотографию в портфель, закрыл ящики и вышел из канцелярии во двор. Было уже темно.
«Жена, наверное, уже беспокоится», — подумал он и ускорил шаги. Подойдя к помещению, где сидел дежурный, он остановился и, заглянув в окошко, помахал ему рукой.
Он шел, напевая вполголоса какую-то песенку, а когда подошел к воротам, часовой щелкнул каблуками. «Хороший солдат получился из этого Шомфаи», — подумал капитан, глядя на часового. Ему было жаль, что всех своих чувств и переживаний, касающихся службы, он не мог рассказать жене…
5
Около полуночи пошел дождь. Тучи на небе появились еще с вечера, но сильный ветер разогнал их. И хотя ураганные порывы ветра гнули деревья и даже ломали ветки, приближающаяся буря страха не вызывала; казалось, все это происходит на бутафорской сцене.
Сначала на землю упали первые редкие капли, затем сильно загремело, после чего дождь пошел как из ведра. Вмиг на земле образовались лужи, а дождь все хлестал и хлестал.
Начальник караула выругался и, обращаясь к Игноцу Хоману, сказал:
— Ну и погодка…
— А что в ней плохого?
— Ничего плохого в ней нет, если закрыть окна, чтобы не слышать дождя, и лечь под одеяло. В такую погоду хорошо спится.
Закрыв окно, младший сержант бросился на топчан и, закрыв глаза, подумал о том, как хорошо, когда человек может поспать, если ему хочется спать, да еще увидеть приятный сон. В детстве он ухитрялся видеть сны с продолжением. Теперь такого не было.
«А ведь ребята на постах, — думал младший сержант, — наверняка промокнут». Посмотрев на часы, он решил будить смену, хотя оставалось еще минут десять…
Внимательно осмотрев смену, младший сержант вдруг обнаружил, что Тратнер забыл взять противогаз.
«Ну и хитрец этот Тратнер», — подумал о нем начальник караула и сделал солдату замечание.
Как только открыли дверь, в караульное помещение ворвалась волна холодного влажного воздуха.
Сев к столу, младший сержант достал наполовину исписанный лист бумаги, который лежал между газетами. И прежде чем продолжать писать, прочел написанное. Писать письма он не очень любил, однако в две недели раз регулярно сообщал о себе домой. Сейчас же письмо как-то не получалось, хотя он три раза принимался за одно и то же предложение.
Младший сержант встал, открыл окно. В комнату ворвалась струя свежего воздуха. Сна как не бывало. И тут начальника караула охватило какое-то беспокойство.
«Нужно будет пойти проверить посты», — подумал он и, подойдя к пирамиде с оружием, взял свой автомат. Вдруг ему пришло в голову, что солдаты из готовящейся заступать на посты смены могут подумать, что он решил проверить их. Сержант задумался, холодок от ствола автомата медленно пополз по руке. Он позвал разводящего Арпада Таши, который повесил на плечо автомат дулом вниз и накинул на плечи плащ-палатку.
Оба вышли из караульного помещения под дождь. Арпаду хотелось, чтобы карнач что-нибудь сказал, но тот шел молча. Они приблизились к часовому. Раздался окрик: «Стой! Кто идет?!»
Довольно скоро они обошли все посты. На обратном пути в караульное помещение Арпад думал о том, как хорошо было бы встретиться с младшим сержантом после демобилизации, посидеть где-нибудь в корчме, спросить его, что он в свое время думал о нас, солдатах, о взводе.
Когда они после проверки постов вернулись в караульное помещение, весь состав караула, включая и отдыхающую смену, которой разрешалось спать, были на ногах. Арпад чувствовал, что все уставились на начальника караула, словно хотели спросить его: «Ну что? Правда, все в порядке?»
Начальник караула резким движением сбросил с плеч плащ-палатку, носовым платкам вытер лицо и с улыбкой сказал:
— Хоман так громко нас окрикнул, что я чуть было язык не прикусил.
Ребята рассмеялись, а затем те, кому разрешалось спать, отвернулись к стене, а остальные занялись разговорами.
Бела Шомфаи энергично закрутил головой и, призвав остальных к тишине, сказал:
— Слушайте…
— Только о Шари не рассказывай!..
— Шомфаи, а ты уверен, что не рассказывал нам об этом раньше?..
Бела придал своему лицу обиженное выражение, хотя все прекрасно знали, что он вовсе не собирается сердиться.
— Я же вам говорю, послушайте. Случилось это давным-давно…
— Смотри-ка, а он уже стариком себя считает!
— Словом, случилось это вскоре после того, как мы сюда приехали. Было это на рассвете. Пока оделись, стало светло. Я же решил еще поспать, даже одеяло натянул себе на голову. Вдруг чувствую — кто-то дергает меня за ногу. Я, не высовывая головы из-под одеяла, говорю: «Нельзя ли поспокойнее?» И слышу в ответ, что здесь, мол, не девичий пансион, а воинская часть. Тут я потянулся. Я всегда потягиваюсь, перед тем как встать. После физзарядки мне снова захотелось лечь на койку, но дежурный по казарме крикнул, чтобы мы выходили на построение. Ну, собрали нас, новичков, с горем пополам. Я встал в конце строя и решил, что обязательно напишу домой обо всех страстях, которые мне здесь пришлось пережить за несколько часов. Вдруг слышу, как дежурный просит двух человек выйти из строя.
Я, не долго раздумывая, вышел из строя, так как вспомнил совет дядюшки Жиги, который говорил мне перед отправкой в армию: «Если куда-нибудь потребуются добровольцы, ты сразу же соглашайся, так как тот, кто отлынивает, все равно попадет…» Вызвался я и еще один парень. Дежурный оглядел нас, и я заметил, как он хитро, еле заметно улыбнулся.
— Хорошо, — сказал он и еще раз оглядел весь строй.
«Ну, — подумал я в тот момент, — сейчас он заметит лодыря и заставит его работать».
— Наведите порядок в этом коридоре! Тряпки возьмите в умывальнике. Приступайте! Остальные — разойдись! — скомандовал дежурный.
Меня словно лошадь копытом по голове стукнула. Я посмотрел в глубь коридора, а он был длинный-предлинный. «Ну ладно, докажем дежурному, что справимся с этой работой за несколько минут», — подумал я.
Работали мы как заведенные. Вымыли больше половины коридора, как вдруг чувствую, как кто-то трогает меня за плечо. Я оглядываюсь и вижу: офицер. Капитан! А он все не отпускает руки от моего плеча.
«Ну, думаю, не упускай, Бела, своего счастья!»
Я улыбнулся капитану, а он спросил:
— Вы моете весь коридор?
