— Так что там с Эмблерами?
— Это их настоящая фамилия, хочешь верь, хочешь нет. «Путники», понимаешь ли. Я глянула их личную страницу. Он раньше работал сварщиком, она — кассиром в банке. Детей нет. Разъезжают с восемьдесят седьмого, с тех пор как Эмблер вышел на пенсию. Девятнадцать лет. Дэвид, ты айзенштадтом снимаешь?
Третье задание подряд она эту пластинку заводит.
— Я еще не доехал.
— На конференции у губернатора попробуй обязательно. Постарайся подложить куда-нибудь на стол.
Я так и собирался. Запихнуть дурацкую штуковину к дальней стенке, и пусть снимает задницы фотокорреспондентов, теснящих друг друга в попытке хоть что-то сфотографировать и наугад щелкающих камерами в вытянутых над головой руках, потому что губернатора за спинами не видно совершенно. Сделает мне отменный кадр репортерского локтя, который ее заденет и перевернет.
— Это новая модель. С автоматическим срабатыванием. Настроена на съемку лиц крупным планом, людей в полный рост и транспорта.
Отлично. По возвращении выяснится, что весь картридж на сто кадров забит снимками случайных прохожих и трехколесных легковушек. Откуда, черт дери, он поймет, когда щелкнуть затвором, и как он распознает губернатора в толпе из восьмисот человек хоть крупным планом, хоть в полный рост? По идее, он напичкан всякими хитроумными светочувствительными датчиками и компьютерно-композиционными программами, а на самом деле просто бездумно щелкает все, что мелькнет перед его идиотским объективом, как камеры слежения на магистралях.
Наверное, его сконструировали те же умники из правительства, которые додумались развесить камеры слежения вдоль трассы, а не над ней, поэтому теперь достаточно слегка прибавить скорости, и помещенный сбоку номер размазывается на снимке в расплывчатое пятно, так что не превышает сейчас только ленивый. Замечательная штука этот айзенштадт. Жду не дождусь, когда можно будет пустить его в ход.
— В «Сан-ко» очень рассчитывают на айзенштадт, — подытожила Рамирес вместо «до свидания». Она никогда не прощается. Просто обрывает разговор, а потом возобновляет, когда ей заблагорассудится.
Я оглянулся туда, где лежал мертвый шакал.
Позади тянулась совершенно безлюдная трасса. Новые автомобили и одиночки на неразделенные многополосники почти не суются, даже в часы пик. Слишком часто цистерны размазывают малолитражки по асфальту. Впрочем, хотя бы пара древних колымаг или нахальных полуприцепов обычно не прочь воспользоваться тем, что патруль в это время на разделенках, однако тут не было никого.
Я сел за руль и задом доехал до шакала. Выключил зажигание, но выходить не стал. Струйку крови из его пасти было видно и так. Откуда ни возьмись, вылетела и промчалась мимо, ревя мотором, цистерна, обгоняющая камеры. Раскорячившись на три средние полосы, она превратила задние лапы и таз шакала в кровавую кашу. Хорошо, что я не сунулся переходить трассу. Водовоз меня даже не заметил бы.
Включив зажигание, я двинулся к ближайшему съезду на поиски телефона. Он нашелся в старом магазине сети «7-Элевен» на Макдауэлл.
— Сообщаю о сбитом животном на дороге, — заявил я оператору Общества, принявшей звонок.
— Ваша фамилия, номер машины?
— Это шакал, — ответил я. — На Ван Бюрене между тридцатой и тридцать второй Милями. В крайнем правом ряду.
— Вы вызвали службу спасения?
— Не понадобилось. Он был уже мертв.
— Вы оттащили его на обочину?
— Нет.
— Почему? — Голос стал жестче и настороженнее. Потому что принял его за собаку.
— У меня не было лопаты, — ответил я и повесил трубку.
До Темпе я добрался к половине девятого, хотя всем цистернам штата вдруг позарез понадобилась именно Ван Бюрен. В итоге меня выпихнули на обочину, и я почти всю дорогу по ней и проехал.
«Виннебаго» выставлялась на аттракционной площадке между Финиксом и Темпе, рядом с бывшим зоопарком. Согласно рекламной листовке, часы посещений — с девяти до девяти, а я планировал отсняться до открытия, но было уже без четверти девять — наверняка опоздал, и отсутствие машин на пыльной парковке еще ни о чем не говорит.
Неблагодарная у фотографа работа. Большинство людей при виде объектива тут же захлопываются, как диафрагма на ярком свету, и застывают с искусственным съемочным лицом.
Оно сияет улыбкой — у всех, кроме арабских террористов и сенаторов, — но подлинных чувств не показывает, ни улыбчивое, ни суровое. Хуже всего с актерами, с политиками, с теми, кого фотографируют постоянно. Чем богаче опыт выступлений у человека, тем лучше получается видеоряд и тем призрачнее шансы снять хотя бы подобие достоверного фото. А у Эмблеров стаж почта двадцать лет. К без четверти девять они наверняка уже успели состроить съемочные лица,
Я припарковался у подножия холма в рощице из фукьерий и юкк, где раньше стоял указатель на зоопарк, вытянул из груды барахла на заднем сиденье длиннофокусный никоновский объектив и сделал пару снимков выставленного рядом с трассой рекламного щита: «Спешите видеть настоящую „виннебаго“. Стопроцентная подлинность».
