Викинги — страница 4 из 6

В пограничной стране

Глава 1. О том, как Орм построил свой дом и церковь, и о том, как назвали его рыжеволосых дочерей

Прошло три года с тех пор, как Орм, в спешке продав дом своего отца в Мунде, чтобы избежать гнева короля Свена, отправился в приграничную страну вместе со всеми своими домочадцами и хозяйством, с женой, матерью, слугами, с маленьким священником, с лошадьми и скотом и с таким грузом серебра и драгоценностей, какой только смогли утащить животные. Поместье, унаследованное Азой от ее отца в пограничной стране, называлось Гренинг, но уже в течение многих лет оно представляло собой заброшенную дикую землю, на которой виднелись просевшие крыши и перезрелые поля, единственным обитателем которых был древний и немощный управляющий со своей женой и небольшим выводком гусей. Орм нашел мало причин для восторга, когда увидел это место, и подумал, что это — не слишком хорошее хозяйство для такого человека, как он, и для женщины, которая была дочерью короля Харальда. Аза бегала взад и вперед, рыдая и взывая к Богу в своем горе и яростно ругая пожилую чету, поскольку она не была здесь с тех пор, когда еще была девочкой, и отец ее жил здесь в богатстве и процветании до того, как он и двое его сыновей погибли во время междоусобиц.

Но Йива была довольна, поскольку здесь, сказала она, они были в безопасности от короля Свена и его преследований.

— Это место мне вполне подходит, — сказала она Орму, — если ты покажешь себя таким же умелым в деле строительства домов, как в бою и в управлении кораблем.

В их первую зиму там им пришлось туго, потому что было мало еды для людей и корма для скота, а соседи были настроены враждебно. Орм послал своих людей, чтобы купить сена и хмеля, к местному тану, Гудмунду из Уваберга, которого называли Гудмунд Громовержец, и который был известен своим богатством и драчливостью. Но люди возвратились к Орму с пустыми руками, получив от ворот поворот, так как новичок на границе, к тому же последователь Христа, не показался Гудмунду достойным внимания. Тогда Орм оседлал своего коня и отправился в путь вместе с Одноглазым Раппом и еще тремя людьми. Они прибыли в Уваберг незадолго до рассвета. Ему удалось без особых трудностей войти в дом Гудмунда, вытащить его из постели, вынести его через парадную дверь и держать за одну ногу над колодцем головой вниз, в то время как Рапп и другие прислонились спинами к двери, чтобы жившие в доме не могли помешать беседе. После того как Орм и Гудмунд некоторое время обсуждали вопрос над колодцем, между ними была заключена сделка, в соответствии с которой Орм получал все необходимое ему сено и хмель по разумной цене. После этого Орм поставил его на ноги, довольный тем, что удалось решить проблему, не прибегая к насилию.

Гнев Громовержца, хотя и сильный, был равен тому уважению, которое он теперь испытывал по отношению к Орму, и был намного меньше того удивления, которое он испытал, увидев, что все еще жив.

— Ты должен знать, — сказал он, — я — человек опасный, хотя ты несколько крупнее и поэтому можешь подождать немного, прежде чем испытаешь на себе мой гнев. Немногие осмелились бы оставить меня в живых, поступив со мной так, как ты. Я не знаю, осмелился бы я сам сделать это, если бы был на твоем месте. Но, может быть, у тебя мудрости меньше, чем силы.

— Я мудрее тебя, — сказал Орм, — поскольку я — последователь Христа и, следовательно, обладаю и его мудростью в дополнение к собственной. Он желает, чтобы человек был добр по отношению к ближнему, даже если этот ближний наносит ему ущерб. Поэтому, если ты человек разумный, то станешь на колени и поблагодаришь его, потому что твой колодец довольно глубокий. Но если ты хочешь, чтобы мы с тобой были врагами, ты увидишь, что я могу быть мудрым не только в одном отношении, потому что я сталкивался с большим количеством противников, опаснее, чем ты, и пока еще ни один не оказался лучше меня.

Гудмунд сказал, что теперь ему придется перенести много насмешек за то унижение, которое он вынужден был испытать, и что в связи с этим пострадает его доброе имя. Кроме того, его нога была болезненно растянута, поддерживая его вес над колодцем. Пока он говорил, ему сообщили, что один из его людей, который бросился на Орма с мечом, когда тот вытаскивал Гудмунда из дома, сейчас осматривается женщиной на предмет перелома плеча, которое ему сломал Рапп, ударив тупым концом топора. Тогда Гудмунд спросил, каково отношение Орма и Христа к такой новости, и не считают ли они, что такая смесь из увечий и оскорблений заслуживает некоторой компенсации.

Орм некоторое время обдумывал эту проблему. После этого ответил, что человек, которому сломали плечо, виноват только сам в своем увечье, и он не даст ему ничего.

— Тому дурачку еще повезло, — сказал он, — что Рапп такой же верный последователь Христа, как я. В противном случае этому человеку уже не требовалось бы никакого лечения. Он может считать себя счастливчиком, что отделался так легко. Но что касается увечий и оскорблений, о которых ты говоришь, я думаю, что в твоих словах есть доля правды, и я дам тебе компенсацию. Если ты последуешь за мной, я представлю тебя святому доктору, который живет у меня дома в Гренинге. Он — самый лучший врач в мире и быстро вылечит боль в твоей ноге. Он настолько свят что после того, как он ее вылечит, нога станет еще лучше, чем была, и даже лучше, чем вторая. Твоей репутации и уважению к твоему имени очень поможет известие о том, что тебя лечил человек, который в течение долгого времени был личным врачом короля Харальда и лечил его от многих болезней, которыми тот страдал, и все их вылечил.

Они некоторое время поспорили об этом, но в конце концов Гудмунд согласился поехать с Ормом в Тренинг. Там брат Виллибальд приложил к ноге обезболивающие снадобья и наложил повязку, а Гудмунд с интересом расспрашивал его о короле Харальде. Но когда священник попытался рассказать ему о Христе и о преимуществах крещения, он очень рассердился и приказал священнику не говорить об этом. Потому что, ревел он, если станет известно, что он оказался жертвой такой ерунды, это нанесет больший урон его репутации, чем сообщение о висении над колодцем, и над ним будут смеяться всю жизнь. Плохо, закончил он громовым голосом, что люди могут быть настолько низкого мнения о его умственных способностях, что полагают, что его можно обмануть такой глупой болтовней.

Когда Гудмунд уезжал от Орма, получив деньги за сено и хмель, он сказал:

— Не моя воля, чтобы между нашими домами была кровная вражда, но если мне представится возможность отплатить тебе за оскорбление, нанесенное мне, можешь быть уверен, что я ее не упущу. — И добавил: — Может пройти довольно долгое время, пока такая возможность представится, но у меня долгая память.

Орм посмотрел на него и улыбнулся:

— Я знаю, что ты — опасный человек, — сказал он, — потому что ты сам мне об этом сказал. Тем не менее, не думаю, что эта твоя клятва лишит меня сна. Но знай, что если попытаешься мне навредить, я тебя окрещу, придется ли мне при этом держать тебя за ноги или за уши.

Отец Виллибальд был раздосадован своей неудачей обратить Гудмунда и сказал, что убежден в том, его работа здесь, на Севере, обречена на провал. Йива, однако, утешала его, уверяя, что дела пойдут лучше, когда Орм построит свою церковь. Орм сказал, что в свое время исполнит обещание сделать это, но сначала он должен, построить себе дом, и это он начнет делать немедленно. Он сразу же занялся этим всерьез, послав людей в лес валить деревья, обрубать им сучья и тащить назад, а сам он ошкуривал их по всей длине топором. Он очень тщательно подбирал бревна, используя только толстые стволы, не имеющие изъяна, потому что хотел, как он сказал, чтобы его дом был долговечным, а не просто деревянной хижиной. В состав Азиного поместья входили земли в излучине реки, вода окружала их с трех сторон. Почва была твердая, не подвергавшаяся затоплению. Здесь хватало места для всего, что он хотел построить, и он так наслаждался работой, что чем дальше она продвигалась, тем величественней были его планы. Он построил свой дом со стенным камином и трубой на крыше для выхода дыма, какой он видел во дворце короля Харальда. А саму крышу он сделал из очищенных от коры молодых ясеневых деревьев, обложенных, слоем березовой коры. После этого он построил пивоварню, хлев для скота и амбар, все они были лучше и красивее, чем когда-либо видели в этих местах. И нако

нец, когда все это было закончено, он объявил, что его самые главные здания построены, и что скоро он сможет начать думать о строительстве церкви.

Весной пришло время Йиве рожать. Аза и отец Виллибальд внимательно ухаживали за ней, у них было много хлопот, и они стремились предусмотреть все. Роды были трудными. Йива ужасно кричала, что лучше было уйти в монастырь и стать монахиней, чем переносить такую боль, но отец Виллибальд положил распятие ей на живот и бормотал над ней молитвы, и в конце концов все прошло нормально, и она родила близнецов. Это были девочки, что поначалу разочаровало Азу и Йиву, но когда их принесли Орму и положили ему на колени, он не стал жаловаться. Все были согласны, что они кричали и двигались столь же энергично, как и мальчики, и когда Йива примирилась с тем, что они — девочки и никогда не станут мальчиками, к ней вернулась ее обычная веселость, и она пообещала Орму, что в следующий раз она родит ему сына. Вскоре стало очевидно, что обе девочки будут рыжими, что, как боялся Орм, будет плохо для них, потому что, сказал он, если они унаследовали цвет его волос, они могут и лицом походить на него, а ему не хотелось, чтобы его дочерей постигла такая участь. Но Аза и Йива отговорили его пророчествовать, ведь нет никаких причин, сказали они, предполагать, что они будут похожи на него, а родиться с рыжими волосами вовсе не плохо для девочки.

Когда встал вопрос о том, как назвать девочек, Орм сказал, что одну из них надо назвать Оддни, в честь его бабушки по материнской линии, что очень обрадовало Азу.

— Но вторую девочку надо назвать в честь кого-либо из твоей семьи, — сказала она Йиве, — и ты должна сама выбрать имя.

— Трудно быть уверенным, какое имя принесет ей наибольшую удачу, — сказала Йива. — Моя мать была пленницей, захваченной на войне, и умерла, когда мне было семь лет. Ее звали Людмила, она была дочерью вождя оботритов, ее силой похитили с собственной свадьбы. Потому что все воины, бывавшие в этой стране, согласны с тем, что наилучшим временем для нападения на оботритов и на другие вендские народы является время, когда они справляют какую-нибудь большую свадьбу, потому что тогда они напиваются и утрачивают свое обычное мастерство в бою, а их часовые спят, благодаря большой крепости меда, который они готовят для таких случаев, так что в это время можно захватить большую добычу без особых усилий, как сокровища, так и молодых женщин. Я никогда не видела такой, красивой женщины, как она, и отец всегда говорил, что ей очень везло, хотя она и умерла рано, потому что в течение трех лет она оставалась его любимой женой, и для женщины из племени оботритов очень немало, говорил он обычно, чтобы ей позволили разделить ложе в королевском дворце и родить королю дочь. Хотя она, возможно, думала и иначе по этому поводу, потому что вскоре после ее смерти я слышала, как девушки-рабыни шептались, что вскоре по прибытии в Данию она пыталась повеситься, что, как они думали, было вызвано тем, что ее жених был убит у нее на глазах, когда они похитили ее и увезли на корабле. Она очень любила меня, но я не знаю, стоит ли называть ребенка ее именем.

Аза сказала, что не надо об этом думать, потому что не может быть большей неудачи, чем быть похищенной чужеземными солдатами, а если они дадут девочке имя ее бабушки, то и ее может постигнуть такая же участь.

Но Орм сказал, что проблема не может быть решена так просто.

— Ведь я сам тоже был похищен солдатами, — сказал он, — но не считаю, что это было для меня неудачей, поскольку, если бы этого не произошло, я не стал бы тем, кто я есть и никогда бы не получил свой меч, золотую цепь и Йиву. А если бы Людмилу не похитили, король Харальд не зачал бы дочь, которая теперь делит со мной ложе.

Им было трудно принять решение по этому вопросу, хотя Йиве очень хотелось, чтобы красивое имя ее матери было увековечено, но она не желала, чтобы ее дочь была похищена смаландцами или другими, столь же дикими людьми. Но когда отец Виллибальд услыхал, о чем они спорят, он сказал, что Людмила — это прекрасное и счастливое имя, которое принадлежало одной набожной принцессе в Моравии во времена императора Отто. Итак, они решили назвать ребенка Людмилой, и все домашние предсказывали чудесное будущее ребенку с таким любопытным именем, ведь никто из них раньше этого имени не слышал.

Как только оба младенца достаточно окрепли, отец Виллибальд окрестил их под аккомпанемент их крика. Они росли быстро, были здоровыми и вскоре уже ползали около двери вместе с большими ирландскими собаками, которых Орм привез с собой из Скании, или дрались друг с другом за куклы и игрушки, которые Рапп и отец Виллибальд вырезали для них из дерева. Аза любила их обеих и проявляла по отношению к ним намного больше терпения, чем по отношению к кому-либо другому в доме, но Орму и Йиве иногда было трудно понять, которая из двоих более упряма и беспокойна. Людмиле постоянно напоминали, что она названа в честь святой, но это не имело никакого видимого эффекта. Однако друг с другом близнецы вели себя дружно, хотя иногда и могли вцепиться друг дружке в волосы. А когда одной из них доставалось по мягкому месту, другая тоже стояла рядом и плакала не менее громко, чем та, которую наказывали.

На следующий год в начале лета Орм закончил строительство церкви. Он расположил ее на берегу реки у излучины так, чтобы она загораживала со стороны реки все остальные здания. Он сделал ее такой просторной, что в ней помещалось шестьдесят человек, хотя никто не мог сказать, откуда возьмется столько народа. После этого он построил крепкую ограду через основание своего полуострова, с земляным валом и надежными воротами в центре, потому что, чем больше он строил, тем больше беспокоился за безопасность своего дома и хотел быть готовым к тому, чтобы отразить нападение грабителей и злодеев, которых мог подослать король Свен.

Когда все эти работы были закончены, Йива, к своей великой радости и к радости всего дома, родила сына. Аза сказала, что это — Божья награда им за то, что построили церковь, и Орм, согласился, что это вполне могло быть причиной такой замечательной удачи.

Новый ребенок не имел никаких телесных дефектов, но с самого своего рождения имел крепкие легкие. Все были согласны, что он, вне всякого сомнения, должен будет стать вождем, поскольку в нем текла кровь и короля Харальда, и Ивара Широкоплечего. Когда его в первый раз принесли к отцу, Орм снял Синий Язык с крючка на стене, вытащил его из ножен и посыпал на лезвие муки и немного соли. После этого Аза осторожно наклонила голову ребенка к мечу, пока его язык и губы не смогли коснуться подношения. Отец Виллибальд следил за этой процедурой нахмуренный. Он перекрестил ребенка и сказал, что такой нехристианский обычай, который включает в себя прикосновение ребенка к оружию смерти, является злым и не должен поощряться. Но с ним никто не согласился, и даже Йива, хотя и была ослаблена, весело кричала со своей кровати, что в его доводах нет смысла.

— Детей благородных кровей принято так инициировать, — сказала она, — потому что это дает им мужество вождя и презрение к опасности, удачу в бою и, кроме того, умение выбирать слова. Не могу поверить, что Христос, судя по тому, что ты нам о нем рассказывал, стал бы возражать против того, чтобы какой-либо ребенок получал такие дары.

— Этот обряд прославлен временем, — сказал Орм, — а древние имели много мудрости, хотя и не знали о Христе. Мне самому давали лизнуть лезвие меча в качестве моей первой трапезы, и я не желаю, чтобы мой сын, внук короля Харальда, начинал жизнь хуже, чем я.

Так и порешили, хотя отец Виллибальд печально покачал головой и что-то пробормотал себе под нос о том, как Дьявол все еще правит на этих северных землях.

Глава 2. О том, как готовили крещение внука короля Харальда

Орм находился сейчас в лучшем настроении, чем когда-либо ранее, потому что любое дело, к которому он прикладывал руки, удавалось. Его поля приносили богатый урожай, скот нагуливал вес, амбары и склады были полны, у него родился сын (и он надеялся, что не последний), а Йива и дети отличались отменным здоровьем. Он тщательно следил за тем, чтобы его люди не бездельничали с самого восхода солнца. Аза присматривала за женщинами, которые трудились на кухне или вязали. Рапп зарекомендовал себя умелым плотником и кузнецом, он также удачно ставил силки на птиц и капканы на животных, а отец Виллибальд каждый вечер испрашивал Божьего благословения для них всех. Единственное, о чем сожалел Орм, так это о том, что его дом был расположен далеко от моря, потому что, как он говорил, иногда у него возникало чувство пустоты от того, что вокруг можно было слышать только шелест листьев в лесу и нельзя — рокот волн, нельзя было и ощутить соленый вкус моря на губах,

Но иногда ему снились дурные сны, и тогда он становился настолько беспокойным во сне, что Йиве приходилось будить его и спрашивать, не мучают ли его кошмары, или что-то беспокоит, его. Когда он просыпался и подкреплял свои силы крепким пивом, она иногда слышала, что во сне он вернулся на галеры и греб изо всех сил, а кнут бил по его плечам, и стоны его товарищей звучали в его ушах, а их исполосованные спины болезненно сгибались у него перед глазами. А наутро после такого сна он любил сидеть возле Раппа, которому никогда не снились сны, в плотницкой, и вспоминать вместе с ним те далекие дни.

Но хуже этих снов были два сна о короле Свене, которые также снились ему. Потому что маврская галера была всего лишь памятью о прошлом, но когда ему снился король Свен и его ярость, он не мог не думать, что такие сны могут быть предзнаменованием беды. Поэтому, когда ему снился один из таких снов, его охватывало большое беспокойство, и он в деталях описывал Азе и отцу Виллибальду все, что он видел во сне, для того, чтобы они помогли ему понять его значение. Однажды он увидел короля Свена, стоящим со злой улыбкой на военном корабле, который подплывал все ближе и ближе к нему, а он, вместе с немногочисленными гребцами, старается удрать от него. Второй раз он лежал в темноте бессильный даже пошевелить пальцем, слушая, как Йива отчаянно кричит и зовет на помощь, а воины уносят ее. Затем неожиданно он увидел короля Свена, который подходил к нему в свете огней, неся в руке Синий Язык, и здесь он проснулся.

Аза и отец Виллибальд согласились, что такие сны могут иметь значение, а Аза заплакала, когда Орм, рассказал ей о своем втором сне. Но когда она подумала об этом побольше, то успокоилась.

— Возможно, ты унаследовал от меня дар сбывающихся сновидений, — сказала она, — хотя это такой дар, который я никому бы не пожелала, поскольку мне никогда не было никакой выгоды от него, а приносил он мне только беспокойство и тревогу, которых у меня не было бы, не будь этого дара. Одно только утешает меня, что сама я не видела никакого сна, который можно было бы толковать, как предзнаменование беды. Ведь любая беда, которая постигнет тебя, коснется и меня в не меньшей степени, так что, если бы тебе и твоему дому что-то угрожало, я тоже получила бы знак во сне.

— Со своей стороны, — сказал отец Виллибальд, — я считаю, что королю Свену сейчас есть чем заняться кроме этого, и ему некогда выискивать тебя в этих диких лесах. Кроме того, не забывай, что он настроен против меня, а не против тебя, поскольку я бросил камень, который свалил его, как Давид, слуга Божий, свалил язычника Голиафа, а у меня не было плохих снов. Нельзя, однако, отрицать, что пути зла длинны и запутанны, и всегда лучше быть готовым к худшему.

С этим последним замечанием Орм согласился и занялся проверкой и укреплением ограды на земляном валу, укрепил также и ворота, чтобы спать по ночам спокойнее. Вскоре воспоминания об этих плохих снах прошли, и он больше стал думать о великом празднике крещения, который он намеревался провести в честь своего сына.

Он не задумывался над тем, как назвать ребенка, поскольку давно решил, что имя мальчика будет Харальд.

— Всегда существует опасность того, что давая ему королевское имя, я могу подвергнуть его тяжелой судьбе, — сказал он. — Но немногим так везло, как королю Харальду, и мало у кого было столь же известное имя, а из всех вождей, с которыми я встречался, только Аль-Мансур был столь же мудрым, как он. Поэтому, я думаю, что лишу моего сына больших возможностей, если не дам ему имени, которое так успешно носил его дед.

— Только одно в этом имени беспокоит меня, — сказала Йива. — Оно может сделать его слишком жадным до женщин, каким был мой отец. Ему никогда их не хватало. Может быть, это и хорошо для короля, но не думаю, что это желательно для других мужчин.

— Он будет сильным и хорошо сложенным, — сказала Аза. — Это я уже сейчас могу сказать. А если будет еще и остроумным, ему не понадобится королевское имя, чтобы женщины падали к его ногам. Таким был мой сын Аре, хотя его талант и принес ему беду. Женщины не могли противостоять ему, когда он им подмигивал и брал их за косы. Я сама слышала, как они признавались в этом. У него были веселые глаза и юмор, который никогда не омрачался, он был моим самым лучшим сыном, после Орма. И я молю Бога, чтобы ты, Йива, никогда не познала такого горя, которое постигло меня, когда он попал в беду из-за своего таланта любви, уехал в Миклагард и больше не вернулся.

— Мне тоже этого хочется, — сказала Йива, — хотя когда я думаю об этом, мне бы все же хотелось, чтобы мой сын умел обращаться с женщинами, а не стоял бы з их присутствии, проглотив язык и не осмеливаясь подойти.

— Этого можешь не бояться, — сказал Орм, — у него в роду было мало застенчивых.

Теперь они стали делать приготовления к празднику крещения своего сына, на который должно было быть приглашено много гостей, потому что слух о празднике прошел на многие мили вокруг. Орм пожелал, чтобы ни в чем не было недостатка, ни в хлебе, ни в пиве, ни в мясе, потому что он хотел, чтобы эти лесные люди увидели, что бывает, когда вождь открывает двери своего дома на целые три дня. Есть и пить должны были в церкви, потому что там было больше места, чем в любом другом здании. Потом, на третий день, когда все гости будут веселыми и довольными, отец Виллибальд прочтет им проповедь, после которой, Орм не сомневался, многие из них пожелают креститься.

Поначалу отец Виллибальд категорически возражал против того, чтобы пир проходил в церкви, из-за шума и святотатства, которые непременно будут сопровождать выпивку, особенно учитывая, что он недавно закончил делать свой алтарь и вырезал очень красивый крест, который стоял на нем. В конце концов, однако, те соображения, что многие души могут быть таким образом привлечены к истинной вере, пересилили его сомнения, и он согласился. Две вещи беспокоили Йиву: во-первых, она беспокоилась, чтобы пиво было не слишком крепким, потому что гости, во всяком случае многие из них, были людьми дикими, а за столами будут сидеть также и женщины; и во-вторых, она не могла решить, надевать ли ей свою золотую цепь или будет мудрее не показывать ее никому.

— В последний раз, когда она появилась на празднике, — сказала она, — скрестились мечи, а жадность к золоту в этих местах еще сильнее, чем в Йелинге.

— Я тебе советую надеть, — сказал Орм, — потому что мне хочется, чтобы мужчины видели, что ты превосходишь других женщин. А тебе будет от нее мало радости, если ты будешь все время держать ее в сундуке.

Теперь уже весь дом готовился к празднику. Варилось пиво, пекся хлеб, каждый день Орм осматривал скот, предназначенный на убой, и давал ему еще нагулять жира.

Однажды из леса, с южной стороны, показался человек с двумя вьючными лошадьми и поехал по направлению к дому, где его тепло поприветствовали и пригласили войти. Имя его было Оле, это был старый человек и в течение многих лет странствовал от дома к дому по лесной стране, торгуя шкурами и солью, поэтому его звали Соленый Оле и хорошо знали повсюду. Никто никогда не обижал его, хотя он всегда путешествовал в одиночку, так как он был слабоумным и считался не таким, как все. Но он знал все, что касалось шкур и его трудно было обмануть. Его всегда с удовольствием ждали в тех домах, которые были достаточно богаты для того, чтобы позволить себе такую экстравагантную роскошь, как соль. Здоровенные овчарки залаяли при его приближении, но он и его старые лошади не обратили никакого внимания на них. Однако, он остался у порога, отказавшись перейти через него, пока его не заверили, что священника в доме нет, так как он именно его и боялся.

— Наш священник — не волк и не медведь, — сказала Аза с укором, ставя перед ним тарелку с едой, — но в любом случае, сегодня он отсутствует, они с Раппом ловят рыбу, так что ты с ним не встретишься. Такой мудрый человек, как ты, не должен бояться священника Божьего. Но тем не менее, добро пожаловать, старый человек, посиди и поешь. Твоя соль особенно кстати сейчас, поскольку наш запас уже почти кончился, а нам ее понадобится много для праздника, если Орм хочет сделать все, как положено. Он желает, чтобы у каждого гостя была солонка, в которую он может макать свою пищу, чтобы гости могли солить не только мясо и колбасу, но и кашу, хотя большинство скажет, что это уж слишком и что даже на больших праздниках вполне достаточно масла и меда для добавки в кашу.

Старик сидел, потягивая кислое молоко, кроша в него хлеб, и качал головой при словах Азы.

— С солью ничего не сравнится, — сказал он. — Человек должен есть соли как можно больше. Она дает здоровье, силу и долгую жизнь. Она изгоняет из тела злые силы и освежает кровь. Все любят соль. Смотри!

Близнецы стояли рука об руку и смотрели на старика, когда он ел и говорил. Он взял два куска соли и протянул их детям, причмокивая при этом языком.

Они нерешительно подошли к нему, но потом взяли соль и, сразу же стали сосать ее.

— Ты видишь! — воскликнул старик, очень довольный. — Никто не может отказаться от соли.

Но когда он поел, выпил кружку пива и его спросили, какие новости ему известны, а Йива была уже готова торговаться за его товары, оказалось, что у него в мешках практически не осталось соли: совсем не было белой, которая называлась императорской солью и которую Орм хотел для праздника, и совсем немного коричневой.

Аза погрозила ему кулаком:

— Надо было сказать нам об этом с самого начала, — сказала она, — и я бы не принимала тебя так. А то получилось так, как я всегда говорю: стариков, троллей и старых волов бесполезно кормить.

Оле, однако, был сыт и доволен и сказал, что любое разочарование заканчивается утешением.

— Потому что другие торговцы направляются сюда, — сказал он, — я обогнал их вчера, когда они отдыхали в Гоклидене. Одиннадцать человек, четырнадцать лошадей и мальчик. У них в мешках гвозди, одежда и соль. Они пришли сюда через Длинные Бревна, сказали они мне, и направляются в Смаланд. Я их не знаю, хотя иногда мне кажется, что я знаю всех. Но я старею, а новые люди рождаются. Но в одном я уверен, в том, что они посетят вас, потому что их предводитель спрашивал про тебя, Орм.

Орм дремал в своей комнате, но сейчас вышел и присоединился к остальным, слушая старика.

— Про меня? — переспросил Орм. — А кто он?

— Зовут его Остен из Оре, он пришел из страны Финнвединг, но раньше в этих местах никогда не был. Он сказал, что много лет провел на море, но сейчас вложил все свои деньги в товары, которые везет, чтобы вернуться домой еще богаче.

— А почему он спросил обо мне? — спросил Орм.

— Он слышал, как про тебя говорили, что ты — богатый и известный человек, такой, каких любят посещать торговцы. У него в мешках есть и серебряные украшения, а также золотые стрелы и сухожилия для лука.

— Он еще о чем-нибудь спрашивал? — спросил Орм.

— Он хотел знать, есть ли еще в этих местах богатые люди, которые купили бы его товары, не торгуясь и не жалуясь на цены. Но в основном он спрашивал о тебе, поскольку слышал, что ты — самый богатый.

Орм некоторое время посидел молча, задумавшись.

— Одиннадцать человек? — спросил он.

— И мальчик, — отвечал старик, — маленький мальчик. Такие хорошие товары, как у него, надо охранять, Мальчик помогает с лошадьми.

— Несомненно, — сказал Орм, — тем не менее, хорошо знать заранее, когда незнакомцы идут в таком количестве.

— Я в нем не заметил зла, — оказал Оле, — но вот что я скажу тебе: он — смелый человек, потому что я сказал ему, что у тебя в доме священник, а он не испугался.

При этом все рассмеялись.

— А почему ты боишься священника? — спросил Орм.

Но на этот вопрос старик не ответил. Он только покачал головой и хитро посмотрел на них и прошептал, что он не настолько глуп, чтобы не знать, что эти люди хуже троллей. Потом он встал и ушел.

— Через семь недель будет праздник, — сказал Орм ему, когда он уезжал, — если тогда будешь в этих краях, приходи, потому что может оказаться, что сегодня ты сослужил мне добрую службу.

Глава 3. О незнакомцах, пришедших с солью, и о том, как король Свен потерял голову

На следующий день незнакомцы, о которых предупреждал Орма Соленый Оле, прибыли в Гренинг. Начинался дождь, и люди вместе с лошадьми остановились неподалеку от ворот, а один из них подошел и спросил Орма, добавив, что они рады были бы укрыться от дождя и получить кров на ночь. Собаки предупредили о приближении чужаков, и Орм уже стоял вместе с Раппом около ворот, с ними был маленький священник и еще пять человек, все хорошо вооруженные, кроме отца Виллибальда.

Незнакомец, обратившийся к ним, был высоким, худым человеком, укутанным в широкий плащ. Он смахнул с глаз капли дождя и сказал:

— Такой дождь, как этот, мешает торговцам, поскольку ни тюки, ни кожаные мешки не могут долго выдержать его, а у меня на лошадях соль и одежда, которые испортятся, если намокнут. Поэтому, хотя я с вами и не знаком, я прошу тебя, Орм, чтобы ты дал убежище моим товарам и предоставил крышу над головой для меня и моих людей. Я, обращающийся к тебе, — не простой бродяга, а Остен, сын Угге, из Орстада в Финнведене, потомок Длинного Грима, а брат моей матери был Стир Мудрый, которого все знают.

Пока он говорил, Орм внимательно рассматривал его.

— У тебя с собой много людей, — сказал он.

— Иногда мне кажется, что их слишком мало, — отвечал Остен, — потому что товары мои ценные, а здесь не самые безопасные места для странствующих торговцев. Но пока все шло хорошо для меня, и я верю, что так будет и дальше. Возможно, что в моих мешках найдется одна-другая вещь, которые ты или твоя жена захотите у меня купить.

— Ты крещеный? — спросил отец Виллибальд.

— Конечно, нет! — с возмущением ответил Остен. — И никто из моих спутников тоже. Мы все — честные люди.

— Тут твой язык подвел тебя, — строго сказал Орм. — Мы все крещеные, а человек, задавший тебе этот вопрос, — священник Христа.

— Нельзя ожидать от чужака, чтобы он знал это, — смиренно отвечал Остен, — хотя теперь я вспоминаю, что человек, встретившийся нам по дороге, говорил, что у тебя в доме живет священник. Но это выпало у меня из памяти, потому что большинство того, что он говорил, касалось тебя, Орм, твоей репутации гостеприимного хозяина и твоей славы воина.

Дождь пошел еще сильнее, а вдалеке прогремел гром. Остен посмотрел на свои товары, и на его лице появилось озабоченное выражение. Его люди стояли с лошадьми, повернувшись спиной к ветру и накинув плащи на головы, и из-за дождя от них шел пар.

Рапп улыбнулся:

— Вот хорошая возможность дешево купить соль. Но Орм сказал:

— Может быть, у тебя и хорошее происхождение, смаландец, и я не хочу плохо о тебе думать, но не слишком ли много просить у человека, чтобы он пустил в свой дом на ночь одиннадцать вооруженных людей. Мне не хочется показаться негостеприимным, но не думаю, что ты можешь обвинить меня за мои колебания. Но я даю тебе право выбора: или уходи и ищи себе пристанище на ночь в другом месте, или войди на мою землю и укройся со своими людьми в бане, предварительно сдав мне оружие здесь, у ворот.

— Трудное условие, — сказал Остен, — потому что, если я приму его, то отдам себя и свое богатство на твою милость, а никто по своей воле не пойдет на такой риск. Но я думаю, что ты — слишком большой вождь, чтобы замышлять коварство по отношению ко мне, а я в таком положении, что не могу не принять твоего условия. Поэтому я подчинюсь твоему требованию.

Сказав так, он отстегнул меч от пояса и передал его Орму. Потом он повернулся и приказал своим людям быстрее перенести товары в сухое место. Они быстро выполнили его команду, но на воротах каждому пришлось отдать свое оружие. Лошади остались пастись на траве у реки, в это время года не было опасности от волков.

Когда все это было сделано, Орм пригласил незнакомца поесть и выпить пива с ним. После трапезы он поторговался с Остеном по поводу соли и материи и нашел его человеком, с которым можно иметь дело, поскольку за свои товары он запрашивал не больше, чем можно было ожидать от разумного покупателя, что он заплатит. Они спрыснули сделку как друзья, потом Остен сказал, что он и его люди устали после долгого дневного перехода, поблагодарил его за доброе отношение и пошел спать.

На улице буря усиливалась, потом послышалось мычание скота в загоне близ дома. Рапп и старый скотник вышли посмотреть, не испугалась ли скотина и не убежала ли из хлева. Было уже совсем темно, только иногда вспыхивали отдельные огоньки. Рапп и скотник осторожно обошли хлев и увидели, что он не поврежден.

Потом тонкий голос спросил из темноты:

— Ты — Рыжий Орм?

— Нет, — сказал Рапп, — но я следующий после него по старшинству в этом доме. А зачем он тебе нужен?

Вспыхнула молния, и при ее свете они увидели, что говоривший — маленький мальчик, которого торговцы привезли с собой.

— Я хотел спросить его, сколько он мне заплатит за свою голову, — сказал мальчик.

Рапп быстро наклонился и схватил его за руку.

— Что вы за торговцы? — спросил он.

— Если я расскажу ему все, что знаю, может быть, он даст мне что-нибудь за мои знания, — охотно сказал мальчик. — Остен продал его голову королю Свену и пришел сюда забрать ее.

— Пойдем со мной, — сказал Рапп.

Вместе они поспешили домой. Орм лег спать в одежде, потому что буря и незнакомцы беспокоили его, а новости, принесенные Раппом, сразу же разбудили его. Он запретил им зажигать свет, а сам одел кольчугу.

— Но как они обманули меня? — спросил он, — ведь у меня их оружие.

— У них в тюках спрятаны мечи и топоры, — ответил мальчик. — Они говорят, что твоя голова стоит дорого. Но я не получу доли от награды, а они выгнали меня наружу смотреть за лошадьми, поэтому я не буду огорчаться, если они проиграют, я больше не с ними. Они в любую минуту могут быть здесь.

Все люди Орма были уже разбужены и вооружены. Вместе с самим Ормом и Раппом их было девять человек, но некоторые из них были старыми, и от них было бы мало пользы в случае схватки.

— Лучше немедленно пойти туда, — сказал Орм, — если повезет, мы сможем взять их во сне.

Рапп приоткрыл дверь на несколько дюймов и выглянул наружу.

— Удача с нами, — сказал он, — начинает светать. Если они попытаются бежать, то станут хорошими мишенями для наших копий.

Буря утихла, и сквозь тучи начала светить луна. Йива смотрела на мужчин, выскальзывающих за дверь.

— Мне хотелось бы, чтобы это дело поскорее закончилось, — сказала она.

