В одиннадцать пятьдесят два Мигель запрыгнул на спящую мать.
— Рождество! Рождество!
«Что, уже утро?» — спросонья подумала Пилар, пытаясь нашарить часы.
— Мигель, солнышко, сейчас еще ночь. Если не уснешь, то Санта не оставит для тебя никаких подарков. — Она уложила сына в кровать и подоткнула ему одеяло. — Засыпай. Санта и Рудольф скоро будут здесь.
— Угу! — Мигель встал на кровать и отодвинул занавеску. — Ему не нужен Рудольф. Снегопад закончился, как я и хотел. Так что Санта теперь сам доберется.
За окном кружили одинокие снежинки.
«О господи!» — подумала Пилар. Убедившись, что сын уснул, она прокралась в гостиную и тихонько включила телевизор, вопреки всему надеясь на лучшее.
— Дороги откроют не раньше полудня, — рассказывал усталый репортер, — так как снегоочистительные машины будут работать на следующих трассах: 5-я магистральная трасса, 56-е шоссе, отрезок 15-й магистрали между Чула-Виста и Мюрьетта-Хот-Спрингс, 78-е шоссе между Вистой и Эскондидо…
Пилар тихо прошептала: «Спасибо».
В одиннадцать пятьдесят девять по тихоокеанскому времени Сэм «Луженая Глотка» Фарли совсем охрип. Он единственный добрался до студии радиостанции Кей-ти-ти-эс («Нас круглосуточно слушает весь Сиэттл!») и вещал в прямом эфире с пяти тридцати шести утра, несмотря на сильную простуду. Сэм хрипел, сипел, а во время девятичасового блока новостей зашелся в приступе кашля.
— Национальная метеорологическая служба сообщает, что великий снегопад наконец-то подошел к концу и завтра нас ожидает хорошая погода. Да, и новость от НОРАД для детишек, которые еще не ложились спать: радар только что засек сани Санта-Клауса над Ванкувером. Санта направляется в нашу сторону. — Он попытался сказать: «А теперь местные новости», — но у него не получилось,
Сэм попробовал еще раз. Ничего.
После третьей напрасной попытки он прошептал в микрофон: «Ну, вот и все, друзья», — и поставил запись Луи Армстронга с песней «Светлое Рождество».
РОЗА, НА СОЛНЦЕ[7]
От остальных толку не было. Роза опустилась на кухонный пол подле брата и шепнула:
— Помнишь, как мы жили у бабушки? Только мы втроем, больше никого?
Брат оторвался от книги и скользнул пустым взглядом мимо сестры, равнодушно и хмуро.
— О чем твоя книга? — мягко спросила Роза. — О Солнце? Ты раньше много читал мне вслух, у бабушки. Всегда о Солнце…
Он поднялся, отошел к окну и стал смотреть, как снег рисует узоры на сухом стекле. Роза взглянула на книгу, но та была о чем-то совсем другом.
— Дома не было столько снега, правда? — спрашивала Роза у бабушки. — Не могло быть столько снега, даже в Канаде, ведь не могло?
Теперь это был поезд, не кухня, но бабушка все обмеряла окна под шторы, как будто не заметила перемены.
— Почему поезда ходят, если все время снег идет? — не унималась Роза.
Бабушка делала замеры, прикладывая желтый сантиметр к широким, изогнутым окнам купе, и записывала цифры на каких-то листочках. Бумажки бесшумно падали на пол — совсем как снег за окном.
Наконец снова появилась кухня с квадратными окнами, украшенными поблекшими красными занавесками.
— Занавески на солнце выгорели? — хитренько спросила Роза, но бабушка не отреагировала. Она все мерила, записывала и роняла листочки вокруг, точно пепел.
Роза отвернулась от бабушки и стала смотреть на остальных, шатающихся по бабушкиной кухне. Их она не спрашивала. Заговорить с ними — значило бы признать, что они здесь, настоящие, бродят по дому, натыкаясь друг на друга.
— Они на солнце выгорели, на солнце! Я помню! — Роза хлопнула дверью и убежала к себе в комнату.
Комната всегда была её комнатой. Чтобы ни происходило снаружи, комната оставалась прежней: покрывало из желтого муслина на кровати, желтые цветы на окне. Роза не разрешила маме повесить у себя плотные шторы. Хорошо запомнила, как весь день сидела в комнате, забаррикадировав дверь. Зачем маме вздумалось вешать шторы? что случилось потом? — Роза не помнила…
Роза уселась на кровать, скрестив ноги и прижав к груди желтую подушку. Мама вечно твердила, что молодым особам ноги растопыривать не положено. «Тебе пятнадцать, Роза! Ты уже юная леди».
Почему запомнилась всякая ерунда, но только не то, как они сюда попали, куда подевалась мама, и почему все время идет снег, хотя холода совсем не чувствуется? Роза еще крепче прижала к себе подушку и очень сильно постаралась вспомнить.
Так бывает, если пытаешься сжать что-то упругое и неподатливое… Помнится, Роза как-то попыталась вдавить себе грудь, потому что мама сказала: «Растёт девочка, ей уже бюстгальтер нужен». Роза хотела вернуться назад, к той малышке, которой когда-то была, но, как ни старалась ладонями вжать грудь обратно, бугорки никуда не исчезали. Непреодолимая задача.
