— Били его шибко, видно по злобе душевной, а я с лаской, да с угощением, — рассказывал парень еле успевая за бегущем по насту псом. Бежали долго, от спин уже пар стал подниматься, когда пес замер и сел, «мол, все, пришли».
Вокруг поляна, с небольшим сугробом, ничем не выдававшая, что здесь могут жить люди, ни следов, ни дыма от костра.
— Ну и? — Тысяцкий тяжело дышал, опершись о щит, он дал всем недолго передохнуть, а потом приказал окружить поляну. Вои протыкали в снег копьями, ни дверей, ни хода найти не удалось. Продолжили и вдруг один из варягов, что — то почувствовал. Приказал срубить молодое деревце и ткнул им в место, где снег особенно просел. В ответ раздался яростный рык.
Снег вздыбился, и из — под него стала показываться лохматая голова. Свалявшаяся за зиму шерсть, ужасный запах из пасти. Огромный медведь, разбуженный ополченцами, стал выбираться из берлоги.
Пес с довольным видом лег, мол, я свою работу исполнил, а остальное ваше, охотников дело.
— Убивать придется, шатун с голодухи в деревню пойдет, — решил Ярец, и, не мудрствуя лукаво, ударил зверя палицей. И еще раз, и еще.
Медведь тварь проворная, но этот раз видно со сна ничего и понять не успел.
Горевать над убитым хозяином леса времени не осталось. Шкура его в это время года непригодная, мяса кот наплакал, всю зиму голодал, поэтому дали псу еще раз понюхать монетку.
Тот стоял, раздумывая, потом рванул повод.
Пес вернулся на развилку и споро побежал в чащу. Деревья то ли буря повалила, то ли человек. Тут бы прорубаться топором, но тогда шум на весь лес, потому исхитрялись идти друг за другом. Пару раз избежали смерти от самострела и ямы с кольями.
— Видно близко капище нехристей, — подвел итог Ярец.
И вправду, на широкой поляне, стояли идолы, украшенные черепами животных, белыми и красными лентами. И посередине, курган невысокий. Вход в землянку, виден по успевшим, натаять на скате, сосулькам.
Вот тут уж пришлось рубить самое крепкое дерево. Но рук много, и справились быстро, огромным тараном ударили в двери. И еще раз.
— Э-эх ухнем, еще раз ухнем! — командовал тысяцкий. На выдохе дружно били в дубовую преграду. И дверь поддалась, видно была источена за долгие годы короедом. Вдруг земля затряслась, и крыша землянки осыпалась вниз.
— Убились! — закричали ополченцы.
Все кончено, погребено под землей, бревнами, и снегом. Ярец еще не верил что вот и все, нет больше друга, а варяг и вправду стал ему другом, смелый, бесхитростный, молодой. Два воина из дружины князя, ринулись в эту кучу бревен, и стали разбирать завал. Не с середины, с края. Мужики — ополченцы, стали помогать, хотя кое-кто и ворчал «что дело пропащее».
Северин очнулся, в голове тумана как не бывало. «Отстал, колдун проклятый», — обрадовался варяг. Воину повезло, бревна от наката сложились в скворечник со скошенной крышей. Сохранилось небольшое пространство над головой и воздух. Северин попробовал поднять руку, бревна зашевелились. Морозный дух проникал тонкой струйкой, на лицо осыпалась земля, прелая листва, и щепки.
— Меч, меч мой где? — Огорчился варяг, даже не думая выживет ли, найдут ли. Правый рукав набух от крови, волосы на голове слиплись, но главное — это свобода и спасение от морока волхва — язычника.
Северину было хорошо, будто он плыл на драккаре, слегка покачиваясь на волнах, корабль убаюкивал, дарил ощущение надежности и вселял надежду на спасение. Кругом был туман, но страха, потеряться или заблудится, не было.
Он расслышал свейскую речь, подумал, что путь его окончен. Он перешел черту между мертвыми и живыми. Чертоги Вальхаллы не примут, он погиб не с мечом в руке, будет он скитаться по подземелью вечно.
«Один, прощай, я буду черпать силу духа не в тебе! Есть истинная вера и единый бог. Ему вверяю себя, и душу свою, и тело. Отныне отдам жизнь за его заповеди, чем обрету царствие небесное». И Северин стал шептать молитву «Отче наш».
Вдруг в глаза ударил солнечный свет, и Северин в золотом ореоле увидел не Бога, как ожидал, а лицо земляка — варяга.
Обратно всю дорогу Северин спал. К сломанной руке, разрезав рукав, привязали дощечку, туго обмотали полотном. Кость сломана внутри, а кровь на рукаве от содранной вместе с мясом кожи. Меч рядом лежит, не достался врагу.
Когда просыпался попить горячего бульона, заметил, что воины — ополченцы косятся на него. Все разъяснилось на привале. Ярец отдал другу чистую рубаху, и меховой жилет. Испорченные кровью вещи варяга сожгли в костре. Ополченцы подходили по двое или по трое и щупали Северина. робко, будто он болен проказой.
— Да, живой он, дурни стоеросовые! — Ругался на воев, тысяцкий. — Вон рана сукровицей сочится, глаза в темноте не светятся.
Вот все и разъяснилось. Думали мужики, что он у чуди побывал и выжил, а значит, сам чудью стал.