— Не волнуйся, — ответил Орм, — и согрей пива к нашему возвращению. Одному-другому из нас оно может понадобиться, когда закончим работу.

Они тихо прошли по траве к бане. Недалеко от нее стоял сарай для дров, и они как раз достигли его, когда увидели, что дверь бани тихо открывается. Через отверстие они могли видеть серые лица и блеск оружия. Орм и несколько его людей сразу же бросили копья в этот промежуток, но ни одно не попало в цель. Тут шум боевых кличей наполнил воздух, и на пороге появилось множество людей — это выбегали торговцы. Орм наклонился и подхватил с земли огромную колоду для рубки дров, стоявшую у входа в сарай. Руками, дрожащими от напряжения, он подхватил ее повыше и бросил со всей силой в открытый дверной проем. Враги, стоявшие ближе к нему, смогли отскочить в сторону, но несколько стоявших сзади попали под удар и упали со стонами на землю.

— Это была хорошая мысль, — сказал Рапп.

Торговцы были смелыми людьми, хотя дело обернулось не так, как они задумали, и те из них, кто еще оставался на ногах, бросились сразу в атаку. Последовала яростная и суматошная схватка, потому что, когда на луну находили облака, было трудно отличить своих от врагов. На Орма напали двое, одного из которых он быстро завалил, но другой, низкий, плотный, с огромными руками человек наклонил голову и ударил Орма, повалив его на землю и в то же время ранив в бедро длинным ножом. Орм выпустил из рук меч и схватил его одной рукой за шею, сдавив ее изо всех сил, а другой рукой схватил руку, державшую нож. Они долго катались по земле под дождем, поскольку торговец был короткошеий, сильный, как медведь, и скользкий, как тролль. Но в конце концов они докатились до стены бани, и там Орм смог слегка изменить свой захват. Противник стал хрипеть, потом что-то хрустнуло в его шее, и он прекратил борьбу. Орм вновь поднялся на ноги и поднял свой меч, но его беспокоила рана в ноге и ему больно было сделать шаг, хотя он слышал, как двое его людей звали на помощь из темноты.

Затем, перекрывая звон оружия и вопли раненных и умирающих, послышался страшный лай, и отец Виллибальд с копьем в руке появился из-за угла дома с большими ирландскими собаками, которых он спустил с цепи. Собаки были в ярости, с пеной на мордах, они свирепо бросились на торговцев, которых при виде их охватил ужас, поскольку собаки величиной с четырехмесячного теленка — это было такое зрелище, к которому они не привыкли. Те из них, кому удалось освободиться от противника, повернулись и побежали к реке, вслед за ними мчались собаки и люди Орма. Двое из них были пойманы и убиты, но троим удалось уйти по воде. Орм ковылял за ними по мере возможности быстро, потому что боялся, что среди сбежавших может быть Остен, но когда он вернулся к дому, он увидел Раппа, сидящего на бревне, облокотившись на топор, и рассматривающего человека, который лежал распростершись перед ним.

— Вот и сам главный торговец, — сказал Рапп, увидев приближающегося Орма, — хотя жив он или нет, я не знаю. Он был неплохой боец, это я могу сказать, — добавил он.

Остен лежал на спине, бледный и окровавленный, его шлем был разбит ударом топора Раппа. Орм сел рядом с Раппом и посмотрел на поверженного врага, и это зрелище так его подбодрило, что он позабыл о своей ране. Йива и Аза выбежали из дома, на их лицах были написаны радость вперемежку с беспокойством. Они попытались уговорить Орма войти в дом немедленно, чтобы они могли перевязать его раны, но он остался на месте, уставясь на Остена и бормоча себе под нос. Наконец, он сказал:

Теперь я знаю, какой подарок

Пошлю своему брату Свену.

Торговец, он получит его голову,

Но цвет волос будет не рыжий.

Теперь к ним присоединился и отец Виллибальд. Он осмотрел рану Орма и приказал ему немедленно идти в дом, сказав, что если он не может идти, пусть Рапп и женщины отнесут его. Потом, он склонился над Остеном и потрогал то место, где топор Раппа оставил свою отметину.

— Он жив, — сказал он наконец, — но сколько он еще проживет, не могу сказать.

— Я пошлю его голову королю Свену, — сказал Орм.

Но отец Виллибальд строго ответил, что об этом нельзя и думать и что Остена и других торговцев, которые еще были живы, надо занести в дом.

— Сегодняшняя ночь обеспечила меня работой надолго, — сказал он радостно.

Отец Виллибальд всегда был решительным человеком, но особенно когда имелся больной или раненный, которого надо было лечить. Никто не осмеливался сказать, что надо делать не так, как он говорит. Поэтому все, кто мог помогать, вынуждены были носить раненных в дом и устраивать их там поудобнее.

Орма только тогда отвели в дом и стали перевязывать его раны, когда он лишился чувств из-за того, что потерял много крови. На следующий день, однако, он чувствовал себя лучше, чем мог ожидать. Он с удовлетворением раздумывал над тем, как все обернулось, и сказал, что мальчик торговцев останется в доме навсегда и относиться к нему будут, как к члену семьи. Он узнал, что потерял двух человек убитыми, еще двое были тяжело ранены, также, как и одна из собак. Но отец Виллибальд считал, что с Божьей помощью они все поправятся, включая и собаку. Орм был огорчен потерей двух человек, но утешал себя мыслью, что все могло обернуться и намного хуже. Из числа торговцев в живых остались Остен и еще двое, не считая тех, кто смог убежать по реке. В бане они обнаружили еще двоих, которые были сбиты колодой. Один из них был мертв, а у другого была сломана нога и размозжена ступня. Отец Виллибальд приказал, чтобы всех раненых перенесли в церковь, где он уложил их на солому. Там за ними тщательно ухаживали, и с каждым днем становилось все яснее, что маленький священник получал удовольствие от своего труда по уходу за ними. Потому что в последнее время его мало использовали в качестве врача, поэтому время стало сказываться на его руках.

Орм вскоре вновь встал на ноги, от раны почти не осталось следа, а однажды отец Виллибальд пришел к обеду более оживленный, чем обычно, и объявил, что даже Остен, рана которого была самой тяжелой, кажется, стал выздоравливать.

При этой новости Рапп в сомнении покачал головой.

— Если это так, — сказал он, — значит, я уже не такой меткий, как раньше.

Орм тоже считал, что для радости нет особых причин.

Глава 4. О том, как Орм проповедовал торговцу солью

Слух о схватке в Гренинге вскоре распространился по всей округе, и Гудмунд из Уваберга приехал на лошадях со свитой дальних соседей, которых Орм раньше не видел, чтобы узнать детали из первых рук. Они много пили пива и получили большое наслаждение, когда он рассказывал им о схватке. Это, клялись они, было здорово, поскольку еще больше прославится доброе имя пограничной страны и возрастет то уважение, с которым к ним относятся в окружающем мире. Они также очень расхваливали огромных собак, и просили, чтобы было разрешено случить их сучек с ними. А когда им показали всю соль и материю, вместе с остальной добычей, завоеванной Ормом, они пожалели, что такая удача не выпала на их долю. Они торговались, чтобы купить лошадей торговцев солью, и взаимовыгодное соглашение было вскоре заключено, поскольку у Орма к тому времени было гораздо больше лошадей, чем ему требовалось, и он чувствовал, что не может запрашивать слишком высокую цену, поскольку сам за них ничего не платил. После этого наиболее сильные из гостей испытали свою силу на колоде, и, хотя зрители вспоминали некоторых покойных уже людей, которых они знали в детстве и которые были способны на еще более удивительные подвиги, никто из них не смог кинуть ее так же далеко, как Орм. Это еще больше подняло настроение Орма, и он сказал, чтобы они не принимали поражение близко к сердцу.

— Я не уверен, что даже я сам смог бы бросить ее так далеко снова, — сказал он, — без той помощи, которую оказывает человеку сильная злость.

Всем было любопытно посмотреть на Остена, и все удивлялись, что Орм сохранил ему жизнь. Нож в горло — всегда самое лучшее лекарство для людей такого сорта, говорили они. Они всерьез ему советовали не искать себе и другим неприятностей, отпуская его на свободу. Если поступить так, говорили они, то это обязательно принесет неприятности, в этом он может быть уверен, потому что они знают смаландцев и их злопамятность. Многие из них хотели пойти в церковь посмотреть на этого человека и поговорить с ним. Было бы интересно, сказали они, узнать, считает ли он пограничную страну удачным местом для охоты за головами. Но отец Виллибальд запер дверь и оставался глух к их просьбам разрешить войти. Им можно будет войти, сказал он, когда-нибудь в другой раз, если будет на то воля Господня, но он не может позволить им дразнить раненого, который все еще еле поднимает голову.

Так что им пришлось отказаться от этого удовольствия. Но перед тем как уехать, они пришли к соглашению за кружкой пива, что теперь Орм должен считаться вождем даже среди гоингов, и что он — достойный наследник Свена Крысиного Носа, хотя и разрешил себя крестить. Они также поклялись, что поддержат его в любой войне, которая может быть результатом всей этой истории.

Орм дал каждому по мере соли в качестве прощального подарка и для поддержания добрососедских отношений. Затем они умчались из Гренинга бешеным галопом и в самом лучшем настроении, раскачиваясь в седлах и радостно вскрикивая.

Мальчик был весьма обеспокоен, когда узнал, что Остен, вероятно, поправится, и подумал, что это плохо для него, потому что, сказал он, если Остен выживет, то обязательно убьет его, чтобы отомстить, как только представится случай. Но Орм уверил его, что никакого вреда ему не будет причинено, чтобы он не волновался на этот счет, что бы ни думал по этому поводу Остен. Мальчика звали Ульф, и с самого начала его баловали Аза и Йива, которые не знали, как наградить его за ту великую службу, которую он им всем сослужил. Аза засела за шитье, чтобы самой сшить ему самую лучшую одежду. Она и отец Виллибальд были согласны, что этот мальчик — знак Божий, посланный, чтобы спасти их от козней Дьявола. Они спросили его, как он попал к торговцам. Мальчик ответил, что убежал от жестокого дяди, вместе с которым он жил на побережье, и от чьих рук много натерпелся с тех пор, как его мать и отец утонули во время рыбной ловли. А торговцы наняли его присматривать за лошадьми.

— Но они меня плохо кормили, — продолжал он, — так что я всегда был голоден, кроме тех случаев, когда удавалось украсть корм у лошадей. И мне приходилось не спать каждую ночь, чтобы смотреть за лошадьми, а если что-нибудь с ними случалось, меня избивали. Но самое плохое то, что мне никогда не разрешали ехать на лошади, как бы сильно я не уставал. Несмотря на все это, мне все-таки с ними было лучше, чем с дядей, но я их никогда не любил и рад, что от них освободился. Здесь у меня есть то, чего никогда раньше не было: достаточно еды и постель для сна, поэтому я с радостью останусь с вами насовсем, если вы не прогоните. Я даже не боюсь креститься, если вы считаете это необходимым.

Отец Виллибальд ответил, что это необходимо, без всяких сомнений, крайне необходимо, и его окрестят, как только он пройдет обучение христианскому вероучению. Йива велела ему присматривать за Оддни и Людмилой, которые уже могли ходить и легко убегали из дому и два раза всех напугали, когда их обнаружили внизу на реке. Мальчик исполнял эти обязанности хорошо, сопровождая их повсюду, куда бы они ни пошли. Это, сказал он, работа лучше, чем присматривать за лошадьми. Он умел свистеть лучше, чем кто бы то ни был, знал много мелодий и даже мог подражать разнообразным птицам. Обе девочки полюбили его с самого начала. Со временем он стал называться Радостный Ульф за свой веселый нрав.

Остен и его двое раненых товарищей к этому времени уже окрепли настолько, что их можно было переносить, поэтому их перенесли из церкви в баню, где они находились под охраной вооруженного часового. Отец Виллибальд пытался обучать их христианскому учению, но через некоторое время он пришел к Орму и сказал, что почва их сердец окаменела и не принимает семена благодати. Этого, однако, только и можно было ожидать, добавил он.

— Я — не тщеславный человек, — продолжал отец Виллибальд, — и не гонюсь за славой и почетом. Тем не менее, я буду знать, что дело всей моей жизни было не напрасно, если я смогу стать первым священником, окрестившим какого-нибудь смаландца. Потому что до сих пор не известно ни одного подобного случая. И если это произойдет, возрадуются небеса. Но смогу ли я уговорить этих людей — вызывает сомнения, поскольку их упрямство не знает равных. Хорошо бы было, если бы ты, Орм, мог помочь мне, поговорив с этим Остеном.

Орм счел это предложение мудрым и сказал, что будет рад оказать посильную помощь.

— Я могу обещать тебе, — добавил он, — что все трое будут крещены до того, как покинут мой дом.

— Но их нельзя крестить, пока они не прослушают мой курс занятий по вероучению, — сказал отец Виллибальд, — а они категорически отказываются.

— Они прослушают мой, — сказал Орм.

Они пошли вместе в баню, где Орм и Остен встретились впервые после той ночной битвы. Остен спал, но открыл глаза, когда вошел Орм. Голова его была в повязке, которую отец Виллибальд менял каждый день. Он медленно поднялся и сел, поддерживая голову двумя руками, и не мигая смотрел на Орма.

— Хорошая встреча, — сказал Орм, — потому что голова моя все еще на плечах, даже еще крепче, чем твоя, и я должен поблагодарить тебя за все те богатства, которые ты благоразумно принес мне. Но думаю, что ты ожидал, что дело обернется не так.

— Оно и обернулось бы не так, — сказал Остен, — если бы мальчишка не предал меня.

Орм засмеялся:

— Не ожидал, что ты будешь жаловаться на коварство. Но я хочу задать тебе один вопрос. Ты пытался взять мою голову. Так скажи мне, у кого самые большие права на твою?

Остен некоторое время молчал. Затем он сказал:

— Мне не повезло в этом деле. Мне больше нечего сказать.

— Тебе не повезло бы намного больше, — сказал Орм, — если бы не этот святой человек, перед которым ты в огромном долгу. Когда я узнал, что король Свен хочет голову, моей первой мыслью было послать ему твою, но этот человек отговорил меня от выполнения моего плана. Он спас тебе жизнь и исцелил твои раны, но даже это не удовлетворило его рвения, поскольку он хочет еще и спасти твою злую смаландскую душу. Итак, мы решили, что ты станешь христианином, и твои люди тоже. Твое мнение по этому поводу в расчет не берется, поскольку голова твоя принадлежит мне, и я сделаю все, что хочу.

Остен мрачно уставился на них обоих:

— Моя семья велика и могущественна, — сказал он, — и ни один член ее не оставит обиду или оскорбление не отмщенным. Знай же, что ты дорого заплатишь за то, что ты уже причинил мне, и еще дороже, если заставишь меня подчиниться какой-либо низости.

— Не может быть и речи, чтобы кто-то тебя заставлял что-то делать, — сказал Орм. — Ты свободен в своем выборе. Или твоя голова будет обрызгана этим святым человеком, который только добра тебе желает, или она будет упакована в мешок и послана королю Свену. Я могу обещать тебе, что она будет упакована очень тщательно, чтобы прибыть в хорошем состоянии, потому что я хочу, чтобы он знал, чья она. Может быть, лучше положить ее в соль. У меня ее сейчас много.

— Никто из моей семьи никогда не крестился, — сказал Остен, — только рабы у нас — христиане.

— Ты, наверное, не знаешь, — сказал Орм, — что Христос специально приказал, чтобы все крестились, включая и смаландцев. Отец Виллибальд может процитировать тебе это место.

— Именно так он и сказал, — подтвердил отец Виллибальд. — Он сказал: «Идите в мир и проповедуйте Евангелие каждому и крестите их. Он сказал также, по другому поводу: «Тот, кто верит и крещен,

душа того будет спасена, но кто не верит, тому гореть в адском огне».

— Видишь? — сказал Орм. — Выбор за тобой.

Или в ад пойдешь без головы,

Или крестишься при помощи воды.

— Грехи твои многочисленны и тяжки, — сказал отец Виллибальд, — а духовное твое состояние — очень плохое, но это же касается и большинства людей в этой стране. Если же ты разрешишь крестить тебя, то встанешь в ряд благословенных и, с милостью Божией, попадешь в число спасенных, когда Он появится на небе, чтобы судить род людской, что случится очень скоро.

— И еще одно, — сказал Орм, — с того момента, как ты крестишься, Бог начинает поддерживать тебя, а ты, несомненно, заметил по результату твоей попытки убить меня, что рука у него очень сильная. Я сам никогда не был столь удачлив до тех пор, пока не стал следовать Христу. Все, что ты должен сделать, это отказаться от своих старых богов и сказать: «Нет Бога, кроме Бога, и Христос — Пророк Его».

— Не Пророк Его! — сказал отец Виллибальд сурово. — Сын Его!

— Его Сын, — быстро повторил Орм, — я это и имел в виду. Я знаю текст хорошо, просто задумался и язык мой ошибся, ведь когда я служил у Аль-Мансура Кордовского, я придерживался лживой веры. Но это было очень давно, и вот уже четыре года, как я крещен одним святым епископом в Англии, и с тех пор Христос помогает мне во всех моих делах. Он отдает моих врагов мне в руки, поэтому не только такие, как ты, не могут принести мне вреда, но даже король Свен. И кроме этого есть еще много преимуществ. Я родился удачливым, но особенно мне стало везти, когда я перешел к Христу.

— Никто и не отрицает, — сказал Остен, — что ты более удачлив, чем я.

— Но только потому, что она так велика, как сейчас, — ответил Орм, — после того, как я крестился. Потому что раньше, когда я не знал религии, кроме старых богов, я перенес множество несчастий и два года был рабом на галерах Аль-Мансура, прикованный цепью к скамье. Правда, я получил этот меч, который ты видишь, самый лучший, какой когда-либо был изготовлен, так что даже Стирбьорн, знавший об оружии больше любого человека, поклялся, подержав его в руках во дворце короля Харальда, что он не видел оружия лучше. Но даже это было слабой компенсацией за все то, что я пережил, чтобы получить его. Потом я принял религию андалузцев по приказу своего хозяина Аль-Мансура, и таким образом получил золотую цепь, драгоценность царской цены. Но из-за этой цепи я был почти смертельно ранен во дворце короля Харальда, несмотря на мою хорошую андалузскую кольчугу, и если бы не этот маленький священник и его искусство в медицине, я бы умер от тех ран. Потом, наконец, я крестился и попал под защиту Христа и сразу же получил дочь короля Харальда, которую я считаю самой дорогой ценностью, которую я имею. А сейчас ты сам видел, как Христос помог мне победить тебя и всех тех, кого ты привел, чтобы убить меня. Если ты подумаешь об этом хорошенько, ты, будучи мудрым человеком, поймешь, что ничего не теряешь, если крестишься, но получишь большие выгоды, даже если ты не считаешь особо важным, останется ли твоя голова на плечах, или нет.

Это была самая длинная проповедь, когда-либо произнесенная Ормом за всю его жизнь, и отец Виллибальд сказал ему впоследствии, что он показал себя с самой лучшей стороны, учитывая его неопытность в этом искусстве.

Остен долго сидел в раздумье. Потом сказал:

— Если все, что ты говоришь, — правда, я должен согласиться, что ты ничего не потерял, став христианином, но даже выиграл, поскольку получить дочь короля Харальда — это не просто, нельзя сбрасывать со счета и товары, полученные тобой у меня. Но в Смаланде, где я живу, есть рабы-христиане, и им мало пользы от их религии. И я не уверен, не постигнет ли меня их судьба, а не твоя. Но мне хотелось бы знать еще одно. Если я сделаю так, как ты просишь, что тогда ты намереваешься делать со мной?

— Освобожу тебя и отпущу с миром, — ответил Орм, — и твоих людей тоже.

Остен посмотрел на него с подозрением, но в конце концов кивнул.

— Если ты готов поклясться в этом перед всеми нами, — сказал он, — я поверю, что ты сдержишь слово. Хотя какая тебе польза от моего крещения — этого я не могу понять.

— Просто я хочу, — сказал Орм, — сделать что-либо ради Бога и Его Сына, после всего того, что Они сделали для меня.

Глава 5. О великом празднике Крещения и о том, как были крещены первые смаландцы

В декабре 1833 года в одном из лондонских журналов

Когда зароились пчелы и было скошено первое сено, Орм справил свой большой праздник Крещения. Как он и намеревался, продлился он три дня и был во всех отношениях непохожим на другие праздники, не в последнюю очередь потому, что с начала и до конца ни один меч не был обагрен кровью, несмотря на тот факт, что каждый день гости были пьяны настолько, насколько только может желать человек на празднике у большого господина. Единственная неприятность случилась в первый же вечер, когда опьяненные первым пивом два молодых человека отправились поиграть с собаками в их конуру. Один из них сумел быстро выбежать оттуда, отделавшись несколькими ссадинами и порванной в клочья одеждой, но второй попытался противостоять их нападению, и только после долгих криков две женщины, которых собаки знали, вбежали туда и спасли его, но руки и ноги у него были покусаны и недоставало одного уха. Когда весть об этом достигла участников празднования, это вызвало большое веселье, а собак похвалили как делающих честь округе. Но попыток поиграть с ними больше не предпринималось.

Аза и Йива с трудом нашли достаточно мест для размещения гостей на ночлег, поскольку их приехало больше, чем было приглашено, а некоторые также взяли с собой сыновей и дочерей, и хотя многие из более старших гостей с удовольствием каждый вечер ложились спать на тех же скамьях, на которых сидели днем, или на пол под ними, оставаясь там всю ночь, таким образом спасая хозяев от многих хлопот, все равно мест не хватало. Молодые люди устроились достаточно удобно, поскольку девушки разместились в одном из амбаров, а юноши — в другом, на хорошем мягком сене. И хотя на удивление многие с трудом находили свой амбар, а когда находили, то недолго в нем оставались, все равно жалоб на этот счет не было. По утрам девушки, краснея, сообщали своим матерям о заблудившихся прошлой ночью и о том, как трудно в темноте отличить одну копну сена от другой, а матери предупреждали их, чтобы внимательно следили за тем, чтобы другой мужчина не залез к ним на следующую ночь, поскольку общение с двумя разными мужчинами в течение двух ночей может повредить репутации девушки. После этого следовали затяжные дружеские споры среди родителей, так что к тому времени, когда закончился праздник, семь или восемь браков были почти что заключены. Эти новости радовали Азу и Йиву, поскольку это свидетельствовало о том, что их гости, как молодые, так и пожилые, наслаждаются праздником. И только отец Виллибальд мрачно ворчал что-то про себя, не делая, однако, никаких замечаний относительно того, как проходил праздник.

В других отношениях отец Виллибальд, однако, имел много, что сказать на этом празднике. Уже в первый же день, когда все гости были рассажены по местам в церкви, и все получили по кружке приветственного напитка, он зажег перед алтарем, на котором был установлен крест, три красивые восковые свечи, приготовленные им и Азой, и обратился к собравшимся со словами о том священном месте, где они сейчас находились.

— Бог, который правит в этом доме, — сказал он, — это — единственно истинный бог и превосходит всех по мудрости, силе, способности приносить удачу. Его дом, в который вам разрешено войти, это дом мира. Потому что он живет в мире и радуется ему и отдает его тому, кто приходит к нему с миром. Вы пришли в этот дом из страны тьмы и ереси, чтобы отдохнуть немного в его присутствии, и в тьму и ересь вернетесь вы, когда покинете этот дом, чтобы вновь погрязнуть в грехе до конца своих дней, когда вы займете места среди легионов проклятых. Но Христос предлагает свою смиренную дружбу даже вам, хотя вы ежедневно позорите его имя и учение, поэтому вам и позволено войти в этот дом. Ведь он хочет, чтобы все были счастливы. Вот почему, когда он сам бродил по земле, он обращал воду в вино, чтобы радовать своих друзей. Но почти уже пришло время, когда он перестанет быть милостив с теми, кто отказывается от его дружбы. И когда они почувствуют силу его гнева, страдания их будут действительно ужасны, больше, чем страдания того вождя, о котором говорится в песне и который погиб в клубке змей. Поэтому я считаю, что все вы согласитесь с тем, что плохо быть его врагами. Но пока еще его предложение в силе, чтобы любой желающий мог стать его слугой и получить его покровительство просто за то, что креститесь. Однако те, кто этого не сделает, будут защищаться сами, как могут.

Гости с интересом слушали отца Виллибальда и шептали друг другу, что в его словах есть мудрость, хотя кое-что из сказанного им трудно воспринимать всерьез. Было заметно, что старики слушают более внимательно, чем молодежь, поскольку последние — и юноши, и девушки — не могли отвести глаз от Йивы. Она, несомненно, была достойна того, чтобы ею любоваться, поскольку сейчас она была в полном расцвете своей красоты, в мире со всем миром и полная доброжелательности ко всем. На ней были новые наряды, сшитые из самых дорогих материй, которые были найдены в мешках Остена, расшитые шелком и серебром, а вокруг ее шеи висела цепь Аль-Мансура. Было ясно по тому, как гости смотрели на нее, что такая женщина и такое украшение — это зрелище, которое можно увидеть не часто, и Орм был счастлив, что они были оценены по достоинству.

Когда священник закончил свою речь, Орм попытался уговорить одного-двоих наиболее мудрых среди гостей согласиться с тем, что разумный человек не может не блюсти своих собственных интересов и не стать христианином. Но он добился только того, что эти двое согласились, что вопрос, конечно, заслуживает рассмотрения. И даже спустя несколько часов, когда они были уже довольно пьяны, они отказались брать на себя дальнейшие обязательства.

На следующий день было воскресенье, и отец Виллибальд рассказал гостям, как Бог создал мир за шесть дней, а на седьмой отдыхал, и они сочли этот рассказ отличным. Рассказал он им и о том, как в тот же самый день, много лет спустя, Христос восстал из мертвых, чему они могли поверить лишь с трудом. Затем в церковь привели Харальда Ормссона, чтобы крестить. Аза поднесла его к ванне, и отец Виллибальд провел церемонию с максимальной торжественностью, распевая латинские молитвы столь громко, что за ними не было слышно плача малыша, а собравшиеся тряслись на своих скамьях. Когда церемония была окончена, стали пить за удачу младенца и в память о трех великих героях, Харальде Синезубом, Свене Крысином Носе и Иваре Широкоплечем, чья кровь текла в его жилах.

После этого все гости вышли из церкви, чтобы посмотреть, как смаландцев будут крестить в реке. Остена и двоих его людей вели от бани к реке и заставили зайти в воду. Они стояли в воде в один ряд, с непокрытыми головами, а отец Виллибальд стоял перед ними на мостках с Раппом, державшим пару копий на случай, если они вздумают оказать неповиновение. Отец Виллибальд прочел над ними молитвы, при этом голос его дрожал от возбуждения и радости, поскольку для него это был великий день. После этого он велел им наклонить головы и полил их одного за другим из ковша. Сделав это, он благословил каждого из них по порядку, кладя руки на голову каждому. Затем он наклонился и поцеловал каждого в лоб.

Они вынесли все это без всякого выражения на лицах, как будто они не замечали присутствия отца Виллибальда и того, что он делает, а зрители на берегу для них будто не существовали вовсе.

Когда они вновь вышли на берег, Орм сказал им, что они свободны и могут идти, куда хотят.

— Но прежде чем вы уйдете от меня, — сказал он, — я хочу показать вам еще один пример христианского поведения. Заповедь гласит, что, последователь Христа должен быть благороден по отношению к своим врагам, даже к тем из них, кто покушался на его жизнь. А я не хочу показать себя в этом отношении менее религиозным, чем кто-либо.

После этого он приказал, чтобы каждому из троих выдали продуктов на дорогу, тех же самых, которыми наслаждались гости в церкви в предыдущий день. В дополнение к этому, он подарил каждому из них по лошади из числа тех, что были приведены ими с караваном

— А сейчас езжайте с миром, — сказал он, — и не забудьте, что принадлежите Христу.

Остен посмотрел на него, и впервые за этот день слова сошли с его губ.

— Я человек с долгой памятью, — сказал он медленно и так, как будто очень устал.

Он ничего больше не сказал, а влез на лошадь, выехал через ворота и, вместе с двумя своими товарищами, скрылся в лесу.

После этого все вернулись в церковь, и праздник продолжался с таким весельем и шумом, что когда отец Виллибальд попытался рассказать им еще о христианской религии, его было с трудом слышно. Они предпочитают, сказали гости, послушать о приключениях Орма в заморских землях и о его вражде с королем Свеном. Орм исполнил просьбу. Обитатели этих мест не слишком любили короля Свена, поскольку особенностью местных жителей было то, что они всегда щедро хвалили умерших королей, но редко могли сказать что-то хорошее о живых. Когда Орм рассказал им, как отец Виллибальд бросил камень в короля Свена и попал ему в рот, так что выступила кровь и вылетели зубы, все зааплодировали и обрадовались, затем поспешили наполнить кружки, чтобы выпить в честь маленького священника. Многие из них раскачивались взад и вперед на скамьях, из их глаз текли слезы, рты были широко открыты, а другие не могли даже глотать пиво из-за смеха и выплевывали его на стол перед собой. Все радостно кричали, что никогда не слышали, чтобы такой маленький человечек совершил такой подвиг.

— Дух Божий снизошел на меня, — смиренно сказал отец Виллибальд. — Король Свен — враг Божий, и моя слабая рука повергла его наземь.

— Мы слышали, — сказал один известный человек по имени Ивар Кузнец, сидевший рядом с Ормом, — что король Свен ненавидит всех христиан и особенно их священников, поэтому убивает всех, кто попадает к нему в руки. Нетрудно угадать причину его ненависти, если он получил такой удар от руки одного из них. Потому что мало таких унижений, которые были бы для короля хуже этого и которые ему было бы тяжелее забыть.

— Особенно, если он потерял пару зубов, — сказал другой крепкий крестьянин, сидевший далее вдоль стола, которого звали Черный Грим с Горы, — потому что каждый раз, когда он кусает корку хлеба ему вспоминается это происшествие.

— Это правда, — сказал третий, по имени Уффе Деревянная Нога. — Так было и со мной, когда я потерял ногу в драке с моим соседом Торвальдом из Лангаледа. В середине схватки он нанес мне удар по ноге, а я слишком поздно подпрыгнул. Спустя долгое время после того, как культя зажила, и я научился ходить на деревянной ноге, я все еще чувствовал себя усталым и слабым, не только когда ходил, но и когда сидел, и даже в постели, как может засвидетельствовать моя женщина, поскольку долгое время ей было не лучше, чем вдове. Но когда наконец удача вернулась ко мне, так что я увидел Торвальда, лежавшего передо мной на своем пороге с моей стрелой в горле, я высоко подпрыгнул над ним и чуть не сломал здоровую ногу, столь полон энергии я стал. И с тех пор я все так же энергичен.

— Мой брат убивает христиан не из-за отца Виллибальда, — сказала Йива. — Он всегда их ненавидел, особенно после того, как отец встал на их сторону и позволил себя крестить. Он не мог смотреть даже на блаженного епископа Поппо, милейшего человека, без того, чтобы не ворчать на него злобно. Хотя больше ничего он не осмеливался делать, пока был в силе отец. Но сейчас, если слухи верны, он убивает епископов и священников всех рангов, когда бы они ни попали к нему в руки, и было бы хорошо, если бы он не прожил долго.

— Жизнь злых людей часто длинна, — сказал отец Виллибальд, — но не так длинна, как рука Божья. От его мести они не уйдут.

У конца одного из столов, где сидела молодежь и где было веселее всего, начали сочинять стихи. И здесь за столом был сочинен один памфлет, который потом еще долго распевали вдоль границы и который назывался «Баллада о короле Свене». Начал его молодой человек по имени Гисле, сын Черного Грима. Это был хорошо сложенный юноша, с темными волосами и белой кожей, и хотя голова у него была в порядке, он был известен своей застенчивостью с девушками, хотя часто можно было видеть, как он бросал далеко не враждебные взгляды то на одну, то на другую. Все его семейство расценивало это как странность и причину для беспокойства, от чего даже мудрейшие из них не знали лекарства. До этого момента он молча сидел на месте, посвящая свое внимание только еде и питью, хотя всем было известно, что язык у него был подвешен не хуже, чем у всех остальных. Напротив него сидела девушка по имени Раннви, хорошенькая девушка со вздернутым носиком и ямочкой на подбородке, такая женщина может легко заставить молодого человека прекратить болтовню. Время от времени, с самого начала праздника, он бросал робкие взгляды на нее, но не осмеливался обратиться к ней и стекленел от ужаса, когда случалось так, что глаза их встречались. Раза два она заходила так далеко, что подтрунивала над ним из-за его молчаливости, но безответно. Теперь, однако, хорошее пиво прибавило ему мужества, а история об унижении короля Свена от руки отца Виллибальда заставила его громко рассмеяться. Неожиданно он стал раскачиваться взад-вперед на скамье, широко открыл рот и прокричал:

Ты пошел против священника

И очень ошибся.

Потому что бросил он

Тебя в грязь, король Свен.

— Это что-то новое! — закричали сидевшие ближе всех к нему. — Гисле оказался поэтом. Сочиняет балладу о короле Свене. Но это — только половина стихотворения. Давайте послушаем остальное.

Многие из сидящих стали делать предположения относительно того, как он закончит стихотворение, но нелегко было найти слова подходящего размера и рифмы, но в конце концов сам Гисле нашел ответ и закончил стихотворение, так что его можно было петь на мотив старой, всем знакомой мелодии:

Ты всегда был жаден,

Всегда хотел еще, король Свен!

Ты мнил себя могущественней

Тора, король Свен!

Но монах бросил камень

И вниз со стоном боли

Лицом об землю ты упал,

Король Свен!

«Он — поэт!», «Он написал целую поэму!», — кричали сидевшие вокруг него, и громче всех кричала Раннви.

— Послушайте молодежь, — говорили старики, сидевшие на другом конце стола. — Среди них есть поэт. Сын Черного Грима написал балладу о короле Свене. Кто бы подумал, что такое возможно? Это он от тебя унаследовал такой талант, Грим? Если не от тебя, то от кого же, скажи?

— Давайте послушаем стихотворение, — сказал Орм. Гисле попросили прочесть стихотворение вслух

перед всеми. Вначале его голос немного дрожал, но когда он увидел, что присутствующим нравится и что сам Орм кивал головой и улыбался, страх покинул его. И теперь он уже мог смотреть в глаза Раннви, не отводя взгляда.

— Я могу сочинить еще стихотворения, лучше этого, — сказал он ей гордо, когда сел на место.

Черный Грим, отец Гисле, светился от гордости и удовлетворения. Он сказал, что часто чувствовал в себе талант к стихосложению в молодые годы, но всегда случалось что-то такое, что мешало ему воплотить свое вдохновение в слова.

— Все равно, — сказал он, — странно, что у него талант, потому что он стесняется людей, особенно когда рядом с ним девушки, хотя он с удовольствием и вел бы себя по-другому.

— Поверь мне, Грим, — сказала Йива, — ему больше не надо будет их стесняться. Поверь моему слову. Теперь, когда он показал себя поэтом, многие из них станут вешаться ему на шею, насколько на ней хватит места. Мой отец, полный мудрости по всем предметам, часто говорил, что так же, как мухи вьются над пищей любого рода, но отлетают, как только почуют более вкусный запах меда, так же и молодые женщины, когда почувствуют присутствие поэта.

Орм сидел, уставившись в свою кружку с выражением беспокойства на лице, не слушая то, о чем они говорили. Аза спросила, что случилось, но он только что-то отвлеченно пробормотал себе под нос и не ответил.

