– Так ведь вы сами же, Виктор Сергеевич, попросили помочь, – пожал плечами фон Эссен. – Насколько я понял, в случае с «Дойчландом» немцы пытались вписаться в лимит десять тысяч тонн по стандартному вооружению, и употребляли термин «броненосец», что в те времена означало наличие не более двух башен главного калибра. Отсюда и такая дурацкая конфигурация, хотя в лимит они так и не вписались.
– Виктор Сергеевич, – произнес каперанг Щенснович, еще раз просмотрев все эскизы, – вроде, на мой взгляд, проект просто замечательный, особенно с девятью орудиями главного калибра, если сравнить его с «Рюриком» или британским «Гуд Хоупом». Кстати, а как вы собрались на свой крейсер крепить бронепояс. Ведь вроде бы он несовместим с кораблями такой длины?
– Есть такое соединение – «ласточкин хвост», – ответил адмирал Ларионов, – с его помощью бронеплиты сцепляются между собой и увеличивают прочность корпуса на излом, а не висят на нем мертвым грузом. Вполне доступная для данного времени технология.
– Хорошо, – кивнул каперанг Щенснович, – а теперь объясните, что мы должны делать дальше?
– А дальше, – сказал адмирал Ларионов, – сейчас я дам вам копии этих эскизов. Посидите над ними, попробуйте вжиться в роль командира этих суперкрейсеров. Особенно это касается Николая Оттовича. Реалии своего времени вы знаете куда лучше меня. Тем, кто продолжит эту работу после нас, нужно знать – какие должны быть команды, сколько в них должно быть нижних чинов, кондукторов, «мокрых прапоров» и офицеров. Отсюда они выведут размеры матросских кубриков, офицерских кают, камбуза, провизионок для сухого продовольствия и холодильников для мяса, и прочая, прочая, прочая.
Еще раз мы с вами встретимся через три дня, после окончания бункеровки и перед началом перехода до Вильгельмсхафена. Еще примерно через неделю мы окажемся на расстоянии беспосадочного перелета до Санкт-Петербурга, и тогда я немедленно отправлю по воздуху все наработанные нами материалы императору Михаилу. Три часа – и все будет на месте. Взлетно-посадочную полосу в районе Комендантского ипподрома уже строят с конца апреля.
Адмирал Ларионов достал из книжного шкафа заранее отксеренные копии своего эскиза.
– Ну, вот, кажется, и все, господа, – сказал он, передавая бумаги Щенсновичу и фон Эссену, – спасибо за оказанную помощь и до свидания. Увидимся через три дня.
1 июля (18 июня) 1904 года, вечер.
Петербург, Новая Голландия.
Глава ГУГБ тайный советник
Тамбовцев Александр Васильевич
«Какая встреча! Господин-товарищ Парвус посетил наше скромное жилище! Конечно, будь его воля, он бы и на пушечный выстрел не подошел к скромному зданию Новой Голландии, где когда-то сушили лес для строительства российского флота. Но, видимо, такова судьба – или как говорили древние – фатум. Злой рок, одним словом».
Так думал я, разглядывая физиономию Александра Львовича Парвуса, в миру – Израиля Лазаревича Гельфанда. Орлы Коли Бесоева сработали на «отлично». Клиент оказался у нас в полной целости и сохранности. Правда, настроение у него по прибытии в Петербург испортилось окончательно, и он категорически отказался о чем-либо беседовать с нами. Ничего, как говорил один киногерой: «у нас и генералы плачут, как дети». А господин-товарищ Парвус даже не фельдфебель.
Хотя он, конечно, личность весьма интересная. Сын ремесленника из белорусской черты оседлости, он в весьма юном возрасте оказался в Одессе, где не только довольно успешно учился в гимназии, но и стал членом террористической организации «Народная воля». Позднее он примкнул к немногочисленной революционной организации с марксистским уклоном, именуемой союзом «Освобождения труда».
Но революция – революцией, а юному марксисту хотелось не только поднять российский пролетариат против власти царя, но и… разбогатеть. Исходя из этого, вся революционная деятельность Парвуса была связана с удовлетворением его меркантильных интересов. Он делал революцию и деньги. Причем и то, и другое довольно успешно. Его не останавливали никакие моральные нормы – в свое время он ухитрился обокрасть даже «Буревестника революции» Алексея Максимовича Горького, похитив гонорар за постановку в Германии его пьесы «На дне».
Но это так, детские шалости. Гораздо большие деньги Парвус получал от тех, кто ставил своей целью разрушение России как государства. Среди них были весьма примечательные личности – вроде сэра Бэзила Захарова, оружейного магната. Помимо того, что Захаров был главой британского концерна «Виккерс», он был одним из главных посредников, при помощи которых Россия размещала за рубежом свои займы (за двадцать лет на 4,5 миллиарда рублей). Для этого приходилось изрядно потрудиться, но зато хлопоты хорошо оплачивались: поскольку реализовать займы по номинальной стоимости было невозможно, то до десяти процентов объявляемых сумм оседало в карманах посредников – это равнялось примерно 20 миллионов рублей в год.
