Пригласив переводчика садиться, генерал продолжал читать какие-то документы. И вдруг сдернул с переносицы очки, закашлялся. Толстый полковник, сидевший рядом, вскочил со стула, не зная, чем ему помочь. Но генерал сам справился с кашлем и с улыбкой сказал:
— Не хватит меня на всю войну, туман съест. Погибнем в этой Белоруссии: пески да болота. Мне сухой горный воздух нужен.
— А у нас тут позади гор нигде нет, — с напускной наивностью заметил Данилов.
— Почему позади? — надев очки, прищурился генерал. — Впереди есть Урал.
— Да, там воздух чудесный, я на Урале был.
— Ты что-то загрустил, Данилов. И еще побываешь. Нужно не падать духом, а лучше строить укрепления, чтобы выиграть время. В Берлине готовится такое оружие, от ударов которого в России ни одно окно не уцелеет. Только горы и останутся.
— Дай бог, иначе, если и останутся окна, мне в них не смотреть.
Генерал заговорил о конкретных трудностях. Раньше саперная дивизия занималась совсем не тем, чем теперь. Сейчас местной власти в расположении дивизии нет, и заготовку хлеба и других продуктов, мобилизацию трудоспособных людей в Германию должна проводить она. Генерал подчеркнул, что переводчик может особенно проявить себя в выполнении этих задач.
— Я сегодня оформляю письмо, чтобы тебя, Данилов, наградить крестом для Восточных народов.
— Служу фюреру и его великой Германии! — встал переводчик.
— Хайль Гитлер! — дружно гаркнули офицеры.
Все опять уселись на свои места. «Раньше они так не нуждались в моей помощи», — подумал Данилов.
— Сегодня, — продолжал генерал, — ты с нашим врачом пройдешь по домам и составишь список тех, кого мы должны отправить немедленно. Хлам не учитывать! Потом поставим вокруг деревни часовых и соберем людей. А окрестные деревни будем окружать, собирать хлеб и приказывать, кто должен отвозить его на станцию. Таким образом отберем нужных нам рабочих, которые не поймут, что назад уже не вернутся.
Данилов подумал, что ему опять не удастся поговорить с пленными и вся операция может провалиться.
— Господин генерал, — начал он, — не следует забывать и о главном. Сегодня пятьдесят подвод отправились на вывозку леса. Там самые крепкие люди, их нужно взять на учет. Они впервые поехали на такую работу, и необходимо объяснить каждому, что он должен делать. Для нас один день хорошо организованной работы — уже успех. Давайте сделаем перепись завтра. Утром, когда все еще будут дома, я и начну.
— Завтра планируется выезд в Дубовую Гряду, — прочитал на карте название деревни генерал.
— Я успею составить список до выезда, а о том, что мы сделаем в Дубовой Гряде, слухи не так быстро сюда дойдут. По другим деревням они могут разлететься быстрее.
— Хорошо, согласен.
— Можно идти?
— Да.
Данилов быстро направился к себе во двор. Осмотрел мотоцикл, засунул глубже в нос коляски сумку с подготовленными гранатами, включил мотор и лихо помчался по улице. Туман уже рассеялся, и за машиной протянулся длинный хвост пыли. Солнце светило Данилову в спину, и он резал свою тень колесами до тех пор, пока не началась лесная дорога.
В высоком раскидистом папоротнике, в молодом ельничке еще держался туман.
Данилов не совсем понимал белорусский лес и его хозяев — партизан. С удивлением смотрел он на подорванный немецкий грузовик, к которому только что подъехал. Как это могло случиться? Несколько дней назад здесь беспрепятственно ездили машины. Не могли же партизаны почти в расположении дивизии подложить мину, да и пленный говорил переводчику, что партизаны отсюда ушли…
Возле разбитого грузовика никого не было. Только колеса телег успели проложить объезд. «Значит, подводы проехала дальше», — догадался Данилов и решил вернуться немного назад, свернуть к бараку, где размещались немецкий инженер, его помощник и солдаты, занятые на строительстве укреплений.
Возле барака Данилов соскочил с мотоцикла и побежал, задев плечом часового. В комнате инженера на широком крестьянском топчане лежал и стонал шофер подорванного грузовика. Санитар забинтовывал ему ноги. Тут же стояли несколько гитлеровцев, в их числе и инженер. На лбу у него пролегли глубокие складки, губы сжались так, что стали похожи на щель. Казалось, будто инженер тоже ранен и испытывает страшную боль. Но при виде переводчика морщины разгладились.
— Почему не сообщили о несчастье в штаб? — строго спросил Данилов.
— Сообщите вы! — зло ответил инженер.
Переводчик схватил трубку полевого телефона. Немец иронически махнул рукой:
— Напрасно.
— Почему?
— Между штабом и нами вырезано метров триста кабеля. Я думал, что где-то разрыв, послал солдат, а там провода и в помине не осталось. Вот вам и связь. Ждем, пока подойдет какая-нибудь машина. Сам съезжу в штаб, попрошу усилить охрану, иначе мы все тут взлетим на воздух. Может быть, вы съездите в Слободу и пришлете машину забрать раненого?
— К сожалению, у меня срочное задание.