— Если я не ошибаюсь, он сочиняет стихотворение, — сказала Йива, — он всегда сидит с таким озабоченным видом, когда на него находит настроение сочинять. Для поэтов характерно, что если их в комнате двое, и один из них сочиняет стихотворение, то другой не успокоится, пока не сочинит свое, которое он считает лучшим.

Орм сидел, скрестив руки на коленях, раскачиваясь взад и вперед на скамье, глубоко дыша и что-то бормоча. Наконец, он нашел слова, которые хотел, дважды кивнул головой с облегчением, стукнул кулаком по столу, призывая к тишине, и сказал:

Я слышал, что ты не считаешь

Меня своим другом, король Свен!

Мне сказали, что пьешь ты

За погибель мою, король Свен!

Хотел врасплох меня застать?

Но Бог и мой надежный меч

Заставили тебя упасть,

Король Свен!

Эти стихи были восприняты с восхищением теми из гостей, кто еще был в состоянии оценить их. Орм сделал глубокий глоток из кружки, и видно было, что он снова в отличном настроении.

— Мы хорошо потрудились сегодня вечером, — сказал он, — поскольку сочинили стихотворение, доставившее удовольствие всем нам, и которое, несомненно, не понравится королю Свену. Замечательное совпадение, что два поэта оказались на одном празднике, поскольку в этих местах их, кажется, не так уж много. И даже если качество наших стихов не слишком высокое, все равно ты показал себя молодцом, Гисле, и я пью за тебя.

Но когда Орм посмотрел на тот конец стола сквозь дым факелов, то нигде не увидел Гисле, не было его и среди тех, кто спал под столом. Но поскольку место Раннви тоже пустовало, их родители подумали, что их обоих потянуло ко сну, и они, как воспитанные дети, пошли отдыхать, не тревожа старших.

В этот вечер отец Виллибальд, отчасти благодаря трудам Азы и Йивы, получил обещания от четверых присутствовавших женщин, что вскоре он сможет окрестить их младенцев при условии, что сделает это в том же сосуде, что был использован для крещения Харальда Ормссона, и с такой же церемонией. Но все еще никто из гостей не хотел креститься сам, несмотря на хорошее настроение, в котором все пребывали, благодаря хорошей еде и вкусным напиткам. Поэтому отец Виллибальд вынужден был довольствоваться и этим, хотя он ожидал и более впечатляющих результатов.

На следующий день, в последний день праздника, пьянство достигло высшей точки. У Орма все еще было много копченой баранины и большая часть свежего быка, а также два бочонка пива и бочонок крепкого меда, и он считал, что если что-то из этого останется не съеденным и не выпитым, то это не сделает чести ему и его гостям. Все гости стремились к тому, чтобы его и их честь не пострадала таким образом. Они обещали приложить все усилия и, как только проснулись, охотно начали. В их намерения входило, как они признались, чтобы хозяин и его священник оказались бы под столом до того, как все будет допито до последней капли.

Орм отвел священника в сторону, чтобы спросить его мнения по одному важному вопросу. Он хотел знать, сочтет ли Бог незаконным, если окрестить язычников в то время, как они находятся без сознания от выпитого.

— Потому что, если это законно, — сказал он, — то мне кажется, что сегодня вечером можно будет хорошо поработать, учитывая, как начался день.

Отец Виллибальд ответил, что Орм поднял сложный вопрос, о котором много спорят святые люди, посвятившие всю свою жизнь изучению искусства обращения.

— Некоторые ученые, — сказал он, — считают это законным в условиях, когда Дьявол показывает себя особенно не желающим сдаваться. Они подкрепляют свое мнение, приводя в пример великого императора Карла, который, когда захотел окрестить каких-то диких саксонцев, которые крепко держались своих древних идолов, оглушил некоторых, наиболее упрямых из них, дубиной и окрестил. Нельзя отрицать, что такое отношение должно было вызвать у Дьявола сильное раздражение, и я не вижу большой разницы между оглушением язычников дубиной и спаиванием их пивом. С другой стороны, блаженный епископ Зальцбургский Пилигрим, живший во времена старого императора Отто, придерживался противоположных взглядов, которые выразил в пастырском послании величайшей мудрости. Мой добрый господин, епископ Поппо, всегда говорил, что епископ Пилигрим прав, поскольку, говорил он, хотя и верно, что Дьявол может испытывать горечь при виде того, как крестят его сторонников, находящихся в бессознательном состоянии, но такая горечь может быть только временной, поскольку, когда они очнутся и узнают, что их крестили, они потеряют все чувства почтения и любви Божией, которые придало им таинство. Они вновь примут Дьявола в свои души, открыв их еще шире прежнего, и будут гневаться на Христа и Его слуг, так что никаких положительных результатов от церемонии не будет. По этой причине святые люди, которых я тебе назвал, и многие другие, не рекомендуют крестить человека, который находится в таком состоянии. Орм вздохнул:

— Может, и так, — сказал он, — если ты слышал это из уст епископа Поппо, ведь он понимает пути Господни лучше других. Но очень жаль, что он так думает.

— На то воля Божья, — ответил отец Виллибальд, кивая печально. — Наша задача была бы слишком проста, если бы мы пользовались помощью пива в деле обращения язычников. Требуется больше, чем пиво: красноречие, добрые дела, великое терпение, причем последнее — самая трудная из всех добродетелей, ее трудно приобрести, а приобретя, трудно сохранить.

— Я хочу служить Богу, как могу, — сказал Орм. — Но как мы можем продвигать Его дело среди этих добрых соседей — этого я не знаю.

На этом они оставили этот вопрос, и пьянство продолжалось весело и раздольно. Позднее, когда большинство гостей еще более или менее прямо сидело на скамейках, замужние женщины отправились к сыну Йивы, чтобы подарить ему подарки и передать пожелания удачи, по древнему обычаю. Тем временем мужчины, чувствуя, что надо освежиться, вышли на траву и начали играть и меряться силой под возгласы одобрения и смех. Много было хороших кувырков, в то время как самые смелые среди них испытывали свои руки в трудном виде спорта, известного под названием «завязывание узла», однако, на счастье, все обошлось и никто не переоценил своих сил, не сломал конечностей и не свернул шею.

Когда проходили эти состязания, в Гренинг прибыли четверо странных нищих.

Глава 6. О четверых странных нищих и о том, как ирландские Мастера пришли на помощь отцу Виллибальду

Они выглядели так, как обычно выглядят нищие, ковыляя пешком с мешками и котомками за спиной, когда они подошли к дому, чтобы попросить еды и питья. Йива сидела на скамейке перед домом и вела серьезную беседу с матерями Гисле и Раннви, потому что юноша и девушка пришли к ней этим утром и сообщили, чрезвычайно счастливые, что они очень любят друг друга и просят ее поговорить с их родителями, чтобы свадьбу устроили как можно раньше. Йива согласилась помочь им всем, чем сможет. Когда она узнала, что у ворот стоят нищие, она приказала слугам попросить Орма прийти к ней, потому что он приказал, чтобы не впускали никаких незнакомцев, пока он сам тщательно не осмотрит их.

Итак, он осмотрел странников, которые свободно ответили на его вопросы, но они показались ему не похожими на обычных нищих. За старшего у них был крупный человек, широкий в кости и мускулистый, с большой бородой и острым взглядом из под краев шапки. Когда он двигался, то приволакивал одну ногу, как будто она плохо сгибалась в колене. Он отвечал на вопросы Орма смелым голосом, и по его акценту было ясно, что он — швед. Он сказал, что они пришли из Сьяланда и направляются на север через границу и что они прошли путь от самого Ландвера.

— Но сегодня мы ничего еще не ели, — закончил он, — потому что дома здесь стоят далеко друг от друга, а в последнем доме, в который мы заходили, нам ничего не дали.

— Тем не менее, — сказал Орм, — в тебе больше мяса, чем обычно бывает на костях нищих.

— В Дании и Скании очень сытные блины, — отвечал тот со вздохом, — но боюсь, что их эффект скоро пропадет, и я вместе с ним, до того как мы дойдем до страны Мелер.

Человек, стоявший сзади него, был помоложе, более щуплого телосложения и с бледной кожей. На его щеках и подбородке чернела короткая, густая борода. Орм изучал его в течение нескольких минут. Потом сказал:

— Судя по твоей внешности, можно подумать, что ты брился, готовясь в монахи.

Худощавый печально улыбнулся:

— Моя борода обгорела однажды, когда я поджаривал свинину на ветру, — сказал он, — и она еще полностью не восстановилась.

Но с особенным любопытством Орм смотрел на двух других нищих, потому что не мог составить о них представления. Они походили на братьев, оба были невысокие и худые, с длинными ушами и большими носами, оба смотрели на него большими карими глазами, похожими на глаза белки. Хотя и невысокие, они смотрелись сильными и мускулистыми. Они стояли, склонив головы набок, прислушиваясь к лаю собак. Потом неожиданно один из них вставил палец в рот и испустил странный свист, мягкий и вибрирующий. Собаки немедленно прекратили лаять и начали пыхтеть, как они делали, когда поблизости не было чужих.

— Вы тролли, — спросил Орм, — или просто волшебники?

— Увы, ни то, и ни другое, — ответил тот, кто свистел, — как бы нам ни хотелось быть ими. Ведь мы не можем превратить что-нибудь в еду, хотя и голодны.

Орм улыбнулся:

— Я не откажу вам в пище, — сказал он, — и я не боюсь вашего колдовства при свете дня, но таких нищих, как вы, я еще никогда не видел. Никому из чужаков еще не удавалось успокоить моих собак, даже мне иногда трудно это сделать.

— Мы тебя научим, — сказал второй маленький человек, — когда хорошенько поедим и получим еды с собой. Мы — бродяги, не служим никому, и понимаем собак лучше, чем большинство людей.

Орм заверил их, что не прогонит с пустыми мешками, и попросил войти.

— Вы пришли в удачное время, — сказал он, — в самый разгар большого праздника, так что блинов хватит на всех, а может, и еще кое-чего. Жаль, что вы не можете играть с таким же мастерством, как свистите.

Двое маленьких переглянулись и подмигнули друг другу, но ничего не сказали. Затем они вместе с двумя своими товарищами проследовали за Ормом в дом.

Орм прокричал Йиве:

— Тут пришли путники, большие и малые, хотят попросить тарелку твоей праздничной еды.

Иива отвлеклась от разговора и кивнула, мысли ее были заняты другим. Потом, увидев двух маленьких мужчин, она очень удивилась и спрыгнула со скамьи, на которой сидела.

— Ирландские Мастера! — закричала она. — Фелимид и Фердиад! Шуты моего отца! Вы еще живы? Ради Бога, друзья, скажите, что заставило вас стать нищими? Вы что, уже стали стары для того, чтобы показывать свое искусство?

Двое маленьких людей уставились на нее в таком же изумлении, затем оба заулыбались. Они бросили на землю свои палки и мешки, сделали несколько шагов по направлению к Йиве, и затем, в одно и то же мгновение, оба перекувырнулись через голову. Один из них остался стоять на руках, на которых он стал прыгать взад и вперед, испуская радостные крики, а другой свернулся кольцом и покатился к ее ногам. Затем они вновь вспрыгнули на ноги и приветствовали ее с мрачным выражением на лицах.

— Мы не состарились, — сказал один из них, — ты можешь видеть это сама, о прекраснейшая из всех дочерей короля Харальда. Ты ведь знаешь, что годы боятся таких мастеров, как мы. Хотя прошло уже и немало времени с тех пор, когда ты сидела на коленях у своего отца и впервые увидела наше представление. Но сейчас мы еще более голодны, чем тогда.

Многие гости, мужчины и женщины, в спешке прибежали посмотреть поближе на этих замечательных людей, умевших скакать на руках. Но Йива сказала, что пришедшие должны сначала поесть и попить в покое и что к ним надо относиться с таким же почтением, как и ко всем гостям. Она сама провела их в дом и поставила перед ними самые лучшие блюда и напитки, их не надо было долго уговаривать. Близнецы и Радостный Ульф вошли вслед за ними и молча сидели в уголке, в надежде на то, что двое маленьких человечков покажут еще какие-нибудь фокусы. Тем временем Орм объяснил гостям, кто были эти двое странных нищих, столь удивившие всех.

— Они были шутами у короля Харальда, — сказал он, — хотя сейчас у них нет хозяина. Они из Ирландии и очень знамениты. Я видел их однажды, когда праздновал Рождество во дворце с королем, но тогда они были украшены перьями и были в шутовских костюмах, поэтому я их сейчас и не узнал. Что они делают в качестве странствующих нищих, я не знаю, и это меня удивляет. Но давайте снова вернемся к нашему пиву, а потом, через некоторое время, послушаем их рассказ.

Когда все нищие наелись досыта, шуты не стали возражать против того, чтобы присоединиться к пьющим, которые, после короткого отдыха, снова стали пить всерьез. Оба их товарища, однако, сидели, молча уставившись в свои пустые тарелки. Когда их спросили, какова причина их меланхолии, они ответили, что устали от трудностей пути и доброй трапезы, которую только что совершили. Поэтому отец Виллибальд отвел их в свою комнату, чтобы они могли спокойно отдохнуть. Затем он отвел в сторону обоих шутов и некоторое время сидел с ними, беседуя. Никто не осмеливался беспокоить их, поскольку они были старыми друзьями еще с тех времен, когда впервые встретились при дворе короля Харальда и были очень рады возобновить знакомство после столь долгого перерыва.

Когда наконец все гости заняли свои места в церкви, двоих шутов посадили по обе стороны от брата Виллибальда. Относительно их задавалось много вопросов, и все хотели посмотреть их искусство, но оба шута сидели, молча потягивая пиво, как будто им было неизвестно о том возбуждении, которое они вызывали.

Потом Орм сказал:

— Было бы некрасиво с нашей стороны требовать, чтобы вы показали нам свое мастерство, потому что вы имеете право отдохнуть после своих странствий, и ни один гость или незнакомец не должен платить за гостеприимство в моем доме. Но не буду скрывать, что нам хотелось бы воспользоваться тем, что два таких мастера, как вы, приехали в разгар празднования крещения моего сына. Потому что я знаю, что вы — люди знаменитые, и я всегда знал, что никакие шуты в мире не могут сравниться по мастерству с ирландскими.

— Вождь, — ответил один из ирландцев, — то, что ты слышал, — правда, и я могу уверить тебя, что даже в Ирландии ты не найдешь двух более знаменитых своим мастерством людей, чем я, Фелимид О.Фланн, и мой брат, Фердиад, который так же хорош, как и я. Мои предки были королевскими шутами еще с тех времен, когда наш праотец Фланн Длинноухий давал представления королю Ольстерскому Конкобару Мак-Нессу и героям Красной Ветви в залах Эман Маха. В нашей семье всегда существовал закон, согласно которому, как только мы достигаем совершенства в своем искусстве и зарабатываем право называться мастерами шутовского дела, мы показываем наше мастерство только тогда, когда нам приказывает это сделать человек королевских кровей. И вы должны знать, что мы, выступающие перед королями, имеем не только самое трудное в мире призвание, но также и самое нужное людям, потому что, когда король не в духе и его бойцам становится скучно, они представляют собой опасность для других. Но когда хорошие шуты выступают перед ними, они катаются от смеха за кружкой пива и идут спать довольные, позволяя своим соседям и подданным спать в мире. После священнослужителей, следовательно, мы исполняем самую полезную функцию в мире, потому что священники предлагают счастье на небесах благодаря влиянию, которым они пользуются у Бога, а мы предлагаем счастье на земле благодаря влиянию, которым мы пользуемся у королей. А поскольку в Ирландии много королей, шуты в этой стране самые лучшие в мире и существует много их разновидностей: акробаты, клоуны, чревовещатели, имитаторы животных, искажающие тела, искажающие лица, шпагоглотатели, шуты, танцующие с завязанными глазами среди яиц, и шуты, выпускающие огонь через ноздри. Но истинным мастером шутовского дела является не тот, кто исполняет один-два вида этого искусства, но тот, кто знает их все. В Ирландии мудрые люди считают, что сегодня лучшие среди нас — почти столь же хороши, как три шута короля Конайра в древности, о которых говорилось, что ни один человек, видевший их, не мог не засмеяться, Даже если бы сидел за столом, на котором лежит труп его отца или матери.

Все в церкви к этому времени замолчали, все слушали слова ирландца и смотрели на него и его брата, сидевшего по другую руку от отца Виллибальда с умиротворенным видом на лице, медленно поводя ушами взад и вперед. Все были согласны с тем, что; люди, подобные им, никогда не встречались в этих: местах.

— Ты хорошо говоришь, — сказал Гудмунд из Уваберга, — и тем не менее, трудно поверить, что все сказанное тобой — правда. Потому что если вы оба — такие признанные в своей стране мастера, зачем же вы приехали на север, где королей мало и живут они в отдалении друг от друга.

Фелимид улыбнулся и кивнул головой:

— Правильный вопрос, — сказал он, — поскольку Ирландия — это такая страна, которую никто не покидает по доброй воле. И я с удовольствием расскажу вам, каким образом мы оказались здесь, хотя то, что я скажу, может показаться хвастовством. Я должен сказать, что меня и моего брата выслали с родины из-за одного подвига, совершить который, я думаю, кроме нас не смог бы никто. Когда мы были молоды, но уже в совершенстве владели нашим мастерством, мы были шутами у доброго короля Домнала Лейглинского. Он любил музыку и смех, слово Божие, легенды о героях, поэзию, женскую красоту и мудрость стариков. И он оказал нам великую честь, наградив за наше мастерство серебром, скотом и пастбищами для него. За это мы очень любили его и были рады ему служить. Единственное, что нас беспокоило, — это чтобы в своем довольстве не растолстеть, потому что это — самое худшее, что может случиться с человеком нашей профессии. Соседом его был король Кашельский, король Колла Килкенни, опасный человек, очень гордый и изобретательный в том, как бы напакостить своим соседям. Однажды на Троицу король Домнал созвал большой пир, и его священники, поэты и мы, шуты, были заняты больше, чем обычно, поскольку король должен был жениться на Эмер, дочери короля Кашельского. Она выглядела, как подобает принцессе, с ясным взором, алыми губами, белокожая, с высокой грудью, тонкая в талии и широкая в бедрах, а волосы ее были такой длины, что она могла сидеть на них, так что даже ты, Йива, не смогла бы сказать, кто красивее, ты или она, если бы увидела ее. Эта свадьба была источником большой радости не только для короля Домнала, но и для всех его людей, так что это был самый веселый праздник, какой только можно представить. Потом, на второй день празднования, когда все мы были пьяны, на нас напал король Колла. Король Домнал был убит, когда сражался голый на пороге своей спальни, многие его люди также погибли. Его королеву вытащили из брачной постели и унесли вместе с остальной добычей. Меня и брата постигла та же участь, из-за нашей славы. Когда король Колла увидел королеву Эмер, губы у него увлажнились и он заскулил, как пес, а нас он бросил в одну из своих темниц, где мы должны были сидеть до дня его свадьбы, так как он решил жениться на похищенной им женщине. Потом он сказал, что мы должны будем выступать на его свадьбе. Сначала мы отказывались, поскольку все еще были опечалены гибелью своего хозяина. Но когда он пообещал, что нас будут сечь розгами до тех пор, пока мы не подчинимся его приказу, мы передумали и пообещали появиться перед ним и показать все, на что способны. А что мы выполнили свое обещание — думаю, что он не смог бы отрицать.

Фелимид задумчиво улыбнулся, сделав долгий и глубокий глоток из кружки. Все гости выпили за него, крича, что он — прекрасный рассказчик и что они хотят слушать дальше о том великом подвиге, который он совершил. Он кивнул головой и продолжал:

— Он сидел на своем королевском троне, когда мы вошли к нему, и был уже пьян. Никогда я не видел человека, который выглядел бы в такой степени в мире с самим собой и со всем миром, как он. Когда он увидел, что мы вошли, он прокричал своим гостям, что два мастера из Лейглина сейчас покажут свое мастерство волшебников веселья. У королевы Эмер, сидевшей рядом с в своих свадебных драгоценностях, тоже на лице не было печали, потому что молодые женщины быстро привыкают к перемене мужчин, и, может быть, король Колла нравился ей даже больше, чем наш господин, король Домнал. Мы начали с простых трюков, хотя исполнили их хорошо, и с тех, которые обычно показывали для всех. Но король Колла был в таком хорошем настроении, что сразу стал покатываться от смеха.

— Весь зал смеялся вместе с ним, а когда Фердиад, стоя на голове, заиграл на флейте, в то время как я плясал танец медведя вокруг него, издавая рычание. Аплодисменты были неистовые, а король отвалился на спинку трона, широко разинув рот и расплескивая мед на одежду своей женщины. Он едва смог перевести Дыхание и сказал, что никогда не видел шутов, подобных нам. В это время мы переглянулись и шепотом обменялись несколькими словами, потому что если он никогда не видел шутов, подобных нам, то и мы никогда не видели человека, который бы так хохотал при виде столь простых трюков, которые мы до сих пор показывали ему. Итак, мы стали проделывать более сложные трюки, и над ними король смеялся, как сорока в мае, когда солнце проглядывает сквозь ирландский туман. Тогда мы и сами повеселели и показали наши самые лучшие трюки и самые смешные шутки, такие, что животы сводило даже у тех, кто был подавлен горем или болезнью. Тем временем смех короля Коллы становился все громче, пока не достиг шума девятибальной волны на побережье Донегала, когда весенний прилив в самой силе. Затем неожиданно лицо его почернело, и он упал с трона на пол, где и остался лежать, потому что у него что-то лопнуло внутри от смеха. Когда это случилось, Фердиад и я посмотрели друг на друга и кивнули головами, поминая нашего господина Домнала и думая, что теперь мы отплатили ему в некоторой степени за те подарки и ту доброту, которой он окружал нас. Королева страшно закричала в ужасе, и все сидевшие в зале бросились к нему, кроме нас, которые помчались к дверям. Но прежде чем мы добежали до них, мы услышали крики, что король мертв. Мы не стали больше ждать и побежали на север через пустошь с такой же скоростью, как епископ Азаф бежал по полю в Мах Слехт, когда красные духи гнались за ним. Мы искали убежища у короля Зигтригга Дублинского, думая, что там мы будем в безопасности, но королева Эмер послала за нами вооруженных солдат, которые сказали королю Зигтриггу, что мы — рабы, которых она унаследовала от своего бывшего мужа, короля Домнала, и что теперь, злонамеренно, мы вызвали смерть ее нового мужа, нанеся таким образом огромный ущерб ей и еедоброму имени, поэтому она желает убить нас. Но мы сумели убежать на торговом корабле к королю Харальду в Данию, поступили к нему на службу и жили там очень хорошо. Но никогда, пока он был жив, не говорили мы никому, что мы сделали с королем Коллой, потому что не хотели чтобы король Харальд знал об этом. Ведь это могло заставить его беспокоиться, не повторит ли он его судьбу.

Когда Фелимид закончил свой рассказ, за столами поднялся великий шум, потому что многие гости уже стали пьянеть и кричали, что хотя ирландец и говорил хорошо, но им нужны не разговоры, а представление с трюками, которые были показаны королю Колле. Орм тоже был согласен с такой точкой зрения.

— Вы уже слышали, — сказал он шутам, — что наше любопытство было разбужено с первых минут, когда вы появились здесь. А сейчас это любопытство стало еще сильнее в результате того, что вы нам рассказали. Не должны вы и бояться того, что кто-нибудь из сидящих здесь лопнет от смеха, потому что, если такое случится, никто не станет вам мстить, но это будет прекрасной кульминацией моего праздника и долго будет вспоминаться во всей пограничной стране.

— И если все так, как вы говорите, — сказала Йива, — что вы можете давать представления только в присутствии человека королевских кровей, то неужели я не могу считаться таковой в не меньшей степени, чем любой мелкий ирландский король?

— Конечно, можешь, — поспешно сказал Фелимид, — никто неи может называться так с большим правом, чем ты, Йива. Но есть еще одно препятствие, не позволяющее нам выступать здесь, и если ты наберешься терпения выслушать меня, я объясню тебе, как обстоит дело. Знай же, что мой пра-пра-пра-пра-прадед Фелимид Козлобородый, в честь кого я был назван, был самым знаменитым шутом во времена, когда король Финехта Пирующий был старшим королем в Ирландии, и он был первым в нашей семье, кто стал христианином. Однажды случилось так, что, путешествуя, Козлобородый встретил в месте, где остановился на ночлег, святого Адамнана и проникся огромным уважением и почтением к этому святому человеку, сочтя его более великим, чем любой король. Поэтому, чтобы показать свое им восхищение, он выступил перед ним в то время, как этот добрый человек сидел за обеденным столом, показав ему все самые сложные и тонкие трюки, которые только знал с таким энтузиазмом, что под конец он сломал себе шею и лежал на полу, как мертвый. Однако, как только святой понял, в чем дело, он встал из-за стола, подошел к нему, дотронулся до его шеи и помолился над ним. Слова его имели такую силу, что жизнь вновь вернулась к Козлобородому, хотя голова его криво сидела на шее до конца дней. В благодарность за это чудо с тех пор в нашей семье существует традиция выступать также перед архиепископом Кашельским, архиепископом Армахским, аббатом Ионским и аббатом Клонмахнольским, как и перед королями. Также мы никогда не показываем свое искусство в присутствии мужчины или женщины, которые не крещены. По этой причине мы не можем выступить здесь перед вами, как бы нам этого ни хотелось.

Орм смотрел на маленького человечка в изумлении, когда услышал эти слова, поскольку, помня оРождестве во дворце короля Харальда, он знал, что это — ложь. И он уже собирался сказать об этом вслух, когда поймал на себе предостерегающий взгляд отца Виллибальда, заставивший его промолчать.

— Может быть, сам Бог пожелал этого, — тихо сказал другой ирландец, — потому что, не хвастая, могу сказать, что многие лучшие люди короля Харальда крестились главным образом потому, что не хотели покидать зал, когда нам приходилось демонстрировать свое искусство перед королем.

Йива открыла было рот, чтобы что-то сказать, но Орм, отец Виллибальд и оба шута стали разговаривать в ту же минуту, так что за их голосами, возгласами разочарования, хрюканьем, и храпом пьяных, раздававшимися со всех концов стола, невозможно было услышать, что она говорит.

Орм сказал:

— Я надеюсь, что вы оба останетесь здесь еще на некоторое время, чтобы я и мои домашние могли насладиться вашим выступлением после того, как наши гости покинут нас, поскольку в моем доме все мужчины и женщины — добрые христиане.

Но в этот момент многие молодые люди стаи кричать громче, чем обычно, что они желают посмотреть выступление шутов, на какие бы жертвы при этом не пришлось идти.

— Крестите нас, если нет другого выхода, — закричал один из них, — и не откладывайте, пусть обряд совершится немедленно.

— Да, да! — закричали остальные. — Это — лучшее решение. Пусть сейчас же окрестят нас всех.

Некоторые из пожилых при этом засмеялись, но другие задумались и с сомнением поглядывали друг на друга.

Гисле, сын Черного Грима, подпрыгнул на своей скамье и закричал:

— Пусть те, кто не хочет в этом участвовать, уходят и устраиваются в амбаре, чтобы не мешать остальным.

Возбуждение все возрастало, крики становились все громче. Отец Виллибальд сидел, склонив голову на грудь, что-то бормоча про себя, а два шута мирно попивали свое пиво. Черный Грим сказал:

— Сейчас мне кажется, что крещение — это не такое уж большое дело и не причина для тревоги. Но, может быть, это оттого, что я слишком много выпил этого замечательного пива и разогрет праздником и мудрой беседой своих друзей. Может быть, я буду думать по-другому, когда радость от пива пройдет и я начну думать о том, как будут смеяться надо мной мои соседи.

— Все твои соседи здесь, — сказал Орм, — и кто станет над тобой смеяться, если все они поступят так же, как ты? Более вероятно, что вы сами будете смеяться над теми, кто остался некрещеным, в то время как вы все увеличите свою удачу, совершив этот обряд?

— Может, ты и прав, — сказал Грим, — никто ведь не может отрицать, что тебе везет, как никому.

Брат Виллибальд встал на ноги и прочитал молитву по-латыни, распростерши руки, а все гости сидели молча и слушали звуки его голоса, некоторые женщины задрожали и побледнели. Двое наиболее пьяных поднялись и приказали своим женам следовать за ними, покинув это колдовство. Но когда те, к кому обращались, остались сидеть, будто не слыша своих мужей, слушая только отца Виллибальда, эти двое тоже уселись снова с видом людей, сделавших все, что от них зависело, и с мрачным видом стали пить.

Все почувствовали огромное облегчение, когда отец Виллибальд закончил читать на латыни, которая сильнее всего напоминала им визг свиньи. Теперь он стал обращаться к ним на обычном языке, рассказывая о Христе, Его могуществе и доброте, Его готовности взять под свое покровительство всех мужчин и женщин, не исключая разбойников и прелюбодеев.

— Итак, вы видите, — сказал он, — что здесь нет никого, кто не мог бы получить все то доброе, что Христос предлагает вам, потому что Он — вождь, приглашающий каждого на свой праздник и имеющий богатые дары для всех своих гостей.

Всем очень понравилась эта речь, многие рассмеялись, потому что все нашли забавным сравнение их соседей с разбойниками и прелюбодеями, с удовольствием сознавая, что его самого нельзя считать таковым.

— Я искренне надеюсь, — продолжал отец Виллибальд, — что вы последуете за ним на всю свою жизнь, и что вам понравится то, к чему это приведет — а именно, что вы исправитесь, будете следовать его заповедям и никогда не будете поклоняться никакому другому богу.

— Да, да, — закричали многие из них в нетерпении, — нам все нравится. Д теперь поторопись, чтобы можно было заняться важными делами.

— Вы не должны забывать одно, — продолжал отец Виллибальд, — то, что отныне, и навсегда вы должны будете приходить ко мне в эту церковь Божию каждое воскресенье, чтобы услышать волю Господню и познать учение Христа. Вы обещаете это?

— Мы обещаем! — заревели они охотно. — А те-' перь заткнись. Время идет, скоро вечер.

— Очень полезно будет для ваших душ, если вы все сможете приходить каждое воскресенье, но для тех, кто живет далеко, достаточно будет и каждое третье воскресенье.

— Кончай болтать, поп, давай крести! — заорали самые нетерпеливые из гостей.

— Тихо! — прогремел отец Виллибальд. — Это древние и хитрые дьяволы ваших ложных верований искушают вас так кричать и прерывать мою речь, надеясь таким образом помешать воле Божьей сохранить ваши души для себя. Но то, что я говорю, это — не избыточная информация, когда я говорю о Христе и о заповедях Божьих, но важное наставление, к которому вы должны прислушиваться внимательно и молча. Я сейчас буду молиться, чтобы вся подобная дьявольщина немедленно покинула вас, чтобы вы были готовы принять крещение.

Затем он снова стал молиться по-латыни, медленно и строгим голосом, так что вскоре некоторые старые женщины стали стонать и плакать. Никто не осмеливался сказать ни слова, они сидели, беспокойно уставясь на него широко раскрытыми глазами и открыв рты. Было видно, однако, что двое кивали головой, их головы опускались все ближе и ближе к кружкам с пивом и через некоторое время они потихоньку сползли под стол, откуда вскоре раздался мощный храп.

Теперь отец Виллибальд приказал им всем подойти к лохани, в которой крестился Харальд Ормссон, и там двадцать три мужчины и девятнадцать женщин были должным образом обрызганы. Орм и Рапп вытащили из-под стола двоих спящих и попытались несколько встряхнуть их. Но увидев, что все их усилия напрасны, они подтащили их к лохани и держали там, пока и их не побрызгали водой, как и остальных, после чего бросили в тихом уголке, чтобы они продолжали спать. Все собравшиеся были теперь в прекрасном настроении. Они отряхивали волосы от воды, шли радостно назад к своим местам за столом и когда отец Виллибальд попытался завершить церемонию произнесением общего благословения, шум был так велик, что мало что из сказанного было слышно.

— Никто здесь не боится воды, — кричали они гордо, ухмыляясь друг другу через столы.

— Сейчас все готово.

— Ну давайте, шуты, покажите нам свое мастерство!

Шуты обменялись улыбками и охотно поднялись со своих скамей. Сразу же во всем зале наступила тишина. Они приветствовали Йиву с великой учтивостью, когда вышли на середину зала, как будто она была их единственным зрителем. После этого, довольно долго, они попеременно то оглушали, то изумляли публику, то доводили ее до изнеможения от хохота. Они делали сальто назад и вперед без помощи рук, приземляясь всегда на ноги, они имитировали голоса птиц и зверей, играли на дудочках, танцуя на руках, жонглировали кружками, ножами и мечами. Затем они достали из мешков двух больших кукол, обряженных в пестрые наряды и с лицами старух. Они держали их в руках, Фелимид одну, а Фердиад — другую, и сразу же куклы начали говорить, вначале любезно, затем — качая головами и злобно шипя, а под конец — яростно ругая друг друга. Ропот раздался в зале, когда куклы начали говорить, женщины стучали зубами, а мужчины побледнели и схватились за мечи. Но Йива и отец Виллибальд, которые давно знали трюки ирландцев, успокоили их, заверив, что все это — результат мастерства шутов, а не колдовство. Даже Орм несколько мгновений сомневался, но вскоре успокоился, и когда шуты приблизили кукол друг к другу и заставили их Драться руками, еще пронзительней крича и ругаясь, как будто вот-вот вцепятся друг, другу в волосы, он разразился таким хохотом, что Йива в беспокойстве наклонилась к нему и умоляла его помнить, что сталось с королем Коллой. Орм вытер слезы на глазах и посмотрел на нее.

— Нелегко быть осторожным, когда смеешься, — сказал он, — но я не думаю, чтобы Бог допустил, чтобы что-то со мной случилось сейчас, когда я сослужил ему такую великую службу.

Было заметно, однако, что он всерьез воспринял предупреждение Йивы, потому что всегда внимательно относился к любому высказыванию относительно своего здоровья.

Наконец, шуты закончили свое представление, хотя гости много раз просили их продолжить, и вечер закончился удачно, никого не постигла участь короля Коллы. Затем Отец Виллибальд поблагодарил Господа за то наслаждение, которое они получили, и за все те души, которые ему было позволено привести к Христу. Итак, великий праздник Крещения у Орма закончился, и гости отправились из Гренинга по домам на рассвете, делясь впечатлениями о том прекрасном пиве и тех блюдах, которые они выпили и съели, и о прекрасном представлении, данном им ирландскими шутами.

Глава 7. О короле Швеции Меченосце и о магистре из Аахена и его грехах

Когда все гости, за исключением четырех нищих, разъехались и в Гренинге снова воцарился покой, Орм и его домочадцы сошлись во мнении что праздник прошел лучше, чем ожидалось, и что Харальд Ормссон получил такое крещение, которое, несомненно, сделает честь ему и всем им. Только Аза ходила с задумчивым выражением на лице. Она сказала, что его прожорливые гости съели почти весь запас провизии, как сухой, так и жидкой, так что им самим мало что осталось.

— Пекарня пуста, кроме одного небольшого ларя, — сказала она, — а кладовая выглядит так, словно ее посетила стая волков. Я должна сказать вам обоим, что если у вас будет много сыновей, вы не сможете созывать такие праздники для них всех, или на это уйдет все ваше богатство. Я не хочу слишком жаловаться на эти траты, потому что, действительно, первый сын заслуживает такой чести, но на будущее придется ограничиваться пивом невысокой крепости за едой, вплоть до нового урожая хмеля.