— Так точно! Нам на это дело дали пять минут, а мы даже раньше управимся.
— Молодцы! А теперь пойдемте со мной!
Капитан показал нам стену в начале коридора:
— Видите стену? Она белая, не так ли?
— Так точно!
— А вот здесь какая? — спросил офицер, нагибаясь к полу.
— Серая.
— А почему? — в его голосе послышались строгие нотки.
— Причины разные…
— Причина одна: такие, как вы, не соблюдают чистоту… А ведь эту стену только-только побелили. Приведите ее в порядок, а потом доложите о выполнении приказа!
Капитан ушел.
— Так что же нам делать? — спросил меня парень.
— Сам не знаю, — ответил я. — Ух, показал бы я сейчас дядюшке Жиге!
Солдаты, слушавшие эту историю, весело рассмеялись.
— Ну, так что же было потом? Все убрали?
— Пока мы стояли, не зная, что же нам, собственно, делать, появился ефрейтор. Когда мы рассказали ему о своем горе, он сунул нам в руки по куску мела и сказал:
— Этим мелом замажьте грязные пятна на стенах, только как следует! Сделаете — доложите мне… Вот какая история.
Все засмеялись. У Шомфаи такие рассказы всегда получались очень смешные. Незаметно подошло время вести смену на посты.
Начальник караула снова сел дописывать письмо, красиво выводя буквы, а потом рассматривал их со стороны.
Дежурный по гарнизону перед рассветом проверил караул, но там все было в порядке.
Ливень все не прекращался. Из-за дождя рассвет был поздний, все небо было затянуто свинцовыми тучами.
6
Иногда сутки в карауле тянутся удивительно долго. А когда пройдет три часа, уже не чувствуешь усталости и глаза уже не наливаются свинцом.
До самого обеда без передышки лил дождь. На дворе многочисленные лужи.
Здание казармы похоже на загадочный объект. Деревни не видать, даже не слышно колокольного звона.
После того как караул сменили, младший сержант почувствовал облегчение.
В казарме взвод собрался в полном составе. Такое за последнее время случалось не так уж часто, так как с тех пор как батальон переместился на новое место, их взвод по отделениям выполнял самые различные задания.
Младший сержант пошел умываться и чистить обувь. Приведя себя в полный порядок, он постучал в дверь канцелярии к капитану Коложу. Получив разрешение, он вошел и отдал честь.
Капитан встал из-за стола и, протянув сержанту руку, спросил:
— Ну, что нового, товарищ Халаши?
— Докладываю — караул сдал, все в порядке.
— Новости есть?
— Никаких.
— Устали?
— Пожалуй.
Капитан посмотрел на уставшее, осунувшееся лицо младшего сержанта и предложил:
— Садитесь.
Младший сержант отодвинул от стены стул и сел. Положив фуражку себе на колени, он уставился прямо перед собой.
— Ребята очень меня удивили и обрадовали. — Капитан пододвинул себе стул и сел. — Скажите, кто вам сказал, что у меня день рождения?
— Это наша тайна, товарищ капитан…
— Спасибо…
— Мы хотели еще…
— Понимаю, но так лучше…
— Мы сами и рамку сделали…
— Красивая рамка.
— Хорбаи вышил для вас скатерку. Красивая получилась. Хотел ее вам подарить, да его отговорил ефрейтор Майор. Сказал, ты, мол, ее лучше своей девушке подари, той она больше по душе придется…
Сидели они друг против друга. Капитану хотелось объяснить, какие задания ждут взвод на следующей неделе помимо несения караульной службы, но, вспомнив о том, что сегодня воскресенье, решил сейчас об этом не говорить.
Капитан, собственно, вовсе не за этим пришел сегодня в казарму: просто ему захотелось увидеть своих солдат. Достав из кармана блокнот, капитан полистал его и сказал:
— Завтра я сам заступаю на дежурство.
— Разводящим идет Куруц.
— А начальником караула? — спросил капитан.
— Опять я.
— А не стоит ли вам отдохнуть немного. Ведь у вас три сержанта…
— Какой отдых без взвода. Я не люблю оставаться один в казарме…
Капитан понимающе улыбнулся.
— Хорошо, мы с вами еще поговорим, а сейчас пойдемте посмотрим, что делается вокруг.
Младший сержант встал, поставил стул на место. Так и не надев фуражки, он вышел из канцелярии.
В казарме уже не было прежнего порядка: одни чистили оружие, другие, кто уже успел поставить его в пирамиду, отдыхали на койках.
Капитан молча прошелся мимо выстроившихся рядом коек. Присел на табуретку. Его тут же окружили солдаты.
— Завтра вместе заступим в наряд… — проговорил он и замолчал, хотя его так и подмывало сделать замечание относительно царившего в помещении беспорядка. Он встал и, сделав несколько шагов, добавил: — Завтра вместе заступаем в наряд, а сейчас быстро приведите помещение в порядок и отдыхайте. Как-никак сегодня воскресенье. — И, делая большие шаги, он направился к выходу.
Дневальный прокричал команду «Взвод, смирно!».
— Вольно! — приказал капитан и стал спускаться по лестнице.
Солдаты же все еще не расходились.
— Правда, он обрадовался нашему подарку? — спросил Шомош, обращаясь к младшему сержанту.
— Да.
— Он сам сказал?
— Да, сказал.
Тратнер подошел к сержанту и спросил:
— Товарищ младший сержант, как вы думаете, он рассердился за то, что у нас тут беспорядок?
— Наверное, да.
Все молчали. Младший сержант, взяв свой автомат, пошел к столу для чистки оружия.
— Через полчаса чтобы все оружие было в пирамиде! А через час — отбой!
Солдаты, молча чистили оружие, потом приводили себя в порядок.
И вдруг в помещение вбежал дежурный по роте и громко крикнул:
— Взвод! Тревога!
На какой-то миг все остолбенели, с удивлением уставившись на дежурного, который еще раз громко выкрикнул:
— Тревога!
— Кто приказал? — спросил у дежурного младший сержант.
— Только что звонил дежурный офицер.
В этот момент в казарму вошел дневальный и крикнул:
— Строиться в плащ-палатках! Всем взять малый шанцевый инструмент!
Все в казарме забурлило. Солдаты, которые еще не успели раздеться, захватив плащ-палатки и лопатки, бежали в коридор, где обычно проходили все построения.
— Командирам отделений получить на складе большие лопаты! — приказал младший сержант.
На дворе все еще шел дождь, он хотя и не лил так сильно, как прежде, но все же был еще сильным. Все мокрое. Кругом лужи. К зданию подъехали два грузовика, крытые тентом. Через минуту появился дежурный по части.
