— Нет, не стал.
— И вы не знаете, кто сбил этого шакала? — подчеркнуто обличительным тоном продолжал он.
— Нет.
Он оглянулся на сотрудника в форме, который к тому времени уже осматривал машину с другой стороны.
— Уф-ф! — запыхтел Хантер, оттягивая воротник гавайки. — Жарко тут, прямо пекло. Может, пустите меня внутрь?
Ясно, второму мешают посторонние взгляды. Чем скорее он обрызгает бампер и шины жидкостью для снятия отпечатков, возьмет пробы отсутствующей шакальей крови и рассует улики по запаивающимся пакетикам, попрятанным в карманы формы, тем скорее эти двое уйдут. Я распахнул сетчатую дверь.
— Ох, как же здесь хорошо! — обрадовался Хантер, продолжая терзать воротник гавайки в попытке проветриться. — В старых глинобитных домах всегда так прохладно. — Он окинул взглядом комнату: проявитель, увеличитель, диван, фотографии на стенах, приклеенные «сухим» методом. — Так что, вы не знаете, кто мог сбить этого шакала?
— Наверное, цистерна. Кто еще в такую рань выехал бы на Ван Бюрен?
Я почти не сомневался, что шакала переехала машина или небольшой грузовик. Водовоз бы от него и мокрого места не оставил. Но водителю цистерны если что и будет, то временное лишение прав и две недели рейсов в Санта-Фе вместо Финикса, и то не факт. В редакции ходили слухи, что Общество прикормлено Водоснабом. А вот если виновник — обычный водитель, то Общество и машину отберет, и водителя за решетку упрячет.
— Они всегда гоняют, чтобы камеры не засекли. Водитель, наверное, даже не заметил, что кого-то сбил.
— Что? — не понял Хантер.
— Я говорю, это наверняка цистерна. Больше по Ван Бюрену в час пик ездить некому.
Я думал, он ответит: «Кроме вас», но он не ответил. Он меня даже не слушал.
— Это ваша собака?
Его взгляд был направлен на фотографию Пердиты.
— Нет, — ответил я. — Бабушкина.
— А что за собака была?
Мелкая мерзавка. А когда она умерла от ньюпарво, бабушка плакала, как маленькая.
— Чихуахуа.
Хантер обвел взглядом остальные фотографии.
— Это всё вы снимали? — заметно потеплевшим голосом спросил он, и я только сейчас осознал, насколько хамской была его прежняя манера. Шакал, попавшийся мне на шоссе, оказался не единственным за сегодня.
— Не все, некоторые… Эту вот не я делал.
— Боксер, да?
— Английский бульдог.
— Точно. Это их запретили? За агрессивность?
— Нет.
Он, словно турист в музее, перешел к следующей, над проявителем.
— Вот эту точно не вы снимали, могу поспорить. — Он показал на пожилую тучную женщину в высоких ботинках и старомодной шляпе. На руках она держала двух собак.
— Это портрет Беатрикс Поттер, английской детской писательницы, — объяснил я. — Она написала «Кролика Питера».
Он не отреагировал.
— А у нее какой породы собаки?
— Пекинесы.
— Отлично получились.
На самом деле получились они отвратительно. Одна отвернулась от объектива, а вторая скуксилась на руках у хозяйки, ловя момент, чтобы тоже отвернуться. Сниматься им явно не нравилось, хотя по их виду не поймешь. Приплюснутые курносые мордахи и черные горошины глаз не выражали ничего.
Зато Беатрикс Поттер вышла как раз замечательно. Несмотря на неимоверные усилия, с которыми она пытается удержать в кадре улыбку и пекинесов — а может, именно поэтому. Вся она тут, в неуемной дурашливой любви к неуемным дурашливым собачкам. Наверное, несмотря на «Кролика Питера» и прилагающуюся к нему славу, она так и не научилась прятаться за съемочной маской. Все перед тобой как на ладони. Так же было у Кейти.
— Здесь и ваша собака есть? — спросил Хантер, стоя перед висящей над диваном фотографией Миши.
— Нет.
— Как же так? У вас нет фото вашей собаки? — Интересно, откуда ему известно, что у меня была собака, и что еще ему вообще известно?
— Он не любил фотографироваться.
Сложив распечатку, Хантер сунул ее в карман и вновь повернулся к фотографии Пердиты.
— Похоже, ласковый был песик.
Форменный дожидался на крыльце — уже закончил химичить с машиной.
— Мы вас оповестим, если найдем виновника происшествия, — пообещал на прощание Хантер, и они ушли. По дороге форменный начал докладывать, что он обнаружил, но Хантер его оборвал, не дослушав. У подозреваемого полон дом собачьих фотографий, значит, он не мог сбить жалкое собачье подобие сегодняшним утром на Ван Бюрене. Дело закрыто. Я вернулся к проявителю, которому перед их приходом скормил картридж айзенштадта.
— Позитивы, в очередности «первый, второй, третий», интервал пять секунд, — скомандовал я, переводя взгляд на экран проявителя, где один за другим начали показываться снимки. Рамирес сказала, что на любой ровной поверхности айзенштадт включается автоматически. Видимо, да. Он успел сделать полдюжины кадров по дороге до Темпе. Вот два фото «хитори» — сделаны, судя по всему, когда я опустил его на землю перед погрузкой на заднее сиденье; вот ее же открытая дверь с опунцией на заднем плане; вот на фоне размазанных пальм и домов крохотное, но четкое изображение машин на автостраде. Машины и люди. Отличное фото красной цистерны, которая задела сбитого шакала, а потом десяток с лишним снимков юкки, под которой я поставил машину у подножия холма.