Орм сказал, что не желает слушать никакого ворчания из-за того, что съедено слишком много.

— Но я знаю, что ты так и не думаешь, — сказал он Азе, — а твое ворчание — просто по привычке. И я слышал, что слабое пиво — это такой напиток, которым можно удовлетвориться.

— Ты должна помнить, Аза, — сказал отец Виллибальд, — что это был не обычный праздник. Потому что он содействовал делу Христа, вынудив язычников креститься. Давайте же, следовательно, не будем жаловаться, что столько всего съели и выпили, потому что Бог отплатит нам сторицей.

Аза согласилась, что в его доводах что-то есть, потому что она никогда не любила противоречить отцу Виллибальду, даже когда бывала не в настроении.

Отец Виллибальд особенно был рад тому, что он столь многого достиг за время праздника, не только обратив в веру всех гостей, но и став первым из всех слуг Христовых, кто сумел обратить жителей Сма-ланда.

— Я могу откровенно сказать, — сказал он, — что терпение было вознаграждено, и я не зря приехал с вами в эту несчастную страну. В течение этих трех дней сорок пять душ получило крещение от моей руки. Правда, увы, никто из них не был подвигнут на это искренним движением души к Христу, хотя я так много рассказывал им о Нем. Наших гостей уговорили ирландские мастера, а смаландцев крестили против их воли. Но мое мнение таково, что если бы слуги Христовы просто сидели бы и ждали, что народ этой страны придет к ним по велению сердца, им пришлось бы долго ждать. И я верю, что много хорошего может произойти из того, что случилось на этом празднике. Но заслуги во всем этом принадлежат не мне, а ирландским мастерам, и это действительно чудо Божие, что они были посланы сюда именно в тот момент, когда их искусство было более всего необходимо.

— Только Бог мог додуматься до этого, — сказала Аза.

— Но сейчас, — сказал Орм четырем пришельцам, — пришло время и нам послушать побольше о вас, странные люди, пришедшие к нам в одежде нищих. Нам хотелось бы знать, почему вы, двое мастеров, странствуете таким образом по нашей стране, и кто — двое ваших товарищей, и чего вы хотите.

Крупный человек с поседевшей бородой взглянул на своих товарищей и медленно кивнул головой. Затем сказал низким голосом:

— Меня зовут Спьялле, а родина моя — Уппсала. Я сопровождал короля Эрика во всех его походах, был рядом с ним в качестве щитоносца, благодаря моим размерам и силе. Но сейчас я больше не исполняю этой обязанности, вместо этого мне было приказано вернуться в Уппсалу, переодевшись нищим и привязав меч к ноге.

Он кончил говорить, и все остальные уставились на него в изумлении.

— Зачем ты привязал меч к ноге? — спросила Йива.

— Я многое могу сказать в ответ на этот вопрос, — ответил он. — Но по-моему я уже и так сказал слишком много, потому что я знаю, что ты, женщина, сестра короля Свена. Но самые главные новости одновременно и самые плохие: они состоят в том, что король Эрик, которого называли Победоносным, мертв.

Все поняли, что это — действительно важная новость, и желали послушать подробности.

— Меня можешь не опасаться, — сказала Йива, — хотя я и сестра короля Свена. Между нами нет любви, а последним приветствием, полученным нам от него, были люди, посланные убить нас. Это он убил короля Эрика?

— Нет, нет! — возмущенно вскричал Спьялле, — если бы это было так, меня бы сейчас здесь не было. Король Эрик умер от колдовства, в этом я уверен, хотя была ли его смерть задумана богами или этой проклятой женщиной из Готланда, Сигрид, дочерью Скоглар-Тосте, женой короля Эрика — чтоб ей вечно гореть в аду среди лезвий мечей и змеиных клыков — я не знаю. Король направился к Малым Островам с набегом, во главе сильного флота, намереваясь вскоре напасть на короля Свена, который скрывался в Северном Сьяланде. Удача сопутствовала всем нашим начинаниям, на сердце у нас было весело. Но когда мы стояли в гавани в Фальстере удача изменила нам. Короля охватило безумие, и он объявил всей армии, что собирается креститься. Он сказал, что ему будет больше везти в войне против короля Свена, если он это сделает, и тогда уж он совсем скоро покончит с ним навсегда. Его подбили на эту глупость попы, которые пришли к нему от саксонцев и долго нашептывали ему в уши. Армии очень не понравились эти новости, а мудрые люди прямо говорили ему, что королю Швеции не подобает думать о таких глупостях, которые, может быть, и подходят саксонцам и датчанам, но ему пользы не принесут. Но он свирепо накинулся на них, когда они посоветовали ему это, и резко ответил, а поскольку они знали, что он — мудрейший из людей и кроме этого — такой человек, который всегда поступает в соответствии с собственными намерениями, то не сказали ему больше ничего. Но его королева, эта сумасшедшая готландка, приехавшая на юг с нами, приведя с собой все корабли, унаследованные ею от своего отца, ненавидела Христа и его последователей страшной ненавистью и не позволяла королю Эрику унять ее, так что между этими двумя людьми вспыхнула страшная вражда, и среди солдат распространился слух, что она сказала, что нет на свете более жалкого зрелища, чем крещеный король, и что король Эрик пообещал выпороть ее, если она еще раз затронет этот предмет. Но было уже слишком поздно пугать ее поркой, ее надо было сечь давным-давно, и при этом много. В результате их ссоры армия раскололась, так что мы, шведы, и люди королевы смотрели друг на друга волками и обменивались ругательствами и часто обнажали мечи друг на друга. Затем колдовство охватило его, он начал болеть и хиреть, не способный пошевелить и пальцем, и однажды утром, когда еще все спали, эта сумасшедшая дочь Скоглар-Тосте уплыла со всеми своими кораблями, покинув нас. Многие думали, что она направилась к королю Свену, так подумал и король, когда узнал о случившемся. Но мы ничего не могли поделать, а король был так слаб, что едва мог говорить. Тогда великая паника охватила армию, все капитаны кораблей захотели уехать и вернуться домой как можно скорее. Было много разговоров о сундуках с сокровищами короля, о том, как лучше разделить их среди его сторонников, чтобы они не попали в руки короля Свена. Но король призвал меня к себе и приказал отнести его меч его сыну в Уппсалу. Потому что этот меч — древний меч Уппсальских королей, данный им Фреем и являющийся для них самой дорогой ценностью.

«Отнеси мой меч домой, Спьялле, — сказал он, — и хорошенько храни его, потому что в нем — удача моей семьи». Затем он попросил меня дать ему попить, и я понял, что ему осталось жить недолго. Вскоре после этого он, которого люди называли Победоносным, умер в своей постели, а оставшихся его сторонников едва хватило, чтобы сложить ему погребальный костер. Но мы сделали это по мере наших сил, убили его рабов и двоих его священников, положив у его ног, чтобы он мог появиться перед богами не в одиночестве, как человек низкого звания. Потом, когда костер еще горел, островитяне напали на нас. Когда я увидел их приближение, то сразу же убежал, не из страха, а ради спасения меча, и вместе с этими тремя людьми пересек пролив на рыбацкой лодке и попал в Сканию. Итак, я ношу меч под одеждой на ноге, чтобы сохранить его. Но что произойдет в мире после смерти короля, я не знаю, поскольку из всех королей он был самым великим, несмотря на то, что из-за козней злой колдуньи он встретил такой плохой конец и лежит сейчас далеко на острове Фальстер, где нет даже песка, чтобы засыпать его пепел.

Такова была история Спьялле, и все его слушатели стояли молча, раскрыв рты.

— Тяжелые времена наступили для королей, — сказал наконец Орм. — Вначале Стирбьорн, который был самым сильным, потом король Харальд, самый мудрый, а теперь и король Эрик, самый могущественный. А не так давно императрица Теофано тоже умерла, она, правившая в одиночку саксонцами и ломбардцами. Только король Свен, брат моей жены, более злой, чем другие короли, не умер, но процветает и обрастает жиром. Интересно было бы узнать, почему Бог не уничтожил его и не позволил остаться в живых лучшим королям?

— Бог приберет его в свое время, — сказал отец Виллибальд, — как прибрал он Голоферна, которому отрезала голову женщина по имени Юдифь, или Сеннахериба, властителя Ассирии, убитого своими сыновьями, когда он стоял на коленях и молился своим идолам. Но иногда случается, что злые люди цепко держатся за жизнь, а здесь, в северном климате, Дьявол сильнее и могущественнее, чем в более цивилизованных странах. То, что это так, было только что засвидетельствовано перед нами, ведь этот человек, Спьялле, рассказал нам, как он' сам убил двух слуг Христовых, чтобы пожертвовать ими для костра язычника. Такая дьявольщина не существует нигде в мире, кроме этих мест и среди некоторых вендских племен. Я не знаю, чтобы я предпринял против совершившего такое преступление. Какая польза из того, что я скажу тебе, Спьялле, что ты будешь гореть в аду за это деяние, потому что даже если бы ты не совершил его, все равно ты бы горел там.

Задумчивый взгляд Спьялле бродил по лицам сидящих рядом с ним.

— В своем незнании я сказал много лишнего, — сказал он, — и рассердил священника. Но мы действовали только в соответствии с нашим древним обычаем, поскольку так поступают всегда, когда какой-либо из шведских королей отправляется в путь к богам. И ты сказала, женщина, что я здесь не среди врагов.

— Она сказала правду, — сказал Орм, — тебе здесь не причинят вреда. Но ты не должен удивляться тому, что мы, которые все являемся последователями Христа, считаем злом убийство священника.

— Сейчас они уже среди блаженных мучеников, — сказал отец Виллибальд.

— Они там счастливы? — спросил Спьялле.

— Они сидят по правую руку от Бога и живут в гаком блаженстве, которого не может представить себе ни один смертный, — ответил отец Виллибальд.

— Тогда им там лучше, чем когда они были живы, — сказал Спьялле, — потому что в доме короля Эрика с ними обращались как с рабами.

Йива засмеялась:

— Ты заслуживаешь похвалы, а не порицания, — сказала она, — за то, что помог им достичь такого счастливого положения.

Отец Виллибальд сердито посмотрел на нее и сказал, что ему не нравится, что она относится к этому так легкомысленно.

— Такая глупая болтовня была тебе простительна, когда ты была всего лишь бездумной девчонкой, — сказал он, — но сейчас, когда ты — мудрая домохозяйка с тремя детьми, получившая много христианских наставлений, ты должна бы понимать.

— Я — дитя своего отца, — отвечала Йива, — и я что-то не помню, чтобы он совершенствовался духовно от того, что заводил детей, и от всех наставлений, полученных им от тебя и от епископа Поппо.

Отец Виллибальд печально покачал головой и слегка погладил себя рукой по затылку, что было его привычкой, когда упоминалось имя короля Харальда, потому что он все еще носил на своей голове след распятия.

— Нельзя отрицать, что король Харальд был большим грешником, сказал он, — а в том случае, о котором ты говоришь, я чуть было не присоединился к армии блаженных мучеников. Однако во многом он был похож на царя Давида — и сходство, пожалуй, будет еще заметнее, если сравнивать его с королем Свеном — и я не думаю, чтобы ему доставило удовольствие слышать, как его дочь шутит по поводу убийства священника.

— Все мы — грешники, — сказал Орм. — Даже я не исключение, поскольку не единожды бил священников во время наших походов в Кастилию и Леон, когда мы штурмовали христианские города и жгли их церкви. Их священники храбро сражались с нами копьем и мечом, и мой господин Аль-Мансур приказал, чтобы мы всегда убивали их первыми. Но это было тогда, когда я мало что понимал, так что думаю, что Бог не станет судить меня за это слишком строго.

— Моя удача лучше, чем я предполагал, — сказал Спьялле, — поскольку я вижу, что попал к честным людям.

Бледный молодой юноша с короткой черной бородой, четвертый из них, до этого момента сидел молча и потупив взор. Теперь, однако, он вздохнул и сказал:

— Все люди — грешники. Увы, это правда! Но ни один из вас не носит на совести такого бремени, как я. Я — Райнальд, недостойный священник Божий, каноник доброго епископа Эккарда Шлезвигского. Но родился я в Зюльпихе, в Лотарингии, и был раньше магистром кафедральной школы в Аахене, а сюда пришел потому, что я — грешник и очень несчастный человек.

— Да, таких нищих, как вы, еще поискать, — сказал Орм, — потому что у всех вас есть интересная история. Если и твоя история интересная, Райнальд, давай послушаем ее.

— Истории о грехе всегда интересно слушать, — сказала Йива.

— Только в том случае, если слушаешь их с набожным состоянием ума и делаешь из них полезные выводы, — сказал отец Виллибальд.

— Из моей истории, боюсь, можно извлечь много уроков, — сказал магистр печально, — потому что с двенадцати лет я — самый несчастный человек. Может быть, вы знаете, что в пещере между Зюльпихом и Хаймбахом живет мудрая женщина по имени Радла, которая может заглядывать в будущее. Моя мать отвела меня к ней, она хотела знать, буду ли я счастлив, если стану священником, поскольку у меня была сильная тяга к тому, чтобы стать слугой Божьим. Мудрая женщина взяла мои руки в свои и долго сидела, раскачиваясь и стоная, с закрытыми глазами, так что я думал, что умру от страха. Наконец, она стала говорить и сказала, что я буду хорошим священником, и многое мне удастся. «Но одно несчастье ты будешь носить с собой, — сказала она, — ты совершишь три греха, и второй будет тяжелее первого, а третий — самый тяжелый из всех. Такова твоя судьба, и от нее не уйдешь». Таковы были ее слова, а больше она ничего не сказала. Мы горько заплакали, я и моя мать, когда шли домой от ее пещеры, потому что хотели, чтобы я был святым человеком, свободным от греха. Мы пошли к нашему старому священнику попросить совета, и он сказал, что человек, который совершил только три греха за всю свою жизнь, может считаться счастливым, но мне от этого было не легче. Итак, я поступил в церковную школу в Аахене, и ни один из учащихся не был столь ревностен и трудолюбив, как я, или более настойчив в избегании греха. Как по латыни, так и по литургии я был лучшим учеником, а к тому времени, когда мне исполнился двадцать один год, я знал Евангелие и Псалмы наизусть, а также большую часть Посланий к галатам и к фессалонийцам, что было слишком трудно для большинства студентов, поэтому декан Румольд хвалил меня и сделал своим дьяконом. Декан Румольд был старик с голосом, как у быка, и с большими блестящими глазами. Люди дрожали, когда он обращался к ним, и превыше всего он любил две вещи, после святой Церкви Христовой: вино со специями и знания. Он был знатоком в таких малоизвестных и трудных науках, что мало кто мог понять даже их названия, таких, как астрология, черная магия, алгоризм, и говорили, что он мог разговаривать с императрицей Теофано на ее родном византийском языке. В молодости он бывал в восточных странах вместе с ученым епископом Лютпрандом Кремонским и рассказывал замечательные истории о тех местах. Всю свою жизнь он собирал книги, которых у него теперь было более семидесяти, и часто по вечерам, когда я приносил ему в комнату горячее вино, он учил меня науке или разрешал мне почитать ему вслух из работ двух древних поэтов, которые были в его библиотеке. Одного из них звали Статий, он писал трудным языком о древних войнах, которые проходили между Византией и городом Фивы. Другого звали Эрмолдус Нигеллус, его было легче понимать, он рассказывал о благословенном императоре Людвиге, сыне великого императора Карла, и о войнах, которые он вел против язычников в Испании. Когда я делал ошибки, читая Статия, старый декан ругал меня и бил палкой, говоря, что я должен любить его и читать тщательно, потому что это — первый римский поэт, ставший христианином. Я старался угодить декану и избежать его палки, поэтому слушался, как только мог. Но я никак не мог полюбить этого поэта, как ни старался. Кроме того, был еще и третий поэт, стихи которого имел декан, они были в более красивых обложках, чем другие, и я иногда видел декана, сидящим над ними и что-то бормочущим. Когда он читал эти стихи, настроение его улучшалось, и он часто посылал меня купить побольше вина, но мне он никогда не давал читать эту книгу. Это вызывало во мне любопытство, хотелось узнать, что там написано, и однажды вечером, когда декан ушел к епископу, я вошел в его комнату и стал искать эту книгу, и наконец нашел ее в маленьком сундучке, стоявшем под стулом. В начале книги были «Правила для магистра», это — советы святого Бенедикта на тему того, как вести святую жизнь, а после этого шли рассуждения о целомудрии, автором которых был некий англичанин по имени Альдхельмус. Затем шла большая поэма, красиво и очень красочно иллюстрированная. Она называлась «Арс аманди», что означает «Искусство любви», и была написана древнеримским поэтом Овидием, который, вне всякого сомнения, не был христианином.

Магистр печально взглянул на отца Виллибальда, когда достиг этого момента своего рассказа, и отец Виллибальд поощряюще кивнул.

— Я слышал об этой книге, — сказал он, — и знаю, что ее очень любят глупые монахи и ученые монашки.

— Это — зелье самого Вельзевула, — сказал магистр, — и все-таки она слаще, чем мед. Мне было трудно понять все, поскольку в ней было много слов, которые не встречаются в Евангелии и в Посланиях, да и у Статия тоже. Но мое желание понять написанное было не меньше моего страха перед тем, что в ней могло содержаться. О содержании ее я ничего не скажу, кроме того, что там было полно деталей, касающихся ласк, сладкопахнущих веществ, странных мелодий и всех форм чувственного наслаждения, которое могут получать мужчина и женщина. Поначалу я боялся, не будет ли великим грехом читать об этом, но потом я уговорил себя (это во мне говорил Дьявол) и решил, что то, что является подходящим для мудрого декана, не может быть греховным чтением для меня. Похотливый Овидий был действительно великим поэтом, хотя и полностью на стороне Дьявола, и я удивился, что его стихи запомнились мне без каких-либо усилий с моей стороны — намного легче, чем Евангелие или Послание к галатам, хотя я очень старался запомнить их. Я читал до тех пор, пока не услышал снаружи шаги декана. Когда он вошел, то сильно отлупил меня палкой за то, что я забыл встретить его с факелом и помочь ему войти в дом. Но я почти не заметил боли, поскольку мои мысли занимали другие вещи. И потом еще два раза, когда его не было дома, я проникал в его комнату и таким образом дочитал книгу до конца. В результате этого со мной произошла большая перемена, с этого времени голова моя была полна греховными мыслями в мелодичнейших стихах. Вскоре после этого за мои знания, меня сделали магистром в кафедральной школе, где все у меня шло хорошо до тех пор, пока я не получил вызов к епископу. Он сказал мне, что богатый торговец Дудо в городе Маастрихте, человек, известный своей набожностью, даривший богатые подарки Церкви, попросил, чтобы ему прислали благочестивого и знающего священника для обучения его сына христианским добродетелям, а также письму и счету, и епископ выбрал для этой миссии меня, поскольку декан считал меня самым лучшим из молодых преподавателей и единственным, кто знает трудное искусство счета. Для того, чтобы я мог также проводить богослужения в доме торговца, добрый епископ возвел меня в ранг пресвитера с правом выслушивать исповеди, и я сразу же отправился в Маастрихт, где меня уже поджидал Дьявол.

Он обхватил голову руками и застонал.

— Пока что ничего особенного, — сказал Орм, — но, может, дальше будет интереснее. Давай послушаем, что произошло, когда ты встретился с Дьяволом.

— Я его не встретил в человеческом обличье, — сказал магистр, — но мне и этого хватило. Торговец Дубо проживал в большом доме у реки. Он тепло встретил меня, и каждое утро и по вечерам я проводил в его доме молитвы. Я с усердием взялся за обучение его сына, и иногда сам Дубо приходил послушать нас, потому что он был, в действительности, благочестивым человеком и часто просил меня не жалеть розог. Его жену звали Алхмунда. У нее была сестра, жившая вместе с ними, вдова по имени Апостолика. Они обе были молодые и красивые. Они вели себя чрезвычайно скромно и благочестиво, когда ходили, то двигались медленно, с потупленным взором, а во время молитвы никто не проявлял большего рвения, чем они. И хотя похотливый поэт Овидий поселился в моей душе, я не осмеливался смотреть на них и избегал разговоров с ними, так что все шло хорошо, пока не пришло время, когда Дудо должен был надолго уехать по делам на юг, а затем в Ломбардию. Перед тем, как отправиться в путь, он исповедовался мне и пообещал подарить богатые подарки Церкви, чтобы обеспечить себе благополучное возвращение. Он попрощался со своим семейством, заставил меня пообещать, что буду каждый день молиться за его безопасность, и таким образом, наконец, отбыл, вместе со своими слугами и лошадьми. Его жена и ее сестра громко рыдали, когда он уезжал, но когда уехал, их рыдания быстро прекратились, и они стали себя вести совсем по-другому, нежели раньше. Во время домашних молитв они вели себя столь же набожно, как и раньше, но стали часто приходить послушать, как я обучаю своего ученика, и сидели, перешептываясь и глядя мне в лицо. Иногда они выражали беспокойство, не переутомился ли ученик, и предлагали, чтобы он пошел поиграть, а они могли, как они мне шепнули, посоветоваться со мной по делу большой важности. Они сказали, что очень удивлены, что я такой серьезный молодой человек, если принять во внимание мою молодость, и госпожа Апостолика спросила, правда ли, что все молодые священники робеют перед женщинами. Она сказала, что она и ее сестра должны сейчас считаться бедными вдовами в трауре, и что им очень нужны успокоение и утешение. Они сказали, что очень хотят исповедоваться мне во всех своих грехах до Пасхи, и Алхмунда спросила, могу ли я отпускать грехи. Я ответил, что епископ дал мне такое право, потому что, сказал он, это почтенное семейство известно своей набожностью, так что члены его в любом случае мало в чем смогут исповедоваться. При этом они радостно захлопали в ладоши, и с этого момента Дьявол сделал меня игрушкой в своих руках, так что эти две женщины все больше и больше занимали мои мысли. Ради сохранения их доброго имени Дудо строго запретил им ходить одним в город и приказал своему управляющему следить, чтобы они не нарушали этот запрет, по этой причине они часто бросали на меня взгляды и так со временем вовлекли меня в яму греха. Увы, мне надо было быть стойким и сопротивляться их соблазнам или просто убежать от них, как это сделал блаженный Иосиф в доме Потифара. Но Иосиф никогда не читал Овидия, поэтому его положение было менее опасным, чем мое. Когда я смотрел на них, мои помыслы были наполнены уже не благочестием, а похотью и греховностью, так что я дрожал, когда они проходили мимо меня, но я не осмеливался ничего делать, будучи еще юным и невинным в этих вопросах. Но эти женщины, которые были настолько же полны греховных помыслов, как и я, но зато были намного менее робкими, не боялись. Однажды ночью, когда я спал в своей комнате, я был разбужен женщиной, ложащейся ко мне в постель. Я не мог сказать ни слова, переполненный страхом и радостью. Она прошептала, что начинается гроза, и она очень боится бури. Потом она обвила меня руками и стала страстно целовать. Неожиданно вспышка молнии осветила комнату, и я увидел, что эта женщина — Апостолика, и хотя я тоже очень боялся молнии, мне уже некогда было думать о таких вещах. Однако, некоторое время спустя после того как я с нею получил такое удовольствие, которое превосходило все, описанное Овидием, я услышал раскаты грома прямо над нашей крышей и сильно испугался, потому что подумал, что это Бог хочет поразить меня своей молнией. Этого, однако, не произошло. А на следующую ночь, когда ко мне пришла Алхмунда, столь же жаждущая, как и ее сестра, вообще никакого грома не было, а моя похоть была сильнее, чем всегда, так что я предался удовольствиям греха с веселым мужеством и твердым сердцем. Эти женщины имели мягкий и добрый характер, никогда не укоряли меня и не ссорились друг с дружкой, в них не было зла, кроме только их великой похоти. Никогда они не выказывали страха или угрызений совести от того, что они делали, только немного беспокоились, не узнали бы слуги о том, что происходит. Но Дьявол в них был силен, поскольку, что может быть для него приятнее, чем видеть падение слуги Христова? Когда наступила Пасха, все обитатели дома по очереди пришли ко мне, чтобы исповедоваться в грехах. Самыми последними пришли Алхмунда и Апостолика. Они торжественно рассказали мне обо всем, что имело место между ними и мною, и мне ничего не оставалось делать, как отпустить им грехи. Это был ужасный проступок с моей стороны, поскольку, хотя я к этому времени уже погряз в грехе, все выглядело таким образом, будто я преднамеренно предал Господа.

— Я искренне надеюсь, что твое поведение с тех пор изменилось к лучшему, — сказал отец Виллибальд сурово.

— Я тоже надеялся на это, — отвечал магистр, — но судьба распорядилась иначе, так как и предсказывала ворожея, когда предупреждала меня о трех моих грехах. До тех пор, однако, Дьявол еще не вполне завладел моей душой, ведь я, как и обещал, каждый день молился за благополучие торговца, чтобы опасность миновала его и он невредимым вернулся домой. Более того, спустя некоторое время я стал молиться за него по два и даже по три раза на дню, дабы успокоить угрызения совести и унять ужас, наполнявший мою душу. Но страх мой с каждым днем становился все сильнее, пока, наконец, в ночь после празднования Христова Воскресения, я больше не мог этого выдержать и тайно сбежал из дома и из города, и пошел, попрошайничая, по дороге к дому, где все еще жила моя мать. Она была благочестивой женщиной, и когда я рассказал ей обо всем, она горько разрыдалась. Потом, однако, она стала успокаивать меня, говоря, что неудивительно, что женщины забыли об осторожности, увидев меня, и что такое происходит гораздо чаще, чем люди думают. Единственное, что мне остается, продолжала она, это пойти к декану и рассказать ему все, что произошло. Она благословила меня и я отправился исполнять ее наказ. Декан Румольд уставился на меня в изумлении, когда я появился в его доме, и спросил, почему я вернулся. Тогда, рыдая, я рассказал ему правдиво обо всем, с самого начала и до конца. Он пришел в ярость, узнав, что я без разрешения читал Овидия, но когда я рассказал ему о том, что было между мной и теми двумя женщинами, он хлопнул себя ладонями по коленям и разразился громогласным смехом. Он сказал, что хочет знать обо всем в подробностях. Потом спросил, нашел ли я тех женщин удовлетворительными. Затем вздохнул и сказал, что ни один период жизни не сравнится с молодостью и что никакое деканство во всей Империи не стоит ее утраты. Но по мере того как я продолжал свой рассказ, лицо его мрачнело, и когда я закончил, он с силой ударил кулаком по столу и проревел, что я вел себя в высшей степени неприлично и что это дело должен решать епископ. Итак, мы отправились к епископу и рассказали ему все. Они с деканом были согласны в том, что я поступил очень нехорошо, дважды обманув доверие: во-первых, покинув дом, в который меня направили, и во-вторых, выдав тайну исповеди, когда рассказал матери о том, что произошло между мной и теми двумя женщинами. То, что я совершил блуд, было, конечно, большим грехом, но в общем-то делом обычным, не сравнимым с тем, что я совершил потом. А это может быть искуплено только ценой самого сурового наказания. Однако поскольку действовал я скорее по юношеской глупости, чем по злому намерению, они накажут меня, сказали они, по возможности мягко. Итак, они предложили мне на выбор три наказания: провести год в должности капеллана в большой больнице для прокаженных в Юлихе, совершить паломничество в Святую Землю и принести оттуда церковное масло с Оливковой Горы и воды из реки Иордан или отправиться миссионером обращать в христианство датчан. Ободренный их сочувствием и объятый желанием искупить свой грех, я выбрал самое тяжкое наказание. Они послали меня к епископу Эккарду в Хедеби. Он тепло принял меня и вскоре сделал одним из своих каноников за мои знания. Я оставался у него два года, устремляя все силы на дело набожности и преподавая в школе, основанной им там, пока моя судьба вновь не подвела меня и я не совершил мой второй грех.

— Странный ты священник, — сказал Орм, — с твоими грехами и сумасшедшими бабами. Но ты так и не сказал нам, почему пришел сюда.

— Почему ты не женился, как разумный человек, — спросила Йива, — если так сильно любишь женщин?

— Некоторые считают, что священнослужитель не должен жениться, — сказал магистр, — вот этот ваш священник тоже ведь неженатый, хотя, возможно, он более благочестив, чем я, и поэтому лучше противостоит соблазнам.

— У меня есть дела поважнее, чем женщины, — сказал отец Виллибальд, — а теперь, слава Богу, я уже достиг возраста, когда этих соблазнов больше не существует. Но благословенные апостолы придерживались различных взглядов на этот счет. Святой Петр сам был женат, мало того, он даже брал жену в свои поездки к язычникам. Святой Павел, напротив, придерживался противоположного мнения, он всю жизнь оставался холостым, что, возможно, и было причиной того, что и путешествовал он дальше, и написал больше. Уже в течение многих лет благочестивые люди склоняются к тому, чтобы принять точку зрения святого Павла, а аббаты ордена святого Бенедикта во Франции считают, что священнослужитель должен избегать брака и, по возможности, всех форм половой жизни. Хотя лично я считаю, что пройдет еще немало времени, прежде чем всех священнослужителей можно будет уговорить на то, чтобы они ограничили себя в такой степени.

— Ты правильно говоришь, — сказал магистр, — я помню, что французский аббат Одо и его ученики проповедовали, будто женитьба — это зло для слуги Христова, и я считаю, что их мнение по этому вопросу — верное. Но хитрость Дьявола не имеет границ, и, многочисленны его уловки. Так что теперь я здесь, изгой и потерянный странник в царстве дикости, потому что я отказался вступить в брак. Таков мой второй грех, предсказанный мне колдуньей. А каким будет третий, я не осмеливаюсь и помыслить.

Они стали просить его продолжать свой рассказ, и после того как Йива дала ему подкрепиться крепким напитком, он рассказал им о своем втором грехе.

Глава 8. О втором грехе грешного магистра и о наказании, которому он был подвергнут за него

— Продолжая свой рассказ, — сказал магистр меланхоличным тоном, — я должен сказать вам о том, что неподалеку от Хедеби проживает одна женщина по имени Тордис. Она — благородного происхождения и одна из самых богатых женщин в тех краях, у нее много земли и большие стада. Она была рождена и воспитана язычницей. Благодаря своему богатству она выходила замуж три раза, хотя она еще и сейчас молода, и все ее мужья погибли насильственной смертью в войнах или междоусобицах. Когда был убит третий, она впала в глубокую печаль и по собственной воле пришла к епископу Эккарду, чтобы рассказать ему, что желает искать помощи у Бога. Епископ лично обучил ее христианскому вероучению и впоследствии крестил, после чего она регулярно посещала мессу, приезжая в церковь во главе целой процессии слуг с таким шумом и звоном оружия, как будто едет боевой командир. Гордыня ее была велика, а характер — упрямый. Поначалу она отказывалась разрешить своим людям оставлять оружие за пределами церкви, когда они входили туда, потому что в таком случае, говорила Тордис, они будут плохо выглядеть, идя по проходу. Однако, в конце концов, епископу удалось уговорить ее согласиться на это. Он приказал нам относиться к ней всегда с величайшим терпением, поскольку ее положение давало возможность сделать много полезного для святой Церкви. Не могу отрицать, что несколько раз она приходила к епископу с богатыми дарами. Но с ней было трудно, особенно, мне. Потому что, как только она меня увидела, то сразу же воспылала страстью к моему телу, и однажды после мессы она подождала меня у выхода и попросила благословения. Я благословил ее, а она в это время оглядывала мое тело и сказала, что если я уделю некоторое внимание своим волосам и бороде, как положено мужчине, то смогу выполнять более ответственные обязанности, чем проведение мессы.

— Можете приходить ко мне домой, когда пожелаете, — добавила она, — и я позабочусь о том, чтобы вы не пожалели о своем визите. Затем она схватила меня за уши и бесстыдно поцеловала, хотя мой дьякон стоял поблизости, оставив меня в смущении и страхе. С Божьей помощью я к этому времени укрепился в сопротивлении женским соблазнам и был полон решимости вести себя безупречно, кроме того, она не была так красива, как те две женщины, которые сбили меня с пути истинного в Маастрихте. Поэтому я не боялся, что она меня совратит, но меня беспокоило, что она может повести себя неразумно, и было очень жаль, что епископ Эккард в это время отсутствовал — он был на церковной конференции в Майнце. Я уговорил дьякона никому не рассказывать о том, что он видел, хотя он сильно смеялся по своему невежеству и глупости. В этот вечер я молил Бога о помощи в борьбе против женщин. Когда я закончил молиться, я почувствовал себя на удивление окрепшим и решил, что она, вероятно, послана, чтобы показать мне, насколько хорошо я теперь могу противостоять соблазнам плоти. Но когда в следующий раз она пришла в церковь, я боялся ее не меньше, чем раньше, и пока еще пел хор, я помчался в ризницу, чтобы избежать встречи с ней. Но, отбросив всякую скромность, она последовала за мной и поймала меня до того, как я успел покинуть церковь. Она спросила, почему я к ней не пришел, несмотря на ее приглашение. Я ответил, что все мое время занято делами.

— Нет ничего важнее этого, — сказала она, — поскольку ты — тот мужчина, на котором я хочу жениться, хоть ты и бритый. И я думала, что ты поступишь умнее, нежели заставлять меня ждать, когда ты придешь, после того как я дала тебе свидетельство того, что ты мне нравишься.

К этому времени я был сильно смущен и поначалу не мог придумать никакого более смелого ответа, чем тот, что по различным причинам я не могу покинуть церковь, пока отсутствует епископ. Потом, однако, я осмелел и решительно ответил ей, что брак — это такое удовольствие, которое не должны себе позволять слуги Христовы, и что блаженные отцы церкви не одобрили бы женщину, выходящую замуж в четвертый раз. Она побледнела, когда я это сказал, и с угрожающим видом подошла ко мне.

— Ты что, кастрат? — спросила она. — Или я слишком стара для того, чтобы возбудить тебя?

Она выглядела очень опасной в своем гневе, поэтому я схватил распятие и держал его перед ней, затем стал молиться, чтобы злой дух покинул ее. Но она выхватила у меня из рук распятие с такой силой, что повалилась на спину и ударилась головой о большой шкаф. Но сразу же вскочила на ноги, громко зовя на помощь. И тут я — я не знаю, что сделал. Тогда моя судьба, от которой нет спасения, снова осуществилась, поскольку в драке, которая завязалась в церкви, на паперти и на площади около церкви между ее людьми, пытающимися помочь ей, и добрыми горожанами, пытавшимися помочь мне, погибли люди с обеих сторон, включая помощника дьякона, которому отрубили голову мечом, и каноника Андреаса, выбежавшего из епископского дворца, чтобы прекратить драку, и получившего камнем по черепу, от чего он умер на следующий день. Наконец, женщину прогнали вместе с теми ее людьми, которые еще были способны бежать, но мое отчаяние было очень велико, когда я осмотрел поле боя и подумал, что два священнослужителя убиты из-за меня. Когда вернулся епископ Эккард и узнал, что произошло, он счел главным виновником меня, поскольку, сказал он, он ведь строго наказал, чтобы к этой женщине, Тордис, относились с величайшим вниманием и терпением все мы, а я не послушался его приказа. Я должен, сказал он, исполнять все ее желания. Я стал умолять его назначить мне самое суровое наказание, потому что мысль о моем грехе больно ранила меня, хотя я и понимал, что не мог избежать его. Я рассказал ему о пророчестве колдуньи и о том, как я совершил второй из трех предсказанных мне грехов. Епископ сказал, что не хочет, чтобы я находился в Хедеби, когда придет время совершать третий грех, и наконец они придумали для меня подходящее наказание. Епископ приказал мне совершить паломничество на север, в страну диких смаландцев и выкупить у них ревностного слугу Божьего отца Себастьяна, которого три года тому назад послали к ним проповедовать Евангелие, и он с тех пор прозябал там в жестоком рабстве. Вот туда я и направляюсь, это и есть моя миссия. Теперь вы знаете столько же, сколько и я, обо мне и о моих несчастьях.

