— Что же вас влекло сюда?
— Партизаны. Нужно воевать за Родину.
— А кто вам мешает?
— Понимаешь, наша дивизия саперная, в боях не участвовала. Там было бы легче перебежать к своим, а мы все время на глубоких рубежах строили укрепления по намеченному пути отступления. Из-под Харькова перебросили сюда. Даже немецкие офицеры говорили, что в Белоруссии партизаны на каждом шагу. Но я уже сколько времени тут, а никак не могу их встретить. Хочу уйти к ним.
— Никто вас не возьмет. Мало ли какую цель имеете. Кто вам поверит?
— Как это не возьмет? Я же советский инженер, лейтенант, был ранен, попал в плен и пошел сюда, чтобы быстрее вернуться к своим. Иначе гнил бы где-нибудь на западе за колючей проволокой.
— Но ведь вы работаете на врага.
— Я не признался немцам, что инженер. Сказал, что рядовой красноармеец, знаю немецкий язык, они и взяли переводчиком. Выручаю, как могу, своих людей. А сколько пленных благодаря мне из дивизии убежало! Обещали, что, если попадут к партизанам, придут за мной. Но никто не пришел. Неужели не верят?
Данилов говорил, и Володя видел, как постепенно исчезает его первоначальный лоск. Хлопец поверил в его искренность, но он сам находился в нелегком положении. Разница между ними была лишь та, что Данилов заблудился на вражеской дороге, а Володя, наоборот, на партизанской тропе. Не смешно ли: партизан и немецкий переводчик сидят друг против друга. Данилов нашел семью, которой можно открыться, рассказал все. Но семья ведет себя очень осторожно, и это угнетает его. Если они не верят, кто же тогда сможет поверить? Ведь он мог бы жестоко расправиться с партизанской семьей, но не сделал и не сделает этого.
— Вы тоже не верите мне? — спросил Данилов.
— Верю.
— Спасибо хотя бы за это. Несколько дней назад ко мне привели пленного. Он убежал в Жлобине из эшелона. Я намекнул насчет партизан, а он сказал, что они ушли куда-то в глубь полесских лесов. Сам почему-то от моей помощи отказался.
— Может быть, пленный думал, что вы его испытываете? Не верю, что человек согласится быть лучше в плену, чем на свободе.
— Тогда почему раньше пленные не боялись меня, а слушались и убегали? Повторяю, я многим из них помог. Оставшиеся же, двенадцать человек, примирились со своим положением, что ли. Эх, если бы они связались с партизанами!
— Вы рассуждаете правильно, — сказал Володя и задумался.
Пообещать, что он отведет их всех к партизанам? Неизвестно, на кого наткнешься. Могут и самого арестовать, а потом выдать Саблину. Отвести в лес и указать дуть в лагерь тоже нельзя: вдруг кто-нибудь из них вернется и донесет немцам?
— Лучше всего вам уйти к партизанам вместе с пленными. Они подтвердят, что вы свой человек, а не явились с какой-либо иной целью. Хорошо бы взорвать склад, уничтожить машину. Этим вы могли бы загладить свою вину…
У Данилова заблестели глаза, распрямились плечи. Он с шумом втянул в себя воздух:
— Могу и командира дивизии уничтожить! Однако куда после этого деваться?
У Володи мелькнула мысль: взять с собой переводчика, пленных, вооружиться и действовать самостоятельной группой до прихода Красной Армии. Группа — наилучший выход и для него, и для них.
— Ну что ж, — произнес он, — если хотите, можете сразу стать партизаном. Я не признавался, что могу вам помочь, раздумывал… А если вы еще и генерала уничтожите, вас даже могут наградить. Было бы очень хорошо, если бы с вами и пленные ушли. Но как это сделать?
— Можно! Я у генерала — глаза и уши. Живу рядом с домом, где разместился штаб. Через одну ночь стою на посту. Правда, не один, а с немецким солдатом. Нужно уничтожить напарника и забросать гранатами штаб, где спит генерал.
— Штаб размещается в Карабанчиковой избе? — обратился Володя к Татьяне Николаевне.
— Да.
— Это недалеко от бани. Сделаем так: я или один, или с партизанами буду ожидать возле болота в кустах напротив штаба. Если начнется погоня, на болоте нас не возьмут. Согласны?
— Завтра же на мотоцикле съезжу туда, где будут работать пленные. Поговорю кое с кем. Они мне верят. Не знаю только одного новичка. На ночь придется заступить на дежурство, но можно попросить, чтобы меня подменили. Послезавтра опять наведаюсь к пленным. Договорюсь, чтобы взяли с собой топор, часового в бане оглушить. Таким образом, все должно произойти через одну ночь, не считая сегодняшнюю.
— Ну что ж, вы лучше знаете обстановку. Постарайтесь захватить оружие, какое попадется. Кстати, не вызывает ли подозрение то, что вы часто посещаете этот дом? Чтобы потом хозяевам не отомстили.
— Нет, я бываю у многих здешних жителей. Кстати, командир дивизии сначала хотел всех их выселить, но жлобинский комендант посоветовал не делать этого, потому что тогда партизаны могут открыть по Слободе артиллерийский огонь и блокировать подступы к ней. Есть и еще приказ: дивизия должна отбирать у крестьян хлеб. Ждут окончания уборки, чтобы потом за несколько дней обобрать население ближайших деревень.
— Эх, если бы вы захватили в штабе еще и документы! Там, небось, и карта укреплений есть?