Вот от щедрот таких людей, как Бэзил Захаров, и перепадало Парвусу. Тот, в свою очередь, помогал своим покровителям – ведь революция – весьма выгодный бизнес. Можно устроить забастовку на крупном предприятии под лозунгом увеличения жалованья рабочим и улучшения их условий труда, одновременно создав финансовые затруднения для владельцев данного предприятия и лишив их выгодного заказа. Ничего личного – просто бизнес…
Парвус сидел передо мной на табуретке и старался сохранить невозмутимый вид. Но, похоже, что мое затянувшееся молчание беспокоило его. Он ожидал угроз, оскорблений, наконец, побоев. И мое спокойствие сейчас его раздражало. Он чувствовал, что мы знаем о нем много, но что именно мы знаем – было неведомо. Видимо, решив взять инициативу в свои руки, он прокашлялся и заговорил.
– Скажите, в чем меня обвиняют, – спросил он у меня, – и по какому праву вы похитили меня из Швейцарии? Я полагаю, что весь цивилизованный мир осудит ваш возмутительный поступок, попирающий все нравственные нормы!
Я улыбнулся – до чего он был похож сейчас на одного из «демократов» XXI века, вспоминающего о законах лишь тогда, когда его возьмут за шкирку за нарушение этих самых законов.
– А почему вы уверены, что так называемый «цивилизованный мир» узнает о том, что вы сейчас находитесь здесь? – поинтересовался я. – Если вы рассчитываете произнести вдохновенную речь на судебном процессе, изобличающую «кровавых царских сатрапов», то вы ошибаетесь. Не будет ни речи, ни процесса. Ведь ваше необычное путешествие из Швейцарии в Россию для всех останется тайной. Те, кто имеет отношение к этому путешествию, умеют держать язык за зубами. А в случае вашего нелояльного к нам отношения вы просто исчезнете. Как говорится: «нет человека – нет проблемы».
– Да вы с ума сошли! – взвился Парвус. – Времена Малюты Скуратова прошли. Вам не удастся так просто лишить жизни и свободы такого человека, как я. Да вы знаете, какие влиятельные люди выступят в мою защиту?
– А вот это уже интересно, – улыбнулся я. – Не могли бы вы назвать имена этих самых «влиятельных людей»? Особенно из числа тех, кто является подданными Российской империи. Мы с большим удовольствием организуем вам с ними очную ставку. Можете назвать и имена ваших зарубежных покровителей. Правда, свидания с ними ждать придется подольше. Но вы убедились, что для нас нет невозможного.
– Я ничего вам не скажу! – пошел в полную несознанку Парвус. – Можете резать меня на куски!
– Боюсь, что это будет весьма неаппетитное зрелище, – ответил я. – К тому же существуют более гуманные способы получения чистосердечных признаний. Желаете с ними ознакомиться?
– Что вы хотите? – пробурчал Парвус. – Все равно те имена, которые я вам назову, для вас недосягаемы. За ними деньги, огромные деньги, – а это сила и власть…
– Вы в этом уверены? – спросил я. – А вот ваш хороший знакомый, Владимир Ленин, несколько другого мнения. И он сделал правильный выбор, решив сотрудничать с законной властью. В отличие от вас, он больше думает о том, как построить в России общество социальной справедливости, чем о личной выгоде.
– Он ренегат, и я был прав, рассказав всем российским революционерам о его предательстве, – патетически воскликнул Парвус. – Как и его грузинский подручный, который словно баранов привел поверивших в него рабочих к Зимнему дворцу.
– Да, привел, – ответил я. – Без стрельбы и крови, о которой мечтали ваши приятели. И, в отличие от вас, он будет жить и радоваться всем прелестям бытия. А вы, скорее всего, просто исчезнете из этого мира. Не было никогда такого человека, и все.
Парвус после этих моих слов побледнел, как полотно. Его бульдожье лицо покрылось потом. Он не был трусом, но, похоже, сейчас струхнул не на шутку.
– Кто вы? – наконец спросил он. – Я вижу, что вы какие-то другие, непохожие на всех. Вы появились у нас, словно пришельцы из другого мира – непонятного и страшного…
– А если и так? – спросил я. – Если мы пришли оттуда, где знают все ваши помыслы и поступки наперед? И вижу я вас насквозь, как стеклянного, и при этом без лучей Вильгельма Карла Рентгена.
Парвус побледнел еще больше. Он был готов вот-вот лишиться чувств. Похоже, что сегодня с ним больше беседовать не стоит – клиент может отдать концы, унеся с собой немало ценной информации. Нам спешить некуда – пусть созреет, подумает. Глядишь, в следующий подход будет так вдохновенно все излагать, что не успевать будешь записывать.
– Господин Парвус, – поинтересовался я, – может быть, стоит сделать перерыв в нашей беседе? Я вам дам в камеру бумагу, карандаш, вы посидите там, подумаете и напишете сочинение на тему: «Как я делал революцию в России, и кто мне в этом помогал»? От моей оценки этого сочинения во многом будет зависеть, как долго продлится ваше существование на этом свете, и насколько оно будет для вас приятным.
– Да, пожалуй, так будет лучше, – кивнул головой Парвус. – Я напишу все, господин Тамбовцев. Скажите только – есть ли у меня шанс остаться в живых? Понимаю, что мне вряд ли удастся выбраться из ваших застенков, но все же – есть ли хоть какая-то надежда на это?