На этом он и закончил свой рассказ. Йива засмеялась и дала ему еще пива.

— Похоже, не везет тебе с женщинами, как бы ты к ним ни относился, — сказала она, — несмотря на все то, что ты прочитал в книге про искусство любви. И я не думаю, что в этих краях тебе с ними повезет больше.

Но магистр Райнальд ответил, что покончил со всей этой ерундой.

— Ты, наверное, очень глупый человек во многих отношениях, — сказал Орм, — и твой святой епископ тоже, если вы думаете, что сможете выкупить своего священника у смаландцев, или надеетесь, что тебе удастся спасти свою собственную жизнь без помощи серебра и золота.

Магистр покачал головой и печально улыбнулся.

— У меня нет золота и серебра, — сказал он, — поскольку я не намерен предлагать металл смаланд-цам в обмен на отца Себастьяна. Я хочу предложить им себя в качестве раба вместо него. Я моложе, чем он, и сильнее, поэтому я думаю, они согласятся на обмен. Таким способом, я надеюсь в некоторой степени искупить свою вину за то, что стал причиной смерти двоих священников.

Все были изумлены этим ответом и поначалу не хотели верить, что он говорит серьезно. Но магистр поклялся, что это так.

— Думаю, что я столь же хороший христианин, как и большинство людей, — сказал Орм, — но я бы лучше совершил какие угодно грехи, а не предложил бы себя в рабы.

Отец Виллибальд сказал, что такое христианское рвение может проявить не каждый, но что магистр поступает правильно.

— Твое рабство не продлится долго, — добавил он, — поскольку осталось уже не более пяти лет до пришествия Христа на землю, согласно самым точным подсчетам. Следовательно, если ты будешь избегать женщин и у тебя больше не будет из-за них неприятностей, вполне возможно, что тебе удастся окрестить многих смаландцев до того, как этот день наступит, и в этом случае ты сможешь со спокойной совестью предстать перед судом Божьим.

— То, что ты говоришь — правильно, — ответил магистр, — то же самое и мне пришло в голову. Но самое плохое то, что я еще должен совершить свой последний грех, а колдунья сказала, что он будет самым тяжким.

Никто из них не мог придумать, как его утешить, но Орм сказал, что, может быть, пройдет довольно долгое время, прежде чем он совершит свой третий грех.

— Мне не хотелось бы, чтобы ты совершал его, пока гостишь в моем доме, — сказал он. — Но будь уверен в том, священник, и ты, Спьялле и вы, ирландские мастера, что можете оставаться здесь столько, сколько захотите.

— Я тоже этого хочу, — сказала Йива.

Они поблагодарили их обоих за приглашение, но Спьялле сказал, что сможет пробыть еще только несколько дней.

— Потому что я не могу затягивать свое путешествие, — пояснил он, — ведь удача шведских королей привязана к моей ноге.

Оба шута сказали, что пойдут вместе со Спьялле, поскольку они тоже направляются в Уппсалу. Если им там не понравится, на свете есть много других королей, которые будут им рады.

— Мы можем пойти в Норвегию, — сказали они, — где сейчас королем Олоф Тригвассон, говорят он стал ревностным христианином. А может направимся в Восточную Страну к князю Вальдемару Гардарикскому, известному своей могущественностью и богатством, говорят также, что он хорошо относится к людям искусства.

— Далеко вам придется идти, — сказал Орм.

— У нас нет дома, — ответили они, — наша жизнь состоит из скитаний по свету. Но там, где есть короли, туда мы с радостью отправимся, потому что все короли рады нам. За Гардарике находится королевство Василия, которого называют Булгарским Молотом и который является самым могущественным монархом в мире теперь, когда король Харальд и король Эрик мертвы, хотя, может быть, и молодой император Германии был бы недоволен, услышав, что мы так говорим, а также и король Брайан, который сейчас правит в Ирландии. Мы слышали от много путешествовавших людей, что шуты императора Миклагарда очень знамениты и могут делать замечательные вещи, особенно много говорят о представлении, данном ими перед послами старого германского императора в те времена, когда в Миклагарде правил Никефорос. Говорят, что они чудесным образом забрались на шест, а этот трюк для нас новый, хотя мы считаем, что знаем трюков больше всех. Поэтому, может быть, нам будет полезно совершить путешествие туда и посмотреть, насколько умелы они в действительности, и показать им, что умеют ирландские мастера. Было бы, кроме того, великой честью для нас выступить перед императором Василием, а для него — принять нас с визитом. Но вначале мы пойдем в Уппсалу, к тамошнему молодому королю, и считаем, что лучше всего нам идти со Спьялле. Потому что с ним хорошо путешествовать в качестве нищих.

Они ждали его решения, и через несколько дней, когда он восстановил свои силы, Спьялле вновь привязал меч к ноге и вместе с двумя мастерами взял мешки и посохи. Аза и Йива дали им продуктов на дорогу, и они сказали, что не надеются вновь встретить такое гостеприимство на своем пути, какое им посчастливилось получить в Гренинге.

Когда они прощались, Фелимид сказал Орму:

— Если мы еще встретимся, будь уверен, что в нашем лице ты имеешь добрых друзей.

— Очень надеюсь, что мы еще встретимся, — сказал Орм, — но если вы направляетесь в Миклагард, боюсь, что мои надежды не сбудутся. Потому что я останусь здесь, мирным человеком, буду растить детей и пасти стада, и больше никогда не отправлюсь за моря.

— Кто знает? — сказали маленькие длинноухие человечки. — Кто может сказать?

Они склонили головы, получили благословение от отца Виллибальда и вместе со Спьялле отправились в путь.

Но магистр Райнальд остался на некоторое время у Орма, было решено, что это — самое лучшее, что он может сделать. Все были согласны с тем, что было бы безумием для него отправляться в одиночку через границу искать отца Себастьяна, потому что в этом случае его схватят или убьют, и он не получит ничего. Поэтому решили, что он останется в Гренинге до тех пор, пока не придет пора ежегодного собрания пограничных народов, которое они называют Тинг, у Кракского Камня, поскольку это время было уже близко. На Тинге, сказал Орм, они, возможно, смогут прийти к какому-либо соглашению со смаландцами относительно того дела, которое было у него на уме.

Глава 9. О том, как магистр искал телок и сидел на вишневом дереве

Так магистр Райнальд остался у них на лето. Он помогал отцу Виллибальду удовлетворять духовные потребности домочадцев и тех из вновь обращенных христиан, которые считали необходимым для себя держать обещание посещать богослужения. Все они очень хвалили магистра за его пение во время мессы, которое было более красивым, чем все, что до этого слышали в этих местах. Поначалу новообращенные христиане неохотно посещали воскресные богослужения, но по мере того, как распространялись слухи о пении магистра, все больше и больше людей начинало приходить, и когда он пел, на глазах стоявших женщин можно было видеть слезы. Отец Виллибальд был очень доволен его помощью, поскольку у него самого голос был некрасивый.

Однако магистр был плохо подготовлен к другим видам работы. Орм хотел дать ему какое-нибудь занятие в течение недели и изо всех сил старался найти что-то такое, что тот может сделать хорошо, но не смог отыскать ничего, в чем тот мог бы быть полезен. У него не было никакой профессии и он не умел обращаться ни с каким инструментом. Орм сказал:

— Это плохо: ведь скоро ты будешь рабом в Смаланде, и если ты ничего не умеешь делать, кроме пения, боюсь, что тебе придется там тяжело. Лучше тебе научиться чему-то полезному, пока ты здесь, со мной, потому что это спасет твою спину от многих ссадин.

Вздохнув, магистр согласился. Он попробовал заниматься различными простыми делами, ни в одном из них не преуспев. Когда его отправили косить траву, на его потуги было жалко смотреть, потому что он не умел держать косу. Он не мог и плотничать, хотя Рапп и даже сам Орм проводили долгие часы, пытаясь обучить его этому мастерству, а когда он попробовал рубить дрова для кухонной печи, то ударил себя по ноге, так что когда они пришли забирать дрова, то увидели его стонущим на земле в луже крови. Оправившись от этого, он пошел с одним из людей ловить рыбу, но там на него напал огромных размеров угорь, который навернулся ему на руку. В испуге он перевернул ведро и вся уже пойманная ими рыба упала в реку. Таким образом, он был героем в церкви, а также хорошим компаньоном по вечерам, когда все усаживались с каким-либо рукоделием, а он рассказывал им истории про святых и императоров. Но во всех остальных делах он считался несравненным тупицей, неспособным сделать простых вещей, которые умеет любой. Тем не менее, его любили, а особенно женщины, которые, от Азы и Йивы до самой молоденькой служанки, постоянно суетились вокруг него и при малейшей возможности мужественно выступали в его защиту.

В начале этого года Одноглазый Рапп взял себе в жены пухленькую крестьянскую дочку по имени Тор-гунн, которую, несмотря на свою одноглазость он получил вполне легко, благодаря своей известности много повидавшего и хорошо владеющего оружием человека. Когда Рапп приказал ей готовиться к крещению, она сразу же сделала это и потом никогда не пропускала ни одного богослужения. Ее все любили, она хорошо исполняла свои обязанности, и они с Раппом были вполне довольны друг другом, хотя иногда можно было слышать, как он ворчит, что ее трудно заставить замолчать и что она все никак не забеременеет. Йива очень любила ее, они часто сидели вместе и поверяли друг другу свои секреты, и поток слов у них никогда не замедлялся.

Однажды получилось так, что всем обитателям хозяйства пришлось идти в лес на поиски потерявшихся телок, и поиски были долгими. Ближе к вечеру, когда Рапп уже возвращался домой, ничего не найдя, он услышал звуки, доносившиеся из березовой рощицы; подойдя поближе он увидел Торгунн, лежащую на траве рядом с большим валуном, и магистра Райнальда, склонившегося над ней. Больше он ничего не мог видеть из-за высокой травы, а когда они услышали его шаги, то поспешно вскочили на ноги. Рапп стоял молча, а Торгунн сразу же подскакала к нему на одной ноге и засыпала его потоком слов.

— Как хорошо, что ты пришел, — сказала она, — ты сейчас поможешь мне дойти до дома. Я подвернула коленку, споткнувшись о камень, и лежала здесь, зовя на помощь, когда появился этот добрый человек. У него не хватило сил, чтобы поднять и отнести меня. Однако вместо этого он молится за мою ногу, так что ей уже получше.

— У меня только один глаз, — ответил Рапп, — но им я вижу хорошо: Ему обязательно было сидеть на тебе, когда он молился?

— Он не сидел на мне, — с возмущением сказала Торгунн. — Рапп, Рапп, что у тебя на уме? Он стоял на коленях рядом со мной, держал мою ногу и три раза помолился за нее.

— Три раза? — спросил Рапп.

— Не притворяйся большим дураком, чем ты есть на самом деле, — сказала Торгунн. — Первый раз — во имя Отца, второй раз — во имя Сына, и третий — во имя Святого Духа. Это и есть три раза.

Рапп посмотрел на священника. Последний был бледен, и губы его дрожали, но в остальном он был нормален.

— Если бы ты запыхался, — сказал Рапп задумчиво, — ты уже был бы покойником.

— Я пришел в эту страну в поисках мученичества, — ответил магистр со смирением.

— И ты его найдешь, это точно, — сказал Рапп, — но сначала дай мне взглянуть на это твое колено, женщина, если ты помнишь, какое из них у тебя болит.

Торгунн ворчливо заметила, что с ней так еще никогда не обращались. Однако она послушно присела на камень и обнажила свою левую ногу. Они никак не могли решить, есть там опухоль или нет, но когда он надавил, она вскрикнула.

— А несколько минут назад было еще хуже, — сказала она, — но я думаю, что с твоей помощью я смогу допрыгать до дома.

Рапп стоял, задумавшись, с темным лицом. Потом сказал:

— Повреждено ли у тебя колено, я не зна1о, потому что твои крики ничего не значат. Но я не хочу, чтобы Орм говорил обо мне, что я убил гостя без особых причин. Отец Виллибальд лучше понимает в этих делах, он скажет мне, действительно ли нога повреждена.

Они пошли домой, и пошли довольно быстро, хотя Торгунн приходилось часто останавливаться и отдыхать из-за сильной боли. В конце пути ее уже поддерживали оба мужчины, каждого из них она обхватила руками за шею.

— Ты довольно тяжело опираешься на меня, — сказал Рапп, — но я так и не пойму, верить ли мне тебе в этом деле.

— Верь, чему хочешь, — ответила Торгунн, — но в одном я уверена: в том, что мое колено уже никогда снова не выправится. Моя нога попала меж двух корней, а я прыгала с поваленного дерева, вот как это произошло. В результате этого я останусь хромой на всю жизнь.

— Если это так, — горько ответил Рапп, — значит все его молитвы бесполезны.

Они отнесли Торгунн в постель, и отец Виллибальд пошел осмотреть ее. Рапп сразу же отвел в сторону Орма и Йиву и рассказал им, что случилось и что он думает о случившемся. Орм и Йива согласились с ним, что это — очень неприятный случай, и добавили, что им всем будет крайне жалко, если из-за этого произойдет ссора между Раппом и Торгунн.

— Хорошо, что ты сначала думаешь, а потом действуешь, — сказал Орм, — а то бы ты мог убить его, что было бы плохо, если бы потом оказалось, что он не виноват. Потому что убийство священника навлечет гнев Божий на всех нас.

— Я лучше думаю о Торгунн, чем ты, Рапп, — сказала Йива. — Очень легко поранить ногу, лазая между деревьев и камней. И ты сам признаешь, что ничего не видел.

— То, что я видел, уже само по себе плохо, — сказал Рапп, — и они были в самой темной части леса.

— В таких делах самое умное — это не судить слишком поспешно, — сказал Орм. — Ты помнишь решение, принятое магистратом нашего господина Аль-Мансура в Кордове, когда Токе, сын Серой Чайки, хитростью сумел проникнуть на женскую половину в доме египетского кондитера, того, что жил на улице Кающихся, а ветром сдуло занавески, которые висели на окне, и четверо друзей кондитера, которые случайно проходили по двору, увидели Токе и жену кондитера, сидящих вместе на ее постели.

— Я хорошо помню этот случай, — сказал Рапп, — но муж был язычником.

— А что стало с женщиной? — спросила Йива.

— Кондитер предстал перед магистратом в порванной одежде и со своими четырьмя свидетелями и просил, чтобы Токе и женщину побили камнями, как прелюбодеев. Мой господин Аль-Мансур сам приказал, чтобы этот случай судили строго по закону, хотя Токе и был членом его личной охраны. Магистрат внимательно выслушал показания четырех свидетелей относительно того, что они там видели, и трое из них поклялись, что видели, что происходили определенные вещи, но четвертый был стар и видел плохо и поэтому не мог все видеть так ясно, как остальные. Однако закон Мухаммеда, написанный собственноручно Аллахом в их священной книге, гласит, что никто не может быть обвинен в прелюбодеянии, если не будет найдено четверо набожных свидетелей, которые ясно и безошибочно видели, как совершалось преступление. Поэтому магистрат нашел Токе и женщину невиновными и приговорил кондитера к палочным ударам по пяткам за ложное обвинение.

— Хорошо в такой стране жить женщине, — сказала Йива, — потому что многое можно успеть, пока тебя не увидят четверо свидетелей. Но я думаю, что кондитеру не повезло.

— Он недолго так думал, — сказал Орм, — поскольку в результате этого случая его имя стало известно всей стране, и мы часто заходили в его магазин, чтобы поболтать с ним и выпить его сладкого сирийского меда, так что его торговля сильно возросла, и он благодарил Аллаха за мудрость магистрата. Но Токе сказал, что, хотя все и закончилось успешно, он воспринял это как предупреждение и никогда больше не пойдет к женщине.

В это время к ним подошел отец Виллибальд и сказал, что Торгунн говорила правду, когда утверждала, что повредила колено.

— Скоро, — сказал он Раппу, — оно так распухнет, что даже ты не станешь сомневаться.

Все думали, что Рапп почувствует облегчение от этой новости, но он сидел, погруженный в задумчивость. Наконец, он сказал:

— Если это так, значит магистр долго лежал там, держа ее ногу обеими руками, а может, только одной. Мне трудно поверить, что он остановился на этом, ведь он сам нам рассказывал, что он слабовольный в делах, связанных с женщинами, и что он вычитал в римской книге секретные способы доставлять им удовольствие. Я уверен, что он не только молился над ее коленом, потому что если бы он ограничился этим, то опухоль бы не возникла, если в его благочестивости есть хоть какая-то добродетель.

Это была самая длинная речь, которую когда-либо слышали от Раппа, и никто из них не мог его уговорить, что он ошибается в данном вопросе. Затем Йива сказала:

— Сначала ты подозревал потому, что не было никакой опухоли, сейчас ты подозреваешь потому что тебе сказали, что есть. Но это меня не удивляет, поскольку вы, мужчины, все одинаковы, когда какая-нибудь идея втемяшится вам в голову. Я пойду к Торгунн и все у нее узнаю, ведь мы — близкие подруги и она мне скажет правду о том, что произошло на самом деле. А если произошло что-нибудь такое, о чем она не захочет рассказать, я из ее ответов пойму, что она пытается скрыть. Потому что женщина сразу узнает, говорит ли другая женщина правду или нет, чего, слава Богу, не может ни один мужчина.

С этими словами она покинула их, и о чем они говорили с Торгунн, не знает никто, потому что никто не слышал.

— Ты можешь успокоиться, Рапп, — сказал Орм, — поскольку скоро ты узнаешь правду об этом деле. На свете нет женщины хитрее, чем Йива, это я могу тебе обещать. Я отметил это в самый первый раз, когда увидел ее.

Рапп что-то проворчал, и они стали обсуждать двух телок, пропавших и не найденных, и где лучше всего будет поискать их на следующий день.

Йива отсутствовала долго. Когда она, наконец, вернулась, то показала Раппу кулак.

— Я выяснила правду об этом деле, — сказала она. — Все так, как я и предполагала. Можешь успокоиться, Рапп, потому что ничего предосудительного между ними в лесу не произошло. Единственный, кто вел себя плохо — это ты. Торгунн даже не знает, смеяться ли над тобой за твои подозрения, или плакать, вспоминая о тех словах, которые ты ей говорил. Она говорит, что уже почти жалеет, что не соблазнила священника, когда у нее была возможность. «Мы могли получить большое удовольствие, пока Рапп не пришел, — сказала она мне. — Если мне в любом случае приходится выносить его подозрения, и то, что он на меня смотрит, как на позорную женщину, я уж лучше насладилась бы полностью от этого дела. Так она сказала, и если ты настолько умный человек, Рапп, как я о тебе думала, ты больше никогда ни словом не упомянешь об этом. А если станешь поминать, то я не поручусь за ее поведение. Но если будешь с ней нежен, я думаю, она забудет все это, и было бы очень хорошо, если бы ты сделал ей ребенка, потому что тогда тебе не придется беспокоиться по поводу несчастного магистра.

Рапп почесал в затылке и что-то проворчал в том смысле, что не все есть результат недостаточности его попыток. Но они видели, что он с большим облегчением услышал то, что сказала ему Йива, и он поблагодарил ее за то, что прояснила вопрос.

— Хорошо, что у меня самого есть немного мудрости, — сказал он, — хотя и не столько, сколько у тебя, Йива, потому что, если бы я был нетерпеливым человеком, я бы убил магистра и остался бы в дураках, а ты и Орм больше не были бы моими друзьями. А сейчас пойду к Торгунн, утешу ее и помирюсь.

Когда Орм и Йива легли спать, они перед сном еще немного поговорили об этом.

— Все закончилось лучше, чем я ожидал, — сказал Орм, — благодаря твоим хлопотам. Если бы я должен был принимать решение по этому вопросу, я бы решил, что они занимались там в лесу не только ее коленом.

Йива некоторое время лежала молча. Потом сказала:

— Орм, ты бы решил правильно, но ты никогда не должен никому об этом говорить. Я обещала, что никому не скажу то, что она мне рассказала, и уговорю Раппа поверить, что ничего не было. Мы должны оставить все, как есть, и никто не должен ничего знать, даже отец Виллибальд, потому что, если правда выплывет наружу, это очень расстроит Раппа и Торгунн, а также и несчастного помешанного на женщинах магистра. Но тебе я расскажу правду, которая состоит в том, что между этими двумя было нечто большее, чем просто молитвы над коленом. Она говорит, что он ей сразу понравился из-за его красивого певучего голоса и несчастной судьбы, на которую он обречен, кроме этого, она сказала, что не может отказать святому человеку. Она говорит, что задрожала всем телом, как попавшая в капкан летучая мышь, когда он прикоснулся к ее колену, а она лежала на земле, а он, казалось, не смутился, а сразу же понял, что у нее на уме. Сразу же оба они были охвачены страстью, она говорит, что ничего не могла поделать. Позднее, когда оба они успокоились, он стал стонать и рыдать и вновь начал свои молитвы с того же места, на котором прервался, но успел сказать лишь несколько фраз, как появился Рапп. Поэтому, несомненно, опухоль и стала хуже, потому что ему следовало повторить молитвы трижды, чтобы они подействовали. Но она будет благодарить Бога всю оставшуюся жизнь, говорит она, за то, что тот не позволил Раппу появиться несколькими минутами ранее. Итак, если ты расскажешь Раппу или кому-нибудь другому обо всем этом, ты сделаешь меня очень несчастной, и других людей тоже.

Этот рассказ доставил большое удовольствие Орму, и он пообещал никому не говорить ни слова — ни Раппу, ни другим.

— Пока Рапп не знает, что они наставили ему рога, — сказал он, — никакого вреда от этого инцидента не будет. Но этот магистр, действительно, замечательный человек, потому что во всех остальных мужских делах он полный профан, но его умение обращаться с женщинами просто великолепно. Будет плохо, если он будет видеться с Торгунн наедине. Если это случится, то дело может кончиться плохо, потому что Рапп не позволит обмануть себя второй раз. Поэтому надо придумать ему какое-то постоянное занятие, которое будет его удерживать подальше от нее, а ее — от него, потому что я не знаю, кто из них будет сильнее хотеть второй встречи.

— Ты не должен обходиться с ним слишком строго, — сказала Йива, — потому что бедняге еще предстоят большие страдания в руках смаландцев. Я сама сделаю все, возможное, чтобы держать их подальше друг от друга.

На следующее утро Орм позвал магистра к себе и сказал ему, что нашел для него занятие, которое, как ему кажется, он сможет выполнять ко всеобщему удовлетворению.

— Пока что, — сказал он, — ты не выказал особого умения в какой-либо работе, которая тебе поручалась. Но теперь у тебя будет настоящий шанс сослужить нам всем хорошую службу. Вон, видишь вишневое дерево, самое лучшее из моих деревьев, и это не только мое мнение, но и мнение ворон. Тебе надо залезть на верхушку дерева, и я советую тебе взять с собой еды и питья, потому что ты не слезешь вниз до тех пор, пока вороны и сороки не разлетятся на ночлег. Будешь сидеть там каждый день, занимать свое место будешь рано, потому что эти вороны просыпаются еще до рассвета. Я надеюсь, что тебе удастся сохранить ягоды для нас, если только ты не будешь есть их сам слишком много.

Магистр печально поглядел на дерево, ягоды на нем были крупнее, чем обычно бывают на вишневых деревьях, и только-только начинали темнеть, наливаясь спелостью. Все птицы особо любили эти ягоды, и Рапп и отец Виллибальд пытались отгонять их, стреляя из лука, но им это плохо удавалось.

— Я этого заслуживаю, — сказал магистр, — но я боюсь залезать так высоко.

— Тебе придется привыкнуть к этому, — сказал Орм.

— У меня сразу начинает кружиться голова.

— Если будешь крепко держаться, это не повредит тебе. Если же ты покажешь, что у тебя не хватает смелости выполнить это задание, все станут смеяться над тобой, а женщины — больше всех.

— Говоря по правде, я заслужил все это, — сказал магистр печально.

После некоторых споров, ему удалось с большим трудом проделать часть пути до вершины дерева, а Орм стоял внизу, постоянно заставляя его подниматься выше. Наконец, после многочисленных молитв, он умудрился добраться до разветвления, в котором сходились три ветки, дерево качалось под его тяжестью, и, видя это, Орм приказал ему оставаться там, поскольку его раскачивание сделает его более заметным для птиц.

— Ты там в полной безопасности, — прокричал он магистру, — и ближе к небу, чем мы, несчастные создания, вынужденные оставаться на земле. Там ты можешь есть и пить от души и обсуждать с Богом свои грехи.

Так он и сидел, и вороны, которые прилетали со всех направлений, чтобы полакомиться вкусными ягодами, улетали, испуганные и изумленные, когда видели, что на дереве человек. Они кружили над ним, сердито каркая, а сороки сидели на ближних деревьях, дразня его презрительным смехом.

На шестой день, в полдень, когда жара была особенно сильной, магистр упал. Он задремал от жары, рой пчел прилетел к дереву и выбрал его голову в качестве посадочной площадки. Проснувшись в ужасе, он отчаянно замахал руками, пытаясь отогнать их, потерял равновесие, и с криком упал на землю в облаке пчел, в куче вишен и сломанных веток. Близнецы со своим товарищем первыми прибежали к месту инцидента, они уставились на него с удивлением, а мальчик Ульф спросил, почему он упал. Но магистр только лежал, стонал и говорил, что настал его смертный час. Дети стали с радостью подбирать спелые ягоды, которые попадали вместе с ним, но это взбудоражило пчел, они напали на них, и дети с криками убежали. Все домашние собирали в это время камыш на берегу реки, и только Йива и две ее служанки прибежали к нему на помощь. Они отнесли магистра в ткацкую комнату и уложили на кровать. Когда служанки узнали, какое с ним приключилось несчастье, они так развеселились, что Йива потеряла терпение, надавала им оплеух и приказала немедленно пойти и позвать отца Виллибальда, который был на реке вместе си остальными.

Йиве жалко было магистра, и она делала все, чтобы ему было удобно. Она также дала ему подкрепиться своим самым лучшим пивом. Он не пострадал от пчел, но боялся, что при падении сломал руку. Йива подумала, не Бог ли наказал его за поведение с Торгунн в лесу, она спросила его про это, и тот согласился, что, может быть, это и так.

— Но что ты знаешь о том, что произошло между нами в лесу? — спросил он.

— Все, — ответила Йива. — Мне Торгунн сама рассказала, но не бойся, никто не услышит, и она, и я — мы обе умеем держать язык за зубами. Одно удовольствие я, однако, могу тебе доставить, она очень хвалила тебя, и совсем не жалеет о том, что случилось, хотя это чуть было не привело к катастрофе для вас обоих.

— Я сожалею об этом, — сказал магистр, — хотя боюсь, что от этого не легче. Бог так проклял меня, что я не могу находиться наедине с молодой женщиной, сразу же загораюсь страстью. Даже эти дни, проведенные на дереве, не очистили меня от этой страсти, потому что мысли мои были заняты не Богом, а плотскими грехами.

Йива засмеялась:

— Пчелиный рой и твое падение с дерева помогли тебе, — сказала она, — потому что вот ты здесь, наедине со мной, в таком месте, где нас долго никто не потревожит, и думаю, что я не менее красива, чем Торгунн. Но по крайней мере от этого соблазна ты сможешь отказаться, не впадая в грех, бедный дурачок.

— Ты не знаешь, — отвечал магистр печально, — насколько сильно проклятие.

И он протянул к ней руку.

Что произошло между ними, никто никогда не узнает, а когда отец Виллибальд пришел, чтобы осмотреть раны магистра, он увидел его спящим и довольно посапывающим, а Иива увлеченно работала за своей прялкой.

— Он слишком хороший человек, чтобы заставлять его лазать на деревья, — сказала она Орму и домашним в тот вечер, когда они ужинали, веселясь над тем способом, при помощи которого магистр закончил свое пребывание на дереве. — Не надо больше заставлять его делать это.

— Не знаю, насколько он хороший, — сказал Орм, — но если ты имеешь в виду, что он слишком неуклюж для этого, то я согласен. Для чего он пригоден — это выше моего понимания, но смаландцы, несомненно, что-нибудь обнаружат. Почти все вишни уже поспели, и их можно собирать, пока птицы не поклевали, так что от этого инцидента мы ничего не потеряем. Но хорошо, что уже почти пришло время для Тинга.

— До тех пор, пока это время не наступит, — твердо сказала Йива, — я сама буду присматривать за ним, потому что не хочу, чтобы его дразнили и обижали в последние дни, которые он проведет среди христиан.

— Что бы он ни делал, женщины роем летят ему на помощь, — сказал Орм. — Но поступай, как считаешь нужным.

Все в доме смеялись до колик в животе при одном упоминании о магистре и пчелином рое, но Аза сказала, что это — хороший знак, потому что она часто слышала, как мудрые старики говорили, что когда пчелы садятся на голову человеку, это означает, что он будет долго жить и у него будет много детей. Отец Виллибальд говорил, что в молодости он слышал, как то же самое утверждали ученые при дворе императора в Госларе, хотя неизвестно, полностью ли это остается в силе, если этот человек — священник.

Отец Виллибальд считал, что с плечом магистра не произошло ничего страшного, тем не менее, магистр предпочел провести следующие несколько дней в постели, и даже когда он уже чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы вставать, онвсе же большую часть дня проводил в своей комнате. Йива заботливо присматривала за ним, сама готовила для него еду, и строго следила за тем, чтобы ни одной из ее служанок не разрешалось подходить к нему. Орм подшучивал над ней по этому поводу, спрашивая, не сошла ли она тоже с ума от этого магистра. Кроме этого, сказал он, ему очень жалко той замечательной пищи, которая ежедневно относится в ткацкую комнату. Но Йива твердо ответила, что это она будет решать сама. Бедняжке, сказала она, нужна хорошая пища, чтобы его кости хоть немного обросли мясом перед тем, как он отправится жить к язычникам, а что касается служанок, то она просто охраняет его от соблазнов и насмешек.

Так что Йива в этом вопросе настояла на своем, и так все продолжалось до тех пор, пока не пришло время для жителей с обеих сторон границы ехать на Тинг к Кракскому Камню.

Глава 10. О том, что делали женщины у Кракского Камня, и о том, как зазубрилось лезвие Синего Языка

Каждое третье лето, в первое полнолуние после начала цветения вереска приграничные народы Скании и Смаланда встречались по древней традиции у камня, называвшегося Кракский Камень, для заверений в мире, или для объявления войны друг другу до следующей своей встречи.

К этому месту приходили вожди и выборные из Финнведена и Веренда и со всех районов Гоинга, и проводился Тинг, который обычно продолжался несколько дней. Дело в том, что даже когда вдоль границы царил мир, всегда были проблемы, которые надо было решать, разногласия относительно мест охоты и прав на пастбища, убийства в результате этих проблем, кражи скота, похищения женщин и выдача рабов, перебежавших через границу. Все подобные вопросы тщательно рассматривались и обсуждались мудрыми людьми из различных племен, иногда таким образом, что бывали удовлетворены все, как, например, когда за убийство оплачивалось убийством, за изнасилование — изнасилованием, а иногда — согласованным штрафом. Однако, когда возникали трудноразрешимые ссоры между упрямыми людьми, так что не удавалось прийти ни к какому соглашению, дело решалось в поединке один на один между двумя заинтересованными сторонами на траве около Камня. Это считалось наилучшим развлечением из всех, и любой Тинг, в течение которого по меньшей мере три трупа не выносились с места поединков, рассматривался как скучный и ничего не стоящий. Чаще всего, однако, Тинг поддерживал свою репутацию интересной встречи и места проявления мудрости, все покидали его довольными, имея в запасе прекрасные истории, которые потом можно будет рассказывать женам и домочадцам.

Здесь также много покупали и продавали: рабов, оружие, быков, изделий из железа, одежду, шкуры, воск, соль. Торговцы иногда приезжали даже из Хедеби и Готланда. В былые времена король Швеции и король Дании имели обыкновение посылать сюда своих доверенных лиц, частично для того, чтобы отстаивать их права, а отчасти — для того, чтобы отыскивать беглых преступников, которым удалось избежать их лап. Однако крестьяне приветствовали таких посланцев тем, что рубили им головы, которые затем коптили на костре и отсылали обратно их хозяевам, показывая тем самым королям, что приграничные народы предпочитают сами решать свои проблемы. Но управляющие и капитаны кораблей, посланные ярлами Скании и Западного Готланда, все еще иногда появлялись здесь для того, чтобы нанимать хороших воинов, желающих податься за моря в набеги.

Поэтому Тинг у Кракского Камня считался у приграничных народов значительным событием, так что они даже время отсчитывали от Тинга до Тинга.

Говорили, что этот Камень был поставлен здесь в древние времена Рольфом Краке, когда он проезжал здешние места, и после этого ни один король и ни один местный житель не осмеливались убрать его, поскольку он был воздвигнут в качестве пограничного знака, показывавшего, где кончается страна датчан и начинается страна шведов. Это был высокий и большой камень, поднять который смогли бы только герои древних сказаний, он стоял на открытой площадке на холме, в тени боярышника, который считался священным и которому было столько же лет, сколько и Камню. Вечером накануне каждого Тинга вирды, жители Веренда, по обычаю приносили в жертву у Камня двух коз и совершали странный ритуал: крови коз позволяли растекаться по всей площадке, и считалось, что эта кровь, вместе с кровью, проливавшейся во время поединков, давала силы дереву, и поэтому оно продолжало цвести, несмотря на свой возраст, и всегда особенно роскошно цвело в год, следующий за годом проведения Тинга. Но мало кто видел, как оно цветет, кроме птиц, гнездившихся на его ветках, орлов, коршунов и бродячих зверей, потому что земля вокруг Кракского Камня на много километров была безлюдна и необитаема.

Пока Орм готовился к поездке на Тинг, многие фермеры Гренинга пришли, чтобы сопровождать его туда: Гудмунд из Уваберга, Черный Грим, и другие. Орм оставил дома Раппа, чтобы охранять хозяйство, а с собой взял обоих священников и двоих из своих людей. Все женщины рыдали из-за того, что магистр покидал их и уходил, чтобы стать рабом, но он сказал, что ничего не поделаешь и да будет так. Аза и Йива сшили ему новую одежду, куртку, рубашку и штаны из шкур. Орм сказал, что это хорошо, поскольку это облегчит для них переговоры об обмене, ведь его новый хозяин вполне сможет использовать его новую одежду.

— Вы ведь не думаете, — сказал он, — что ему самому придется ее долго носить?

Торгунн принесла магистру корзиночку из березовой коры, наполненную хорошей едой, которую она сама приготовила специально для него. Рапп ворчал, когда увидел это, но она настояла, чтобы магистр взял ее, сказав, что она дарит ее ему в качестве благодарности за те молитвы, которые он читал над ее коленом. Кроме этого, она надеется взамен получить от него хорошее благословение. Магистр с бледным лицом сидел на лошади, он благословил ее и других прекрасными словами, так что слезы показались на глазах у всех женщин. Отец Виллибальд, который тоже сидел на лошади, помолился за удачное путешествие и испросил у Господа защиты от диких зверей, разбойников и всех других опасностей, подстерегающих человека в пути. После этого вся компания отправилась на Тинг, большая по численности и хорошо вооруженная.