— Товарищ младший сержант, сажайте людей на машины и выезжайте в село! Там наводнение. Вода заливает дома! Оставьте одного человека получить на складе канаты. Капитана Коложа я уже известил. Он будет ждать вас на дороге! И побыстрее: вас в селе очень ждут!
— Слушаюсь! Хоман, на склад за канатами!
— Сколько человек в строю? — спросил дежурный.
— Двадцать четыре!
— По машинам и в путь!
Через минуту грузовик уже мчался по улице, разбрызгивая грязь и воду.
7
Капитан Колож уже ждал их, стоя под дождем на дороге.
— Инструмент взяли? — крикнул он.
— Так точно!
— В селе наводнение… — Он полез в кабину и, усевшись рядом с водителем, приказал: — Поехали!..
В село вела дорога, выложенная булыжником. Когда машина выехала из зарослей акации, вдали показались крайние домики. Машина ехала уже по воде, которая доходила порой до радиатора. Пришлось сбавить скорость, чтобы волна, образовавшаяся перед машиной, не залила свечи.
Водитель чертыхнулся, бросив:
— Где-то здесь должен быть мост.
Капитан знаком приказал остановить машину. Открыв дверцу, он крикнул, обращаясь к сидевшим в кузове солдатам:
— Посмотрите-ка, не видно моста?!
Сидевшие у заднего борта солдаты встали, чтобы лучше видеть местность.
Вся долина была залита водой. Никакого моста не было видно.
Водитель отворил дверцу машины со своей стороны, обращаясь к капитану, спросил:
— Попробуем проехать?
— Безнадежное дело. Если моста отсюда не видно, то его и ближе не увидишь. Мост деревянный, наверняка вода снесла его.
— Что же делать?
— Попытаться развернуться и выехать на холм по полевой дороге.
Шофер захлопнул дверцу и дал задний ход. К счастью, полевая дорога оказалась песчаной.
— Если заедем на холм, тогда попадем в село, переехав через каменный мост, — проговорил вслух капитан.
Шофер сначала молча кивнул, а затем заметил:
— Ребята в кузове присмирели.
— Устали они после караула.
— Я один раз тридцать часов без отдыха просидел за баранкой, — тихо, словно ни к кому не обращаясь, сказал шофер, потом добавил: — Товарищ капитан…
— Да?
— Вам уже приходилось попадать в сложную обстановку, когда вы не знали своей конечной цели, а опасность была такова, что и смертью попахивало?
— Чего это тебе в голову взбрело?
— Да так просто.
— Приходилось.
— Расскажите.
— Таких случаев много было.
— Я об этом тоже не раз думал, особенно на учениях.
— Ну и как?
— Один раз мы ехали в колонне вечером. Чтобы не демаскировать себя, включили подфарник. И вот тогда-то мне подумалось, что мы не настоящие солдаты.
— Как так?
— А вот так. Боимся мы все.
— Чего боитесь?
— Смерти. Вот взять хотя бы меня. Я ни разу в жизни не видел мертвого…
— На войне все станет другим, и ты тоже другим…
— Я в это не верю. Я только то знаю, что все мы трусы. Среди нас героев нет. Разве что кое-кто только разыгрывает из себя героя, но и такие тоже боятся…
Капитан впился взглядом в ветровое стекло. Иногда он делал шоферу знак ехать медленнее, иногда поторапливал. Временами он посматривал на часы.
— Что будем делать, товарищ капитан? — спросил офицера шофер.
— Все, что сможем. Председатель сельсовета звонил, просил вывезти из села женщин и детей.
Теперь село было видно как на ладони. К югу от церкви все улицы были затоплены водой.
Открыв дверцу, капитан крикнул солдатам:
— Видите, что творится?
— Да, — нестройно ответили солдаты.
Шоссе, подобно плотине, делило село на две части, которые были залиты водой. По шоссе еще можно было спокойно ездить. Небольшая речка превратилась теперь в мощный поток, который с грозным ворчанием тек под каменным мостом.
С этой стороны села было тихо. По улице потоки воды несли куски глины и камни. Машина шла с трудом. Временами она буксовала в грязи, и гусеницы беспомощно крутились на одном месте. Перед зданием сельсовета стоял какой-то мужчина и делал нам знаки остановиться.
Шоферу уже надоело слушать надрывные завывания мотора и скупые фразы сидевшего рядом с ним капитана.
Он смотрел на побеленные известкой домики, и вдруг в голову пришла мысль, что сейчас они кажутся совсем иными, чем в дни увольнения.
Сейчас они показались ему какими-то испуганными, более тесно жались друг к другу, словно ожидали, что кто-то подойдет к ним и приободрит. Вспомнил он и о том, что в детстве ему казалось, что у каждого дома, как и у человека, свое, отличное от других лицо. По соседству с их домом жил один старый шваб. Все его боялись. Если случалось, что во двор к нему случайно залетал мячик, то он со злостью разрубал его топором надвое. Лицо у шваба было лоснящееся, красное, и точно так же выглядел и его дом — злым и красным. Но не только дом шваба был похож на своего владельца, но и другие дома были чем-то похожи на хозяев. У тихого и доброго хозяина таким же тихим и добрым выглядел и дом. Вот, например, дом господина Гриши, как и его хозяин, казался холодным и заносчивым.
Шофер отогнал от себя навязчивые мысли. Вокруг машины собрались женщины и дети.
Говорил крестьянин в высоких болотных сапогах:
— Здесь, товарищ капитан, уже никакой опасности нет. Мы все сделали уже, что нужно. Слабенькие дома подперли стойками, мебель вынесли. А вот в Новом поселке — там беда…
Капитана за руку схватила какая-то крестьянка.
— А у вас есть лодки? — испуганным голосом спросила она.
— Нет.
— О боже!
— А что случилось в Новом поселке? — спросил капитан.
— Там железнодорожное полотно не дало воде растечься, и там образовалось целое море.
— …Адам Лукач с женой и ребенок… — бормотала женщина.
— Что с ними? — спросил капитан.
— Они там остались. Вода так неожиданно разлилась…
— Взвод, слезай! — скомандовал капитан.
Крестьянин в болотных сапогах с готовностью показывал дорогу:
— Вот сюда! Это самый ближний путь, но без лодок туда не доберешься.
Новый поселок начинался сразу же за развилкой, у которой стояло изваяние Христа. Несколько лет назад здесь была околица села. Теперь же дома карабкались по склону Лысой горы.
И хотя капитан неплохо знал это село, он все же стоял в растерянности, словно впервые видел эту местность: от подножия холма и до самой железнодорожной насыпи разлилось целое море.
— Море, настоящее море, — бормотал крестьянин в болотных сапогах, топчась на одном месте.
