— Больше не выходит, — сказала я. За дверями меня поджидала Далила.
— «Многие, собравшие книги свои, сожгли их перед всеми». «Деяния», девятнадцать, девятнадцать.
— «Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня».
В среду было пасмурно, но все равно тепло. Ветераны За Чистоту Америки и Стражи Сублиминального Соблазна устроили пикник на лужайке. Далила была в очень короткой майке.
— То, что вы вчера сказали, что солнце смуглит людей, откуда это?
— Из Библии, — сказала я. — «Песнь песней Соломона». Глава первая, стих шестой.
— А-а! — сказала она с облегчением. — В Библии ее больше нет. Мы ее выкинули.
Миссис Хэрроус оставила мне записку. Она ушла к врачу и ждет меня на третьем уроке.
— Мы начнем сегодня? — спросила Вэнди.
— Если все принесли листки, а не забыли их дома. Я собираюсь рассказать вам о жизни Шекспира, — сказала я. — Не знаешь, какой на сегодня прогноз?
— Ага! Обещают самую лучшую погоду.
Я поручила ей собрать листки с «нет», а сама просмотрела свои заметки. Год назад Иезавель, сестра Далилы, пол-урока писала протест против «попытки проповедовать промискуитет, контроль над рождаемостью и аборты», заявив, что «Энн Хэтеуэй забеременела до брака». «Промискуитет», «аборт», «беременна» и «брака» были написаны с ошибками.
Листков никто не забыл. Все с «нет» я отослала в библиотеку и приступила к рассказу.
— Шекспир, — сказала я, и диктофон Полы щелкнул. — Уильям Шекспир родился двадцать третьего апреля тысяча пятьсот шестьдесят четвертого года в Стрэтфорде-на-Эйвоне.
Рик, который весь год не поднимал руки и вообще не подавал признаков жизни, поднял руку.
— Вы предполагаете уделить столько же времени бэконовской теории? — сказал он. — Бэкон родился не двадцать третьего апреля тысяча пятьсот шестьдесят четвертого года. Он родился двадцать первого января тысяча пятьсот шестьдесят первого года.
К третьему уроку миссис Хэрроус от врача не вернулась, а потому я взялась за список Далилы. Она протестовала против сорока трех упоминаний духов, призраков и тому подобного, против двадцати одного непристойного слова («непристойный» с орфографической ошибкой) и семидесяти восьми, которые, по ее мнению, могли означать непристойности, как-то: «нимфа», «малевание» и тому подобные.
Миссис Хэрроус вошла, когда я добралась почти до конца списка, и швырнула дипломат на стол.
— Результат стресса! — сказала она. — У меня пневмония, а он говорит, что мои симптомы — результат стресса.
— Снаружи все еще пасмурно?
— Снаружи двадцать три градуса. На чем мы остановились?
— Опять Международные Гробовщики, — сказала я. — «Смерть подается как нечто всеобщее и неизбежное». — Я прищурилась на документ. — Как-то странно.
Миссис Хэрроус забрала у меня лист.
— Это их протест против «Танатопсиса». На прошлой неделе они проводили свой национальный съезд. И сразу подали пачку протестов. Я еще не успела их рассортировать. — Она порылась в своей стопке. — А вот о «Гамлете». «Негативное изображение персонала, готовящего погребение…»
— Могильщики.
— «…и неверное воспроизведение правил погребения. В сцене не фигурируют ни герметически закрытый гроб, ни склеп».
Мы работали до пяти часов. Общество Пропаганды Философии сочло реплику «И в небе и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, Горацио» оскорблением их профессии. Актерская Гильдия протестует против того, что Гамлет нанял актеров, не состоящих в профсоюзе, а Лига Защиты Драпировок возмущена, что Полония закололи сквозь ковер. «Вся сцена внушает мысль, что ковровые портьеры опасны, — пишут они в своем иске. — Драпировки не убивают людей. Людей убивают люди».
Миссис Хэрроус положила документ на верх стопки и отхлебнула сиропа.
— Вот так. Еще что-нибудь осталось?
— По-моему, да, — сказала я, набрала «переформатировать» и всмотрелась в экран. — Кое-что имеется. Как насчет «Есть ива под потоком, что склоняет седые листья к зеркалу волны»?
— «Седые листья» вам не протащить, — заметила миссис Хэрроус.
В четверг я пришла в школу перед половиной восьмого, чтобы напечатать тридцать экземпляров «Гамлета» для моего класса. За ночь похолодало и стало еще пасмурнее. Далила пришла в парке и рукавицах. Лицо у нее было малиновым, а нос начинал лупиться.
— «Неужели всесожжения и жертвы столько же приятны Господу, как послушание гласу Господа»? «Первая Царств», пятнадцать, двадцать два.
И я погладила ее по плечу.
— Ую-юй! — охнула она.
Я раздала экземпляры «Гамлета» и поручила Вэнди и Рйку читать за Гамлета и Горацио.
— «Как воздух щиплется: большой мороз», — прочла Вэнди.
— Где это? — спросил Рик. Я ткнула пальцем в строку.
— А! «Жестокий и кусающийся воздух».
— «Который час?» — прочла Вэнди.
— «Должно быть, скоро полночь».
Вэнди перевернула свой лист и посмотрела на обороте.
— И только? — сказала она. — Это весь «Гамлет»? А я думала, его дядя убил его отца, а потом призрак сказал ему, что с согласия его матери, а он сказал: «Быть или не быть», а Офелия самоубилась, и вообще. — Она еще раз перевернула лист. — Это же никак не вся пьеса!
