Девочка понимала, что она теперь как беспомощная пылинка, но верила в силу отца, сестрички Вали, в силу наших. Кажется, каким бы ни был человек по характеру, происхождению, вероисповеданию, а в большом несчастье он тянется к другому человеку, надеясь на его помощь. Но совсем недалеко по дороге проезжают на машинах люди, а тринадцатилетний больной ребенок ни за что не обратится к ним за помощью. Лучше попасть к волкам или одичавшим овчаркам, чем к этому двуногому зверью!
На груди у матери, казалось, еще сохранилось тепло. Галя прилегла к ней, прижалась. За спиной потрескивал слабенький огонек, но он совсем не грел. Девочка дрожала то ли от холода, то ли от страха. Хотела уснуть и не могла. А может быть, и забылась тревожным сном, потому что вдруг откуда-то начали то появляться, то исчезать немцы, где-то рядом кривлялся и хохотал хитрый Гут. Галя вздрогнула, подняла голову: вот он, убийца, опять показался, пряча лицо.
— А-а-а! — закричала девочка.
И гитлеровец сразу исчез.
Что-то зашумело и шлепнулось позади. Сжалось сердце. Нет, это снег соскользнул с ветвей. Начинало светать, и, хотя мороз не крепчал, Гале стало очень холодно. Она застегнула пуговицы на пальто матери, накрыла платочком ее лицо и подбросила сухих сучьев в костер, чтобы согреться на целый день.
Теплую зиму люди обычно называют сиротской. Вот и сейчас у сироты уже не было слез, а зима плакала: на ветках висели крупные капли. «Это хорошо, я не замерзну», — мысленно успокаивала себя девочка. Вдруг издалека донесся какой-то треск, и Галя сразу вся сжалась, от ужаса перехватило дыхание. Слышно было, что по ее следам кто-то крадется. Галя уже не чувствовала, как бьется ее сердце, и инстинктивно прижалась к матери, будто искала у нее защиты. Ей показалось, что мать шевельнулась, хочет поднять голову и посмотреть, кто к ним идет. И вдруг из кустов появилось несколько человеческих фигур, среди которых она узнала только одну.
— Мамочка! Он идет, Гут! — крепко закрыв глаза, закричала Галя. Она не слышала человеческих шагов и лишь, когда кто-то крепко взял ее под мышки, повернулась и вскрикнула:
— Убивай и меня!
Момент был жуткий. Володя глянул на Гута, Валя упала на труп матери и зарыдала.
Бойкач присел возле огня, начал подгребать к нему недогоревшие сучья. Молча опустились на землю хлопцы, дед Остап. Как изваяние, застыл Гут. Перед глазами его возникла почти та же картина, которую он уже видел. Только тогда Гут был в роли присяжного заседателя на «суде», устроенном фашистским разбойником. А сейчас стоит как на углях, смотрит на Галю и ждет, что она вот-вот глянет ему в глаза. Придется что-то сказать, но что? В голове теснился рой мыслей. Гут понимал, что попал в западню. Но, может быть, из нее есть еще выход? И, посмотрев вокруг, он медленно направился к большой ели.
— Куда? — остановил его голос Бойкача.
— Я… я дров принесу…
— Хватит этих.
Гут остановился, но на прежнее место не вернулся. Немного стянул с ноги сапог, поправил брюки и опять подтянул голенище. Командир заметил это, но не придал значения. И вдруг что-то стукнуло по лысой голове деда Остапа, который сидел ближе других к покойнице, держа в руках шапку, и сразу за елью громыхнул взрыв. Гут бросился в кусты. Но Анатолий мгновенно повернулся и дал по нему очередь из автомата. Успел полоснуть из своего и вскочивший на ноги командир. Гут корчился на снегу. Партизаны окружили его.
— Теперь вы меня взяли, бандиты, — скрипнув зубами, со стоном пробормотал предатель.
— Я все время наблюдал за ним, — сказал Анатолий. — Он незаметно вытащил из-за голенища гранату и швырнул в нас.
— Никогда бы не подумал, — удивился Володя. — Так бездарно могли погибнуть!
— Ну, такой гранатой он бы нас не убил, а ранить мог. Это немецкая наступательная граната, она как гусиное яйцо.
— И все же кто-то из нас счастливый. Посмотрите, наверное, сильно разбил голову старику. Валя снег прикладывает.
— Граната от головы отскочила рикошетом за елку, там и разорвалась. Я даже видел, как она летела, — объяснил Анатолий.
Гут извивался, как змея, пачкая кровью чистый снег. Никто из партизан еще не знал, что он присутствовал при убийстве Валиной матери. Командир все время думал о злодеяниях, совершенных гитлеровцами в Ольховке, и даже не задумывался, что представляет собой этот ничтожный человечишка — Гут. Анатолий же заподозрил в нем хитрого пройдисвета и все время незаметно наблюдал за ним. А Гут, в свою очередь, следил за поведением командира и пришел к выводу, что тот не обращает на него никакого внимания. Предателя же можно было еще раньше понять. Например, когда он не хотел идти по следу, проворчав, что это кто-то или тащил дрова, или удирал из Ольховки. Но Валя сразу узнала след полозьев их санок, и пришлось пойти вместе с партизанами, хотя изменник и мало верил в то, что они найдут девочку живой.
И вот теперь все надежды мерзавца на спасение разом рухнули!