Женщины и дети окружили солдат.
Вода все прибывала: нужно было немедленно вывозить жителей из затопленных домов, но своих мужчин в селе было мало; требовалась помощь извне. В первую очередь надлежало эвакуировать женщин и детей…
Капитан повернулся в сторону, откуда шла большая вода. Посмотрел на лицо женщины. Она уже несколько оправилась от первого испуга. Это была красивая женщина.
Капитан поднял руку и сказал, обращаясь к солдатам:
— Требуется четверо добровольцев.
Стало совсем тихо. Все солдаты смотрели на воду, а женщины и дети не спускали взгляда с солдат.
— Ждать, когда подойдут лодки, мы не можем. Дорога каждая минута. Нужно плыть.
Никто не шелохнулся.
Младший сержант оглядел напряженные лица солдат. «Глубина метра два», — подумал он, отводя взгляд в сторону.
Капитан только сейчас заметил, какая мертвая тишина царит вокруг. «Боятся, видимо. А может, ждут моего распоряжения?»
— Ну? — Капитан повернулся лицом к солдатам.
На какое-то мгновение офицер почувствовал себя одиноким. В голову невольно пришла мысль о шофере, с которым он только что ехал. Неужели трусят? Неужели все, что он делал до этого, воспитывая и обучая солдат, — напрасный труд?
— Товарищ младший сержант, — тихо позвал капитан.
Сержант вздрогнул. По его лицу разлился румянец.
— Я бы хоть сейчас, товарищ капитан. Но я не умею плавать…
«Не умеет плавать…» Капитан понимающе кивнул. Глазами офицер искал среди солдат Хомана. Уж этот-то в воде чувствует себя как рыба.
— Хоман, где вы?
Он остался за канатами и еще не прибыл…
Крестьянин в болотных сапогах крякнул и, ни к кому не обращаясь, проговорил:
— Вода поднимается. То по щиколотку было, теперь уже по пояс… — И неожиданно замолчал, хотя чувствовалось, что он еще что-то хотел сказать.
Из строя вышел один солдат:
— Я пойду!
Капитан смерил взглядом солдата. «Таши! Почему именно он?» И спросил:
— Плавать умеете?
— Так точно.
— Хорошо, пойдете!
И в тот же момент из строя вышло полвзвода.
Капитан уже не видел лиц солдат, все они сейчас казались ему чем-то похожими на лицо Таши, а в ушах раздавалось один за другим: «Я пойду!..»
— Мне нужны только трое, — сказал капитан и рукой показал на троих солдат: — Раздевайтесь.
И сам офицер начал раздеваться: снял шинель, ремень с портупеей, повесил то и другое на ветку дерева. От плохого настроения у него не осталось и следа. Жалел он только о том, что шофер машины не видел всего этого.
— Быстро раздевайтесь! — повторил он еще раз.
Прошло не больше минуты. «Это был и для меня, и для них экзамен». Офицер от души был рад, что его подчиненные с честью выдержали этот экзамен.
С каждой минутой вокруг солдат собиралось все больше и больше жителей.
— Не бойтесь, солдаты уже идут! — крикнул какой-то паренек, показав в сторону затопленных домов.
Капитан огляделся. Отыскав глазами Арпада Таши, сказал:
— Ну, пошли?
— Да вот только часы сниму.
Расстегнув ремешок, Арпад снял с руки часы, подумал: «Сегодня воскресенье. Дома меня небось ждут». И пошел в воду.
8
Мать Арпада посмотрела на часы. Половина пятого, а сына все нет. Весь день она с нетерпением ждала его, а теперь вдруг почувствовала, что ждет напрасно. Не придет сегодня Арпи, не придет.
Сев к столу, она взяла в руку ложку и нерешительно начала вертеть ее. В душе росло беспокойство. Мать пыталась убедить себя в том, что сегодня точно такой же день, как и все остальные, и не могла. Такой же, разве только дождь льет больше, чем обычно, и все. Сегодня воскресенье, а в воскресенье всегда бывает тише и спокойнее, чем в другие дни недели.
Она уже трижды подогревала суп для сына. С самого утра готовила, варила, пекла для него, старалась все время что-то делать, чтобы скорее прошло время. То и дело она поглядывала на окно и с неудовольствием думала: «Чертов дождь, все льет и льет, хоть бы перестал немного!»
В начале первого она управилась с готовкой и поставила кастрюли на небольшой огонь, чтобы обед не остыл.
Дождь тем временем несколько поутих. Вдова вышла во двор на свежий воздух. Настроение у нее было хорошее. Она еще не потеряла надежды на приезд сына, который прошлый раз тоже заявился домой не раньше половины четвертого. Занятая думами о сыне, она даже не обратила внимания на то, что дождь шел не обычный, а какой-то опустошительный.
В саду она встретилась с соседкой, поздоровалась. Та, ответив на приветствие, сказала:
— Не дождь, а божье наказание…
Вдова Таши не поняла слов соседки и спросила:
— А что такое?
— И вы еще спрашиваете? Вы что, не видели, как дождь лил?
— Видела… — ответила вдова Таши и тут же, словно в свое оправдание, добавила: — Жду сына на побывку, все утро хлопочу на кухне.
Соседка улыбнулась, и вытерев передником руки, подошла к отделявшей их участки изгороди и спросила с участием:
— Написал, что приедет?
— Нет, писать не писал, — ответила Таши.
— Мой сынок тоже писать не любит, а возьмет да и заявится нежданно-негаданно: когда на рассвете, когда — ночью.
Таши понимающе кивнула и заметила, что у солдат всегда так, ведь служба есть служба. Когда ее муж служил в армии, и тогда было то же.
Соседка кивала ей в знак согласия, а заметив тревогу в глазах Таши, опять принялась ругать этот бесконечный ливень.
— Вот и опять припустил! — И направилась к своему дому, заметив на ходу: — Настоящий потоп! Весь сад залило водой!
Таши решила сходить посмотреть, что делается в саду.
Сад располагался на пологом склоне невысокого холма. Участок был небольшой, да и место было не ахти какое хорошее. Однако Таши любила свой сад, особенно небольшие островки сирени.
Соседки подсмеивались над любовью Таши к цветам. Она действительно так любила их, что порой даже разговаривала с ними, словно они были живыми существами.
Сейчас сад выглядел жалким: мощные потоки воды прорыли в земле глубокие борозды, смыв начисто, все цветочные клумбы и кусты роз, оставив, словно в насмешку, на их месте безобразные вымоины.
Женщина несколько минут глядела на изуродованную стихией землю, на вывороченные кусты, не замечая даже того, что платье на ней сильно промокло. «Вот уж действительно наказание», — подумала она.