Когда добрались до торгового тракта, повстречали на пути часовенку. Северин на дрожащих ногах, все же много крови потерял, зашел, крестясь в небольшой деревянный сруб, вытесанный башенкой. Икона, стоящая на аналое потемнела от времени, но лик Богородицы и младенца Иисуса, будто изнутри сиял светом. Из украшений только вышитое полотенце. Встал Северин на колени и перекрестился, народу в часовню набилось не продохнуть. Все видно ждали грома небесного или что на варяга корчи нападут, то есть бесы.
Северин громко в голос прочитал «Отче наш». Поцеловал лик Богородицы. Ничего плохого не произошло. Все шумно выдохнули и истово перекрестились.
Больше никто Северина не боялся, и ни в чем не подозревал.
Все ополченцы вышли сели в сани, кто на коней. А Северин все молился, наверное, впервые искренне. Благодарил Господа и Богородицу за спасение, молил о пропавшей Василисе. Только бы нашлась, пусть не с ним будет счастлива, лишь бы жива и здорова.
С ним остался только Ярец. Тысяцкий стоял рядом и в любую минуту готов был поддержать раненого друга. Уж очень много потерял варяг кровушки, бледен, лицо светлее пепельных косиц и бороды.
Вышли на свет и первое что увидели: были сани и лежащий в крови перед ними возница. Рядом, вытирая о снег, посох, волхв. А еще восемь молодых воинов из чуди. У всех бельма вместо глаз, как у нежити. Но мечи, и ножи держат уверено, и твердой рукой. Длинные балахоны с широкими рукавами, в сторонке лыжи в кучу сложены.
Ярец пожалел, что не захватил с собой охотничий рог, дать знак ополченцам, уехавшим уже далеко, было нечем. Они встали спина к спине. Двое против восьми бойцов чуди и волхва. Тот что — то шептал, выдыхая морозный туман изо рта. Сизые клочки поднимались к небу и росли, как пенка на молоке.
Скоро пелена достигла варяга и тысяцкого. Липкий туман, лег на веки и они сразу отяжелели, и меч в руках стал будто молот неподъемным, тянул руку к земле.
Если бы не Ярец, Северин бы упал, но могучая спина новгородца давала опору и берегла от врага.
Времени у них было мало. Морок кудесника скоро мог их превратить в немощных стариков.
— Руби! — закричал что есть сил Ярец, и огненно — рыжая его борода окрасилась алой кровью. Кто из чуди сделал выпад, полоснул тысяцкого ножом по лицу. Но тут же поплатился сам. Опытный воин взмахнул палицей, и враг упал к нему под ноги с размозженной головой. Северин убил уже двоих, те хотели взять его живым, и от того подходил слишком близко. Сеча была похожа на молнии, в грозу. Устрашающая и стремительная Чудь падала, как снопы, скоро в тумане не осталось никого. Да и сам туман стал рассеиваться. Меч выпал из ослабевшей руки варяга.
И Северин увидел волхва. Тот вынул из рукава белой шерстяной рубахи, пепел, и бросил перед собой. Варяг задержал дыхание. Он мальчишкой часто нырял в ледяные воды фиорда. И дыхание он мог задерживать дольше всех на побережье. Его даже прозвали водяным драконом.
Ярец упал, околдованный зельем волхва. Колдун смотрел на варяга и поднимал свой посох,
— Зарок, умри! — крикнул Северин и, бросив в окровавленный снег меч, вытащил легкую саблю. Дамасская сталь, словно капусту, срезала волхву голову с одного удара. Брызнула кровь, белое облачение колдуна стало багряным. Он еще какое — то время стоял, да так долго, что Северин испугано, подумал, что у врага вырастет новая голова. Как бороться с таким колдовством, викинг не знал. Но на такие чудеса волхв не сподобился. Обезглавленный труп упал, белые позвонки белели, в алом от крови, снегу.
Северин сел в снег, попытался здоровой рукой поднять друга. Но это было невозможно, слишком могуч был тысяцкий. Снег вокруг подтаял от горячей крови бившей фонтаном из туловища поверженного волхва
Северин погрузил ладонь в снег глубже и смог набрать пригоршню чистого белого снега. Им он и растирал лицо друга, пока тот не очнулся.
А к ним уже скакали ополченцы.
— Я сразу неладное почуял, — радостно хвалился молодой воин. — Не может же тысяцкий нас бросить! И Северьян Сигурдович не может предателем быть!
Не умолчал и о том, что многие подозревали варяга в коварстве. Мол, решил на сторону чуди перейти, к язычникам переметнуться.
Тысяцкий, потирая ноющие от волшбы виски, только и мог сказать.
— Сами вы…
Глава 19. Бой
Дома ждала нянька и Оглобля. Тот сразу повел его в баню, и оказался настоящим мастером своего дела. Северьян будто заново народился. А после купания в снегу, и вовсе сомлел, и идти сам уже не мог. Тогда парень, как младенца понес его в тулупе в избу, положил на печь и Северьян уснул. И проспал два дня, а когда очнулся, сразу подумал о Василисе. За что ему такая судьба? А ей? Ведь совсем юна боярышня? Сгинула, не узнав радость мужниной ласки, не приложила к груди первенца. Их первенца. Северин оделся, взял мошну полную серебра, приказал оседлать коня, поскакал по тракту в корчму. Подальше от города, от знакомых лиц. Никто ему сейчас не нужен.
Корчмарь, с подбитым глазом, второй алчно блеснул, увидев редкого гостя, княжеского воина, предложил сала, огурчиков и квашеной капусты с клюквой. Откуда — то он знал, что варяг не пьет хмельного и очень удивился, когда тот заказал медовуху.