Поскакали зайцы по полянам, белки по просекам. НА просеке, сороки — белобоки новость подхватили, да на хвосте по деревням разнесли, от избы к избе.
Запрягала сани воеводина дочь. Дружину батюшкину с собой брала. Да только Лесной царь все деревья в лесу на помощь позвал. Как зашагали лесные исполины на дружину, те и убежали из лесу.
Запрягала сани боярская дочь, да ехала в леса дальние. Но дальше бурелома не уехала.
Надевала лыжи охотницкая дочь, так — ту дядюшка Леший три дня по лесу водил, да так снова к дому и вывел.
А Елочка, прослышав о воле, Морозко объявленной, поспешила за тридевять земель, на поклон к Ведунье.
— Да на что тебе сундуки с самоцветами? — спросила ее ведунья.
— Да не нужны мне самоцветы, у Батюшки моего их не меньше. Полюбился мне Морозко за очи свои синие, да речи уважительные. За то, что Лес бережет, и радость всем дарит. Выпила лесная дева зелья колдовского, и стала, живой девушкой с русой косой, засияла, такой чистой и теплой красотой, какой раньше в лесу и не видывали.
Глубоко на дне Сине — озера спит в своем тереме батюшка Водяной. А дочери его денно и нощно расчесывают его огромную бороду. Каждая волосинка его — это речка или ручей. Если не чесать, то все запутается, а по Весне — Красне, там, где была деревня, вдруг речка потечет или озеро. Непорядок.
Не посмели русалки отца грозного ослушаться, к Морозко на встречу, бежать побоялись.
Возвращаясь в родной лес, пришла Елочка к Сине — озеру, с подружками русалками радостью поделиться. Подивились те на красу земную и подарили подарок. Красные сафьяновые сапожки.
— В пору ли тебе подружка наш подарочек?
— В пору, подруженьки. Быстрее самого быстрого оленя побегу я на встречу любому моему.
Побежала она, да недалеко убежала. Оказалось, подложили завистницы в сапожки камней острых. Сняла Елочка сапожки, да так босиком и побежала кратчайшей дорогой, через болото, к заветному месту. А там, где она роняла капли крови с пораненных ног, вырастала невиданная до сих пор ягода — клюква.
Прибежала Елочка к роднику, а там ее суженный дожидается. Увидел Морозко ноги девичьи, в кровь сбитые, глаза, слез и любви полные, а уж как пуговку — самоцвет увидел, все разом понял: «Не найти, мне дева, сердца более любящего и преданного». Завернул он любимую в шубу соболью, да и умчал в терем свой. А народ русский по сию пору ходит на болота, да собирает ягоду клюкву».
Но это все сказки, а вот про житье свое у ведуньи Василиса молчала.
Глава 25. Спасение
Долго ли, коротко ли, но добралась Вася, в тот страшный день, до избушки Ведуньи. Лазорея ее звали, а оттого, что одна половина тела у нее во вздутых кровяных жилах, синяя вся. Одета колдунья, чисто и опрятно, в поношенный зипун, в мужские портки. И рубаха мужская. На витой кожи пояске, висели, засушенные мыши, бурундуки, и лапа куриная и пучок травы. Ведьма будто ждала ее, стояла у частокола, а из плошки, что держала в руках, дым валил красный, страшный.
— А вот и яблочко наливное, само ко мне прикатилось, — встретила она девушку.
Но та больше ничего и не услышала, упала в снег, сомлела.
Когда очнулась, то рядом никого, в очаге горел мирный огонь, все страхи стразу развеял. Огонь, он ведь не только смерть несет, но и от злых духов оберегает. Запах в избе, будто траву в лугах косят, свежий и пряный.
Вася легко поднялась и подбежала к кадке с водой. В воде отразилось ее лицо, с зашитым черными нитками шрамом. И ухо черное.
«Отморозила», — решила Вася в ужасе. Она когда — то давно видела замерших людей, такие же вот иссиня — черные у них были ноги и лица.
— Любуешься? — ведунья бесшумно встала рядом, выглянула из-за плеча боярышни.
Василиса отвернулась от отражения, и пошла снова к лежанке. Укрылась своим одеялом и ни слова ни проронила до вечера. Ведунье до нее кажется и дела нет, она возилась у очага, что — то бурчала себе под нос.
А как солнце село, стало веселее. Прилетел ворон. Сел на частокол и закаркал. Лазорея выбежала на двор, и долго не возвращалась.
— Вот ворон весть принес, нет теперь твоего батюшки и мачехи, а женишок твой, искал тебя искал, да и уехал восвояси. Другую лелеять будет, жарко обнимать станет.
Вася рывком поднялась, и, схватив подушку, маленькую, твердую, мхом набитую, бросила в колдунью. Подушка попала в очаг, по избе повалил черный дым, ведунья стала тушить пламя, а Васа радостно засмеялась. «Вот в доме батюшкином не сгорела, так тут, хоть задохнусь от дыма, и в рай к родителям отправлюсь».
— Ах ты, егоза?? Гневлива, горяча. Да не злись, вылечу твою личину. Это просто деготь березовый, жилами заячьими зашивала, да в него окунала, чтобы рана не загноилась, огневицы не случилось.
— А ухо? — спросила девушка
— И ухо, как ухо, правда того кусочка, что отсох я уже пришить не смогу. Вот и будешь теперь Васька Рваное ухо! — И ведунья захохотала. На дворе ей вторил зловещим карканьем ворон.