Подобрав с земли несколько цветков, которые еще не потеряли своей красоты и прелести, она, спотыкаясь и скользя по мокрой земле, пошла в дом. Вошла в кухню и посмотрела на кастрюлю, затем взглянула на часы. «Четвертый час пошел. Уж если заявится, то вот-вот, с минуты на минуту».
Подойдя к посудному шкафчику, она достала из него две самые красивые тарелки, которые получила в подарок, когда выходила замуж. Вынув белоснежную скатерть, она застлала ею стол. Затем принесла из кладовки хлеб, отрезала от него несколько кусков, но потом, словно передумав, принесла новую, более свежую буханку. Дважды перетерла ножи и вилки, попробовала еду: не остыла ли?
Когда все приготовления были закончены, Таши вдруг почувствовала, как сердце у нее в груди больно сжалось. Она знала, что через несколько минут приходит последний поезд, на котором может приехать ее сын. До сих пор надежда не покидала ее, а сейчас ей почему-то стало страшно. «Неужели не приедет?..»
Она подошла к окну, но, не увидев на дороге ни души, стала утешать себя мыслью о том, что поезд, возможно, несколько запоздал сегодня. Вспомнив о цветах, которые принесла из сада, она поставила их в вазу на середину стола.
Села на стул и, сложив руки на коленях, уставилась взглядом прямо перед собой, стараясь не смотреть на окно.
В таком положении она сидела долго-долго, а когда поняла, что Арпи сегодня не приедет, встала… Посмотрела на часы. Поправила головешку в печке и включила радио.
«Не надо так волноваться, — подумала она. — Не стоит».
Когда лампы в приемнике нагрелись, в комнате послышалась музыка. Таши поставила миску с супом на стол и, помешав его ложкой, налила себе в тарелку. Она поймала себя на мысли о собственном одиночестве.
В пять часов по радио передавали последние известия, но она не слушала их, до ее сознания долетали лишь обрывки фраз: «Южновьетнамские войска понесли новое крупное поражение… Сбит один вражеский бомбардировщик… Казнены двенадцать вьетнамских патриотов… Советское правительство заявило решительный протест…»
Тетушке Таши нравился голос диктора, она не раз слышала его по радио. Голос был звучный и мягкий, хотя иногда ему приходилось передавать суровые сообщения: «сбит… казнены… взорваны… погиб…»
Таши принялась за суп. К радио она прислушалась только тогда, когда диктор говорил о погоде и о дожде. «А ливень-то смыл все цветы в саду», — подумала она, положив ложку на стол.
«По сведениям метеорологического института, такого ливня на территории Венгрии не наблюдалось в течение последних пятидесяти лет… От большого притока дождевой воды многие реки вышли из берегов… причинили огромный материальный ущерб… Во многих районах страны, подвергшихся угрозе наводнения, действуют специально созданные отряды, наряду с которыми большую помощь населению оказывают воинские части венгерской Народной армии…»
«Не зря, видно, перед дождем стояла такая страшная жара, — подумала тетушка Таши. — Несколько дней подряд палило солнце».
Выключив радио, она принялась за мытье посуды. Мыла, а из головы не выходили слова диктора: «…большую помощь населению оказывают воинские части венгерской Народной армии…»
За окном тем временем немного посветлело, дождь лил уже не так сильно.
«Жаль цветы, — подумала она. — Но ведь могут быть и покрупнее беды. Наводнение…»
Она вспомнила, что ее сын всегда боялся воды. «Моряком одно время хотел стать, — она улыбнулась, — а сам так боялся воды…»
Перед мысленным ее взором снова появились залитые наводнением дома, постройки. И сразу же исчезло то особое настроение, с которым она ждала приезда сына.
«Арпи боится воды…» — снова мелькнула у нее мысль, а перед глазами стояли мокрые, насмерть перепуганные люди, пострадавшие от наводнения, они взывали о помощи…
9
Анна пришла на свидание к половине пятого. Договорились встретиться в четыре часа, и, хотя она целый день готовилась к этому свиданию, опоздала: выйти вовремя из дому помешал дождь. В нарядном платье, с сумочкой под мышкой, она стояла у окна, смотрела на дождь и чуть не плакала с досады. По мощенной булыжником улице быстрым потоком текла вода. Время от времени она смотрела на часы, а ее подружка и соседка по комнате с ухмылочкой поглядывала на нее.
— Опаздываешь… — тихо проговорила подружка.
Анна уловила легкую насмешку. Ей хотелось чем-нибудь запустить в подругу, но она, конечно, не сделала этого.
— У меня тут есть один родственник…
— О! Наверняка он привез тебе посылку.
— Нет, ничего не привез, просто приехал по делу.
Подружка удивилась и подошла к Анне ближе, спросила:
— Из министерства?
— Да, он писал, что освободится к четырем часам.
Подружка громко рассмеялась:
— Врать тебе нужно еще научиться. Сегодня же воскресенье…
Анна почувствовала, что краснеет, и ей расхотелось обманывать соседку.
С подружкой этой она познакомилась две недели назад. Она была для нее единственным близким человеком в городе, хотя Анна и обращалась с ней, как с младшей.
Обе они ходили по городу в поисках комнаты, обошли десятки домов, поднимались на все этажи. Хозяйкам, которые сдавали комнаты, они говорили, что знают друг друга давно.
По вечерам они подолгу разговаривали. Подружка оказалась очень откровенной и, ничего не скрывая, рассказала Анне все о своей жизни, чем и покорила ее.
Анна рассказывала ей об Арпи. Часто она придумывала то, чего никогда не было в действительности, однако все это отнюдь не звучало как ложь и обман.
В такие минуты Анна вся преображалась: она и сама верила тому, что рассказывала, не чувствуя за собой ни капли вины. Глядя на потолок, на котором метались световые блики от фонарей, стоявших на улице, Анна решила, что завтра же напишет Арпи. Фразы складывались сами собой: «Ты должен понять меня… Деревня не для меня. В городе я выучусь на бухгалтера или стану секретаршей. Работа эта приятная, чистая, можно красиво выглядеть. Ведь ты сам говорил, что я красивая… Руки у меня подвижные, пальцы проворные. В школе мне говорили, что из меня получится отличная машинистка…»
Анна дважды повторила про себя весь текст письма и заснула. Однако на следующее утро она даже не вспомнила об этом и никакого письма, разумеется, не написала.
Подружка Анны никогда не спрашивала ее о том, когда у нее будет свадьба, молча слушала рассказы Анны о ее любви и о верности. Возможно, она в душе завидовала Анне, а возможно, не верила ей.
Сейчас же они обе стояли у окошка и смотрели на потоки воды, которые неслись по мостовой.