Стопроцентно подлинная «виннебаго» пристроилась у поросшего кактусами и пальмами каменного бордюра, огораживающего зоопарк. Хоть Рамирес и говорила, что «виннебаго» не настоящая, эмблема в виде буквы вытянувшей один из лучей вдоль всего борта, на боку фургона имелась, да и в целом внешне он мне показался вполне похожим, хотя таких фургонов я не видел уже лет десять.
Лучше бы, наверное, кого-то другого вместо меня сюда отрядили. Я никогда не питал особой любви к трейлерам и первое, что подумал, когда Рамирес изложила задание: «Они ведь исчезли давно — и. скатертью дорожка». Уж о чем другом, а о них я жалеть бы не стал, даже комары и отбойники между полосами раздражали меньше. Когда я жил в Колорадо, в горах от фургонов было не протолкнуться, они трюхали в левом ряду, раскорячиваясь на две полосы, даже когда те еще были по пятнадцать футов шириной, собирая за собой хвост злобно сигналящих автомобилей.
За одним таким я тащился по перевалу Независимости, а потом он просто взял и встал посреди дороги — оттуда выскочил десятилетний парнишка и принялся щелкать «инстаматиком», снимая горный пейзаж. А другой фургон не вписался в поворот у моего дома и отдыхал потом в кювете, как выброшенный на берег кит. Хотя, если честно, поворот там всегда был опасный.
Из боковой двери «виннебаго» вышел старик в отглаженной рубашке с коротким рукавом и, подойдя к капоту с ведром воды и губкой, принялся мыть бампер. Интересно, где он воду набирает? По сведениям Рамирес, которые она мне переслала по модему, у «виннебаго» бак для воды вмещает в лучшем случае галлонов пятьдесят — то есть едва-едва хватит на питье, душ и, может, пару тарелок вымыть — а накачать здесь, в зоопарке, абсолютно неоткуда. Однако владелец окатывал бампер и даже колеса не скупясь, будто воды у него хоть залейся.
Я снял несколько кадров с фургоном на пустынной парковке, а затем, выставив длиннофокусный объектив на полную, взял крупным планом старика, моющего бампер. Его руки и лысина были усыпаны крупными красновато-коричневыми веснушками, и он энергично орудовал губкой. Закончив, старик отступил на несколько шагов и крикнул жене. Выглядел он то ли обеспокоенным, то ли мрачным. На таком расстоянии сложно было разобрать, позвал он жену просто так, полюбоваться работой, или выкрикнул ее имя рассерженно и нетерпеливо, а выражение лица я разглядеть не мог. Его жена приоткрыла боковую дверь с узким зашторенным изнутри оконцем и шагнула на металлическую подножку.
Муж что-то спросил, и она, не сходя с подножки, отрицательно мотнула головой, обернувшись на трассу, а потом, вытирая руки кухонным полотенцем, обогнула фургон и встала рядом с супругом, глядя на плоды его трудов.
Вот эти двое точно стопроцентно подлинные, даже если фургон у них и не «виннебаго». Во всем, от блузки в цветочек и полиэстровых (тоже, наверное, стопроцентно) брюк у жены до вышитого крестиком петуха на полотенце. И эти коричневые кожаные мокасины, точно как у моей бабушки, и редеющие седые волосы она наверняка, готов поспорить, так же закалывает шпильками-невидимками. Согласно личной странице, супругам сейчас должно быть под восемьдесят, хотя я бы на вид дал все девяносто. Кто их знает, может, они, наоборот, чересчур показушно «стопроцентные», а значит, тоже фальшивка, как и «виннебаго». Но жена все терла и терла руки полотенцем точь-в-точь как моя бабушка, когда ту что-то расстраивало, и пусть выражения лица пожилой женщины я не видел, жест уж точно был тем самым.
Судя по тому, что муж кинул капающую губку в ведро и отправился в обход фургона к заднему бамперу, проделанную работу супруга похвалила. Сама она скрылась внутри, прикрыв за собой дверь, хотя на часах натикало все десять, а о том, чтобы переставить фургон под пальмы, в какую-никакую тень, даже речь не шла.
Я сунул фотоаппарат обратно в машину. Пожилой владелец вынес из-за фургона и прислонил к борту большой фанерный щит. «Последняя из „виннебаго“, — значилось на щите загадочным шрифтом, видимо, имитирующем индейское письмо. — Вымирающий вид, только у нас. Билеты: взрослым — 8 долларов, детям до двенадцати лет — 5 долларов. Мы открыты с 9 утра до заката». Натянув гирлянду из желто-красных флажков, он подхватил ведро и двинулся к двери, но на полпути вдруг развернулся и отошел на пару шагов — наверное, оттуда лучше было видно дорогу. Потом стариковской походкой проковылял обратно и снова провел мокрой губкой по бамперу.
— Маккоум, ты уже отснял фургон? — позвала Рамирес из машины.
Я закинул фотоаппарат на заднее сиденье.
— Только добрался. Всем аризонским цистернам позарез понадобилось на Ван Бюрен. Лучше бы ты отправила меня снимать тот цирк, который водовозы устраивают на многополосниках.
— Нет уж, ты мне нужен в Темпе живым. Губернаторскую пресс-конференцию перенесли на час, так что успеешь. Айзенштадт попробовал?
— Говорю же, только прибыл. Я эту чертову машинку еще даже не включил.