— Я приблизительно знаю, где будут делать сооружения: на северной стороне от Слободы — до высотки, в которую упирается дорога с болота, а на южной — вдоль железной дороги до самых лесных массивов. Если помогут пленные, захвачу и карту.
Володя в мыслях уже видел, как он потрясет перед носом Саблина картой гитлеровской дивизии. Только сначала заедет к Сергееву, который, ясное дело, прочитает мораль. Так Володя одним махом загладит перед командованием свою вину. После этого он соберет еще большую группу и успеет нанести фашистам чувствительные удары. Хлопец так доверился Данилову, что и мысли не допускал о том, что переводчик может быть изменником. Ведь Данилов уже ясно видит неизбежную победу нашей армии и свою судьбу может решить только на том пути, на который теперь встал. Иного выхода у него нет.
— Я надеюсь на вас, Володя, — сказал переводчик. — А Татьяне Николаевне огромное спасибо за то, что в ее доме я встретился с таким человеком. Пойду: хочется еще и еще раз продумать все детали.
— Но основное направление вы не измените?
— О, нет! Спокойной ночи.
Переводчик ушел, и Татьяна Николаевна начала упрекать Бойкача за то, что он так быстро открылся неизвестному человеку. Вдруг Данилов вернется, арестует хлопца и заставит показать гитлеровцам, где партизаны? У этого генерала такая сила!
— Зачем ему возвращаться? Мог сразу арестовать: у него пистолет, а у меня голые руки.
— А деревню немцы не сожгут?
— За что?
— Если генерала убьют.
— С ним его прислужник расправится, люди тут ни при чем. Если б это сделали подпольщики или партизаны, тогда могли бы сжечь. А сейчас вам бояться нечего.
— Лишь бы все хорошо получилось.
— Для меня успешная операция — это жизнь.
— Ты пойдешь в отряд?
— Нет, завтра схожу за винтовкой, чтобы вооруженным явиться в условленное место.
— Засиделись мы. Я тебе на кушетке постелю.
— Не лучше ли на сеновале?
— Ляжешь здесь.
11
Росистое августовское утро окутало туманом всю деревню. Особенно сгустился туман вдоль канавы, по самую крышу спрятал баньку, словно утопил кусты на болоте. Даже добрался до окон Карабанчиковой избы, хотя она и стоит на возвышении. Только блестят мокрые провода над крышей да робко выглядывают из листвы большие спелые яблоки. Всемогущее солнце своими лучами кое-где чуть рассеивает эти наземные облака, прорезает их, а где и глядит на землю, как будто сквозь матовое стекло.
Данилову сегодня не спалось и ночь показалась очень долгой. Через окно видна крыша Карабанчиковой избы. Гонтовая крыша почему-то кажется пузатым пауком, висящим на проводах-паутинках над серой пропастью. Почти всю ночь Данилов волновался: вчера так и не смог отлучиться из деревни и поговорить с пленными. В Слободе нет ни сотского, ни старосты, ни полицаев, и познакомить жителей с приказами генерала может только переводчик. А люди находят всяческие причины, чтобы уклониться от выполнения любых приказов. Не случайно генерал сказал, что, видно, в деревне хорошо поработали партизанские агитаторы. «Неслыханно, — удивлялся он, — с семисот дворов еле собрали пятьдесят подвод на перевозку леса для укреплений». Нет, никто из крестьян не говорил, что не хочет помогать германскому войску. Они бы охотно это сделали, но у одного партизаны сняли с телеги колеса, у другого лошадь загнала занозу под копыто, когда ехали господа немцы, и теперь почти не может двигаться, у третьего нет хомута… Чтобы организовать обоз, пришлось собирать у кого что есть. Тут возникла новая проблема: кто будет править лошадьми при перевозке леса? Опять всяческие несчастья, на этот раз с людьми. Одного партизаны ударили, руки поднять не может, второй глух, как чурбан, третий вовсе сумасшедший. «Почти три года оккупации с ее «всемогущей» геббельсовской пропагандой, а никто из наших людей не хочет добровольно подставлять шею под фашистское ярмо», — думал Данилов.
Он поднялся с кровати, кое-как расправил провонявшее после дезокамеры хлоркой одеяло. «Нет, — подумалось, — лучше в земле лежать, чем тут. Пускай эта ночь будет последней на чужой кровати, в чужой избе, хозяева которой проклинают тех, кто выгнал их на улицу».
Хотя голова у Данилова была словно налита свинцом, но планы оставались ясными. Вчера вечером он припрятал в картофельной ботве канистру с бензином. Ночью пригодится. Сейчас забежит к генералу, потом проедет на мотоцикле по деревне и помчится в лес, где работают пленные.
Когда переводчик вошел к генералу, у того уже находилось несколько старших офицеров. В присутствии генерала никто из них не посмел сказать Данилову, чтобы он подождал за дверью. Даже если в подобных случаях переводчик сам пытался выйти из комнаты, чтобы не присутствовать при разговоре немцев, генерал задерживал его и предлагал сесть. Этим он как бы подчеркивал, что секретов от русского у него нет, хотя Данилов отлично знал, что все важные вопросы решаются в его отсутствие. В последнее время никаких разговоров о положении на фронте и в Германии он не слышал. Сейчас некоторые немцы смотрели на переводчика с ревнивой завистью: неминуемый крах гитлеровской армии начинал действовать отрезвляюще. Поневоле задумаешься: что же это за сила — советские люди, которых чудовищной машине фюрера так и не удалось сломить?!