Дождь начал понемногу утихать. Подружка придирчивым взглядом осмотрела Анну, нашла, что все в порядке, и улыбнулась.
— Красивая я? — спросила Анна.
— Да. Очень. Ну, желаю успеха.
— Спасибо! — Анна побежала по лестнице вниз.
Подружка из окошка смотрела на нее, провожая взглядом.
Анна на миг остановилась и, обернувшись, помахала рукой.
— Привет! — крикнула она.
— Привет! — ответила ей подружка.
Анна не чувствовала под собой ног от радости. Она обегала лужицы, что-то напевая себе под нос.
Когда она подбежала к эспрессо, то на миг вспомнила об Арпи, но лишь на миг, а потом стала думать о том, кто ее здесь ждал.
От люстры замысловатой формы на стены падал сложный узор, пахло горьковатым запахом хорошо поджаренного кофе, и Анна вдруг почувствовала некоторую растерянность.
Парень ждал ее у столика в углу. На столике перед ним лежала книги и тетрадки, стояли пустая кофейная чашечка и коньяк в рюмке. И хотя он видел, как Анна направлялась к нему, на лице его не дрогнул ни один мускул.
— Привет.
— Привет.
— Дождь-то какой…
— Дождь…
— А, пускай… — И парень подвинул Анне стул. — Через десять минут я бы уже ушел…
— Но такой ливень…
Анне хотелось рассказать, с каким нетерпением она ждала этой встречи, но парень остановил ее жестом.
Анна стала смотреть на то, как ловко движется между тесно стоявшими столиками официантка, расставляя заученным движением кофейные чашечки. Смотрела и думала о том, что бы такое сделать, отчего лицо юноши смягчилось бы. Любила ли она его? Или же он только нравился ей? Ответить на этот вопрос она не могла. Самое главное для нее сейчас заключалось в том, чтобы не быть одной.
Познакомились они несколько дней назад, совершенно случайно. Она ничего не знала о парне, кроме его имени. Однако неожиданное знакомство взволновало ее.
— Давай выпьем, — предложил юноша и, не дожидаясь ответа, поднял свою рюмку. — И поедем ко мне.
Предложение было совершенно неожиданное. Она поднесла рюмку к губам, словно в раздумье: пить или не пить? Выпила.
— А теперь пошли, — сказал юноша, небрежно бросив на столик деньги. — Тут недалеко. Или у тебя нет желания?..
Вопрос этот прозвучал насмешливо и зло.
— Почему же? — ответила Анна. — Пойдем.
Они шли взявшись за руки.
По улице все еще текли ручейки.
— Ты водку пьешь? — спросил ее юноша.
Анна молча кивнула.
— Коньяк тоже есть. И магнитофон.
Начало смеркаться. Солнце садилось.
— А погода разгулялась, — заметил парень. — Посмотри, как полыхает огнем край неба!
— Мне страшно.
— Почему? Чепуха какая-то! Ты говорила, что любишь джаз. Послушаешь, какие у меня есть записи!
10
Они шли рядышком: слева — капитан, посредине — Тратнер, правее — Даради и Таши. На сухом месте собралась небольшая группа людей. Лавина воды смела плотину и хлынула на деревню, некоторые дома стояли уже наполовину в воде. Солдаты шли молча. Местные крестьянки с тревожными лицами молча смотрели на солдат, которые удалялись от них с каждым шагом.
Когда вода стала доходить до пояса, капитан сказал:
— Возьмемся за руки.
Тратнеру такое указание показалось совершенно излишним. Более того, он даже подумал о том, что капитан, по-видимому, струсил. Тратнер улыбнулся и сказал, обращаясь к Даради:
— Держись, старина, за мою руку.
Даради кивнул. Он молча взял друга за руку, а другую протянул Арпаду Таши.
— Держи руку.
— Чувствуешь, с какой силой прет вода?
— Чувствую.
— А как ты думаешь, почему?
— А черт ее знает!
— Так и поднимает…
— Мы идем в низину, в ней и стоит дом.
— Как ты думаешь, чей этот дом?
— А мне все равно, чей бы ни был.
— Ну а все-таки?
— Дом новый, значит, и живет в нем новый в этих местах человек.
— У других тоже есть новые дома. Например, у дядюшки Пишты, молочника, тоже новый дом.
— Но его дом стоит в деревне, на старом месте.
— Наверное, хозяин дома не здешний, а женился на здешней девушке.
— Нет, это не тот случай.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. Не здешняя у него жена.
Вода доходила солдатам уже по плечи, причем напор ее стал сильнее. Капитан, который до этого молча слушал разговор солдат, вдруг сказал:
— Что-то случилось. Посмотрите внимательно на дом, на окна.
Все посмотрели, но ничего особенного не заметили.
Мальчик махал солдатам рукой. Возможно, что он даже кричал о чем-то, но голоса его не было слышно из-за шума воды.
«Лет пять ему», — подумал Таши и, подняв свободную правую руку, помахал мальчику в ответ и крикнул:
— Не бойся малыш, не бойся!
— А вы, Таши, ничего не видите? — спросил капитан.
— Ничего особенного я не замечаю.
— Посмотрите внимательно на окна.
— Смотрю.
— До сих пор вода где была?
— До половины окон доходила.
— А теперь?
— Вода прибывает, и притом очень быстро.
Теперь вода доходила солдатам до подбородка.
Они находились как раз на полпути к дому, к которому направлялись.
— Тратнер! — позвал капитан.
— Да.
— Плавать умеете?
— Да.
— А не хотите вернуться обратно?
— Нет.
— Ну, как хотите, а то можете вернуться. Любой из вас может вернуться, если захочет…
11
Оставшиеся на сухом месте у дороги люди сначала внимательно следили за отважной четверкой, а потом пустились в разговоры. Больше всего разглагольствовал крестьянин в болотных сапогах.
— Я еще когда предупреждал, говорил, что на этом месте нельзя строить. Наши старики знали, что можно, а чего нельзя делать. Земля неподходящая, луг заливной. Во всем виноват тот, кто выдал разрешение на строительство в этом месте.
Младший сержант внимательно следил за отважной четверкой, которая удалялась от него все дальше и дальше. Смотрел и жалел, что не пошел с ними.
Неожиданно кто-то взял его за руку. Это оказалась крестьянка в платке. Взгляд у нее был испуганный.
— Вы тоже за ними наблюдаете?
— Да.
— Скажите, а с ними ничего не случится?
— Что именно?
— Смотрите, вода поднимается!
Сержант только сейчас заметил, что вода подошла к самым его ногам, а еще совсем недавно до нее было метра четыре.
