Это было третье открытие.
Ему было не видно, что творится на палубе «Рататоска», а на скейде творилось самое настоящее мочилово, иначе не скажешь.
Все румы были залиты кровью, скользили под ногами. Костя ясно видел чью-то отрубленную кисть, потом Йодур ударил своего противника кулаком, в котором был зажат меч, и переступил, носком сапога сбрасывая обрубок.
Вражина, получив по зубам, качнулся, и Беловолосый тут же воспользовался мечом по прямому назначению – коротким рубящим движением ударил в шею.
Вскочил на агонизирующее тело, нанес секущий удар сверху вниз, отбивая чей-то клинок, заехал этому кому-то ногой и спрыгнул на палубу, уберегаясь от стригущего маха сбоку, – секира пронеслась там, где недавно трепетали на ветру белые волосы.
Удар с оборота достиг цели, а секира припоздала – пока погасишь инерцию, пока разгонишь!
– Руби, Хадд!
– Сзади!
– Вижу!
– Меч мне!
– Держи!
– Поймал! На-а!
– Бьёрн, я иду! Держись!
– Эйрик!
– Здесь я!
– Помоги…
– Щас! Куда прешь, зараза?
– Получи!
– Готов?
– Готов!
– Врежь ему от меня!
– Один…
– Сдохни!
– Один, я иду к тебе…
– Вот мразь! Чуть руку мне не оттяпал!
– Берегись!
– Да что он ко мне пристал!
– Роскви, сюда!
– Я здесь!
– Удерживай этого.
– Есть!
Хродгейр, мимоходом подрубив бок одуревшему хускарлу, сошелся в поединке, которого так долго ждал, – его противником стал сам Эйнар Пешеход, здоровенный детина, выделявшийся ростом и шириной плеч даже среди норегов, ребят огромных.
Шлем на ярле был обычным, а вот доспех выделялся продвинутостью – обычный кожаный панцирь был обшит спереди толстыми стальными пластинами, квадратными и прямоугольными, складывавшимися в латную «мозаику», защищавшую грудь и живот. Металлические бляхи были наклепаны на плечи, свисая еще неведомыми в этом времени эполетами, на локти, прикрывали спину этаким паркетом. А на ноги Эйнар натянул ноговицы – тяжелые кольчужные чулки, подвязанные к поясу. Вся броня тянула пуда на полтора, но Пешеход, похоже, не слишком замечал тяжесть лат.
Кривой, видя такое дело, усмехнулся презрительно.
– Что ты, как черепаха, забился в панцирь? – спросил он. – Боишься, что я тебя оттуда выковыряю? Правильно боишься…
– Тебе не понять, презренный! – пророкотал Эйнар-ярл.
– Ах, какие слова мы знаем!
Сделав требовательный жест, Хродгейр поймал брошенную ему секиру, не слишком большую, но с топорищем, окованным стальными кольцами – не перерубишь.
Боевой топор – страшное оружие в умелых руках. Секира, она и есть секира, массы у нее побольше, чем у меча. Остановить после замаха трудно и разогнать нелегко. Приходится постоянно держать секиру «на махе», она должна всегда двигаться – так легче ударить самому или отвести выпад противника.
И боевой топор заиграл в руках Кривого, он описывал дуги и сплетал восьмерки, бросая солнечные зайчики начищенным лезвием.
Эйнар ринулся первым, с грубым горловым клекотом обрушивая тяжелый – по росту – полуторный меч. Но Хродгейр только казался медлительным; когда надо, он двигался очень даже живо.
Уйдя из-под удара, Кривой крутанул секиру, задевая бок ярла, где сходились края доспеха, стянутые завязками. Одна из них лопнула, пропуская лезвие секиры. Побежала струйка крови, но это была всего лишь царапина – стальные пластины не позволили нанести глубокую рану.
Эйнар ударил наискосок, но меч жалобно лязгнул, отведенный обухом. Кривой сделал мгновенный выпад, целясь острым концом секиры, и прорезал-таки щель между пластинами на животе. Ярл тотчас же ответил, нанося высокий удар, но Хродгейра спас печенежский шлем с конским хвостом – это было вовсе не украшение, вроде плюмажа, а защита. Конский волос крепок, и меч скользнул по хвосту, подрезав отдельные волосины, но не коснувшись шеи, и ушел за спину Кривому.
А херсир вовсе не дожидался, когда ярл закончит свое упражнение, и совершил, казалось бы, недопустимое – спрыгнул с рума, оказываясь ниже Эйнара, и с короткого замаха ударил снизу вверх – секира вошла Пешеходу под панцирь, разрезая пояс и проникая в утробу.
Пояс лопнул, и увесистые ноговицы свалились, опутывая ярлу ноги. Эйнар качнулся, взмахивая мечом, и обязательно удержал бы равновесие, но Хродгейр был против – сверкнувшая секира ударила Пешехода в необъятную грудь.
Ярл отшагнул, запнулся и полетел за борт. Тяжелое железо мигом утянуло Эйнара на глубину – только белое запрокинутое лицо Пешехода мелькнуло под водой – и разошлась волна.
Впрочем, не все воины ярла заметили гибель предводителя – они продолжали сражаться, просто защищая свои жизни.