Роза стиснула податливую подушку и крепко зажмурилась. «Вошла бабушка, — объявила она, пытаясь добраться до воспоминаний. — Вошла бабушка и сказала…»
Она разглядывала книжку брата. Изучала, рассматривала одну его из многочисленных книжек о Солнце… Распахнулась дверь, и брат быстро забрал книжку. Он рассердился… из-за книги?
Вошла бабушка, раскрасневшаяся, радостная, и брат выхватил книжку из рук Розы. Бабушка сказала:
— Ткань привезли! Я много купила, на все окна хватит. — У нее был целый ворох материи — полосатого, красно-белого хлопка. — Почти целый рулон! — Бабушкино лицо светилось радостью. — Красивая, а?
Роза дотронулась до тонкого, красивого материала и…
Она смяла в руках подушку.
…Коснулась красивой тонкой ткани, а потом…
Бесполезно! Дальше пробиться не удавалось. Она целыми днями сидела на кровати. Иногда Роза начинала с конца, перебирая все свои воспоминания… и всегда было одно и то же. Ничего не вспомнить, как ни крути. Лишь книга и бабушка в дверях.
Роза открыла глаза, отложила подушку на кровать, выпрямила ноги и глубоко вздохнула. Придется спросить остальных. Больше ничего не остается.
Она постояла с минутку у двери, но открывать не торопилась, гадая, куда попадет на сей раз. За дверью оказалась мамина гостиная: прохладно-голубые стены, жалюзи на окнах. Брат сидел на серо-голубом ковре и читал. Бабушка, отодвинув жалюзи, измеряла высокое окно. За окном шел снег.
По голубому ковру туда-сюда бродили незнакомцы. Иногда Розе казалось, что она кого-то узнает: друзья родителей или ее школьные учителя — точно не разобрать. В своих бесконечных, терпеливых блужданиях они не заговаривали друг с другом. Может, даже не видели друг друга. Иногда, шагая по длинному вагону поезда, кружа по бабушкиной кухне, расхаживая по голубой гостиной, они сталкивались друг с другом, но даже не останавливались, не извинялись. Натыкаясь друг на друга, они словно не осознавали этого и двигались дальше. Сталкивались без звука, без стука, и с каждым столкновением все меньше походили на людей, которых Роза знала, все больше и больше превращались в незнакомцев. Она беспокойно всматривалась, силясь узнать хоть кого-нибудь, чтобы спросить…
Вошел юноша. Вошел снаружи, это Роза знала точно, хотя проверить было нельзя — ни дуновения холодного воздуха, ни снега на плечах пришельца. Он с легкостью лавировал средь остальных, а те оборачивались ему вслед. Присев на голубой диванчик, юноша улыбнулся Розиному брату. Брат оторвался от книги и улыбнулся в ответ. «Он вошел снаружи, — подумала Роза. — Уж он-то знает!»
Она подсела к нему, на краешек дивана, скрестив на груди руки.
— Что же случилось с солнцем? — прошептала она.
Он поднял голову. Лицо у него было такое же юное, как у нее, загорелое и улыбчивое. Где-то в глубине Роза почувствовала испуганную дрожь, робкое и недоброе предчувствие, совсем как было перед первыми месячными. Она вскочила, отпрянула назад, споткнулась, едва не сбив с ног какого-то незнакомца.
— О, привет! — произнес юноша. — Розочка?
Руки ее сжались в кулаки. И как это она сразу его не узнала: беспечная уверенность, небрежная улыбка. Он ей не поможет. Он-то знает, конечно, знает; он знал всегда и все… но ей не скажет. Лишь посмеется. Нельзя, чтобы он над ней смеялся!
— Привет, Рон, — хотела сказать она, но согласная на конце неуверенно растаяла в воздухе. Она всегда путалась, как именно его зовут.
Он засмеялся и закинул руку на спинку дивана.
— С чего ты решила, что с солнцем что-то случилось, Роза-мимоза? Садись и расскажи!
Если присесть рядом, он с легкостью обнял бы ее за плечи.
— Что случилось с солнцем? — повторила она, не приближаясь. — Оно больше не светит…
— Что, правда? — со смехом переспросил он, рассматривая ее грудь.
Роза прикрыла грудь рукой и с детским упрямством бросила:
— А что, нет?
— Ты сама как думаешь?
— Может, все ошиблись… ну, про солнце… — она замолкла, удивляясь собственным словам, возвращающимся воспоминаниям. Потом продолжила, будто в забытьи — опустив руки, вслушиваясь в то, что сама скажет дальше: — Все думали, оно взорвется. Сказали, что оно проглотит весь мир… А вдруг нет? Что если оно сгорело, ну, вроде как спичка, и больше не светит, и вот почему всегда снег и…
— Холод, — подсказал Рон. — Что?
— Холод, — повторил он. — Если так все и было, то разве не должно похолодать?
— Что? — глупо переспросила она.
— Роза… — позвал он и улыбнулся.
Она чуть вздрогнула. Ноющий страх спустился ниже, стал более отчетливым.
— Ой! — Подрезая беспорядочно толпившихся повсюду незнакомцев, Роза бросилась к себе в комнату, захлопнула за собой дверь, растянулась на кровати, держась за живот, и стала вспоминать.
Папа позвал всех гостиную. Мама, заранее испуганная, присела на краешек голубого дивана. Брат принес с собой книжку и невидящим взглядом уткнулся в страницу.
В гостиной было холодно. Роза передвинулась за солнечным пятном на полу и стала ждать. Она боялась уже целый год. «Вот-вот, — подумала она, — сейчас услышу что-то совсем жуткое».