Все замолкли, глядя на подступающую к ним воду. Вдруг со стороны села раздался крик:
— Плотину прорвало! Недалеко от моста!
— Быстрее туда!
Все бросились к месту прорыва плотины.
— Водитель! — крикнул младший сержант.
— Я здесь.
— Поехали!
Солдаты полезли в кузов.
Машина дернулась и, набирая скорость, помчалась по дороге.
Сержант стоял в кузове машины и смотрел на расстилавшуюся перед ним водную гладь. Капитана и ушедших с ним троих солдат уже не было видно.
— Товарищ младший сержант! А правильно мы сделали, что оставили наших тут одних?
— Вода прорвала плотину у железнодорожного полотна. Сейчас она растечется еще дальше. Если удастся ликвидировать прорыв, это будет для них лучшей помощью.
Машина свернула с дороги и направилась к железнодорожному полотну, где уже собралась половина села. Люди носили землю — кто ведром, кто корзиной, а кто тащил ветки кустарника, куски кирпича, песок и всякую дребедень. Заслышав шум машины, несколько человек замахали руками. Стоило только младшему сержанту увидеть эти жесты, и от сомнения в правильности собственных действий не осталось и следа.
Он первым спрыгнул с машины на землю, за ним — солдаты. Расхватав лопаты, все тут же принялись за дело, хотя никакой команды никто не подавал. Машина с четырьмя солдатами сразу же направилась в село за песком и камнями.
Кому-то пришла в голову мысль привезти балласт для заделывания места прорыва на вагонетке, которая стояла недалеко от сторожки стрелочника.
Ширина прорыва была не более шести метров. В этом месте вода подмыла железнодорожное полотно и рельсы нависли над образовавшейся пустотой.
Несмотря на то что все — и жители села, и солдаты — работали не жалея сил, дыра прорыва почти не уменьшилась. Пройти к месту прорыва можно было только по шпалам. Время бежало так быстро, что никто не мог с точностью сказать, сколько они тут уже работают.
И вдруг снова пошел дождь.
Вернулась машина, груженная камнями. Все бросились ее разгружать.
На вагонетке подвезли песок и шпалы. Некоторые работали по пояс в воде. И хотя напор воды был силен, вскоре людям все же удалось уложить на месте прорыва большие камни, на них камни помельче, и все это засыпать песком и землей.
12
Плыть было гораздо легче, чем идти, хотя вода все еще позволяла идти.
Оглянувшись, Тратнер не увидел на берегу ни людей, ни машины.
— Товарищ капитан! Товарищ капитан! — испуганно позвал он, набрав в рот воды. Выплевывая неприятно пахнущую воду, солдат рукой махнул в сторону берега: — Посмотрите, они уехали…
Капитан дал знак остановиться. Действительно, у кромки воды, кроме нескольких женщин с детишками, никого не было. Да и они смотрели не в их сторону, а в противоположную.
— Что случилось? — спросил Даради.
— Может, какой дом завалился? — неуверенно заметил Таши, подгребая руками воду, так как он уже не доставал дна ногами.
— Не думаю, — сказал капитан. — Быть может, вода где-нибудь прорвалась.
Какое-то время он смотрел назад, а потом, не говоря ни слова, широко размахивая руками, поплыл к дому. За ним поплыл Тратнер; вскоре он догнал офицера, так как он был великолепным пловцом.
Даради и Таши плыли в нескольких метрах сзади: Даради — размеренно, но сильно загребая, Таши — делая частые и мелкие гребки.
— Эх, браток, не горячись, а то скоро из сил выбьешься, — предупредил Арпада Даради.
— Не беспокойся, дружище…
Арпад хотел еще что-то добавить, но, сделав рукой неверный гребок, захлебнулся и закашлялся.
До дома оставалось метров сорок, как вдруг Даради обернулся и, не увидев Арпада, крикнул:
— Братишка?!
Даради, набрав в легкие побольше воздуха, нырнул, но вскоре вынырнул и снова крикнул:
— Братишка! Таши!
Капитан, услышав крик, тоже поплыл назад.
— Что случилось? — спросил он.
Даради не ответил. Он плыл изо всех сил назад, крича время от времени:
— Братишка!.. Братишка!..
Капитану показалось, что он проваливается в глубокий колодец. «Таши! Утонул Таши!» — обожгла сознание мысль.
Офицер быстро поплыл назад, поднимая вокруг себя мириады водяных брызг. Вскоре он оказался в нескольких метрах от Даради, и тут до его слуха донесся истошный крик Тратнера:
— На помощь! Тону! На помощь!
Ничего, я выдержу. Правда мне еще ни разу в жизни не приходилось плыть так долго, но сейчас ведь особый случай, сейчас не время рассуждать об этом.
Я выдержу. Попытаюсь плыть медленнее, попытаюсь поглубже и поспокойнее дышать, потому что я не знаю почему, но у меня, как ни странно, устали не руки, а легкие, сердце и вообще все внутри. Сердце стучит, как молоток.
Мальчик там, наверху, уже не боится. Он же знает, что его сейчас спасут.
Помню, когда я был еще маленьким, я ужасно боялся солдат. Стоило мне увидеть солдата, как я сразу же думал о смерти: ведь солдаты, по моему тогдашнему представлению, убивали людей… Позже, когда моего отца забрали в солдаты, я уже перестал бояться солдат, скорее жалел их, так как мама рассказала мне о том, что солдат тоже убивают…
Бедная мама! Если бы она увидела меня сейчас… Она считает, что я боюсь воды. Когда я вернусь домой и расскажу ей эту историю, она наверняка будет ругать и стыдить меня. Разумеется, в душе она не будет на меня сердиться. Сегодня она, наверное, горюет — напрасно прождала меня. Каждое воскресенье она ждет меня, надеется, что я приеду. Весь день что-то варит, печет. В кухне такие вкусные запахи. А когда поезд уйдет, она немного поплачет, решит, что больше не будет так волноваться и так ждать меня, но через несколько дней забудет о собственном обещании и в следующее воскресенье будет ждать так же…
Я, видно, немного отстал от других. Но, наверное, на какие-нибудь несколько метров, еще догоню…
Силы у меня пока есть… Руками шевелить могу… Если бы только вот не сжимало все в груди. И глазам почему-то больно… Словно меня растворили в этой воде… Грязная она какая-то, взбаламученная… Нужно будет протереть глаза, а то я и ребенка не вижу, и матери его не вижу…
А тут еще эти волны. Интересно, откуда тут такие волны? Иногда мне кажется, что меня поднимает до небес… А потом вдруг опускает вниз…
Как неожиданно разразилась эта буря…
Несколько минут назад я все отчетливо видел, теперь же все во мне гудит… В воде какие-то ямы…
Все кружится… И облака на небе… Почему именно сейчас облака садятся на землю?.. Какие они тяжелые. Так и втискивают меня в воду.