По просьбе Гали Гута перетащили к костру. Девочка рассказала, как он бегал по деревне, водил фашистов по хлевам, погребам и выдавал людей.
— Дайте мне винтовку, я его добью! — просила она.
Володя подошел к предателю.
— Мы не такие кровожадные, как твои новоявленные хозяева, — сурово заговорил он. — Мы гуманнее отнесемся к тебе, хотя ты и враг. Могли бы и бросить в лесу: подыхай, как бешеная собака! Но мы поступим милосердно.
Лесную тишину снова разорвала автоматная очередь.
— Гут хитрил, — опустив автомат, продолжал Бойкач. — Он хотел один жить в большой деревне и ради этого пожертвовал жизнью всех односельчан. Но не удалось. Не осуществился и второй его план: вывести летчика к нашим войскам, выдавая себя за советского патриота. Давайте-ка, хлопцы, обыщем его. Жалко, что не сделали этого раньше.
Партизаны стянули с трупа сапоги и в уголке одной из портянок нашли тяжелый узелок. В нем оказалось несколько золотых колец, золотые монеты и даже зубные коронки.
— Успел, гад, награбить, — сквозь зубы пробормотал Анатолий, ощупывая швы пиджака. И вдруг вскрикнул: — Тут что-то зашито!
Распороли подкладку, и под ней нашли бумажку с напечатанным по-немецки и по-белорусски текстом:
«Настоящая выдана Филиппу Сукачу в подтверждение того, что он со специальным отрядом немецких войск принимал участие в операции «Болотная лихорадка». Этот документ дает право Филиппу Сукачу принимать участие и в других операциях, которые будут проводиться по согласованию с Государственным комиссаром Восточного округа.
14 июля 1943 г.
— Вот сволочь, он же еще летом вместе с этим золотым человеком — Гольдманом — участвовал в блокаде партизан! — сказал Володя.
— Я говорил, а вы не обратили внимания: его фамилия, как предателя, была записана в блокноте Данилова, — напомнил Гриша.
— Ну, черт с ним, оттащите эту падаль подальше в лес, — махнул рукой командир. — Дедуля, голова болит?
— Шишку здоровую посадил, — пощупал дед Остап свою лысину. — Но я рад, детки, что моя голова спасла вас.
— Счастливый ты, дед: из второго пекла вышел живым.
— Когда они сожгли Святое, меня там не было: на плесе рыбу ловил. Как услышал стрельбу, увидел пламя, — бегом в кусты да и отсиделся там. А людей изверги перестреляли… И старуху мою… И дочь…
Старый Остап хотел заново строиться, но тоскливо было жить на пепелище одному, без людей. Он и подался к знакомым в Дубравку. Мастер на все руки — и столяр, и плотник, дед не боялся погибнуть без куска хлеба. Но и Дубравку фашистская нечисть не обошла стороной. Однажды ночью гитлеровцы согнали всех жителей деревни и под усиленным конвоем повели в Ольховку.
Вместе со старыми и малыми немцы втолкнули Остапа в гумно. На улице люди стояли будто в очереди, только неизвестно за чем. Всего в Ольховку фашисты согнали более тысячи человек. Некоторые пытались спастись, бросившись огородами наутек, и их тут же пристрелили: гитлеровцы окружили небольшую деревню плотным кольцом своих головорезов. Никто из арестованных не знал, что их ожидает, но Остап догадался по «почерку» захватчиков и весь день, всю следующую ночь копал в гумне яму. Он предложил спрятать в нее детей и сверху прикрыть глиняными плитами, выломанными из тока, однако ни одна мать не согласилась на это.
Утром женщины увидели сквозь щели немца, шагавшего вокруг гумна с канистрой в руках. Вскоре донесся едкий запах бензина. Женщины заголосили над своими детьми. И вдруг все гумно охватило жарким пламенем, затрещали пулеметы. Кто-то предложил сломать ворота. Обезумевшая толпа ринулась на них, створки ворот распахнулись, но никому не удалось убежать: пулеметные очереди скосили всех. Только Остап, укрывшийся в яме под слоем земли и глины, остался жив. Так и лежал в ней, как в печке. А когда терпеть жару стало невмоготу, выбрался из укрытия, подполз к воротам и затаился между трупами.
Наконец палачи уехали. Старик поднялся и зашагал к лесу. Но неожиданно кто-то окликнул его. Остап оглянулся и увидел вооруженных людей. «Теперь смерть», — подумал он, останавливаясь и бессильно опуская голову. Но когда люди подошли ближе, дед с радостью узнал среди них Володю Бойкача.
— Где же вы были раньше, детки? — бросился к нему Остап. — Может, напугали бы этих людоедов, и они бы…
— Опоздали, — горько вздохнул командир диверсантов. — Ты не видел здесь женщину, которая везла девочку на санках?
— Больных, стариков и детей затолкали в гумно и сожгли. А такую женщину среди них я не видел.
— Мы осмотрели все трупы расстрелянных за околицей и тоже не нашли. И санок нигде нет. Но вот этот человек, — Володя показал на Гута, — утверждает, что ее вместе со слободскими пригнали сюда. Это мать нашей партизанки.
— Вы не по дороге шли?
— Нет.
— По дороге из Дубравки они больную женщину и старика убили. Отвели на обочину и…
— Пройдем, товарищи, по дороге. Ты в каком месте сбежал? — спросил Бойкач у Гута.
— Там, далеко…