— Зачем ты пришел? — не выдержала затянувшегося молчания Зина.
— Не понимаю тебя.
— Не нужно было заходить ко мне.
— Почему? Ты же была нашей партизанкой, моим другом.
— Все это было, но как во сне. Я тебя как-то видела с Валей и с тех пор не хочу выходить на улицу.
— А раньше выходила, считая, что меня убили?
— Да, было легче.
— Никогда не думал, что у тебя такой характер.
— Так почему я сама себя убила, а ты живешь?
— Ты тоже живешь. И даже, оказывается, была рада моей смерти.
— Смотря как понимать слово «рада». Я, например, рада, что убили Саблина. Даже если бы он не был изменником, все равно такому противному человеку нельзя жить на земле… А есть радость иная, равная самоубийству. Это когда человек ни о чем не думает, ничего не видит, а будто спит вечным сном. Я жалела тебя, за это тот гад даже избил меня. А теперь в душе переболело, и я хочу тебе всего хорошего, вот только уехал бы ты куда-нибудь далеко-далеко. Иначе мне стыдно жить.
— Потому что с Валей меня увидела?
— И поэтому.
— А мне Валя нравится.
Зина вскинула голову:
— Валя другой человек, она жестокая.
— Неправда. Она очень ласковая и добрая.
— К тебе — может быть. А я, глупая, всегда и ко всем была доброй. Характер такой, никого не хотела обидеть. Из-за него и себя погубила: до сих пор не могу понять, как получилось с Саблиным.
Зина разговорилась, ей стало легче. Но эта душевная легкость лишь временная: стоит остаться одной — и опять сожмется сердце, полезут в голову надоедливые мысли. Соседки и мать убеждали ее, что после рождения ребенка она станет другой, а какой — она представить себе не могла. Легче ожидать ребенка, когда рядом с тобой любимый человек, его отец… Но его нет и уже никогда не будет… Саблин? О, только не он!
И Зине вдруг захотелось подробнее узнать об отношении Володи к Вале.
— Если бы я не вышла замуж, а ты вернулся, у нас прежних отношений, наверное, все равно не было бы, а? — издалека начала она.
— Почему?
— В то время Валя уже находилась в отряде.
— Что из этого?
— Я еще до войны тебя к ней ревновала. Да и Саблин говорил, что поспешил жениться на мне.
— Не Саблин, а Копыцкий, такая его настоящая фамилия. И его поведение не пример для хлопцев и мужчин.
— Копыцкий?
— Да, и никакой он не политрук. Мерзавец, пройдисвет! Жил по чужим документам! И ты думала, что такой негодяй мог быть политруком?
— Вот почему он зверел, когда я сомневалась в этом…
— Ты думаешь, у меня из-за тебя произошел с ним конфликт?
— Нет. Он любил подхалимов, а ты начал возражать. Из-за этого все и началось.
— Я не могу подчиняться дураку, а приказ умного человека выполню, не считаясь ни с чем, но без подхалимства. Хочешь услышать анекдот, который отец рассказывал мне перед войной?
— Расскажи…
— Остановился генерал возле большого камня, подозвал к себе офицера среднего ранга и говорит: «Послушай, под камнем что-то пищит». Тот опустился на колени, прислушался, встал и отвечает: «Так точно, ваше высокоблагородие, пищит». Генерал позвал офицера чином пониже. Тот подтвердил слова предшественника. Позвал сержанта, и опять: «Так точно, кто-то попискивает». Решил генерал позвать солдата. Солдат поползал вокруг камня, поднялся и отрапортовал: «Ваше высокоблагородие, это у вас в ушах пищит!» Генерал поблагодарил солдата и сказал, что он самый честный воин.
Зина улыбнулась, помолчала, потом вернулась к прежней теме.
— Ты любишь Валю? — спросила она.
— Очень!
— Ну что ж, мне от этого легче. Было бы больнее, если бы знала, что ты никого не любишь.
— У тебя все получается наоборот, — усмехнулся Володя. — То радовалась, что меня расстреляли, то теперь радуешься моей новой любви.
— Наверное, когда не жалеешь себя, не жалеешь никого.
— Разве? Иной раз не жалеешь себя ради другого человека. Если, конечно, человек этого достоин…
— Валя сейчас у твоей матери?
— Ранена. Здесь ее нет.
— Вот почему ты ко мне зашел… Валю жалеешь, а берешь с собой на операции…
— А тебе ее не жалко?
— Я ее ненавижу так же, как она меня!
— Из-за Копыцкого?
— Нужен был он ей, как же! Из-за… — Зина осеклась, прикусила губу. И спросила, чтобы только не молчать: — Тяжело ее ранило?
— Легко, в ногу.
— Смотри, еще и убьют.
— Нет, я не позволю ей больше участвовать в трудных и сложных операциях.
— Только сам будешь воевать? Смотри, сбережешь ее для кого-нибудь другого…
— Знать, судьба моя такая: беречь девчат для других.
— Если б тебя не ранили, и со мной такого не случилось бы.
— Ты уверена? А я не верю. Пожалуй, лучше, что меня в то время тут не было. Взял бы меня Копыцкий с собой на задание да и пристрелил бы в спину.
— Возможно. Не встань ты между ними, он бы и Валю прибрал к рукам.
— Я между ними не становился.
— Пускай так, но Валя всей душой тянулась к тебе.