Они достигли Камня незадолго до сумерек, разбили лагерь и расположились вместе с другими группами из Гоинга на том месте, которое, по древнему обычаю, они всегда занимали, на берегу ручья, протекавшего между березами и зарослями кустов с юга от Камня. Здесь все еще можно было видеть следы костров, которые разжигали они и их предшественники во время прошлых Тингов. На другом берегу ручья расположились лагерем финнвединги, с их стороны доносились крики. Говорили, что им труднее, чем другим, сидеть вокруг Кракского Камня без пива, поэтому у них существовал древний обычай приезжать к Камню уже пьяными. И гоинги, и финнвединги располагались неподалеку от ручья, но подходили к нему только затем, чтобы напоить лошадей и наполнить сосуды водой, поскольку всегда считалось самым разумным без особой нужды не толпиться поблизости друг от друга для поддержания мира между ними в ходе Тинга.

Последними на место встречи прибыли вирды. Любой человек, взглянув на них, мог сразу сказать, что они представляют собой особую расу, не похожую на другие народы. Это были очень высокие люди с серебряными кольцами в ушах, их мечи были длиннее и тяжелее, чем у других. У них были бритые подбородки, длинные бакенбарды и глаза, как у покойников. Более того, они очень мало говорили. Их соседи считали, что причиной их замкнутости является то, что у них правят женщины, и они боятся, что если станут говорить, то это откроется. Но немногие осмеливались напрямую спросить у них, правда ли это.

Они расположились в роще к востоку от Камня, где ручей был наиболее широк, там они стояли отдельно от других племен, потому что им так больше нравилось. Они были единственными, кто привел с собой на Тинг своих женщин. У них существовало древнее поверье, что наилучшее лекарство от женского бесплодия можно найти у Кракского Камня, если мужчина поступит так, как предписывали мудрые предки, и молодые замужние женщины, которые не могли зачать детей от мужей, способности которых были доказаны, всегда с радостью сопровождали своих мужчин на Тинг. Что им надо делать — это можно будет увидеть сегодня, при полнолунии, потому что весь этот вечер Камень будет находиться в собственности вирдов, а их озабоченность тем, чтобы никто чужой не увидел, что делают их женщины, когда взойдет луна, была хорошо известна среди гоингов и финнведингов. Часто бывало так, что последнее, что видели на этом свете те, кто желая удовлетворить свое любопытство, подходил слишком близко к Камню, когда там находились женщины, было летящее копье или опускающийся на голову меч, и это происходило еще до того, как у них появлялась возможность стать свидетелями того, ради чего они пришли. Тем не менее, любознательные молодые люди из числа гоингов и такие же из числа финнведингов, которые не напились слишком сильно, обдумывали планы хорошего вечернего развлечения. И как только над вершинами деревьев засияла луна, некоторые из них забрались на ветки, заняв хорошие позиции для наблюдения, а другие подобрались в кустах настолько близко к Камню, насколько они осмелились.

Отец Виллибальд был очень недоволен всем этим, особенно тем, что молодые люди из окружения Орма, крещенные на празднике и посетившие после этого церковь по несколько раз, не менее других жаждали увидеть это колдовство около Камня.

— Все это — козни Дьявола, — сказал он. — Я слышал, что у этих женщин существует обычай бегать вокруг Камня в бесстыдной наготе. Любой человек, получивший крещение, должен вооружить себя силой Христовой против такого безобразия. Вы бы лучше занялись тем, что срубили бы для нас крест, чтобы поставить его у костра для защиты ночью от злых сил. Сам я слишком стар для такой работы, да и вижу плохо в таком густом лесу.

Но они отвечали, что все кресты и вся святая вода мира не остановят их от того, чтобы посмотреть на то, что будут вирдские женщины делать сегодня вечером.

Магистр Райнальд сидел рядом с Ормом в кругу вокруг котла. Он сидел, обхватив руками колени и склонив голову, раскачиваясь взад и вперед. Ему дали хлеба и копченой баранины, как и всем остальным, но у него не было аппетита. С ним всегда было так, когда он размышлял о своих грехах. Но когда он услышал слова отца Виллибальда, то встал с земли.

— Дай мне топор, — сказал он, — я сделаю крест. Сидевшие вокруг костра рассмеялись и выразили

сомнение в том, что он сможет справиться с этим поручением. Но Орм сказал:

— Правильно, что хочешь попытаться, может быть, ты найдешь это дело более приятным, чем лазание по деревьям.

Ему дали топор, и он отправился, чтобы постараться изо всех сил.

На луну набегали облака, поэтому временами становилось совсем темно, но в промежутках любопытные могли видеть, чем занимаются вирды у Камня. Там собралось много людей. Некоторые из них только что закончили вырезать полосу дерна, длинную и широкую, и сейчас поднимали ее с земли и подставляли под нее палки. Другие собирали хворост, который складывали в четыре кучи, находившиеся на равном удалении от Камня. Когда эти приготовления были завершены, они взяли свое оружие и отошли на некоторое расстояние в направлении тех мест, где были разбиты лагеря гоингов и финнведингов. Там они стояли, как часовые, повернувшись спиной к Камню, а некоторые из них подходили даже к ручью.

Послышалось блеяние коз, и со стороны лагеря вирдов показались четыре старухи, которые вели двух коз. Вместе с ними шел маленький лысый человек с седой бородой, очень старый и сгорбленный, который в руке держал длинный нож. Вслед за ним шла толпа женщин, все они были закутаны в плащи.

Дойдя до Камня, старухи связали козам ноги и длинными веревками обвязали их вокруг туловища. После этого все женщины стали помогать поднимать коз на вершину Камня и привязывать веревки, так что козы остались висеть головами вниз, по одной с каждой стороны Камня. Маленький человечек оживленно жестикулировал и говорил, пока они не повесили их именно в том положении, как ему хотелось. Когда, наконец, он был удовлетворен, то приказал поднять его на вершину, что они с трудом и сделали. Они передали ему нож, и взяв его, он уселся прямо на коз, свесив ноги. После этого он поднял руки над головой и прокричал, обращаясь к молодым женщинам:

— Это — первое! Идите сквозь землю!

Женщины хихикали, подталкивали друг дружку и находились в замешательстве и сомнении. Наконец, однако, они сбросили свои плащи на землю и остались обнаженными, после чего пошли чередой к поднятой полосе дерна и стали залезать под нее по одному. Неожиданно со стороны лагеря финнведингов раздался страшный треск, громко прозвучавший в тишине ночи. Затем раздались крики и стоны, а за ними — громкий смех, потому что старое согнувшееся дерево, на ветви которого забрались многие молодые люди, сломалось под их тяжестью и упало на нескольких из них. Но женщины продолжали залезать под навес, пока все не скрылись там, после чего старик снова поднял руки и крикнул:

— Теперь второе! Пройдите сквозь воду!

При этих словах женщины вышли наружу, подошли к ручью и зашли на его середину. Они сели на корточки в том месте, где ручей был наиболее глубоким, закрыв лица руками, и, пронзительно крича, окунули головы в воду, так что волосы их плавали на поверхности, после чего сразу же вновь вынырнули.

После этого старухи подожгли кучи хвороста вокруг Камня, и когда молодые женщины вернулись от ручья, старик закричал:

— Теперь третье! Пройдите через огонь!

Женщины стали бегать вокруг Камня и ловко прыгать через костры. В это же время старик перерезал горло козам, так что их кровь потекла по Камню, а он бормотал ритуальные слова. Женщинам, пришлось пробежать вокруг Камня девять раз и девять раз глотнуть кровь, чтобы она придала им сил и сделала их чрева плодородными.

Большая туча нашла на луну, но при свете костров все же можно было видеть, как женщины бегали вокруг Камня. Затем неожиданно послышалось пение, слова понять никто из них не мог, и когда вновь луна осветила землю, все увидели, что к Камню идет магистр. Он перешел ручей и прошел часовых, не будучи обнаруженным, потому что в темноте они отвернулись, чтобы посмотреть, как танцуют женщины. Он связал две березовые ветки ивовой лозой, так что они образовали крест, и держа этот крест перед собой, быстро приближался к Камню.

Старухи пронзительно закричали, отчасти от ярости, отчасти — от страха, а старик встал на вершине Камня во весь рост, размахивая, как сумасшедший, окровавленным ножом и громко крича. Женщины прекратили свое движение и стояли, не двигаясь, не зная, что делать. Магистр прошел через их круг, поднял крест по направлению к старику и закричал:

— Изыди, Сатана! Во имя Иисуса Христа, прочь, нечистый дух!

Лицо старика исказилось от страха, когда магистр погрозил ему крестом, он отшатнулся, ноги его поскользнулись и он спиной вперед упал с Камня на землю, где и остался лежать со сломанной шеей.

— Он убил священника! — пронзительно закричали старухи.

— Я — тоже священник, — прокричал магистр, — и получше, чем он!

Послышались приближающиеся тяжелые шаги, и властный голос требовательно спросил, из-за чего весь шум. Дрожь охватила тело магистра и, держа крест обеими руками, он спиной прислонился к Камню. Прижимая крест к груди, он закрыл глаза и стал быстро и монотонно бормотать:

— Я готов! Христос и вы, святые мученики, примите меня в свое царствие небесное. Я готов! Я готов!

Часовые оставались неподвижными на своих постах, несмотря на вопли старух. Их поставили туда следить, чтобы гоинги и пьяные финнвединги не помешали женщинам их племени и не пялили бы на них глаза, и им было бы неудобно подойти близко к обнаженным женам других мужчин, потому что тем самым они могли бы спровоцировать драку.

Но от вирдского лагеря подходил человек, высокий и мощного телосложения, которого, казалось, не волновала перспектива приближения к голым женщинам. На нем была широкополая шляпа и синяя юбка из дорогой материи, в руке у него был красный, щит, а меч его висел на широком посеребренном Поясе. Женщины смутились при его приближении и попытались по мере возможности прикрыть свою наготу. Некоторые травой вытирали кровь со рта, но все оставались на своих местах.

Подошедший посмотрел на них и кивнул головой.

— Не бойтесь, — сказал он дружелюбным тоном, — такие вещи меня не беспокоят, кроме как весной, к тому же женщинам, которые мне понравятся, не приходится прыгать через костры. Одно я не могу отрицать теперь, когда вижу вас голыми, а именно — что некоторые из вас раздетые значительно красивее, чем в одежде, но так и должно быть. Но кто этот дрожащий парень, который стоит с закрытыми глазами посреди вашего круга? Ему разве неприятно смотреть на вас?

— Он — христианский священник! — закричали старухи. — Он убил Стиркара!

— В характере священников драться друг с другом, — спокойно отвечал человек, — я всегда это говорил.

Он подошел к телу старика и постоял, подбоченясь и смотря на него. Он перевернул тело ногой.

— Мертвее не бывает, — сказал он. — Вот где лежишь ты, Стиркар, за всю твою хитрость и колдовство. Не думаю, чтобы многие стали оплакивать тебя. Ты был старой злой змеей, и я не один раз говорил тебе: ты — змея, хотя никто не может отрицать, что ты был искусным священником и много знал. Отправляйся теперь к троллям, к которым ты и сам принадлежал, потому что боги вышвырнут тебя с порога, если ты попытаешься войти к ним. Но вы, добрые женщины, почему вы все еще стоите голыми на ночном холоде? Вашим животам это непременно повредит.

— Мы не закончили обряда, — отвечали они, — нам осталось еще по несколько кругов обежать вокруг Камня. Но что нам делать теперь, когда наш священник, Стиркар, мертв? Может, нам уйти, не получив ничего? Мы не знаем, что делать.

— Что случилось, то случилось, — сказал человек, — но не печальтесь из-за этого. Потому что я уверен, что вы можете найти себе лучшее лекарство от бесплодия, чем бег вокруг Камня. Когда мои коровы не беременеют, я меняю быка. Обычно это помогает.

— Нет, нет! — завыли женщины печально. — Ты не прав! Ты не прав! Мы не такие дуры, как ты думаешь. Это — единственное средство, которое нам осталось!

Человек рассмеялся, повернулся и рукой хлопнул магистра по плечу.

— Я стою здесь и говорю глупости, — сказал он, — хотя все вы знаете, что вообще-то я — умнейший из людей. Ваш священник Стиркар мертв, но у нас есть христианский священник, который заменит его. Один священник стоит другого, поверьте мне, я их много повидал.

Он схватил магистра за одну ногу и за шею, поднял его и поместил на вершине Камня.

— Теперь говори, — сказал он, — если у тебя на устах есть слова священника. Выше голову, спой самые лучшие песни, которые знаешь. Убьем ли мы тебя, или оставим в живых — зависит от того, как ты себя покажешь. Говори смело и наговори детей в чрева этих вирдских женщин. Сможешь сделать близнецов — тем лучше.

Стоя на Камне, магистр дрожал, было слышно, как стучат его зубы. Но человек, стоявший внизу с мечом в руке имел угрожающий и решительный вид. Магистр, держа крест перед собой, в отчаянии стал распевать молитвы, и когда он вошел в ритм, его голос зазвучал мужественно.

Подошедший стоял и слушал, затем кивнул головой.

— Это — настоящий священник, — сказал он, — я это уже слышал раньше, в этом много силы. Начинайте свой обряд снова, женщины, пока он не устал, и пока костры не погасли.

Вновь собрав свое мужество, женщины принялись бегать вокруг Камня, и когда магистр преодолел свой самый сильный страх, он сразу же приспособился, осеняя их крестом, когда они приближались к нему, и благословляя их самыми лучшими благословениями. Женщины дрожали, когда их касались крестом, а когда церемония была завершена, они все единогласно решили, что это — хороший священник и что они более уверены в его священном могуществе, чем они были уверены в Стиркаре.

— Давайте не будем убивать этого человека, — сказали они, — он пойдет с нами и будет священником вместо Стиркара.

— Если вы так хотите, — сказал человек в шляпе, — пусть будет так, и пусть он принесет вам больше удачи, чем Стиркар.

Но когда он сказал это, со стороны ручья послышался громкий голос:

— Отдайте священника мне!

Орм и его люди видели, как старый священник упал с Камня, и как спустя несколько минут его место занял магистр, что очень удивило их.

— Может он сошел с ума, — сказал отец Виллибальд, — или в него вошел дух Божий. Он в руках держит крест.

— Немного нужно, чтобы загнать его туда, где женщины, — мрачно сказал Орм, — тем не менее, стыдно будет, если мы позволим, чтобы его зарезали, как козла.

Они взяли с собой людей и пошли от ручья. Луна была закрыта облаками, и когда Орм прокричал свои слова, мало что было видно. Женщины в волнении обернулись к лагерю, а магистр сошел с Камня вниз. Но человек в широкой шляпе пошел по направлению к Орму в сопровождении нескольких вирдских часовых.

— Кто это кричит в ночи? — спросил он.

— Отдай мне священника, — мрачно сказал Орм, — он мой, и я не разрешал ему уходить.

— Ну и горластый же ты парень, — сказал незнакомец.

Орм не был привычен к такому обращению, и его охватило такое бешенство, какое редко находило на него.

— Я не побоюсь поучить тебя хорошим манерам, — закричал он, — и прямо сейчас.

— Иди сюда, — сказал тот, — и мы посмотрим, кто из нас лучший учитель.

— На меня не нападут твои люди? — спросил Орм.

— Не нападем, — спокойно ответили вирды. Орм вытащил меч и прыгнул через ручей.

— Ты пришел сюда ловко, — сказал человек, — но отсюда тебя унесут.

Орм бросился на врага, и их мечи скрестились с такой яростью, что посыпались искры. Тогда человек в шляпе сказал:

Леди Красная Чаша,

Не забыла ль ты

Тот страшный бой,

Когда искры летели с тебя?

Орм с силой ударил по его щиту, и голос его изменился, когда он ответил:

Друг, слово твое

Вовремя было сказано,

Знай же, что Красная Чаша

Встретила Синий Язык.

Они опустили мечи и стояли без движения.

— Добро пожаловать, Орм Тостессон, вождь на морях. Что ты делаешь среди этих гоингских дикарей?

— Приветствую, Токе, сын Серой Чайки, воин из Листера! Что делаешь ты среди вирдов?

Оба заговорили быстро и одновременно, смеясь от радости, ведь их дружба была очень крепка, а прошло уже несколько лет после того, как они виделись в последний раз.

— Нам есть, о чем, поговорить, — сказал Токе. — Хорошо, что ты быстро сочиняешь стихи, как я тебя и учил. Потому что, если бы не это, мы бы еще долго рубились и могли бы пострадать. Хотя не думаю, что твое стихотворение столь же хорошо, как мое.

— В этом ты можешь претендовать на первенство, не опасаясь, что я обижусь, — сказал Орм. — С того времени, как мы расстались, у меня было очень мало времени, чтобы практиковаться в стихосложении.

Токе погладил пальцем лезвие Красной Чаши.

— У меня тоже, — сказал он. — Да, андалузскую сталь можно зазубрить только андалузской же.

— У моего меча тоже зазубрина на том месте, где наши мечи встретились, — сказал Орм, — до этого никаких зазубрин не было.

— Надеюсь, что они никогда больше не поцелуются, — сказал Токе.

— И я надеюсь, — сказал Орм.

— Хорошо бы знать, жива ли еще та, которая нам их подарила, — сказал Токе. — И как поживает господин наш Аль-Мансур, где сейчас развеваются его боевые знамена, везет ли ему по-прежнему.

— Кто может знать? — сказал Орм. — Та страна далеко отсюда, а было все это давно, хотя я действительно часто думаю о нем. Но пойдем же со мной, поговорим наедине. Хотелось бы мне иметь пиво, которым можно было бы поприветствовать тебя.

— У тебя что, нет пива? — спросил Токе с тревогой. — Как же мы поговорим без пива? Пиво — это лучший друг всех друзей!

— Никто не приносит пиво на Тинг, — сказал Орм, — пиво вызывает ссоры. Я думаю, что тебе это известно лучше, чем кому-либо.

— Повезло нам сегодня, — сказал Токе, — и тебе повезло больше, чем мне. Потому что один Человек все-таки принес пиво на Тинг, и этот человек — я. Ты должен знать, что я сейчас — большой человек среди верендских купцов, торгую шкурами, и ни одна продажа шкур не может совершиться без пива. Я привел на Тинг пять лошадей, все они нагружены пивом, и я не повезу его обратно домой, если все пойдет как надо, потому что я намерен всех моих лошадей загрузить в обратный путь шкурами. Поэтому пойдем со мной.

— Пусть будет по-твоему, — сказал Орм, — может быть, заодно я найду там и своего священника.

— Женщины увели его с собой, — сказал Токе. — Они сказали, что им понравилось его колдовство, так что за него можешь не волноваться. Он показался мне смелым парнем, хорошо он пошел на Стиркара с крестом! Ну, а что с ним сделать за убийство старого козла — это решит Тинг.

— У меня здесь еще один священник, — сказал Орм, — твой старый друг.

Отец Виллибальд перешел через ручей посмотреть, что случилось с магистром. Токе радостно поприветствовал его.

— Хорошо тебя помню, — сказал он. — Ты должен пойти с нами, отведать моего пива. Я тебе очень благодарен за то, как ты отремонтировал мою ногу в замке короля Харальда, лучше, чем это мог бы сделать кто-либо другой. Но что ты здесь делаешь, так далеко от датского королевского двора?

— Я — священник Божий в доме Орма, — сказал отец Виллибальд, — и миссия моя заключается в том, чтобы крестить язычников в этом диком уголке мира, как я уже обратил в христианскую веру его. Теперь пришла и твоя очередь, хотя я и помню тебя, как человека, закоренелого в безбожии. Это перст Божий привел тебя сюда к нам.

— С этим можно поспорить, — сказал Токе, — но одно ясно — это что мы, все трое, должны сейчас посидеть по-дружески. Бисмиллахи, эр-рахмани, эр-рахими, как говорили мы, когда служили у Аль-Мансура.

— Что ты сказал? — спросил Отец Виллибальд. — На каком языке? Ты что, тоже — жертва южного колдовства?

— Это язык Испании, — сказал Токе, — я его до сих пор помню, потому что моя жена родом из той страны и любит говорить на своем родном языке, особенно, когда у нее плохое настроение. Это позволяет мне практиковаться.

— А я могу сказать тебе значение того, что он сказал, — добавил Орм. — Вот что: Во имя Бога Милостивого и Справедливого. Милостивый Бог — это Христос, как всем известно, а Справедливый, по-видимому, относится к Святому Духу, потому что кто может быть более справедлив, чем он? Ты видишь, что Токе — практически уже христианин, хотя он этого еще не знает.

Отец Виллибальд проворчал что-то в сомнении, но без лишних разговоров они направились вместе с Токе в лагерь вирдов.

Глава 11. О Токе, сыне Серой Чайки и о несчастье, постигшем его, и об обманном даре, полученном Ормом от финнведингов

Они просидели за пивом до поздней ночи, разговаривая обо всем, что случилось с ними с тех пор, как они расстались. Орм рассказал, как ходил с набегом в Англию под командой Торкеля Высокого, о великой битве при Мэлдоне и о той добыче, которую они захватили там. О том, как он случайно встретил отца Виллибальда, как крестился и как вновь встретил дочь короля Харальда (здесь маленький священник мог многое добавить к рассказу Орма), о той гигантской сумме серебра, которую король Этельред выплатил викингам, чтобы купить себе и своей стране облегчение от норманнов. Затем он рассказал о своем пути домой, о визите в Йелинге и о столкновении там с королем Свеном, о том, что произошло во время этой встречи, и как он вынужден был в спешке бежать в поместье своей матери в приграничную страну, чтобы избежать мести своего шурина.

— Но память у него длинная, как и руки, — сказал Орм, так что даже в этих отделенных краях он все еще преследует меня, чтобы отомстить за то унижение, которому подверг его этот маленький священник во время нашей встречи. Весной этого года я был вынужден драться в темноте около собственной двери с путешественником, остановившимся в моем доме в качестве гостя, человеком из Финнведена по имени Остен из Орстада, который служил в датском флоте. Он пришел с многочисленными сторонниками, чтобы тайно убить меня и послать мою голову королю Свену. Но вместо этого он потерял многих людей, лошадей и товары, а также ему пробили череп, о чем, я не сомневаюсь, возникнут споры во время Тинга. Как только голова его зажила, я отпустил его с миром вместе с двумя его людьми, но сначала я заставил его принять христианство, потому что отец Виллибальд, желаниям которого я редко противостою, предпочел, чтобы они были обращены в христианство, а не убиты.

— Даже мудрейшие из людей иногда поступают глупо, — сказал Токе, — а человек, оставляющий в живых своего врага, должен винить только себя самого, если ему потом придется пожалеть об этом. Я знаю, что христиане иногда так поступают, чтобы угодить своему Богу, но в этих краях старый способ все еще считается лучшим. В следующий раз тебе, возможно, труднее будет убить этого парня, а ведь он, несомненно, попытается отомстить за все, что он потерял, и за оскорбление, которое ты ему нанес, окрестив его.

— Мы поступили правильно, — сказал отец Виллибальд. — Пусть Дьявол и его слуги делают свое дело.

— И кроме того, Токе, — сказал Орм, — длань Божья сильнее, чем тебе кажется. Но расскажи же нам, как тебе жилось после того, как мы расстались.

Токе начал рассказывать им свою историю. Он сказал, что больше не совершал долгих путешествий за границу, не было у него и таких приключений, как у Орма, но неприятностей у него было не меньше, если не побольше.

— Потому что приезд домой в Листер был подобен попаданию в змеиное гнездо, — сказал он. — Не успел я дойти до дома моего отца, поприветствовать стариков и разместить мою женщину и вещи, как ко мне прибежали с неотложными новостями, и вскоре я уже оказался вовлеченным в междоусобицу, охватившую всю округу.

Это была междоусобица, начатая людьми Орма, Огмундом, Халле, Гунне, и Гринульфом сразу же по приезде домой, куда они приплыли на корабле Стирбьорна из крепости короля Харальда, когда Орм и Токе все еще лежали раненные. После своего возвращения они обнаружили, что они — не единственные, кто вернулся живым из похода Корка. Семь лет тому назад Берсе вернулся домой на одном корабле, только с тридцатью двумя гребцами на веслах, но с богатой добычей, захваченной в крепости маркграфа, которую ему удалось сохранить на своих двух кораблях, когда на них напали андалузцы.

— Берсе был очень мудрым человеком, — сказал Токе, — несмотря на то, что он объелся насмерть вскоре после своего возвращения, потому что в еде он был более жаден, чем остальные, и эта жадность послужила причиной его смерти, когда он стал богатым и ему не было необходимости сдерживать себя. Он потерял гак много людей в битве с андалузцами, что оставшихся хватило только на то, чтобы укомплектовать команду одного корабля, да и то еле-еле. Но он снял все самое ценное с корабля, который ему пришлось бросить, и сумел добраться до дома без дальнейших приключений. Его гребцы чуть не умерли на веслах, но работали с хорошим настроением, зная, что чем меньше их осталось, тем больше получит каждый при дележе добычи. Еще до того как Крок отплыл из Листера, мало кто из них был достаточно упитан, чтобы прокормить вошь, а когда они вернулись, никто во всей округе не мог соперничать с ними в богатстве. Так они и жили, счастливые своим пресыщением, до тех пор, пока не приехали наши люди и не увидели, как обстоят дела.

— Но у наших людей тоже не было недостатка в серебре и золоте, — сказал Орм.

— Они не были бедными, — сказал Токе. — Напротив, поскольку все они были люди осторожные и разумные, то много привезли с собой из Испании, помимо того, что каждый из них получил свою долю, когда мы продали андалузских рабов в Йелинге. И до тех пор, пока они не приехали домой, они считали, что им повезло, и были вполне довольны судьбой. Но когда они увидели, как богаты люди Берсе, узнали, какие у них владения, стада и корабли, узнали, что они процветают так, что даже их рабы встают из-за стола, отдуваясь и не желая доедать, их настроение изменилось. Недовольные, они напоминали друг другу о тех тяготах, которые им пришлось испытать за семь лет, проведенных в Андалузии, и еще больше наполнялись гневом по отношению к людям Берсе, которые едва ступили на землю и Испании и сразу же вернулись домой с кораблем, полным золота и серебра. Они сидели на скамейках, сплевывали на землю и вспоминали, а пиво, которое они пили, начинало им казаться невкусным.

— Человек так устроен, — сказал отец Виллибальд, — будь он язычник или крещеный. Он доволен судьбой только тогда, когда у него нет более богатого соседа.

— Хорошо быть богатым, — сказал Орм. — Никто не отрицает этого.

— Гунне был единственным, который был доволен, — продолжал Токе, — он был женат, когда отправился вместе с Кроком, а когда вернулся Берсе, всех тех, кто не вернулся вместе с ним, сочли погибшими. Поэтому его жена вышла замуж во второй раз, и к тому времени, когда Гунне вновь появился дома, уже нарожала своему новому мужу кучу сыновей. Она уже, по мнению Гунне, состарилась и не была той женщиной, которой может желать человек, служивший в личной охране Аль-Мансура, поэтому он счел себя свободным поискать женщину помоложе и покрасивее, на чьи руки он мог бы надеть привезенные им серебряные браслеты. Но даже это утешение вскоре было поглощено тем гневом, который он испытывал, чувствуя себя обманутым, и в конце концов все четверо решили, что не могут более выносить столь явного проявления богатства своих бывших товарищей. Они собрали своих родичей и пошли по округе, требуя себе справедливой доли из того, что Берсе привез домой. Но в ответ они слышали только грубости, перед ними закрывали двери и обнажали оружие. Это еще больше усиливало их негодование, и они стали думать, что люди Берсе не только должны им много марок серебра, но и являются, кроме этого, бесчестными предателями, сбежавшими с поля битвы, подобно трусам, оставив Крока и нас на расправу, и что, короче говоря, они виноваты в том, что наш корабль был захвачен.

— Они ничего не могли сделать, чтобы помочь нам, — сказал Орм, — ведь они потеряли больше половины своего состава. Просто это была наша судьба, быть прикованными к галерным веслам.

— Может и так, — сказал Токе, — но в округе было полно родичей Крока, и их мысли вскоре пошли по тому же руслу. Они потребовали, чтобы им была выплачена его доля, как предводителя. После этого обе стороны взялись за оружие, была объявлена война, которая стала вестись безжалостно. К тому времени, когда я приехал, Халле и Гринульф были ранены, их подстерегли в засаде. Но, несмотря на это, они были в прекрасном настроении и сразу же стали знакомить меня с ситуацией. Несколько их противников, сказали они, были найдены мертвыми, двое были сожжены в своих домах Огмундом и братом Крока, другие же, размягчась от хорошей жизни, заплатили, чтобы им дали возможность мирно состариться. Но некоторые, как оказалось, были более упрямы и потребовали, чтобы Огмунда, Халле, Гунне и Гринульфа объявили вне закона, а также, чтобы такой же приговор был вынесен и мне, если я стану на их сторону.

— Одно мне понятно, — сказал Орм, — а именно, что ты не долго оставался нейтральным в этом деле.

Токе кивнул печально и сказал, что ему хотелось бы лучше мирно жить со своей женой, избегая ссор, поскольку они были вполне довольны друг другом, как, впрочем, они были довольны с того самого дня, когда он ее похитил. Однако он не мог отказать друзьям в помощи, потому что если бы он поступил так, то его имя пострадало бы. Поэтому он сразу же согласился стать на их сторону, после чего, короткое время спустя, на свадьбе Гунне и его новой женщины, стал жертвой ужасного несчастья, смехотворного и позорного унижения, принесшего ему неисчислимые неприятности и стоившего жизни нескольким людям.

— Вы должны знать, — сказал он, — что когда я рассказываю вам, что произошло, вы можете спокойно смеяться, не боясь, что обидите меня, хотя я уже не одного человека убил за насмешки в связи с этим происшествием. А произошло следующее. В день свадьбы я сильно напился и заснул за столом, как это часто случается на больших праздниках. И там меня ударили копьями в спину двое людей, которые тайно подкрались сзади. Я высоко подпрыгнул, думая, что смертельно ранен, весь мой сон и хмель мгновенно прошли. Те двое тоже так подумали, потому что я слышал, как довольно они хохотали, убегая. Но их надежды оказались обманутыми, может быть, потому, что у копий оказались слишком длинные древки, так что я отделался незначительными ранениями. Тем не менее, мне долго пришлось пролежать в постели, и все время на животе, а до того, как я смог спокойно сидеть на скамье, прошло еще больше времени. Из всего, что со мной случалось в жизни — это было самое худшее. Хуже даже, чем плавание рабом на галерах у андалузцев.

— Так ты так и не узнал, кто тебя ранил? — спросил Орм.

— Узнал, — ответил Токе, — потому что они не умели держать языки за зубами, но стали хвастаться своими подвигами перед женщинами, так что об этой истории вскоре знала вся округа. Их звали Альф и Стайнар, наглые парни из хорошей семьи, племянники Оссура Хвастуна, который был кормчим на корабле Берсе, это тот самый, кто вечно хвастался, что является потомком по материнской линии короля Альфа Дамского Угодника из Мере. Я узнал, что преступники они, когда еще лежал в постели раненый. Тогда я поклялся, что никогда не дотронусь до пива и женщины, пока не убью их обоих, и хотите верьте, хотите нет, но я сдержал обещание. Как только я снова стал на ноги, я каждый день охотился на них, и наконец я их нашел в тот момент, когда они сходили на берег после рыбной ловли. Я чуть не заплакал от радости, когда их увидел. И там мы стали драться, пока я не убил Стайнара. После этого второй убежал, а я преследовал его по пятам. Это была красивая погоня, мы оба бежали хорошо, через рощи и поля, через стада, пасшиеся на пастбищах, и через луга, к дому его отца. Он был быстроногим парнем и бежал, спасая свою жизнь, но я тоже бежал за его жизнью, а также для того, чтобы очистить свое имя от позора и чтобы избавиться от запретов, наложенных на меня клятвой. Недалеко от дома я настиг его, когда казалось, что мое сердце вот-вот разорвется, и ударил его по зубам на глазах у работавших в поле крестьян. Никогда еще я не испытывал такого удовольствия, как тогда, когда увидел его лежащим на земле у моих ног. Я пошел домой в веселом настроении и весь день пил пиво, а потом сказал жене, что наши неприятности закончились. Но, как оказалось, это было не так.

— Какие еще неприятности могли остаться после такой прекрасной мести? — спросил Орм.

— Жители в округе, мои друзья в не меньшей степени, чем мои враги, — мрачно сказал Токе, — не могли забыть обстоятельств, при которых я получил ранение, и не было конца их насмешкам. Я предполагал, что моя месть положит конец всему этому, учитывая, что я убил их обоих один в честном поединке, но оказалось, что это произвело не сильное впечатление на их тупые головы. Более чем однажды мы с Красной Чашей были вынуждены избавлять людей от привычки скрывать лицо за руками при моем появлении, но даже это мало помогало, и вскоре я уже не мог выносить даже самые мрачные выражения лиц, потому что знал, что кроется за этой мрачностью. Я сложил прекрасное стихотворение о том, как я убил Альфа и Стайнара, но вскоре обнаружил, что в округе распространились еще три стихотворения, в которых рассказывается о тех обстоятельствах, при которых меня ранили, и что во всех домах, люди хохочут до упаду всякий раз, когда заслышат их. После этого я понял, что никогда не смогу изжить позор этого происшествия, поэтому взял жену и все свои пожитки и отправился на север через большие леса, пока не достиг Веренда, где у меня были родичи. Там я купил дом и с тех пор живу в свое удовольствие, а сейчас я богаче, чем был, когда приехал, благодаря успешной торговле шкурами. У меня трое сыновей, все они обещают стать хорошими воинами, и дочь, чьи ухажеры будут драться друг с другом уже совсем скоро. Но никогда, вплоть до сегодняшнего вечера, не рассказывал я никому о причине моего отъезда из Листера. Только тебе, Орм, и тебе, маленький священник, рассказал я про это, потому что знаю, что могу вам доверять, и что вы никогда не расскажете об этом ни одной живой душе. Потому что, если расскажете, я снова стану посмешищем для всех, несмотря на то, что прошло уже четыре года после этой катастрофы.

Орм поблагодарил Токе за его рассказ и заверил, что он не должен опасаться, что кто-нибудь узнает что-то от него.

— Мне бы хотелось, — добавил он, — послушать те стихотворения, которые были написаны про тебя, но ни один человек не получает удовольствия, повторяя насмешки над собой.

Отец Виллибальд осушил кружку и заявил, что рассказы такого рода, про войны и зависть, про копья, вонзенные в те или другие места, месть и клевету и тому подобное, доставляют ему мало удовольствия, как бы ни относился к ним Орм.