Неужели и Даради чувствует то же самое? И капитан?..
Закричать бы надо… позвать…
Еще спросить нужно их, видят ли они дом, женщину, ребенка… Я вижу что-то разноцветное. Где-то горит огонь… А какая горячая вода!
Стреляют? Но кто? Неужели война?..
Хорошо, Теперь мне лучше, да и облака стали не такими тяжелыми и черными.
Вот и дом видно, и женщину. Я даже вижу, что у нее голубые глаза. Она улыбается. Она не одна, их много-много, и все они голубоглазые, и все улыбаются… И среди них мама…
Услышав крик, капитан повернулся и увидел, как голова Тратнера скрылась под водой, потом вынырнула.
Офицер подплыл к нему, спросил:
— Что случилось?
— Не знаю…
— Почему кричали, ведь вы же отличный пловец?
— Я больше не могу… Нет сил… — И солдат ухватился за плечо капитана. — Бедный Таши, — пробормотал он. Лицо его исказила гримаса.
Капитан ничего не сказал, он и по этим двум словам сразу же все понял. Он понимал, что не имеет права сердиться на Тратнера, напротив, он должен сейчас подбодрить его.
— Плывите к дому! Я подплыву к Даради. И думайте о тех, кто ждет нас в доме. — Капитан махнул рукой в сторону дома. — Только о них, и ни о чем другом, понятно? Они ждут нас. Мы им нужны… Понятно?..
13
Жители села стояли на берегу у самой кромки воды. Опять пошел дождь, но никто не уходил. Тут же была и спасенная солдатами женщина с ребенком.
Многие пришли с железнодорожного полотна, где недавно заделали промоину.
Поверхность воды вся была в точках от дождевых капель.
Лучшие пловцы из солдат все время ныряли, разыскивая тело Таши. Под вечер на место происшествия прибыл Адам Лукач. Он растолкал людей и по колено вошел в воду. Пристальным взглядом посмотрел на дом, на спасенную солдатами женщину с ребенком, на крестьян. По виду людей сразу же понял, что здесь произошло.
— Кто он? — спросил Адам.
— Солдат.
— Как его звали?
Все посмотрели на капитана.
— Арпад Таши…
— Поздно я пришел, — заметил Адам Лукач. — Поспешить бы мне…
Ребенок прильнул к Адаму, обхватив ручонками его колени.
— Напугался, бедняжка… — произнес кто-то.
Мальчик посмотрел на отца и сказал:
— Я и не боялся вовсе.
— Вот и молодец.
— Я и маме говорил, чтобы она не боялась.
— Ты смелый парень.
— И они тоже не боялись, — объяснил мальчик, показывая рукой в сторону солдат: — Они нас спасли. А один все рукой нам махал. Правда, это мы его сейчас ждем, да?..
— Да.
— А где он?
— Там. — И отец показал на воду.
— А долго его нужно ждать?
— Не знаю.
— Он утонул, да?
— Да.
— И не боялся?
— Нет.
— А умереть легко?
— Нет, малыш, нелегко. Ну пойдемте, вам нужно переодеться…
Все видели, что Адам плачет. Его жена тоже плакала.
Люди расступились, пропуская их, провожали взглядами. Стояла мертвая тишина.
Реквием
Это правда. Они были друзьями. Познакомились они в тот самый день, когда сняли с себя гражданскую одежду, положив ее в бумажный мешок, и надели на себя солдатскую форму. Их было человек десять, они стояли под развесистым каштаном и, разглядывая друг друга в новом одеянии, посмеивались.
Арпад стоял недалеко от них и поправлял френч, который как-то нескладно сидел на нем. Он надел на плечи вещмешок, а в руке держал каску, размахивая ею. Издалека его можно было принять за студента, который собрался на экскурсию.
Я еще тогда повернулся к нему и крикнул:
— Ну, братишка, пошли?!
Он обернулся и, немного склонив голову набок, ответил:
— Пошли, дружище!
Сказал и улыбнулся. И вмиг мне стало весело и хорошо, и я подумал, а почему бы нам и на самом деле не подружиться, не стать братьями. Я буду старшим, а он младшим, ведь он такой маленький, а я вон какой вымахал! Я подошел к нему и представился:
— Даради.
— А я Арпад Таши.
Мы подали друг другу руки. Я так сжал ему руку, что у него косточки хрустнули. Уж такая у меня привычка. Арпад, однако, выдержал, посмотрел на меня и тоже стиснул мне руку, да еще как!
— Ты кто по профессии, братишка? — сразу же спросил я его.
— Каменщик.
— А я столяр.
И мы похлопали друг друга по плечу…
Наше место самое плохое — рядом с дверью. Каждый, кто заглянет в комнату, сразу же видит наши койки. Лучше, чем Арпад, у нас во взводе никто свою койку не заправлял. Я завидовал тому, что у него такие ловкие руки. А я, сколько ни старался, все у меня ничего не получалось! В школе я был первым учеником, а здесь отставал от других…
По вечерам я присаживался на край его койки и разговаривал с ним… Нам никто не мешал.
Я оказался трусом, не помог ему. Страх меня охватил…
Я его сразу же заметил, когда новобранцев распределяли по отделениям. Мы их тогда построили в одну шеренгу. Я еще тогда подумал: «Лишь бы мне этого малыша не дали, а то придется с ним повозиться».
А позже я уже не жалел, что он попал ко мне, такой он был добросовестный.
Даради прозвал его братишкой, и так эта кличка и осталась за ним.
Странный он был парень. Часто писал длинные письма, а сам письма получал очень редко. Изредка ему писала мать. Ее каракули я сразу узнавал. Еще писал ему какой-то мужчина, но кто именно — не знаю, так как отец Арпада погиб в сорок четвертом году. Когда раздавали письма и ему ничего не было, он не привязывался к почтальону, молча отходил, только лицо у него становилось грустное… Я нисколько не удивился, когда Арпи добровольно вызвался идти спасать женщину с ребенком. Вот уже сколько времени прошло с тех пор, а я никак не могу забыть его. Он умер. Нет его. Неужели это правда? Все мы со дня его гибели стали совершенно другими людьми…
К сожалению, мне чаще приходится иметь дело с теми, на кого поступают жалобы, кто совершает ЧП. Он не был в их числе, и потому я никак не могу вспомнить его лица.
Жители села называют его своим сыном.
А солдаты взвода обратились ко мне с просьбой не занимать его койку. Пожалуй, они правы, хотя в уставе такое не предусмотрено. Пусть он останется среди них…