— Пусть-ка попробовала быть всей! — сказала Далила, входя со своим плакатом на палке. — Лучше, чтобы в ней не было никаких призраков. Или малевания.
— Тебе не нужно немножко соларкацина, Далила? — спросила я.
— Мне нужен фломастер, — произнесла она с достоинством.
Я достала ей фломастер из ящика стола, и она удалилась деревянной походкой, словно каждый шаг причинял ей боль.
— Нельзя же выбрасывать что-то из пьесы, потому что кому-то это не нравится! — сказала Вэнди. — Ведь тогда пьеса теряет смысл. Спорю, будь Шекспир тут, он бы не позволил вам выбрасывать…
— Если допустить, что ее написал Шекспир, — перебил Рик. — Если во второй строке взять каждую вторую букву, кроме первых трех и последних шести, то они сложатся в «боров», явно кодовое слово для Бэкона.
— Снежный день! — сказала миссис Хэрроус по коммуникатору. Все кинулись к окнам. — Мы кончим пораньше. В девять тридцать.
Я посмотрела на часы. Девять часов двадцать восемь минут.
— Организация Озабоченных Родителей заявила следующий протест:
«Поскольку идет снег и, согласно прогнозу, будет идти еще и поскольку снег может сделать улицы скользкими, ухудшить видимость, вызвать столкновения автобусов, обморожения и лавины, мы требуем, чтобы школы сегодня и завтра были закрыты и наши дети не подвергались опасности». Автобусы отойдут в девять тридцать пять. Приятных весенних каникул.
— Снег тает, даже не долетев до земли, — сказала Вэнди. — Так мы никогда не доберемся до Шекспира.
В холле Далила на коленях наклонялась над своим плакатом и вымарывала слово «прислужник».
— Сюда приперлись Феминистки Против Языковой Дискриминации, — сказала она брезгливо. — Притащили судебное постановление. — Над зачеркнутым «прислужником» (слово мужского рода!) она надписала «прислуга» (женский род). — Постановление суда. Нет, вы только подумайте! А наша свобода слова где?!
— Ты сделала ошибку в «прислуге».
ВОЗЛЮБЛЕННЫЕ МОИ ДОЧЕРИ[14]
Баррет: Я этого ее пса… Октавиус!
Октавиус: Сэр?
Баррет: Уничтожить псину! Немедленно!
Октавиус: Н-но… н-не понимаю, п-при чем тут бедное животное…
Первым делом соседка по комнате рассказала мне историю всей своей жизни. Вторым — заблевала мне всю кровать. Добро пожаловать в Ад.
Да знаю я, знаю — сама виновата, что оказалась здесь с этой тупой салагой. Папочкина ненаглядная девочка, завалив экзамены, вернулась в общежитие — пока администратор не доложит, что ученица снова стала паинькой. Хотя зря, конечно, запихнули меня в отделение для бесплатников. Эти заучки из внешних колоний — все до одной испуганные целки. То ли дело богатенькие — те-то, хоть и с приветом, вовсю вжих-вжихались в частных школах, да и что-нибудь новенькое выучить не прочь. Эта же дуреха палку от щелки не отличит — и не разберется, что куда совать. Да еще и уродка — стрижка под горшок, так сейчас даже детей из внешних колоний не стригут. Звать ее Зибет, родом из занюханной колонии Мэрисон-Уиннет, три младших сестры, мать умерла, отец не хотел ее сюда отпускать. Зибет выпалила все это залпом, демонстрируя дружелюбие, а потом блеванула, — весь ужин выплеснула на меня и на мои новехонькие шлифоновые простыни.
Белье это, между прочим, самое приятное воспоминание о летних каникулах. Папочка заслал меня в лес, полный склизких шлифоновых деревьев и благородных аборигенов, — типа закалять характер, а на самом деле — из-за заваленных экзаменов. Но благородные аборигены оказались гениями не только в изготовлении своего знаменитого продукта, на котором практически не ощущается трение. Вжих-вжих на шлифоновых простынях — нечто неповторимое, и я за лето доросла до уровня эксперта в этой области. Брауну такого пробовать не доводилось. Что ж, я с удовольствием ему продемонстрирую.
— Прости меня, прости, — говорила Зибет без конца, словно икала, и лицо ее то краснело, то бледнело, словно гребаная сигнализация. Крупные слезы стекали по щекам, падая на блевотину. — Наверное, в шаттле немного укачало.
— Ага. Да не реви ты, вжиха ради, подумаешь — ерунда какая. В вашей Мэри-сунет-вынет прачечных, что ли, нет?
— Мэрисон-Уиннет. Это родник так называется. Неиссякаемый.
— Точь-в-точь как ты, детка. — Я собрала белье в кучу, блевотиной внутрь. — Пустяки. Сестра-хозяйка обо всем позаботится.
Зибет явно была не в состоянии сама нести белье вниз, да оно и к лучшему — Мамуля, увидев ее крокодильи слезы, тут же наградит меня новой соседкой. Конечно, и эту идеалом не назовешь. Я уже сообразила, что вряд ли она способна делать домашние задания без истерик, пока мы с Брауном вжих-вжихаемся на свежих простынях. С другой стороны, проказы у нее нет, тонну она не весит и за щелку меня не ухватила при первой возможности. В общем, могло быть и хуже, причем гораздо.