— В одном можешь быть уверен, Токе, — сказал он, — что я не стану бегать по всей округе и всем рассказывать про такие дела, потому что у меня есть кое-что поважнее, о чем с ними поговорить. Однако если ты из тех, кто извлекает уроки из ошибок, ты можешь извлечь для себя кое-что полезное из этого происшествия. Из того немногого, что я узнал о тебе во дворце короля Харальда, и из того, что мне рассказывал про тебя Орм, я понял, что ты — смелый и бесстрашный человек, уверенный в себе и остроумный. Но несмотря на все это, стоит тебе испытать какую-либо небольшую неприятность, заставляющую дураков смеяться над тобой, и ты сразу же становишься трусливым и подавленным, так что тебе приходится бежать из дома, как только ты понимаешь, что не можешь заставить своих противников замолчать. Мы, христиане, более удачливы в этом, потому что нам все равно, что о нас подумают люди, нас волнует только то, что о нас подумает Бог. Я — старый человек, и у меня осталось мало сил, но тем не менее, я сильнее тебя, потому что никто не может напугать меня насмешками, поскольку мне на них наплевать. Тот, у кого за спиной Бог, не боится людских насмешек, все их сплетни абсолютно не волнуют его.

— Мудрые слова, — сказал Орм, — и стоит над ними подумать, потому что будь уверен, Токе, что у этого маленького священника в голове больше мудрости, чем у нас обоих в наших больших головах, и всегда полезно прислушаться к его словам.

— Вижу, что пиво начинает действовать на вас обоих, — сказал Токе, — потому что, если бы вы были трезвыми, то не обратились бы ко мне с подобной ерундой. Может быть, ты хочешь сделать меня христианином, а, маленький священник?

— Хочу, — ответил отец Виллибальд, решительно.

— Тогда ты поставил себе трудную задач, — сказал Токе, — эта задача доставит тебе больше хлопот, чем все твои остальные религиозные дела, которые ты до сих пор исполнял.

— Для тебя не будет ничего стыдного в том, чтобы стать христианином, — сказал Орм, — когда ты узнаешь, что я уже пять лет христианин. Я не стал менее веселым, чем прежде, не ослабела и моя рука, да и на свою удачливость мне нет причин жаловаться после того как я крестился.

— Может быть, все это и правильно, — сказал Токе, — но ведь ты не торгуешь шкурами, как я. Ни один торговец шкурами в этой стране не может себе позволить быть христианином, это вызовет недоверие ко мне у всех моих клиентов. Если он меняет своих богов, скажут вирды, можно ли на него положиться во всем остальном? Нет, нет. Ради нашей дружбы я могу многое сделать для тебя, Орм, и для тебя тоже, маленький священник, но только не это. Кроме всего прочего, это сведет с ума мою жену Миру, ведь она, как и ее соплеменники, думает, что христиан надо ненавидеть больше всего на свете. А на мой взгляд, ее настроение сейчас и так не самое лучшее, не стоит его портить еще больше подобными идеями. Поэтому, маленький священник, бесполезно пытаться обратить меня, хотя я и твой друг, и надеюсь, что таковым и останусь.

Даже отец Виллибальд не нашелся, что ответить на эти аргументы, а Орм зевнул и сказал, что ночь становится прохладной и что пора спать. Они расстались с Токе, поблагодарив его за пиво и заверив его в своих дружеских чувствах. Он и Орм были очень рады, что вновь встретились, и пообещали друг другу, что в будущем будут встречаться чаще.

Орм и отец Виллибальд направились обратно в свой лагерь. Там царили мир и покой, в лунном свете люди лежали неподалеку от костров и храпели. Но один из людей Орма не спал и при их приближении поднял голову.

— Для вас двоих пришла посылка, — сказал он заспанным голосом, — вот, видите этот мешок, совы кричат, не переставая, с того самого момента, как я получил его. Я был у ручья, пил воду, когда из лагеря финнведингов пришел человек и спросил тебя, Орм. Я ответил, что ты пошел к вирдам. Тогда он перебросил мешок через ручей так, что он упал у моих ног, и прокричал, что это — подарок для Орма из Гренинга и для его длинноносого священника. Я спросил его, что там. Кочны капусты, ответил он и засмеялся, а потом ушел. Я думаю, что там кое-что похуже. Вот мешок, я не притрагивался к завязкам.

Он бросил мешок к ногам Орма, лег на землю и сразу же заснул.

Орм мрачно уставился на мешок, а затем и священник посмотрел на него. Оба покачали головами.

— Там что-то дьявольское, — сказал отец Вилли-оальд, — не может быть иначе.

Орм развязал завязки и вытряхнул содержимое мешка. Две человеческие головы выпали оттуда на землю, и отец Виллибальд со стоном опустился на колени.

— Они оба побриты! — вскричал он. — Священники Христовы, убитые язычниками! Как может человеческое сознание понять волю Божию, когда проклятому Сатане разрешается такое?

Он посмотрел более внимательно на головы и вскинул руки к небу.

— Я знаю их, знаю их обоих! — вскричал он. — Это — отец Себастьян, самый набожный и достойный человек, которого наш сумасшедший магистр должен был освободить из рабства. Вот Бог и освободил его и взял к себе на небеса в сонм блаженных мучеников. А это — брат Нитхард из Реймса, который одно время был вместе с епископом Поппо во дворце короля Харальда. Оттуда он направился в Сканию, и после этого о нем ничего не было слышно. Вероятно, его тоже обратили в рабство. Я его узнал по уху. Он всегда был ревностен в истинной вере, и однажды при дворе императора ему откусил ухо один из монахов императрицы Теофано из Константинополя, города, который норманны называют Миклагард, в ходе спора, касавшегося природы Святого Духа. Он всегда говорил, что отдал свое ухо в борьбе против ереси и что он готов и голову отдать в борьбе против язычества. Вот его слова и сбылись.

— Если он так хотел, — сказал Орм, — не стоит рыдать, хотя мне кажется, что финнвединги обезглавили этих людей не из любезности, как бы святы они ни были, но они сделали это и прислали головы нам, чтобы оскорбить нас и принести нам горе. Это — награда за то, что окрестили Остена и двоих его людей и позволили им идти с миром, вместо того, чтобы убить их, когда они были в нашей власти. Может быть, ты сейчас раскаиваешься, как и я, в том, что мы поступили милостиво?

— Доброе дело остается добрым делом, и в нем не надо раскаиваться, — ответил отец Виллибальд, — каковы бы ни были его последствия. Эти святые головы я похороню на церковном дворе, потому что от них будет исходить большая сила.

— От них уже исходит сильный запах, — мрачно сказал Орм, — но, может, ты и прав.

Затем, по просьбе отца Виллибальда, он помог ему собрать травы и веток с листьями, которые они положили в мешок. Среди них они с большой осторожностью положили обе головы, после чего снова завязали мешок.

Глава 12. О Тинге у Иракского Камня

На следующее утро от каждого из трех пограничных племен было избрано по двенадцать человек, от вирдов, гоингов и финнведингов. Эти люди пошли на места, которые традиционно оставались за ними, там они расселись полукругом лицом к Камню, каждая команда сидела вместе. Остальные собрались позади своих выборных, чтобы послушать, что скажут эти мудрые люди. Двенадцать вирдов сидели в центре полукруга, и их предводитель поднялся первым. Его звали Угге Молчаливый, сын Оара. Это был старый человек и имел репутацию самого умного во всем Веренде. Он мог говорить только с большим трудом, но зсе были согласны с тем, что это — знак глубины его мыслей. Говорили, что он считался мудрым еще в юности, когда, бывало, сидел по три дня на Тинге, не произнеся ни единого слова, только иногда покачивая головой.

Сейчас же он подошел к Камню, повернулся лицом к собравшимся и сказал:

— Мудрые люди собрались здесь сейчас. Очень мудрые люди из Веренда, Гоинга и Финнведена, согласно древнему обычаю наших отцов. Это хорошо. Я приветствую вас всех и призываю, чтобы наши решения были восприняты мирно. Судите мудро, на благо всех, нас. Мы пришли сюда, чтобы говорить о мире. Люди так устроены, что один думает одно, а другой — другое. Я стар и опытен, и знаю, что думаю. Я думаю, что мир — это хорошо. Лучше, чем борьба, лучше, чем огонь, лучше, чем убийство. Мир царит между нашими племенами вот уже три года, и в результате этого никому не стало хуже. Не будет никакого вреда, если этот мир будет продолжаться. Те, у кого есть жалобы, будут выслушаны, и их жалобы рассмотрены. Желающие убить друг друга могут сделать это здесь, у Камня. Таков закон и древний обычай Тинга. Но мир — это самое лучшее.

Когда он закончил свою речь, вирды посмотрели по сторонам, гордые своим вождем и его мудростью. Затем поднялся предводитель от гоингов. Его звали Соне Острый Глаз, и он был настолько стар, что двое сидевших рядом с ним держали его за руки, помогая встать. Но он сердито оттолкнул их, быстро подошел к Камню и встал рядом с Угге. Это был высокий человек, согбенный от старости, с длинным носом и редкой бородой, и хотя день был теплым и летнее солнце светило ярко, на нем было надето меховое пальто до колен и толстая шапка из лисьего меха. Он выглядел очень мудрым и обладал такой репутацией с тех пор, как кто-либо мог помнить. Его острый глаз был очень знаменит: он мог обнаружить, где зарыты сокровища, мог предвидеть будущее и предсказывать несчастья, которые будут там. Вдобавок ко всему этому, он был женат семь раз, у него было двадцать три сына и одиннадцать дочерей, поговаривали, что он очень старается довести число тех и других до круглых цифр, за что его любили и уважали все гоинги.

Он тоже призвал мир к собравшимся и хорошо говорил о мирных намерениях гоингов, которые, как сказал он, были доказаны тем, что они не предпринимали никаких вылазок против вирдов и финнведингов уже в течении четырех лет. Это, продолжал он, может быть воспринято глупыми людьми как признак того, что у них процветают слабость и лень. Но если кто-то так думает, то он ошибается, потому что они сейчас не менее готовы, чем их отцы, научить хорошим манерам любого, кто попытается им навредить, о чем могут засвидетельствовать те немногие, которые попытались сделать это. Неверно также думать, что этот мирный подход является результатом нескольких удачных лет, которые у них были в последнее время, когда урожаи были богатыми, пастбища обильными и скот не болел, поскольку сытый гоинг — столь же хороший воин, как и голодный, и с таким же гордым характером. Истинная причина их стремления к миру, объяснил он, это то, что сейчас преобладают мудрые и опытные люди, и их мнение принимается племенем.

— До тех пор пока есть такие люди, и к их советам прислушиваются, — сказал он в заключение, — мы будем процветать. Но по мере того как проходят годы, число мудрых людей сокращается, и я думаю, что из тех, на чье мнение можно положиться, осталось вживых только двое, Угге и я. Поэтому сейчас больше, чем когда-либо необходимо, чтобы вы, молодые люди, выбранные представлять ваши племена, хотя у вас в бородах еще нет седых волос, внимательно слушали, что мы будем говорить и набирались мудрости, которой пока у вас немного. Потому что хорошо, когда слушают стариков, и молодые понимают, что у них самих пока еще мало разума.

В это время к ним у Камня присоединился третий. Это был вождь финнведингов по имени Олоф Синица, он уже завоевал себе известность, хотя и был еще молод. Это был хорошо сложенный человек, с темной кожей, пронзительным взглядом и гордым видом. Он бывал в Восточной Стране, служил при дворе князя Киевского и императора Миклагардского, откуда вернулся очень богатым. Прозвище Синица ему дали после возвращения за то, что он пестро и ярко одевался. Ему это прозвище нравилось.

Все финнвединги, как выборные, так и те, кто сидел позади них, закричали с гордостью и восхищением, когда он направился к Камню, потому что он, действительно, выглядел, как вождь, и когда он занял место рядом с двумя другими около Камня, различие между ним и теми двумя бросилось в глаза. На нем был зеленый плащ, расшитый золотом, и блестящий шлем полированного серебра.

Призвав мир ко всем собравшимся, подобно двоим другим вождям, он сказал, что его вера в мудрость стариков, вероятно, не совсем совпадает с их верой. Мудрость, он считает, иногда можно найти и в более молодых головах. Есть даже такие, кто думает, что там она встречается почаще. Он согласен со старшими, когда они говорят, что мир — это хорошо. Но все должны помнить о том, что мир в наше время становится все труднее и труднее сохранять. И главная причина этого, сказал он, это та смута, которую повсюду несут с собой христиане, очень злые и хитрые люди.

— И поверьте мне, — продолжал он, — когда я говорю о христианах, я знаю, о чем говорю. Вы все знаете, что я пять лет провел в Константинополе и служил там двум императорам, Василию и Константину. Там я мог наблюдать, как ведут себя христиане, когда сердятся, даже когда их только двое, и больше не на кого излить свою злобу. Они отрезают друг другу носы и уши острыми ножами, в отместку за малейшие проступки, а иногда кастрируют друг друга. Своих молодых женщин, даже когда те очень красивые, они заточают в каменных домах и запрещают им общение с мужчинами, а если какая-нибудь женщина ослушается, они замуровывают ее в каменную стену живьем и оставляют умирать там. Иногда бывает так, что им надоедает их император, или его указы им не нравятся, тогда они берут этого императора и его сыновей, связывают и держат перед их лицами раскаленное железо до тех пор, пока их глаза не ослепнут. Все это делается во славу христианства, поскольку считается, что покалечить человека — это меньший грех, чем убить его, из этого вы можете понять, что это за люди. Если они поступают так по отношению к друг другу, что же они могут сделать с нами, которые не являются христианами, как они, если у них будет Достаточно сил, чтобы напасть на нас? Поэтому все должны остерегаться этой опасности, ее надо распознавать и уничтожать до того, как она станет больше. Разве все мы не свидетели того, как на этом самом месте христианский священник этой ночью силой пробился к Камню и совершил там убийство на глазах у вирдских женщин? Его привели сюда гоинги, возможно, специально для того, чтобы он мог совершить свое грязное дело. Это дело касается их и вирдов и некасается нас, финнведингов. Но несомненно, было бы полезным объявить на Тинге, что любой христианский священник, который появится среди гоингов, вирдов ифиннведингов, должен быть немедленно убит и на может оставаться в живых в качестве раба, тем более ему нельзя позволять осуществлять свое колдовство, в противном случае может быть много несчастий ж может начаться война.

Так сказал Олоф Синица, и многие задумчиво кивали, когда он говорил.

Он и два других вождя сели после этого на три камня, которые лежали на заросшем травой берегли перед Кракским Камнем, и Тинг начался. Согласно древнему обычаю, вначале должны были разрешаться те ссоры, которые возникли в самом этом месте, поэтому первым делом, подлежавшем разбору, было дело магистра. Угге требовал компенсации за смерть Стиркара и желал знать, кому принадлежит христианский священник и почему его привели на Тинг. Орм, который был в числе двенадцати выборных, встал и ответил, что священник может считаться принадлежащим ему, хотя фактически он — не раб, а свободный, человек.

— И долго надо искать, — добавил он, — чтобы найти более мирного человека. Он абсолютно не склонен к насилию, и единственное, что он умеет делать, это читать рукописи, петь и завоевывать благосклонность женщин. А сюда он пришел с такой миссией, которую он, как это сейчас выяснилось, уже никогда не сможет осуществить.

Потом Орм рассказал им о магистре и его миссии, о том, как его послали из Хедеби, чтобы предложить себя в обмен на священника, бывшего рабом у финнведингов, но убитого ими.

— Это дело, — сказал он, — несомненно, также позднее будет обсуждаться. А что касается того, какСтиркар погиб, об этом могут сказать те, кто это видел. Что же касается меня, то я считаю этого священника неспособным убить взрослого человека.

Соне Острый Глаз согласился, что надо послушать тех, кто видел, как все произошло.

— Но каковым бы ни был приговор Тинга по этому делу, — сказал он, — он не должен стать причиной вражды между гоингами и вирдами. Ты, Угге, должен судить только об этом конкретном случае. Этот человек — чужестранец, мало на что пригодный, к тому же христианин, так что потерей он будет небольшой, каковым бы ни было твое решение. Но ты не можешь требовать компенсации от нас, гоингов, за то, что совершил человек, не принадлежащий к нашему племени.

Заслушали свидетелей. Многие видели, как Стиркар падал с Камня с громким криком, но мог ли кто-нибудь ударить его с дальней стороны Камня, этого никто не знал. Даже Токе, сын Серой Чайки, сидевший среди двенадцати вирдских выборных, который первым прибыл на место преступления, не знал точно. Но он заявил, что крест, который священник держал в руках и который был его единственным оружием, был сделан из таких тонких прутьев, что мог служить разве что для того, чтобы убить вошь, но не произвел бы никакого впечатления на такую хитрую старую лису, как Стиркар. По его мнению, сказал он, старик просто поскользнулся и при падении сломал себе шею. Но лучше всех все видели женщины, добавил он, потому что они находились прямо на месте событий и должны были все видеть. Правда, сказал он, надо найти способ уговорить их рассказать правду.

Угге некоторое время посидел в задумчивости. В конце концов он сказал, что, видимо, ничего не поделаешь, придется выслушать женщин.

— Согласно нашему древнему обычаю, — сказал он, — женщин можно считать приемлемыми свидетелями, хотя, как можно было прийти к такому решению — этого никому не понять. Существует также обычай — по возможности обходиться без свидетельских показаний женщин, потому что если искать правду в мужчине — это все равно, что искать кукушку в темном лесу, то искать правду в женщине — это все равно, что искать эхо от кукушкиного кукования. Но в данном случае, женщины — единственные, кто точно видел, что произошло, а убийство священнослужителя на святом месте — это такое дело, которое должно быть расследовано тщательно. Следовательно, надо их выслушать.

Женщины ждали, когда их позовут, и сейчас появились все вместе, — те молодые женщины, которые танцевали вокруг Камня, и те старухи, которые помогали проводить церемонию. Все они были одеты в своя лучшие одежды и украшения, браслеты, ожерельям широкие кольца и цветные вуали. Поначалу они казались немного смущенными, когда проходили на площадку между судьями и полукругом выборных представителей. С ними был и магистр, удрученный горем, руки его были связаны, вокруг шеи была повязана веревка, за которую старухи привели его, так же как вечером предыдущего дня они вели козлов. Громкий, взрыв хохота раздался среди собравшихся, когда они увидели это.

Угте склонил голову, почесал за ухом и посмотрелна них с обеспокоенным выражением лица. Он приказал им рассказать, как погиб Стиркар, убивал его их пленник или нет. Они должны были говорить правду; и ничего, кроме правды. Хорошо было бы, сказал он, чтобы одновременно говорили не более двух-трех свидетельниц.

Поначалу женщины боялись звука собственного голоса и перешептывались между собой, и было трудно уговорить их говорить громче, но вскоре они преодолели свою застенчивость и начали охотно даватьпоказания. Их пленник, сказали они, подошел к Камню и громко закричал, а затем ударил Стиркара по голове крестом, из-за чего тот тоже закричал. Затем он ткнул крестом Стиркару в живот и столкнул его с Камня. В этом они все были согласны, хотя некоторые говорили, что священник ударил только один раз, а другие — что два раза, затем они стали спорить по этому поводу.

Когда магистр услышал их показания, он побледнел от ужаса и удивления. Подняв свои связанные руки вверх, он закричал «Нет, нет!» громким голосом. Но никто не стал слушать, что он скажет еще, астарухи дернули за веревку, чтобы заставить его зав молчать.

Угге сказал, что свидетельских показаний более, чем достаточно, потому что даже слова женщин могут считаться достойными доверия, если так много свидетельниц говорят одно и то же. Ударил ли убийца один раз или два — не имеет значения. Здесь, сказал он, они имеют перед собой ясную картину убийства священника на святом месте.

— Такое преступление, — продолжал он, — с самых древних времен считается одним из тягчайших преступлений, которые только можно совершить, и случается настолько редко, что многим удается просидеть на Тингах всю свою жизнь и никогда не иметь примеров такого. Наказание за такое преступление, о котором также говорится в древних наставлениях, никому, я думаю, не известно, кроме двоих старших среди нас, Соне и меня. Может быть, только еще ты, Олоф, считающий себя мудрее нас, знаешь его?

Было очевидно, что Олофу Синице неприятен этот вопрос. Тем не менее, он смело ответил, что часто слышал, что наказание за такое преступление состоит в том, что преступника вешают за ноги на ветке ближайшего дерева, а его голова лежит в муравейнике.

Угге и Соне заулыбались от удовольствия, когда услышали его ответ.

— Мы и не ожидали, что ты знаешь правильный приговор, — сказал Угге, — ведь ты еще так молод. Потому что для того, чтобы приобрести мудрость требуется больше времени, чем тебе этого хотелось бы. Настоящее наказание заключается в том, что преступника передают Иггу, так во времена наших отцов называли Одина, и сейчас Соне расскажет нам, как такая передача осуществляется.

— Надо найти двадцать хороших копий, — сказал Соне, — чтобы в древках не было червоточин, к каждому копью, чуть пониже наконечника, надо привязать по перекладине. После этого копья втыкаются в землю до половины своей длины, близко друг к другу, так, чтобы острия их были направлены вверх. На них кладется преступник и остается там до тех пор, пока его кости не упадут на землю.

— Таков закон, — сказал Угге. — Единственное, о чем ты забыл сказать, это то, что его надо положить на копья спиной, чтобы он мог лежать лицом к небу.

Шепот удовлетворения прошел среди собравшихся, когда они услышали о том, каким будет наказание, настолько древнее и редкое, что никто не слышал о нем. Магистр к этому времени уже успокоился и стоял, закрыв глаза и что-то бормоча себе под нос. Женщины, однако, восприняли новость о его наказании намного менее спокойно. Они закричали, что это — сумасшествие, подвергать его такому наказанию, что они, когда давали показания, не желали, чтобы случилось нечто подобное. Две из них, которые были родственницами Угге, пробились через толпу к нему, назвали его старым дураком и спросили, почему он не сказал им об этом наказании перед тем, как они стали Давать показания. Они сказали, что дали те показания, которые он слышал, потому что хотели, чтобы христианский священник остался у них, он им нравился, они считали, что он может больше, чем Стиркар. Они боялись, что если его оправдают, то он будет свободен и уйдет обратно к гоингам.

Самые яростные протесты исходили от одной из старух, которая была племянницей Стиркара. В конце концов, ей удалось успокоить остальных в такой степени, что можно было слышать только ее голос. Она была крупная, с большими руками, и тряслась отярости, стоя перед Угге. Она сказала, что в Веренде ни одно решение не принимается до того, как свое суждение не вынесут женщины, а стариков там отправляют играть в лесу.

— Я вырастила Стиркара, хоть он и злодей, заботилась о нем много лет, — кричала она, — и от негополучала средства на жизнь. Как мне теперь жить, когда он мертв? Ты меня слышишь, ты, горбатый идиот? Другой священник, молодой и красивый, и, судя по его внешности, мудрый и послушный, пришел и убил его, и никто не станет отрицать, что давно пора было сделать это. А теперь, что ты предлагаешь? Бросить этого молодого человека на острия копий! Какая от этого будет польза? Я говорю тебе, что его надо передать мне, чтобы заменить священника, которого я потеряла. Он — хороший священник, и когда танец вокруг Камня закончился, мы все были удовлетворены его выступлением. Через девять месяцев весы Веренд сможет убедиться в эффективности его магии. Услуги такого священника понадобятся многим, и все, кто будет приходить, будут приносить ему дары. Таким образом, я получу компенсацию за мою потерю, станет ли он мне мужем или рабом. Какая польза от того, что его бросят на копья? Лучше ты сам сядь на них, ясно, что от своего возраста и своей учености ты рехнулся. Он будет моим, как плата за совершенное им преступление, если в мире существует справедливость. Ты слышишь это?

Она помахала сжатым кулаком перед носом Угге, и, казалось, размышляла, не плюнуть ли ему в лицо.

— Она права! Она права! Катла права! — кричали женщины. — Отдайте его нам вместо Стиркара! Нам нужен такой священник!

Угге взмахнул руками и закричал изо всех сил, пытаясь успокоить их. А рядом с ним Олоф Синица чуть не падал с камня, на котором сидел, радуясь унижению мудреца.

Но Соне Острый Глаз поднялся с места и сказал таким голосом, который неожиданно заставил всех замолчать.

— На собрании был провозглашен мир, — сказал он, — а мудрые люди должны терпеливо относиться к женщинам. Плохо будет, если мы позволим нарушить мир, и особенно плохо для вас, женщины, потому что в этом случае мы можем приговорить вас к порке розгами перед собранием, а это будет очень позорно для вас. Если это случиться, все будут смеяться над вами до конца ваших дней, и я думаю, что никто из вас этого не хочет. Поэтому заканчивайте крики и восклицания. Но перед тем как вы покинете это место, мне хотелось бы задать вам один вопрос. Бил ли христианский священник Стиркара или нет?

Женщины уже успокоились. Они единодушно ответили, что он даже не дотронулся до него, а только прокричал что-то и поднял свой крест, при этом старик свалился с камня и умер. Это — чистая правда, заявили они. Они могут говорить правду не хуже других, если только знают, какой цели она послужит.

Женщинам, включая Катлу и ее пленника, приказали уходить, пока Угге обсуждал со своими выборными подходящий приговор. Несколько человек из их числа считали, что священника надо убить, потому что нет никаких сомнений в том, что он убил Стиркара при помощи колдовства, и чем скорее они избавятся от христианского священника, тем лучше. Но другие были не согласны, заявляя, что человек, который смог при помощи колдовства лишить жизни Стиркара, стоит того, чтобы оставить его в живых. Поскольку, если он смог сделать это, значит может эффективно действовать и на женщин. Кроме этого, надо считаться и с доводами старухи, потому что, как она утверждает, нельзя, действительно, требовать какой-либо компенсации от гоингов за потерю ее мужчины. Закончилось все тем, что Угге объявил, что Катла возьмет христианского священника в качестве раба, и он будет находиться у нее до четвертого Тинга, начиная с нынешнего, в этот период она может получать от него столько, сколько сможет. Ни Соне, ни кто другой не смогли придраться к этому решению.

— Я и сам бы не смог разрешить это дело лучше, — сказал Орм, обращаясь к отцу Виллибальду, когда позднее они обсуждали все это. — Теперь придется ему ладить с этой старухой. В любом случае, он рассчитывал стать рабом у смаландцев.

— Несмотря на все его слабости, — сказал отец Виллибальд, — вероятно, Дух Божий все-таки был с ним прошлой ночью, когда он осудил языческого священника и его отвратительную практику. Может быть, теперь он много потрудится во славу Божию.

— Может быть, — сказал Орм, — но самое хорошее — это то, что наконец-то мы от него избавились. Когда человек находится на войне или идет в набег, вполне! правильно, что он удовлетворяет свою страсть к женщинам, даже если они принадлежат кому-нибудь другому. Но мне не нравится, что такой человек, христианский священник и ни на что не годный работник, заставляет женщин терять всякие приличия, как только они его увидят. Это — неправильно, это — неестественно.

— У него будет много возможностей искупить свои грехи, — сказал отец Виллибальд, — когда эта старая карга Катла захватит его в свои лапы. Определенно, я предпочел бы попасть в клетку с голодными львами вместе с пророком Даниилом, о котором я тебе рассказывал, чем быть сейчас на его месте. Но это — воля Божья.

— Будем надеяться, — сказал Орм, — что она и дальше будет совпадать с нашей.

Тинг продолжался четыре дня, было рассмотрено много дел. Все хвалили мудрость Соне и Угге, кроме тех, кто пострадал от их решений. Олоф Синица также показал Себя умным судьей, с богатым опытом, несмотря на свою молодость, так что даже Угге вынужден был не раз признавать, что у него, возможно, с годами появится некоторая мудрость. Когда попадались сложные случаи, в которых стороны не могли прийти к согласию, и выборные от заинтересованных в деле племен также не находили взаимоприемлемого решения, призывали третьего судью, который мог бы им помочь, что соответствовало древнему обычаю, и два раза, когда разбирались разногласия между вирдами и гоингами, третейским судьей назначался Олоф Синица и выходил из положения с честью.

Поначалу все шло хорошо, но постепенно члены собрания стали выказывать признаки беспокойства, потому что проходило время, а хорошей драки все не намечалось. Вообще-то, на второй день собрания был назначен один поединок в результате спора, возникшего между одним из финнведингов и гоингом относительно кражи лошади, потому что свидетелей найти не могли, а обе стороны были в равной степени упрямы и изобретательны в своих доводах. Однако, когда они сошлись на месте поединка, то оказались настолько неумелыми, что сразу же вонзили мечи в животы друг друга и упали замертво, как две половинки разбитого кувшина, поэтому публика не получила никакого удовольствия от поединка. Представители племен смотрели друг на друга с кислым выражением на лицах, думая, что, по-видимому, этот Тинг будет неинтересным.

Но на третий день все были обрадованы появлением сложного и запутанного дела, которое обещало дать прекрасные результаты.

Двое вирдов, оба — известные люди с хорошей репутацией, по имени Аскман и Глум, вышли вперед и рассказали о случае двойного похищения женщины. Оба они потеряли своих дочерей, молодых женщин в расцвете красоты, которых похитили охотники из племени гоингов в диких местах восточнее Большого Брода. Имена похитителей были известны: одного из них звали Агне из Слевена, сын Колбьорна Сгоревшего в Своем Доме, а другого — Слатте, по кличке Слатте-Лиса, племянник Гудмунда из Уваберга, он был одним из двенадцати выборных от гоингов. Кража имела место в прошлом году, а две молодые женщины, как выяснилось, до сих пор оставались в руках похитителей. Аскман и Глум требовали отступного за каждую из них, а также и разумной компенсации за оскорбление, нанесенное вдове Гудни, сестре Глума, которая находилась вместе с женщинами, когда совершалась кража, и на которую происшедшее так подействовало, что она долго была не в своем уме. Эту добрую вдову, пояснили они, они привезли с собой на Тинг, всем известно, что она всегда говорит правду, и, поскольку многие могут засвидетельствовать, что она сейчас уже в полном рассудке, она будет, сказали они, самым лучшим свидетелем, который поведает собравшимся обо всем, что случилось.

Вперед вышла вдова Гудни. У нее была мощная и впечатляющая внешность, она еще была совсем не старая, и мужчинам на нее не было неприятно смотреть. Она правдиво и искренне описала все, что произошло. Она с девушками пошла в лес собирать лекарственные травы, и им пришлось провести там Целый день, поскольку те травы, что они искали, редкие, и их тяжело найти. Они углубились дальше, чем первоначально планировали, и тут неожиданно разразилась сильная буря с громом, молниями и проливным дождем. Напуганные и промокшие до нитки, они заблудились, и, проплутав некоторое время и не найдя ни тропинки, ни какого-нибудь опознавательного знака, они, наконец, наткнулись вырытую в земле пещеру, в которой и решили переждать непогоду. Там они почувствовали холод, голод и усталость. В пещере уже были два человека, это были охотники, промышлявшие выдру. Она с облегчением отметила, что вид их не внушает опасений! Мужчины оказали им дружелюбный прием, освободив для них место у своего костра и угостив едой теплым пивом. Там они и оставались до тех пор, пока не кончилась буря, а когда она кончилась, была уже глубокая ночь и совсем темно.

До этого момента, продолжала она, ее беспокоила только непогода и боль в спине, которая появилась результате того, что она промерзла в своей мокрой одежде. Но сейчас она стала бояться за девушек, которые беспокоили ее все больше и больше. Дело том, что мужчины были в приподнятом настроении они стали говорить, что все получилось очень удачно, потому что они уже давно не видели ни одной женщины. Они пили много пива, которое стояло в бочонке в пещере, подогревая его, чтобы согреться, угощал девушек, и те, молодые и неопытные, сильно захмелели. Она решительно попросила мужчин показать ей, как им лучше дойти до дома, и они рассказали ей, помимо этого они не выказывали никакой заботы о безопасности девушек, кроме того, что сидели рядом и трогали их, чтобы убедиться, что одежда на них высохла. Это зашло настолько далеко, что через некоторое время Слатте-Лисица взял две щепки и сказал девушкам, что сейчас они будут тащить жребий, чтобы решить кому с кем спать. Тут вдова решительно заявила, что девушки должны немедленно отправляться домой, хотя им и придется искать дорогу в темноте. Что же касается ее, то она вынуждена остаться в пещере из-за сильной боли в спине.

— Я сказала так, — продолжала она, — потому что подумала, что мужчины могут уступить и отпустить девушек, если я останусь с ними. Я была готова принести эту жертву ради девушек, поскольку, чтобы мужчины со мной ни сделали, для меня это было бы не так страшно, как для них. Но вместо того, чтобы согласиться, мужчины рассердились и стали меня оскорблять, потом схватили и вышвырнули из пещеры, заявив, что они будут подгонять меня стрелами, если я сейчас же не уйду прочь. Я всю ночь пробродила по лесу, боясь диких зверей и духов. Когда я добралась до дома и рассказала, что случилось, люди пошли в пещеру и обнаружили, что она пуста, без каких-либо следов мужчин, девушек и шкур. После этого я долго болела и наполовину сошла с ума из-за того, как со мной обращались эти злодеи.

На этом вдова Гудни закончила свои показания, причем последние ее слова заглушались рыданиями. Поднялся с места Гудмунд из Уваберга и сказал, что он будет представлять в этом деле двоих мужчин. Он вдвойне способен сделать это, сказал он, отчасти потому, что мудрее их и поэтому лучше сможет рассказать все, а отчасти потому, что не раз уже слышал обо всей этой истории не только от Агне из Слевена и его племянника Слатте, но и от самих девушек. Поэтому он как никто другой знает обо всем этом деле, а что касается вдовы Гудни, которую только что все слушали, то он может сказать, что многое из того, что она рассказала, соответствует действительности, но большинство ею рассказанного противоречит фактам.

— Слатте и Агне оба говорят, — продолжал он, — что они сидели во время бури в своей пещере, а ветер был такой сильный, что им едва удавалось сохранять огонь в костре, и вдруг снаружи они услышали стоны. Слатте выглянул наружу и увидел три фигуры, шедшие под дождем с юбками, накинутыми на головы. Вначале он испугался, подумав, что это — тролли, а женщины то же самое подумали о нем, когда увидели, как его голова неожиданно появилась из-под земли, они даже закричали от испуга. Поняв, благодаря этому, что они — смертные, он подошел и успокоил их. Они приняли его приглашение присоединиться к нему в пещере и уселись вокруг костра. Девушки очень устали и плакали от отчаяния, но вдова не плакала, и вид у нее был не усталый. Она не сводила с мужчин глаз, пока сидела у костра и сушила одежду, она хотела, чтобы ей почесали спину, а остальные части тела укутали шкурами. Потом, когда она выпила пива столько, сколько может выпить воды мучимая жаждой кобыла, она развеселилась и сняла с себя почти всю одежду. Она сделала это для того, как она им объяснила, чтобы лучше чувствовать тепло от огня, потому что в тот момент ей больше всего хотелось тепла.

— Итак, Слатте и Агне оба молоды, — продолжал Гудмунд, — но не глупее остальных мужчин, они отлично понимают, какие мысли в голове у вдов, когда те видят мужика. Поэтому, когда она предложила, чтобы девушки пошли в угол пещеры и легли спать, а она сама останется бодрствовать и следить, чтобы девушкам не причинили вреда, подозрения мужчин усилились, и они понимающе переглянулись. И Агне, и Слатте заверили меня, что они с удовольствием ублажили бы вдову, если бы она пришла к ним одна, но им показалось некрасиво и не по-мужски делить на двоих вдову, когда там были еще две молодые красивые женщины, которые, возможно, хотели получить удовольствие не меньше, чем она. Ведь если бы онитак поступили, над ними смеялись бы все, кто узнал бы об этой истории.

