– Если честно, то мне бы лично хотелось, чтобы вас не было вообще, – сказал я, – чтобы Лейба Давидович Бронштейн исчез бесследно, и никто и никогда о нем больше не услышал. Как, впрочем, и ваш приятель Парвус. Вы оба есть зло в чистом виде.
При моих словах ротмистр Познанский одобрительно хмыкнул, а Парвус изменился в лице. Троцкий же нервно вскинул голову.
– Да кто вы, черт возьми, такой, чтобы решать – кому жить, а кому умирать? – раздраженно спросил он.
– Штабс-капитан Бесоев Николай Арсентьевич, – сказал я, – в данный момент служу по ведомству Главного управления государственной безопасности и являюсь личным порученцем императора Михаила Второго.
– Палач, мечтающий залить всю Россию народной кровью, – нервно бросил мне в лицо Троцкий, – верный слуга проклятого царизма. Когда-нибудь вы ответите за все свои преступления.
Ситуация начала меня немного забавлять. Да, в храбрости Лейбе Бронштейну не откажешь, но вот насчет ума… Хотя дураком он тоже не был.
– Господин Бронштейн, мы с вами не на митинге, – я попытался вернуть Троцкого в реальный мир. – А насчет палача – так вы ошибаетесь. Встреча с работниками ГУГБ вам еще только предстоит.
Потом я повернулся к ротмистру и спросил:
– Михаил Игнатьевич, скажите, мы разве совершали какие-нибудь преступления?
– Я что-то ничего похожего не припоминаю, – в тон мне ответил тот, – господина Бронштейна явно ввели в заблуждение.
– А как же вооруженное нападение и похищение?! – взвился Троцкий.
– Господин Бронштейн, – сказал я, – по законам Российской империи мы не совершали никаких преступлений. Мы произвели арест двух опасных государственных преступников, призывавших к свержению существующего строя, и теперь сопровождаем их к месту проведения следственных действий. А что там подумают швейцарцы, так это их проблема, тем более что посторонние лица во время нашей операции не пострадали.
– Почему вы так уверены в своей безнаказанности? – изумленно спросил Троцкий.
– Мы с Михаилом Игнатьевичем, – сказал я, – уверены в своей правоте. Вы хотите разрушить Россию, мы не даем вам это сделать. Ваши же социалистические взгляды совсем ни при чем. К примеру, известный вам товарищ Ленин считает совсем по-другому. С ним можно и нужно было договариваться, и поехал он с нами абсолютно добровольно.
– Этот ренегат опозорил всю российскую социал-демократию! – опять взвился Троцкий.
– Ну, почему сразу ренегат? – усмехнулся я. – От борьбы за счастье трудового народа он не отказывался. Просто мы приоткрыли перед ним некоторые тайны мира, и он решил, что из кресла министра труда и при поддержке императора Михаила бороться за это счастье будет не в пример эффективней.
Ротмистр Познанский улыбнулся.
– Именно так, Михаил Игнатьевич, – продолжил я. – И хотя Владимир Ильич – воспитанный человек, он, прочитав одну из статей присутствующего здесь господина Парвуса, выразился так, как выражаются его земляки – волжские бурлаки, когда у них перепутывается бечева. А товарищ Коба, как горячий кавказский человек, в университетах не обучавшийся, обещал проделать с господином Парвусом операцию, которую ветеринары проделывают с блудливыми котами. Это, чтобы человек перестал мыслить о мирском и сосредоточился на возвышенном, задумавшись наконец о том, что ждет его по ту сторону добра и зла.
– Николай Арсентьевич, – изумленно спросил ротмистр Познанский, – а что, господин Джугашвили именно так и сказал?
– Да, Михаил Игнатьевич, – ответил я, – именно так и сказал. Товарищ Коба очень уважает Ильича и все выпады в его адрес принял и на свой счет тоже. Так что господину Парвусу следует готовиться к небольшой хирургической операции.
У Парвуса окончательно испортилось настроение. А Троцкий задумался.
– Господин Бесоев, – сказал он после некоторой паузы, – а что вы имели в виду, сказав о том, что вы приоткрыли перед господином Ульяновым «некоторые тайны мира»?
– А зачем вам это знать, господин Бронштейн? – вопросом на вопрос ответил я. – Если вы думаете, что я вас пытаюсь склонить на нашу сторону, то это напрасно. Никаких перспектив для нашего возможного сотрудничества нет. Сейчас, ради спасения вашей жизни, вы способны пообещать нам все, что угодно. А потом вы нас все равно обманете и будете действовать, исходя из своих внутренних убеждений, в которых нет места ни российскому государству, ни русскому народу, который вы считаете тупым, отсталым и реакционным.
Обескураженный Троцкий откинулся назад и внимательно посмотрел на меня неподбитым глазом.
– Господин Бесоев, – сказал он, – если вы говорите так из-за моей еврейской национальности, то вы ошибаетесь. Между прочим, я не сионист, а социал-демократ и нахожусь выше всех национальных предрассудков.
– Господин Бронштейн, – сказал я, – я так говорю, потому что знаю о вас то, что вы сами о себе пока не подозреваете. Кстати, если хотите, то я могу рассказать вам совершенно приличный антисемитский анекдот?
– Ну, господин Бесоев, – подумав, сказал Троцкий, – если этот анекдот приличный, то рассказывайте.