Потухший и залитый очаг, не так-то просто снова зажечь, да еще дым скопился. Оставили дверь открытой проветрить избушку. Вышли и зажгли костер во дворе. Сидели на чурбачках, Васька тихонько плакала. Ей стало легко, грусть была светла, как рассвет летом, как туман над рекой.
— Пока зима, мы отсюда не выберемся, весны ждать надо, ближе к Масленой тебя на тракт отведу, там поедут купцы знакомые, муж с женой, им тебя и отдам, чтобы до города довезли.
Так вот и потянулись долгие зимние дни, шрам на щеке зажил, ведунья нитки — жилы вытащила, осталась на щеке тонкая полоска, ни рубца, ни волдыря. Ухо тоже зажило. И то и другое можно платком прикрыть. Поверх кики плат надеть и будет очень даже. Да, только замуж теперь вряд ли кто возьмет.
— А к мужу той стороной не ложись, что со шрамом, — учила ведунья. Она многому учила: травы распознавать, какие от какой болячки, какие от огнивицы, а какие от нечисти. Плакун трава — от черной немощи, разрыв трава — от порчи и сглаза, полынь — от русалок, их пения зачарованного. Адамов голова для успешных родов, а другая трава, чтобы грех покрыть, младенца скинуть. За такой травой и объявилась однажды девица. На дворе буран бесновался страшенный, а эта заполошная в санки собак впрягла и приехала.
Василиса ее в дверях только и видела, ведунья прогнала боярышню из избы.
Гостья красивая, про таких говорят — кровь с молоком. Да вот отдали за старика, а она с молодым гуляла, от него и понесла ребенка. Приехала к колдунье за помощью.
— Ведь грех это — попробовала Васа отговорить девушку. — Муж старый и рад будет дитю.
— Ага, забьет, в погребе сгнобит, вот тогда и нарадуется, — грубо отвечала та.
В этот раз травой не обошлось. Что там ведунья с ней делала, Васа даже думать боялась. Девка кричала так, что с елей снег падал.
Потом пошатываясь, вышла, светлые ее пимы, все в крови.
— Ничего, — улыбнулась она Вассе посиневшими губами. — На опушке выкину в снег, в одних чулках в дом войду.
Больше боярышня эту девушку не видела. Выжила ли та, или померла от потери крови, или муж забил, так и не узнала, не пришло от горемыки весточки.
У ведуньи хозяйство было хоть и немудреное, но требовалось и дров наколоть, и воды из снега натопить, дичь ощипать. Белоручкой Васа никогда не слыла, но такую грязную работу никогда в батюшкином доме не делала, а здесь пришлось.
Однажды так топором намахалась, что уснуть не могла от боли в плечах. И это и спасло. Лежала она, слушала, как трещит огонь в очаге, и вдруг запахло странно, будто траву жгли. Поворачивать головы не хотелось, а когда открыла глаза, то увидела над собой Лазорею. Старуха, стояла над ней, склонившись, с пучком чадящей травы, и шептала заклинания.
«На острове Буяне, стоит камень бел горюч, забери тоску у Василисы, отдай мне. Любовь ее к Финисту ясну соколу снегом замети, а она пусть мной обернется, мою силу колдовскую примет».
Протянула костлявые руки и сорвала с девушки христианский оберег, крестик. Вася завизжала, оттолкнула ведунью, выскочила из избы.
Лазорея завыла, как раненая волчица, избушка ходуном заходила, будто из веток, а не бревен. Вассе даже показалась, что, что дом слегка приподнялся над землей.
Луна так ярко светила, что девушка решила немедленно бежать в лес. Но ноги ее не слушались, от травы кружилась голова, дыхание останавливалось. Ведунья выбежала из избушки вприпрыжку устремилась к ней. Глаза горят огнем, волосы дыбом. Перед тем, как лишиться чувств, увидала боярышня, или пригрезилось: встал перед ней воин, с двумя косами за спиной, с двумя мечами в руках, загородил собой от колдуньи. Васа упала в снег.
Очнулась в избе, Лазорея сидела у очага, шила шубу.
— Пока ты спала, мне тут карелы шкурки подарили, белки нынче много, вот сошью тебе приданное.
Васа прислушалась к себе, все как всегда, попробовала вспомнить матушку, батюшку и конечно его, Северина. Все вспомнила.
— Я это я?! — прямо спросила она ведунью.
— А то кто ж. Да, хотела я тебе силу передать, самой помирать скоро, да так сильна в тебе любовь к варягу, и его к тебе, что дух Северина явился тебя спасать. Живи спокойно до весны, не твоя судьба ведуньей стать. Ошиблись старые боги.
— Дух, — замирая от страха, промолвила Васа., — Он что умер?
— Ушел за край, но вернулся, — коротко ответила колдунья.
— Ты его спасла? Я как вернусь, пришлю тебе серебра, у дяди попрошу, мое приданное в городе, в тереме осталось.
— Нет не я, врать не стану. Вера его спасла, да друг.
Потом было возвращение к людям, а домой дорога всегда короче. В новой шубе, легкой и такой теплой, как в сказке про Морозко. А еще Лазорея подарила ей засушенной богородской травы, чтобы ни один колдун или ведунья не могли навредить Вассе чарами.
Да, тогда ехала и мечтала о встрече, а у него, оказывается другая есть, Васа очнулась от воспоминаний. Свекровь сестры завистливо трясла лисью шкуру и с придыханием ругалась: «Вот охальник, как есть охальник».