Поэтому они сели рядом с молодыми, стали их успокаивать и помогли им согреть ноги у костра. К этому времени девушки были уже веселы, они поели, выпили и согрелись. Но на мужчин они стеснялись смотреть и почти не разговаривали. От этого мужчины еще сильнее зауважали их, поскольку это свидетельствовало об их скромности и хорошем воспитании. Девушки им так понравились, что в конце концов они решили потянуть жребий, кому какая достанется, чтобы потом не поссориться и чтобы все были довольны. Но когда они предложили это, вдове, которая становилась все беспокойнее, потому что ей не уделяли внимания, вскочила на ноги и пронзительно закричала. Она заявила, что девушки должны немедленно идти домой, в противном случае будет что-то страшное. Они молоды, сказала она, и могут вынести тяжести ночи, но сама она вынуждена попросить приюта на ночь, потому что слишком устала и у нее слишком сильно болит спина, чтобы идти так далеко. Это предложение очень удивило мужчин, они даже спросили вдову, не хочет ли она погубить их, потому что они бы точно погибли, если бы их выгнали ночью в лес, в темноту, под дождь и под власть всех тех темных сил, которые водятся в лесу по водятся в лесу по ночам. Они о такой жестокости раньше и не слыхивали, и сейчас не могли такого допустить, потому, что решили защищать девушек от злобных капризов вдовы. Более того, они сказали ей, что слишком ценят свою собственную безопасность, чтобы позволить такой особе, как она, остаться в их пещере. Ведь если бы они допустили это, то неизвестно, чтобы она могла с ними сделать, пока они спят. Итак, они приказали ей уходить. Она выглядела, сказали они, сильной, как бык, так что ей в лесу было бы не опасно, и если бы она столкнулась с медведем или волком, то животное точно бы убежало при виде ее.

Поэтому они схватили ее и вышвырнули из пещеры, а вслед за ней выбросили и ее одежду. На следующее утро они решили продолжить свой путь, а девушки, когда узнали об их решении, сказали, что пойдут вместе с ними, чтобы помочь нести капканы и шкуры. Здесь, на Тинге, есть свидетели, которые слышали об этом от самих девушек. Эти молодые женщины в настоящее время замужем за Агне и Слатте и очень довольны своей судьбой, и уже родили своим мужьям детей.

— Так что не думаю, — сказал Гудмунд в заключение, — что все это можно назвать похищением. Факты свидетельствуют о том, что эти люди спасли им жизнь, и не один раз, а дважды. В первый раз — когда пустили в свою пещеру и обогрели, а второй раз — когда не отпустили их ночью в лес, когда злая вдова хотела их выгнать. Следовательно, эти люди готовы выплатить обычные отступные за женщин, но никак не больше.

Так сказал Гудмунд, и его слова были встречены с одобрением со стороны гоингов. Вирды, однако, одобрили их значительно меньше, и Аскман и Глум не отказались от своего требования. Если бы эти двое украли вдову, сказали они, это обошлось бы им дешево, но девственницы стоят больше, чем вдовы. И ни один разумный человек не станет обращать внимания на те доводы, которые выдвинул в их защиту Гудмунд. Они считают, что вдова Гуд ни должна получить компенсацию за оскорбления и побои, которые ей нанесли. Они хорошо ее знают, и никогда она не была такой помешанной на мужиках, какой ее выставил Гудмунд. Однако в том, что касается ее компенсации, они готовы согласиться на ту сумму, которая будет предложена, но что касается выкупа за молодых женщин, то тут торговля неуместна.

Затем были заслушаны свидетели с обеих сторон, как те, что слышали обо всем из уст молодых женщин, так и те, кому все рассказывала вдова Гудни после возвращения из пещеры. Угге и Соне согласились, что это — трудное дело, страсти собравшихся накалились, поскольку появилась перспектива боя двое на двое, при условии, что ничто не помешает.

Угге сказал, что он почти согласен передать это Дело на единоличное рассмотрение Соне, учитывая большую мудрость последнего и их давнюю дружбу, но он никак не может уговорить своих выборных согласиться на это, поэтому Олофа Синицу призвали быть третьим судьей. Такая честь, сказал он, мало радует, потому что от решения этого дела зависитбольшая сумма денег и несколько человеческих жизней, так что тот, кто будет судить, навлечет на ненависть и недовольство многих людей, каким бы справедливым ни был его приговор. Поначалу он предложил, в качестве компромисса, чтобы мужья выплатили вместо требуемого выкупа двойную сумму обычной платы за жену, но с этим не согласились ни гоинги, ни вирды. Гудмунд сказал, что Слатте и так уже в стесненных обстоятельствах, ведь те, кто живет ловлей бобров и выдр, редко наживают состояние, поскольку в наши дни цены на шкуры совсем низкие. А Агне из Слевена вообще лишился всего наследства, потому что отец его сгорел в собственном доме. Самое большее, что они могут себе позволить, — это обычный выкуп за невест, и даже этого они не смогут заплатить без посторонней помощи. С другой стороны, представители вирдов считали, что Глум и Аскман требуют вполне разумную сумму.

— Потому что, — пояснили они, — мы, вирды, с древних времен очень чтим наших женщин, и не позволим соседям думать, что наших девушек можно по дешевке хватать в любом лесу.

Несколько человек высказали мнение, что наилучшим выходом для всех было бы устроить поединок с участием четырех заинтересованных лиц, они думали, что Аскман и Глум, несмотря на разницу в возрасте, смогут с честью выйти из этого поединка.

— Никто не скажет, — сказал Угге, — что похищенные женщины в чем-либо виноваты в данном случае, было бы плохим решением обрекать их на потерю либо отца, либо мужа.

— Если мы хотим принять по данному случаю единогласное решение, — сказал Олоф Синица, — нам надо сначала решить, имело место похищение женщин или нет. У меня уже есть мнение на этот счет, но я бы предпочел, чтобы сначала высказались старшие.

Угге сказал, что у него сомнений нет: произошедшее надо считать похищением.

— Это — не оправдание, говорить, что женщины пошли с ними по своей воле, — сказал он, — потому что они это сделали только утром следующего дня, а к тому времени они уже провели с ними ночь. Это нам известно, поскольку было признано, что мужчины тащили жребий, чтобы определить, кому какая достанется. А любой разумный человек понимает, что молодая женщина всегда готова пойти с человеком, с которым спала, особенно, если он у нее первый.

Соне довольно долго колебался, прежде чем объявить свое решение, но в конце концов сказал:

— Долг судьи — говорить правду, даже если она не на пользу его народу. Это — похищение, и не думаю, что кто-то станет отрицать это. Потому что, когда они выгнали из пещеры вдову, они тем самым силой отделили женщин от нее и лишили их ее защиты.

Многие из числа гоингов громко жаловались, когда услышали, как Соне это сказал, но никто не осмелился возразить, потому что он был хорошо известен своей мудростью.

— Ну вот, с этим хотя бы все согласны, — сказал Олоф Синица. — Я тоже считаю, что это — похищение. Согласившись с этим, мы должны также согласиться, что компенсация должна быть больше, чем обычный выкуп за невесту, который предлагает Гудмунд. Но нам все еще далеко до принятия взаимоудовлетворяющего решения. Ведь как мы можем заставить стороны принять наше решение, если отцы не хотят принять, а мужья — заплатить двойной выкуп? Мое мнение таково, что если какая-либо из сторон и имеет право настаивать на своем требовании, то это — вирды.

До этого момента Орм молча сидел на своем месте, но тут он встал и спросил, какую сумму хотят получить вирды, быками или шкурами, и сколько это будет в серебре.

Угге ответил, что жители Веренда испокон веков считали выкуп за невесту в шкурах: тридцать шесть шкур куницы за дочь доброго крестьянина в расцвете ее красоты, свежую, сильную и без дефектов. Шкуры должны быть хорошими, зимними, без отверстий от стрел. Или это должны быть тридцать бобровых шкур, также высшего качества. Приданного для невесты не требуется, кроме одежды и обуви, в которых она одета, а также новой льняной рубашки для первой брачной ночи, гребня, трех иголок с ушками и пары ножниц.

— Все это вместе, — продолжал он, — равняется восемнадцати дюжинам шкур куницы за два выкупа, или пятнадцати дюжинам бобровых шкур, если я правильно подсчитал. Это — большое количество, и посчитать его эквивалент в серебре — это задача для очень умелого счетовода.

Несколько выборных, опытных в счете, вызвались помочь ему, среди них и Токе, сын Серой Чайки, опытный в подсчетах шкур и серебра. После долгих подсчетов все они единодушно объявили, что двойной выкуп за двух девушек составляет семь с четвертью марок серебра, не больше, и не меньше.

— Чтобы получить такую ровную сумму, — объяснил Токе, — мы отбросили два пенса и три фартинга за рубашки, которые в данном случае не нужны.

Когда Гудмунд из Уваберга услышал про эту огромную сумму, он разразился бешеным хохотом.

— Нет, нет! — проревел он. — Я никогда не соглашусь на такую сумму. Вы что, меня за сумасшедшего считаете? Пусть лучше дерутся, каков бы ни был результат, все равно это будет дешевле.

Из среды собравшихся раздались и другие голоса:

— Пусть дерутся!

Поднялся Орм и сказал, что ему пришла в голову одна мысль, которая, возможно, поможет им найти выход из этого положения, потому что сам он принадлежал к числу тех, кому не хотелось бы, чтобы спор разрешался при помощи драки.

— Гудмунд прав, — сказал он, — когда говорит, что семь с четвертью марок серебра — это большая сумма, способная растревожить даже самого богатого человека. Из всех здесь присутствующих мало кто когда-нибудь держал в руках такую сумму, кроме тех, кто ходил викингами в страну франков или присутствовал, когда мой господин Аль-Мансур делил добычу, или получал золото от короля Этельреда Английского, или служил великому императору Миклагардскому. Но если взять третью часть этой суммы, то мы получим две и одну третью часть марки, плюс еще одну двенадцатую часть, а если мы разделим эту третью часть на два, то получим одну и одну седьмую часть марки, плюс одну двадцать четвертую. Итак, нам было сказано, что Агне из Слевена и Слатте готовы заплатить обычные выкупы за невесту. Это означает, что мы имеем две шестые от требуемой суммы. Мне подумалось, что для родичей и соседей этих людей не будет позорным, если они предоставят такую же сумму. Я знаю Гудмунда из Уваберга, и мне не хотелось бы думать, что он более жаден, чем остальные, а одна и одна седьмая часть марки, плюс одна двадцать четвертая, — это не такая сумма, которая может его разорить, даже если он заплатит ее всю целиком. Но я уверен, что и кроме него имеются желающие помочь Слатте, не сомневаюсь, что то же самое относится и к родичам Агне. Если они это сделают, у нас уже будет четыре шестых от общей суммы, и останется найти только одну треть. Что же касается последней части, я считаю, что среди наших двенадцати выборных есть такие, кто готов пожертвовать какой-либо суммой ради соседа и ради своего собственного доброго имени. Мне хотелось бы быть более богатым человеком, чем есть, тем не менее, я готов внести свою долю. И если найдутся еще три-четыре таких же, последняя треть суммы будет заплачена, и все это дело разрешится к всеобщему удовлетворению.

Когда Орм закончил говорить и сел на место, представители трех племен переглянулись, и было слышно, как некоторые из них что-то одобрительно шептали. Первым высказался Соне Острый Глаз.

— Приятно слышать, что мудрость не совсем покинет пограничную страну, когда умрем мы с Угге, — сказал он. — Орм из Гоинга, несмотря на твою молодость, ты произнес мудрые слова. Я не только скажу, что твое предложение хорошее, но скажу также, что и сам готов вьшлатить часть от требуемой одной трети суммы. Это, возможно, удивит некоторых из вас, ведь все вы знаете, как много детей я должен содержать, но большая семья дает и определенные преимущества. Даже если я внесу четверть от требуемой одной трети, я смогу себе это позволить, потому что я соберу эти деньги с шестнадцати моих взрослых сыновей, которые большую часть своего времени заняты тем, что бродят по лесу. Так что, если я возьму с каждого из них по две шкуры, я смогу заплатить свою долю, и еще несколько штук оставить себе. И я готов сделать это, чтобы помочь Агне из Слевена, потому что его мать была троюродной сестрой моей четвертой жены. Но пусть присутствующие не молчат, пусть все, кто желает присоединиться ко мне в этом деле, скажут об этом и таким образом приобретут уважение всего собрания.

Токе, сын Серой Чайки, сразу встал и сказал, что не в его привычках жадничать, когда другие проявляют щедрость.

— И я говорю это, — сказал он, — хотя я — всего-навсего торговец шкурами, с которого, увы, слишком часто с самого дерут три шкуры. У меня нет большого богатства, и вряд ли я когда-нибудь его приобрету, многие из сидящих здесь знают это, потому что получают от меня хорошие деньги за низкокачественные шкуры. Но по крайней мере у меня есть столько, что я могу присоединиться к Орму и Соне и внести свою долю в это дело, так что, сколько дадут они, столько же дам и я.

Угге Молчаливый стал заикаться и запинаться, как всегда, когда что-то волновало его. Наконец, он сказал, что такое решение делает честь и гоингам, и вирдам, и что он сам готов внести столько же, сколько и те, кто говорил до него.

Два представителя гоингов, Черный Грим и Торкель Заячье Ухо, закричали тогда, что нельзя позволить вирдам перещеголять их в щедрости и что они тоже желают внести свою долю. А Олоф Синица сказал, что не видит причин, почему другим должна достаться вся слава, и что он поэтому дает вдвое больше остальных.

— И если хотите моего совета, — добавил он, — то собирайте взносы сразу же, потому что деньги вытекают лучше всего, когда пламя дарения еще не угасло. Вот мой шлем, собирать будем в него. А ты, Токе, сын Серой Чайки, поскольку ты — торговец, будешь взвешивать взнос каждого, чтобы все было правильно.

Токе послал раба за своими весами, и все больше и больше представителей, от вирдов и от гоингов, вставали и предлагали деньги, потому что видели, что сейчас есть возможность прославиться задешево, ведь чем больше людей будут делать взносы, тем меньше придется каждому из них сдавать. Но Олоф Синица напомнил им, что пока еще никто не слышал от Гудмунда из Уваберга, сколько он намерен сдавать и сколько будут сдавать другие родственники Слатте и Агне.

Гудмунд поднялся с места с выражением неуверенности на лице и сказал, что это дело требует тщательного рассмотрения, поскольку шестая часть всей суммы — это слишком большие деньги, чтобы он со своими родственниками мог их собрать.

— Никто не назовет меня жадным, — сказал он, — но я — всего лишь, увы, бедный крестьянин, и Орм из Гоинга ошибается, когда говорит, что я представляю из себя нечто большее. В моем доме не найдется много серебра, и я думаю, что то же самое относится и ко всем остальным родичам Слатте и Агне. Такого бремени нам не вынести. Однако, если бы нас попросили найти половину одной шестой всей суммы, я думаю, что все вместе мы бы ее наскребли. Здесь среди нас сидит так много великих и знаменитых людей, пояса которых набиты серебром, что они даже не заметят, если отдадут еще половину одной шестой, в дополнение к одной третьей, которую они уже пообещали. Сделайте это, и ваша честь еще более укрепится, а я буду спасен от нищеты.

Но при этих словах судьи, представители племен и все собравшиеся разразились громким смехом, потому что всем было известно, что больше Гудмундова богатства — только его жадность. Когда он понял, что его предложение не найдет поддержки, он в конце концов уступил, и два человека, выступивших от имени родичей Агне и Слатте, пообещали, что их доля будет выплачена.

— Было бы лучше, — сказал Соне Гудмунду, — если бы вы тоже собрали деньги прямо сейчас, поскольку я не сомневаюсь, что здесь присутствуют многие друзья и родственники. А я сам соберу долю с родичей Агне.

К этому времени принесли уже весы Токе, и он пытался сосчитать, сколько должен будет платить каждый человек.

— Тринадцать человек пообещали внести свой вклад, — сказал он, — и каждый платит равную долю, кроме Олофа Синицы, пообещавшего заплатить двойную долю. Поэтому мы должны разделить всю сумму на четырнадцать частей. Чему равняется одна четырнадцатая одной трети от семи с четвертью марок серебра — нелегко сосчитать. Думаю, что лучший математик с Готланда не смог бы нам этого сказать сразу. Но умный человек может найти выход из любого положения, и если мы переведем все в шкуры, проблема облегчится. Если считать в шкурах, то доля каждого будет составлять одну четырнадцатую от шести дюжин шкур куницы или одну седьмую от трех дюжин, и каждый вклад должен быть округлен до целой шкуры, потому что при взвешивании всегда немного теряешь, как я знаю из своего опыта. Если считать так, то каждый должен отдать количество серебра, эквивалентное шести шкурам, что не так уж много за такую честь. Вот весы и гири, любой может подойти и проверить их, пока я не начал взвешивание.

Люди, имевшие опыт в таких делах, проверили тщательно весы, потому что зачастую весы торговцев были так хитро отлажены, что это вполне стоило сделать. Но гири можно было проверить только на ощупь, и когда двое высказали сомнения в их точности, Токе сразу же ответил, что он с удовольствием сразится с каждым, чтобы доказать их точность.

— Это — часть профессии торговца, — сказал он, — сражаться за свои гири, и любого, кто отказывается это сделать, надо считать ненадежным и не иметь с ним дел.

— Не будет никакой драки из-за весов, — строго сказал Угге. — Все серебро, собранное в шлеме, сразу же будет передано Глуму и Аскману, и какой смысл Токе неправильно взвешивать, если и его серебро будет взвешиваться вместе с остальным?

Все, обещавшие делать взносы, стали вынимать серебро из поясов и передавать его на весы. Одни отдавали маленькие серебряные колечки, другие — мотки серебряной нити, третьи — уже отчеканенное в небольшие пластины серебро. Большинство, однако, вносило свои вклады серебряными монетами, они были из многих разных стран и самых дальних уголков земли, некоторые из них были отчеканены в таких отдаленных странах, что никто не знал их названия. Орм заплатил андалузскими монетами, некоторое количество которых у него еще сохранилось, а Олоф Синица — красивыми византийскими монетами с профилем великого императора Иоанна Зимисцеса.

Когда все деньги были собраны, Токе пересыпал их в маленький матерчатый мешочек и взвесил все вместе. Весы показали, что его подсчеты были правильными, поскольку получилась ровно треть нужной суммы. Был даже небольшой излишек.

— Излишек слишком маленький, чтобы делить его на всех и раздавать, — сказал Токе. — Я на своих весах не могу взвешивать такие малые количества.

— Что с ним делать? — спросил Угге. — Вовсе необязательно Глуму и Аскману получать больше того, что они просили.

— Давайте отдадим его вдове Гудни, — сказал Орм, — тогда у нее тоже будет небольшая компенсация за расстройство и разочарование, которые она пережила.

Все согласились, что это — отличное решение, и вскоре Соне и Гудмунд пришли со своими шестыми долями, собранными ими у своих родственников и друзей, присутствовавших на собрании. Шестая часть Соне была взвешена и признана правильной, а у Гудмунда была недостача, хотя он к своему серебру добавил еще несколько шкур и два медных котелка. Он громко оплакивал недостачу, говоря, что готов поклясться, что у него больше ничего нет, и умоляя, чтобы кто-нибудь из богатых людей одолжил ему недостающую сумму. Но этого никто не хотел делать, потому что все знали, что одалживать Гудмунду деньги — все равно, что выбросить их в море.

Наконец Соне Острый Глаз сказал:

— Ты упрямый человек, Гудмунд, мы все это знаем, но любого можно тем или иным способом уговорить изменить свой подход, и я думаю, что и ты — не исключение из этого правила. Я помню, как Орм из Гренинга смог уговорить тебя не так давно, когда он приехал в пограничную страну, когда ты не хотел продать ему хмель и корм для скота по разумной цене. Помню, что в этой истории был еще какой-то колодец, но что в точности произошло, я не помню, поскольку становлюсь старым. Поэтому, пока ты будешь искать недостающее серебро, может быть, Орм расскажет нам эту историю, как он смог тебя уговорить. Интересно будет узнать, какой способ он использовал.

Это решение было с энтузиазмом встречено членами собрания, поэтому Орм встал и сказал, что история эта — короткая и простая. Но прежде чем он смог продолжить, с места вскочил Гудмунд и закричал, что не желает, чтобы ее повторяли.

— Мы это дело уже давно уладили, Орм и я, — сказал он. — Не стоит эта история того, чтобы ее слушать. Подождите немного, я вспомнил, что есть еще один человек, которого я могу попросить, и думаю, что он даст мне недостающую сумму.

Сказав это, он поспешил в направлении лагеря. После того как он скрылся из виду, многие стали кричать, что они, несмотря ни на что, желают послушать рассказ о том, как Орм уговорил его. Но Орм ответил, что им придется попросить рассказать кого-нибудь другого.

— Гудмунд сказал правильно, — сказал он. — Мы Давно уже уладили это дело, и зачем мне бесцельно сердить его, если он уже и так пошел за деньгами, чтобы только эту историю не рассказывали? Ведь Соне, мудрый человек, упомянул об этой истории только для того, чтобы побудить его отдать деньги.

Прежде чем кто-либо успел что-нибудь сказать, вернулся Гудмунд и принес недостающие деньги. Токе взвесил их и нашел сумму правильной.

Итак, две трети выкупа, который был положен от Агне и Слатте, были переданы Угге Глуму и Аксону, после чего те двое признали похитителей своих дочерей добрыми людьми и безупречными зятьями.

Оставшуюся часть, которую должны были уплатить Агне и Слатте самостоятельно, они должны были получить в конце зимы, чтобы молодые люди могли собрать необходимую сумму в шкурах.

Но как только это дело было завершено, Олоф Синица сказал, что сейчас он хочет послушать историю, обещанную им, о том, как Орм сумел уговорить Гудмунда изменить свое мнение. Все представители согласились с этим, и Угге сам поддержал предложение.

— Поучительные истории всегда полезно послушать, — сказал он, — а эта история мне не известна. Может быть, Гудмунд и предпочел бы, чтобы мы не слушали ее, но ты не должен забывать, Гудмунд, что принес нам всем много хлопот из-за своего подхода к этому делу и что мы заплатили третью часть денег, которых требовали с твоих родственников, хотя ты достаточно богат, чтобы самому заплатить их. Учитывая, что ты сэкономил столько серебра, ты должен примириться с тем, что твоя история будет рассказана. Если, правда, ты сам захочешь рассказать ее нам, то, пожалуйста, сделай это. А Орм Тостессон, несомненно, сможет освежить твою память, если ты что-то забыл.

Гудмунд пришел в ярость и заревел. Это была его старая привычка, когда он злился, из-за нее он и получил прозвище Громовержец. Он втянул голову в плечи и задрожал всем телом, поднял кулаки к лицу и зарычал, как вервольф. Он надеялся, что люди подумают из-за этого, что он вот-вот впадет в неистовство, а когда он был молод, ему часто удавалось запугать людей при помощи такого способа. Но никто больше уже не попадался на эту удочку, и чем громче он рычал, тем сильнее смеялись собравшиеся. Неожиданно он замолчал и огляделся по сторонам.

— Я — опасный человек, — сказал он, — и те, кто меня злит, потом жалеют об этом.

— Когда один из представителей нарушает мир во время Тинга, — сказал Токе, — посредством угрозы или оскорбления, пьяной болтовни или клеветнических обвинений, он должен уплатить штраф в размере — я забыл сумму, но здесь, несомненно, есть люди, которые могут напомнить мне.

— Он должен быть изгнан с Тинга судьями и представителями, — сказал Соне. — А если будет сопротивляться или попытается вернуться, то заплатит своей бородой. Так гласит древний закон.

— Дважды за всю свою жизнь я видел, как представителя лишали его бороды, — сказал Угге задумчиво. — И ни один из них не прожил после этого долго, испытав такой позор.

Теперь уже многие стали ругать Гудмунда не за то, что он кричал на них, это никого не беспокоило, но потому, что завоеванная ими честь щедрости стоила им стольких денег, и сейчас они винили в этом Гудмунда. Ему стали яростно кричать, чтобы он убирался с Тинга, клянясь, что в противном случае у него отнимут бороду. У Гудмунда была очень красивая борода, длинная и роскошная, к которой он, очевидно, относился с большой заботой, поэтому он подчинился и покинул Тинг, не желая рисковать и ставить под угрозу бороду. Но когда он уходил, то было слышно, как он пробормотал:

— Никто еще не сердил меня без того, чтобы потом не пожалеть об этом.

Орму приказали рассказать о своей первой встрече с Гудмундом и о том, как он уговорил его передумать, подержав его над колодцем. Это доставило собравшимся большое удовольствие, но сам Орм был не очень рад тому, что его заставили повторять рассказ, и когда закончил, то сказал, что теперь ему надо быть готовым к тому, что Гудмунд попытается отомстить.

Итак, это сложное дело о похищении женщин было успешно завершено. Многие при помощи его покрыли себя славой, но все были согласны с тем, что наибольшей похвалы достойны Орм из Гренинга и Олоф Синица за то, как они говорили.

С самого открытия Тинга Орм ожидал услышать от финнведингов обвинения по поводу того, как он обошелся с Остеном из Оре, или какие-либо упоминания о двух головах, подброшенных ему через ручей в первый вечер. Но поскольку никто не упоминал ни о том, ни о другом, он решил сам выяснить, обязаны ли они как племя отомстить за обиду, нанесенную одному из них. Поэтому, на третий день Тинга он в одиночку пошел в лагерь финнведингов, сначала испросив и получив разрешение сделать это, для того, чтобы обсудить это дело наедине с Олофом Синицей.

Последний принял его, как подобает вождю. Для Орма расстелили овечьи шкуры, чтобы он мог сесть, предложили жареную колбасу, кислое молоко и белый хлеб, затем Олоф приказал слуге принести свой кувшин. Его поставили на пол между ними, а также и две серебряные чаши.

— Ты поступаешь как вождь, — сказал Орм, — как здесь, так и на Тинге.

— Плохо разговаривать без пива, — сказал Олоф, — а когда вождь принимает вождя, они должны пить кое-что получше воды из ручья. Ты много путешествовал, как и я, может быть, ты пробовал этот напиток раньше, хотя здесь, на севере, его редко подают гостям.

Он взял из кувшина половник и налил напиток з две чаши.

Орм кивнул, увидев его цвет.

— Это — вино, — сказал он. — Римский напиток. Я пробовал его в Андалузии, где многие тайком пили его, хотя это и запрещено Пророком, а потом я пил его еще один раз, при дворе короля Этельреда в Англии.

— В Константинополе, который у нас зовется Миклагардом, — сказал Олоф Синица, — его все пьют, утром и вечером, особенно священнослужители, которые разбавляют его водой и пьют в два раза больше всех остальных. Они считают его священным напитком, но, по-моему, пиво лучше. Угощайся.

Оба выпили.

— Сладость его успокаивает горло после того, как поешь жирной колбасы с солью, — сказал Орм, — хотя я согласен с тобой, что пиво — лучше. Но пора мне уже рассказать тебе, зачем я пришел, хотя я думаю, что ты уже знаешь причину. Я хочу знать, были ли две головы, брошенные мне через ручей, посланы твоим соплеменником Остеном. Это головы двух христианских священников, которые были вашими рабами. Я хочу также знать, хочет ли Остен по-прежнему убить меня. Если да, то на это нет причин, потому что я сохранил ему жизнь и дал свободу, когда он был в моей власти, в то время, когда он коварно проник в мой дом, чтобы получить мою голову, которую обещал королю Свену. Ты знаешь, что я — крещеный и последователь Христа, и я знаю, что ты считаешь христиан злыми людьми из-за того как они вели себя в Миклагарде. Но я обещаю тебе, что я — не такой христианин. А здесь, на Тинге, я узнал, что и ты ненавидишь зло и злодейство. Именно потому, что я знаю это, я и пришел к тебе сейчас, в противном случае было бы глупо переходить ручей.

— Как мог ты стать христианином, — сказал Олоф Синица, — я не могу понять. Не могу я понять и твоего маленького лысого священника, поскольку слышал, что он помогает всем присутствующим на Тинге, которые приходят к нему со своими болезнями, и отказывается от платы за свой труд. Так что я считаю вас обоих хорошими людьми, как если бы вы не были заражены христианством. Тем не менее, ты должен признать, Орм, что ты и твой священник возложили тяжкое бремя на моего сородича Остена, заставив его принять крещение. От такого позора он сошел с ума, хотя, может быть, что и удар топором по голове тоже виноват в этом. Он стал сторониться людей и проводит все свое время в лесу или лежит в своей комнате и стонет. Он отказался приехать на Тинг, но купил этих двоих рабов-священников у их хозяев, заплатив большую цену, сразу же отрубил им головы и прислал их сюда со своим слугой, чтобы приветствовать тебя и твоего священника. Так что он достаточно сильно наказан за то, что покушался на твою жизнь, поскольку его окрестили и он лишился всех товаров, да и разума тоже. Но хотя он и мой соплеменник, я должен признать, что он получил то, что и заслужил, потому что он был слишком богатым человеком и слишком хорошего происхождения, чтобы принимать участие в той сделке, которую он заключил с королем Свеном. Я сам ему об этом сказал и предупредил, что я не буду объявлять никакой войны, чтобы отомстить тебе, но ясно, что он с радостью убьет тебя, если ему представится такая возможность. Ведь он верит, что вновь сможет стать храбрым и веселым, как раньше, если убьет тебя и твоего маленького священника.

— Благодарю тебя за эту информацию, — сказал Орм. — Теперь я знаю, каково положение дел. Я ничего не могу поделать относительно тех двоих священников, чьи головы он отрезал, и не буду пытаться мстить за их смерть. Но я буду настороже, на случай, если его сумасшествие подвигнет его предпринимать новые попытки убить меня.

Олоф Синица кивнул и вновь наполнил кружки вином.

В лагере уже было совсем тихо, слышалось только Дыхание спящих. Легкий ветерок шевелил листья Деревьев, шелестели листья осин. Они вновь выпили, и Орм услышал, как позади него хрустнула ветка. Когда он наклонился, чтобы поставить на пол кружку, около его уха раздался неожиданный свист, как будто дышал запыхавшийся человек.

Олоф Синица сидел, насторожившись, и неожиданно крикнул, а Орм наполовину обернувшись, заметил какое-то движение в лесу и пригнулся к земле.

— Хорошо, что у меня острый слух и я быстро двигаюсь, — говорил он впоследствии, — потому что копье пролетело настолько близко от меня, что оцарапало мне шею.

В лесу раздался крик, и оттуда выбежал человек, размахивая мечом. Это был Остен из Оре, и сразу было заметно, что он — сумасшедший, потому что его глаза неподвижно смотрели из-под бровей, как у духа, а на губах его виднелась пена. У Орма не было времени для того, чтобы выхватить меч или встать на ноги. Бросившись в сторону, он сумел схватить сумасшедшего за ногу и перебросить его через себя в тот самый момент, когда тот нанес ему удар мечом по бедру. Затем он услышал удар и стон, а когда поднялся на ноги, то увидел, что Олоф Синица стоит с мечом в руке, а Остен неподвижно лежит на земле. Его соплеменник ударил его в шею, и он был уже мертв

К ним бежали люди, разбуженные шумом, и Олоф побледнев, смотрел на мертвеца.

— Я убил его, — сказал он, — хотя он и был моим соплеменником. Но я не могу позволить, чтобы нападали на моего гостя, даже сумасшедшие. Кроме того, его копье разбило мой кувшин, а кто бы это ни сделал я бы убил его.

Кувшин лежал разбитый, и Олоф был очень расстроен его потерей, потому что такой было нелегко найти.

Он приказал своим людям отнести мертвеца в болото и затопить его там, проткнув тело заостренными палками, потому что если этого не сделать, то сумасшедший встанет опять и будет самым опасным из всех земных духов.

Орм вышел из этого происшествия со шрамом на шее и раной бедра, но рана была неопасной, потому что меч ударил по его ножу и ложке, которые он носил на поясе. Соответственно, он мог дойти до своего лагеря, и когда он попрощался с Олофом, они взялись за руки.

— Ты потерял свой кувшин, — сказал Орм, — о чем я очень сожалею. Но ты стал богаче на одного друга, если это может служить тебе утешением. И я был бы счастлив, если бы мог думать, что и я получил его.

— Да, получил, — отвечал Олоф Синица, — и мы с тобой приобрели немало.

С того времени дружба их была очень крепкой. В последний день Тинга было решено, что мир должен воцариться в пограничной стране до следующего Тинга. Так закончился этот Тинг у Кракского Камня, хотя многие сочли его неинтересным, потому что в ходе его не было проведено ни одного стоящего поединка. Отец Виллибальд пошел в лагерь вирдов поискать магистра и попрощаться с ним, но Катла его уже увела. Орм хотел, чтобы Токе поехал в Гренинг вместе с ним, но Токе отказался, сказав, что должен покупать свои шкуры. Но они пообещали, что будут встречаться и крепить свою дружбу.

Все разъехались по домам, и Орм испытывал большое облегчение от того, что избавился от магистра и своего врага, Остена из Оре. Когда наступило Рождество, Токе и его андалузская жена Мираб посетили Гренинг, и все, что Токе и Орм могли рассказать друг другу, было ничем, по ^сравнению с тем, что могли рассказать друг другу Йива и Мираб.

В начале весны жена Раппа Торгунн родила мужу мальчика. Рапп был этим очень доволен, но когда посчитал месяца, у него возникли кое-какие подозрения, поскольку дата зачатия приходилась на то время, когда магистр читал молитвы над поврежденной ногой Торгунн. Все домашние, как мужчины, так и женщины, хвалили ребенка и его похожесть на отца, это успокаивало Раппа, но не вполне утихомирило его страхи. Единственным человеком, на слово которого он целиком полагался, был Орм. Поэтому он пошел к нему и стал просить осмотреть младенца и сказать, кого, по его мнению, тот напоминает. Орм долго и внимательно смотрел на ребенка, потом сказал:

— Различие между ним и тобой есть, никто не может этого отрицать. У ребенка два глаза, а у тебя только один. Но было бы неправильно, если бы ты был этим недоволен, потому что ты тоже имел два глаза, когда появился на свет. Помимо этого различия, я не встречал детей, которые больше бы напоминали своих отцов.

Рапп был успокоен этими уверениями и стал чрезвычайно гордиться своим сыном. Он хотел, чтобы отец Виллибальд окрестил его под именем Аль-Мансур, но священник отказался дать ребенку языческое имя, и ему пришлось согласиться с тем, что сына назвали Ормом. Орм сам понес ребенка на крещение.

Через две недели после рождения ребенка Йива родила второго сына. Он был черноволосым и смуглокожим, мало кричал и смотрел вокруг себя серьезными глазами, а когда ему поднесли острие меча, он лизнул его даже еще охотнее, чем это когда-то сделал Харальд Ормссон. Все согласились, что он рожден, чтобы быть воином, и предсказание их потом сбылось. Йива считала, что он напоминает Золотого Харальда, племянника короля Харальда, насколько она могла помнить этого великого викинга со времен своего детства. Но Аза была решительно против, настаивая на том, что он очень похож на Свена Крысиный Нос, который был таким же смуглым. Но крестить его Свеном было нельзя, а один Харальд у них уже был, так что в конце концов Орм дал ему имя Черноволосый. Во время крещения он вел себя очень спокойно и торжественно и укусил отца Виллибальда за палец. Он стал любимчиком родителей, а со временем — величайшим воином пограничной страны, и много лет спустя, по прошествии многих событий, не было при дворе короля Канута Великого Датского и Английского ни одного вождя, который пользовался бы большей славой, чем двоюродный брат короля Черноволосый Ормссон.

Часть четвертая