Переводчик потоптался возле дверей, вышел из барака и опять поехал на ту же дорогу. «Кто наболтал пленному, будто партизан здесь нет? — думал он. — Глупости! Видно, сам побоялся к ним идти. Хорошо, что партизаны поблизости, пленные легче поверят в мои планы». Думал Данилов и о том, как бы предупредить людей, чтобы уходили из деревень, если не хотят попасть на каторгу в Германию. Стоит девчатам и хлопцам исчезнуть из Слободы, как слухи о замыслах гитлеровцев разлетятся по окружающим населенным пунктам. Хлопцев и молодых мужчин в Слободе мало, а девчат очень много. Жалко их, нужно обязательно помочь.
С таким намерением Данилов и подъехал к делянке, где работали пленные и крестьяне под охраной двух автоматчиков. Часовые немного побаиваются переводчика и не запрещают ему разговаривать с пленными: как-никак, приближенный генерала. Увидев Данилова, оба вытянулись, старший доложил, чем занимается рабочая сила. Крестьяне тоже распрямили спины, будто по команде «смирно», удивляясь, что немцы так выслуживаются перед русским. А пленные к этому уже привыкли, они продолжали обрубать сучья с поваленных сосен.
— Ну, как, хлопцы, — обратился к ним Данилов, — вас партизанская мина не задела?
— А хотя бы и задела, так что? — безразлично ответил один из пленных, по фигуре которого можно было судить, что этот высохший как щепка человек когда-то был здоровым и сильным. Но лезвие топора и теперь глубоко въедалось в древесину от его ударов.
У Данилова еще раньше появлялась мысль поговорить с этим пленным по душам. Но он все откладывал разговор. А сегодня самое время. Как же его отозвать? Данилов подошел к пленному:
— Ваша фамилия Синицын?
— Да.
— Идемте, я покажу несколько дубков, которые надо спилить на подпорки.
Синицын воткнул лезвие топора в сосну, бросил вопросительный взгляд на товарищей. Те сделали вид, что ничего не заметили.
Переводчик быстрым шагом пошел вперед, так что пленный едва успевал за ним, с трудом переставляя ноги в башмаках на негнущихся деревянных подошвах. Метров через двести оба остановились.
— Вот что, товарищ, — заговорил Данилов, — я установил, наконец, связь с партизанами и сегодня ночью ухожу к ним. Только не бойся, я не беру тебя, как говорится, на бога.
— А я уже ничего не боюсь, — ответил Синицын.
— Это хорошо. Но я хочу, чтобы ты поговорил со своими ребятами. Могли бы уйти вместе.
— Думаю, все хотят вырваться из плена, это не секрет даже для самого Гитлера. Но если ты собираешься таким манером нас «купить», это подло. Как же практически уйти?
— Садись, расскажу.
Недолго сидели они на толстых корнях возле старого пня. Данилов говорил вполголоса — быстро, конкретно и ясно. Посидели бы больше, если б не старая сорока, надоедливо стрекотавшая совсем рядом. Данилов не выдержал, достал пистолет и выстрелил. Только после этого лесная сплетница поспешила исчезнуть.
— Пойдем, — поднялся Синицын. — Еще подумают, что вы меня убили.
— Пожалуй, пора возвращаться. Значит, все ясно? Говори с хлопцами осторожно и убедительно, чтобы ни у кого не закралось сомнение, не «купили» ли тебя. Да, чуть не забыл: сообщи работающим с вами крестьянам, чтобы вся трудоспособная молодежь в ближайшие два дня ушла из деревни. Будет облава, и кого схватят, отправят в Германию. Сам лучше не говори, пускай это сделает кто-нибудь из ваших. Мол, немецкий шофер проболтался.
— Хорошо, будем считать, что договорились.
— Жду вас, — и переводчик направился на дорогу к мотоциклу.
Вскоре по лесу разнесся пронзительный треск мотора. Данилов спешил. Нужно еще незаметно забежать к Татьяне Николаевне и рассказать о намерении немцев. Она хотя бы родственников предупредит…
На душе у Данилова было тревожно и одновременно радостно. Хотелось петь, и, может быть, он и запел бы, но немецкий порядок наложил свой отпечаток и на переводчика. Он сжал зубы и посерьезнел. Теперь ему не страшны, как бывало раньше, ни этот лес, ни партизаны, Еще немного, и он породнится и с белорусским лесом, и отважными его хозяевами…
Перед глазами Данилова в просвете дороги мелькнули поле и несколько крайних изб Слободы. «Только бы не появилась у кого-нибудь идея усилить охрану штаба после сегодняшней вылазки партизан», — с тревогой подумал он.
Нет, генерал не пойдет на это, ему не позволит честь старого германского офицера. Но есть служаки, которые до сих пор не доверяют переводчику, все приглядываются к нему.
Мотоцикл остановился на пригорке возле светлого красивого дома, где располагалась столовая. Данилов опоздал к обеду и, когда вошел, увидел за столом только двух знакомых офицеров, издали поздоровался с ними. Немцы кивнули в ответ, и один из них с улыбкой сказал:
— Вот кто не боится партизан, в одиночку летает по лесу.
— А где вы видели партизан?
— Они же сегодня нашу дивизию пощекотали. Разве не слышал?
— Не только слышал, но и видел раненого шофера. Солдаты определили по следам, что прошли двое. Но партизаны ли это? И нам ли такой силы бояться?