Дальше два замечательных фото моей руки — это когда я клал айзенштадт на кухонную столешницу в «виннебаго» — и композиционно безупречные снимки пластиковых чашек с ложками. Машины и люди. Дальше можно отправлять прямиком в утилизатор: моя спина, открытая дверь в ванную, спина Джейка, съемочное лицо миссис Эмблер.
А вот последний… На нём миссис Эмблер стояла перед айзенштадтом, глядя прямо в его объектив.
«Как подумаю, каково ей было совсем одной, бедняжке», — проговорила она, а ко мне повернулась, уже надев маску. Но перед этим, на секунду, обращаясь к безобидному, как она думала, чемоданчику и вспоминая прошлое, она открыла свое настоящее лицо, которое я ловил в объектив все утро. Я унес снимок в гостиную и сел его разглядывать.
— Значит, эта Кэтрин Пауэлл — твоя знакомая по Колорадо. — Рамирес снова вклинилась без предупреждения, а факс, дернувшись, начал распечатывать личную страницу. — Я всегда подозревала, что у тебя какие-то скелеты в шкафу. Ты из-за нее переехал в Финикс?
Я смотрел на выползающий из факса бумажный лист. Кэтрин Пауэлл, 4628 Датчмэн-Драйв, Апачи-Джанкшн. Сорок миль отсюда.
— Матерь божья, ты, оказывается, совратитель малолетних? Я посчитала, ей же лет семнадцать было, когда ты там жил!
Шестнадцать.
— Это ваша собака? — спросил тогда ветеринар, сочувственно покивав при виде девочки-подростка.
— Нет. Я была за рулем. Я его сбила.
— Боже. Сколько же вам лет?
— Шестнадцать. — По ее лицу можно было читать как по книге. — Я только что получила права.
— Ты что, мне так и не скажешь, какое отношение она имеет к «виннебаго»? — перебила мои мысли Рамирес.
— Я перебрался сюда, чтобы уехать подальше от снега, — ответил я и отключился, не прощаясь.
Страница медленно ползла из аппарата. Компьютерный эксперт в «Хьюлет-Паккард». Уволена в девяносто девятом, наверное, во времена объединения профсоюзов. Разведена. Двое детей. Переехала в Аризону на пять лет позже меня. Менеджер-программист в «Тошибе». Водительские права штата Аризона.
Я вернулся к проявителю и посмотрел на фотографию миссис Эмблер. Собаки никогда не выходят на фото, говорил я. Но я ошибся. На смазанных «полароидных» снимках, которые мне все утро совали, и в воспоминаниях, которыми меня все утро пичкали, Тако не было. Зато она была здесь, в этом горе, любви и печали, смешавшихся на лице миссис Эмблер.
Я увидел ее будто наяву: как она сидит на подлокотнике водительского сиденья и нетерпеливо лает, когда загорается зеленый.
Тогда я зарядил в айзенштадт свежий картридж и отправился к Кейти.
Ехать пришлось по Ван Бюрену — время к четырем, на разделенках час пик, — но шакала все равно уже убрали. Общество работает четко. Как Гитлер и нацисты.
«Почему у вас нет фото вашей собаки?» — спросил Хантер. Логичный, вроде, вопрос: если у человека вся комната увешана фотографиями собак, напрашивается вывод, что у него и самого должна быть собака. Но нет, одной логикой здесь не обошлось. Хантер знал про Аберфана, а значит, читал мою страницу, и из этого тоже много чего следует. На ней гриф конфиденциальности, то есть доступ возможен только после отправки мне соответствующего уведомления. Очевидно, для Общества закон не писан. Одна знакомая корреспондентка, Долорес Чивере, собиралась недавно делать репортаж о причастности Общества к утечке сведений с личных страниц, но ей не хватило доказательств, чтобы убедить редактора. Может, мой случай ей пригодится?
Из этих сведений они могли узнать про Аберфана, но не про то, как он умер. В те времена преследования по закону за сбитую собаку не существовало, в суд я на Кейти за неосторожную езду не подал и даже полицию не вызвал.
— Зря не стали, — высказался помощник ветеринара. — Собак сейчас осталось меньше сотни. Нельзя чтобы их безнаказанно перебили.
— Ты о чем? Там же метель, гололед, — напустился на него ветеринар. — А она совсем девчонка.
— Как за руль садиться, так не девчонка, — возразил я, глядя на Кейти. Она рылась в сумочке в поисках прав. — И как на шоссе выезжать, тоже взрослая. — Кейти наконец нашла карточку и протянула ее мне. Новехонькие, аж блестят. Кэтрин Пауэлл. Шестнадцать исполнилось две недели назад.
— Этим вы его не вернете. — Ветеринар забрал у меня блестящую карточку и отдал обратно Кейти. — Езжайте домой.
— Мне нужно записать в журнал ее имя и фамилию, — напомнил помощник.
Кейти шагнула вперед.
— Кейти Пауэлл.
— Со всякой писаниной потом разберемся, — твердо сказал ветеринар.
Разбираться не понадобилось. На следующей неделе ударила третья волна, и действие, видимо, утратило смысл.
У входа в зоопарк я притормозил и глянул на парковку. У Эмблеров аншлаг — «виннебаго» облепили штук пять автомобилей и вдвое больше детей.