Костя метнулся на помощь Валерке, на которого наседал сопевший и сипевший разбитым носом викинг. Бородин не продержался бы и пяти секунд, но рядом с ним работал мечом Хадд, отвлекая на себя часть внимания норманна. А тот, несмотря на солидную комплекцию, бился как кот, совершая множество молниеносных движений, среди которых не было ни одного лишнего.
«Третьим будешь?» – мелькнула у Плюща сакраментальная фразочка. «Буду!»
Он с разбегу нанес сопевшему укол в область печени, но кольчуга выдержала, зато викинг рассердился и отмахнул мечом, стремясь поразить «третьего лишнего». Всего лишь на мгновение приоткрывшись, викинг дал возможность Роскви подсечь себе ногу, да хорошо так, задевая кость. Брызнула кровь, и викинг заорал благим матом, завертелся чертовой мельницей, напоминая Косте медведя, которого достают лайки.
И все же втроем «лайки» доконали «косолапого» – удары Роскви, Хадда и Эваранди напоминали укусы, каждый из которых был не смертелен, хоть и болезнен, но стая почти всегда одолеет одиночку. Истекая кровью, викинг сильно сдал, движения его замедлились, сознание угасало, и вот Костя нанес решающий укол в горло.
Харкая кровью, сопевший мягко повалился на колени, страшно улыбнулся, пуская черные струйки, и рухнул, раскидывая руки.
– Хорош был, бычара, – сказал Бородин, отпыхиваясь.
– Хорош, – согласился Эваранди.
Йодур, проходя мимо, одобрительно хлопнул Костю по плечу и словно разбудил его. Плющ с изумлением огляделся, замечая, что воины «закругляются», прекращая боевые действия, – все, извели вражью силу. Хвитсерк, хромая, ходил по палубе «Морского ястреба» и добивал раненых. Ему помогали Эйрик и Ульф.
Йодур приблизился к Кривому и сказал, хмурясь:
– Мы потеряли Орма, Хальвдана и Акуна.
Хродгейр замедленно кивнул.
– Убитых врагов – в море, – распорядился он, – пускай составят компанию своему ярлу. Груз и трофеи перетащить на кнорры. Погибших уложить на палубу скейда, пусть он станет им погребальной ладьей.
Так и поступили.
Опустошенный и спокойный, Костя смотрел за корму, где пылал «Морской ястреб». Вот и еще одна страница жизни перелистнута, еще несколько товарищей покинули Срединный мир.
В Вальхалле их ждут погибшие герои, они станут биться и охотиться, а затем пировать. Таково суровое счастье тех, кого уносят на своих крыльях валькирии.
В стороне, за дрожащим муаром жаркого воздуха, показался двухмачтовый корабль с косыми парусами.
– Дромунд[62], что ли? – солидно заметил Роскви.
– Нет, – пригляделся Йодур, – это хеландия, грузовая посудина. Ну, что? Доволен?
Костя слегка вздрогнул – неужто Беловолосый знает о его задании? Фу ты, глупость какая…
– Доволен, – искренне признался Плющ.
Йодур расхохотался и зычно скомандовал:
– Поднять паруса!
Глава 38. Константин Плющ. Миклагард
Ромейская империя, Константинополь. 15 июля 871 года
Море приобрело цвет размытого сапфира, теплынь заставила варягов и викингов разоблачиться до штанов. Все были босиком и воняли изрядно, хотя и купались постоянно.
– Что это за вода? – фыркал Свенельд, влезая на борт. – Теплая, будто кто ее в котелке подогрел. Не освежиться, ничего…
Черные дельфины весело прыгали прямо по курсу, а иные плыли рядом, словно сопровождая кнорры.
Пришло время, и впереди зазеленел берег, пошел волнистой линией. А вот и Босфор нарисовался…
Костя счастливо вздохнул.
Все тревоги, все страхи и заботы отлетели, забылись, перестали быть. Впереди их ждали лишь радость и удовольствие.
Золота в трюмах хватит на всех, тем более что экипаж сократился. Конечно, жаль погибших ребят, но у северян память короткая.
Да, дескать, был такой Орм Мясоед, так что ж? Он нынче пирует в чертогах Вальхаллы и с улыбкой глядит вниз, на нас. Что ему злато-серебро, когда Мясоед сидит за одним столом с героями и богами?
Черный дромон с громадным расшитым стягом, изображавшим Богородицу, важно прошел встречным курсом. Блекло-пурпурные паруса были свернуты на косых рю[63], два ряда весел размеренно опускались, загребая воду и толкая корабль вперед.
– Костян! – придушенно воскликнул Бородин. – Это же Византия! Настоящая!
Плющ только улыбнулся. Он был совершенно спокоен, придя в полное равновесие с собой и миром. И благожелательно, с легким любопытством познавшего истину, наблюдал, как перед ним развертываются картины одна другой краше.
Берега Босфора поросли буйной глянцевой зеленью, из разлива которой иногда выглядывали могучие крепости, стерегущие подходы к «отцу городов» и «оку вселенной» – Константинополю.
Сила парусов, влекущая кнорры, сопряглась с мощью течения, увлекавшего суда в глубину пролива.
И вот он открылся, вожделенный Миклагард!
За серой лентой могучих башен и стен пучились семь холмов, утопавшие в зелени садов и кипарисовых рощ. Дома, дворцы и храмы великого города белели мрамором, блестели золотой и краснели обычной черепицей.
А над всею столицей империи доминировала рукотворная гора – храм Святой Софии.
– Красота-то какая! – выразился Валерий. – Лепота!