— Не замечал.
— А я замечала и знала.
— Ты что, устраиваешь допрос? Меня, например, не интересует, как ты любила Копыцкого!
Жесткая эта фраза, как меткая пуля, попала в цель. Зина зарылась лицом в подушку и разрыдалась. Не потому, что Володя так равнодушен и холоден к ней: после всего, что произошло, иначе и не могло быть. Но откровенный, без недомолвок разговор с парнем разбудил в ней все, пережитое за последние два года. Будто издалека, из-за глухой стены доносились слова Володи о том, что скоро придут наши и жизнь пойдет по-другому. Что ей, недавней партизанке, нечего стыдиться… И не ее вина, что поддалась обману негодяя… Все это останется в прошлом и забудется.
— Нет, нет, — простонала сквозь слезы Зина. — Знал бы ты, как мне тяжело, я не хочу жить, не хочу…
Так и ушел, не сумев успокоить ее. «Хорошо, что не догадывается, кто убил Копыцкого, иначе встреча была бы совсем другой», — подумал он. И мысленно выругал себя за то, что зашел к Зине: не нужно было ворошить чувства молодой женщины, когда она в таком положении.
Мать сразу почувствовала, что сын вернулся в плохом настроении.
— Жалеешь Зину? — спросила она.
— Тяжело ей.
— Но нельзя же возвращаться из чувства жалости, сынок!
— Ни о каком возвращении я не думал и думать не собираюсь. Меня любит Валя, а я ее.
— Вот и держитесь друг друга. А к женщине ходить… — мать поморщилась и как бы для самой себя добавила: — Тронутая земля дождя требует.
Володя не понял этих слов.
— Да, — сказал он, — она плачет.
— Ничего, поплачет и успокоится. Не одна она в эту войну мужа потеряла. А ей в таком возрасте и вообще не следовало заводить мужа, чтобы потом лить по нему слезы. Полюбила человека — люби, время не помеха, а проверка, серьезно ли все это.
Мария не рассказывала сыну, как некоторые женщины смеялись над ней. Мол, Зина вышла за командира, а ее сыночку дала отставку. И теперь материнская гордость восставала против того, чтобы Володя навещал Зину. Но, услышав, что он больше не будет встречаться с ней, мать сразу повеселела и начала хвалить Валю.
— Как же у нее с ногой? — спросила она.
— Уже хорошо, раны заживают.
— Могли и убить. Сыночек, береги себя теперь, не лезь очертя голову.
— Очертя голову ничего путного не получится.
— Все равно немцам нашу армию не остановить, зачем же тебе лезть на рожон.
— Помогать армии нужно, вот зачем. Представь себе, фрицы отступают, а моста через реку нет. Вот их и прижали. А как тяжело будет нашим, если гитлеровцы без помех переедут на другой берег и взорвут мост за собой.
— Ты всегда свое докажешь. Я соглашалась с тобой и тогда, когда наши отступали: надо воевать.
— По-твоему, мама, получается, что с освобождением Дубовой Гряды и войне будет конец. Нет, закончится она только в Берлине.
— Надо дожить хотя бы до прихода наших.
— Еще неизвестно, кто останется жив. На пути своего отступления фашисты создают мертвую зону, уничтожают женщин, детей, а значит, и жизнь. И задача партизан — не позволить им этого.
— Ложись, сынок, спать. Я тебе на кровати постелила, дедушка заберется на печь.
Двое суток пробыли подрывники в Дубовой Гряде, и ни разу за это время не заиграл баян, не зазвучала песня. Слишком живы были раны у матерей, сыновья которых погибли, сражаясь в составе этой группы. Хлопцы сходили на кладбище. Над могилами Миколы и Федора высились обычные кресты, потому что нельзя было партизан хоронить иначе, ставить обелиски и увенчивать их звездочками. Немцы иной раз наведывались на кладбище, после чего ни звездочки, ни могильного холмика уже нельзя было найти. Диверсанты сделали из еловых лап венки, возложили их на могилы боевых друзей и начали готовиться к отъезду.
На телегу сложили все необходимое для поджога моста. Иван даже два снопа соломы прихватил, утверждая, что солома со смолой будет гореть отлично.
В сумерках группа двинулась по направлению к Жлобину. На этот раз ехали по бойкой дороге, которая вела прямо к мосту: Володя и Анатолий впереди верхом, а остальные за ними на пароконной подводе. Путь был неблизкий, но группа не спешила. Ночь наступила тихая, темная, а это не очень благоприятствовало сегодняшней операции. Вот если бы ветер, да посильнее!..
В километре от моста остановились. Володя и Анатолий отвели своих коней в лощинку поблизости и привязали к кустам.
— Теперь надо двигаться как можно тише, — вернувшись, сказал командир. — Мы с Толиком пойдем впереди, а вы за нами на определенной дистанции. Старайтесь держаться колеи, чтобы не грохотали колеса.
Он не увидел, а почувствовал, что нервы у всех напряжены до предела, как закрученная до отказа пружина. Это понятно: идут почти в самый город, откуда долетают и скрежет, и гудки паровозов, и треск мотоциклов, и шум машин. Время от времени где-то над немецкими складами взвиваются ракеты. Бойкач тоже чувствовал волнение, но знал, что оно пройдет, как только группа начнет действовать. В бою партизаны сражаются с необычайной энергией и отвагой.