– Хорошо, тогда слушайте, – сказал я. – Приходит старый Мойша к раввину. «Ребе, – говорит он, – мой сын стал христианином. Скажи, что мне делать?» – «Успокойтесь, уважаемый, и ступайте домой, – отвечает ему раввин. – Я посоветуюсь с Яхве и дам вам ответ завтра». На следующий день Мойша снова пришел в синагогу. «Ребе, – спрашивает он у раввина, – ну и что вам сказал Яхве?» – «К сожалению, уважаемый, – отвечает ему раввин, – Яхве сказал, что ничем не сможет вам помочь. У него, знаете ли, точно такая же проблема».
Познанский и Троцкий захохотали, и даже Парвус в своем углу улыбнулся.
– Да, господин Бесоев, – сказал Троцкий, отсмеявшись, – действительно вполне приличный и весьма поучительный анекдот. Я уже говорил вам, что лишен всех этих национальных предрассудков. Но, кажется, я понял вашу мысль. Прежде чем браться за переустройство мира, революционер должен переустроить самого себя и отречься от всего, что связывало его с прошлым.
– Не совсем так, господин Бронштейн, – сказал я. – Тот, кто берется за переустройство мира, должен сперва понять – какие его действия пойдут миру во благо, а какие во вред. Мы тоже хотим переустроить мир и сделать его лучше, хотя и ни разу не называем себя революционерами. Так что я знаю, о чем говорю.
Ошарашенный Троцкий уставился на меня своими пронзительными черными глазами.
– Господин Бесоев, – наконец сказал он, – значит, то, что мне говорили о вас, людей с эскадры адмирала Ларионова – правда. Вы ОТТУДА – из другого, не нашего мира.
– Именно так, господин Бронштейн, – кивнул я. – Кстати, господин Тамбовцев, с нетерпением ждущий вас в Новой Голландии, тоже, как вы сказали, ОТТУДА. Так что посидите и подумайте о том – что вы ему скажете. Он, кстати, весьма ценит общение с неординарными и неоднозначными персонажами, вроде вас.
Троцкий замолчал. Он и Парвус всю оставшуюся часть пути не проронили ни одного слова, напряженно думая о чем-то своем.
25 (12) июня 1904 года.
Санкт-Петербург. Улица Пушкинская, дом 20.
Меблированный дом «Пале-Рояль».
Управляющий Московским учетным банком
Гучков Александр Иванович
Профессор Милюков был весьма неосторожен. Он, находящийся под негласным полицейским надзором, почти государственный преступник, заявился ко мне на квартиру для приватной беседы. И это тогда, когда везде рыщут агенты ГУГБ, этой Тайной канцелярии наших дней! Если за ним следили, то сюда с минуты на минуту вполне могут вломиться «люди в гороховом пальто», арестовать нас, сунуть в черную карету и увезти в ужасную Новую Голландию, где опричники Тамбовцева – этого новоявленного Малюты Скуратова – станут задавать нам весьма неприятные вопросы. И вообще, по какой такой причине господин Милюков с необычайной срочностью примчался вдруг в Россию из Америки, где он читал лекции в Бостонском Lowell Institute?
Но все это я не могу открыто заявить Павлу Николаевичу, так как опасаюсь, что он может посчитать меня трусом – меня, который не раз рисковал жизнью в самых опасных ситуациях.
– Уважаемый Павел Николаевич, – сказал я, – разрешите поинтересоваться – что привело вас ко мне?
– Александр Иванович, – ответил Милюков, – будем откровенны – вы ведь тоже получили не так давно одно интересное письмо. Да, я вижу, что и вам не по душе то, что происходит с нашей любимой Россией. Молодой император Михаил Александрович ведет нашу страну неверным курсом, и наш долг, как честных людей и русских патриотов, помочь ему осознать свои заблуждения.
Я сразу понял – какое письмо имел в виду господин Милюков. Да, послание от бывшего премьера Витте, конечно же, и меня не оставило равнодушным. Но, черт возьми, что могут сделать прекраснодушные мечтатели вроде господина Милюкова, там, где оказались бессильны бомбы террористов и револьверы гвардейских офицеров? Где та сила, которая сумеет заставить Россию свернуть с гибельного пути?
Мне порой кажется, что новый император явно не в своем уме. Разве может вменяемый самодержец взять и начать социальную революцию сверху, раз уж господа революционеры не в состоянии осуществить ее снизу. Заявляя, что «благо буржуазии не есть благо государства», он готовит национализацию и конфискацию того, что весь цивилизованный мир считает священной частной собственностью, и что является одним из краеугольных камней права человека и гражданина!
К чему все эти планы по созданию нового рабочего законодательства, ограничивающего права владельцев предприятий? К чему бредовые планы земельной реформы и государственной помощи беднейшему крестьянству путем аренды лошадей, семенных ссуд и широкой сбытовой кооперации? К чему введенная недавно государственная монополия на экспорт хлеба, уже разорившая немало уважаемых и состоятельных людей? К чему планы введения всеобщего начального и среднего образования, а также всеобщего медицинского обеспечения? К чему наполеоновский план переселения за государственный счет в Сибирь и на Дальний Восток не менее чем двадцати миллионов душ? Все эти деньги было бы полезнее потратить на поддержку отечественной промышленности, на развитие частного предпринимательства, на расширение рынков сбыта в других странах. К чему все эти государственные золотые, угольные, нефтяные тресты-монстры? К чему вытеснение из России международного капитала Нобелей, Ротшильдов, Рокфеллеров? На все эти вопросы у меня нет ответа. И не думаю, что господин Милюков сможет на них ответить.