Болгарское золото
Глава 1. О конце света и о том, как выросли дети Орма
Наконец-то пришел тот год, когда должен был наступить конец света. К этому времени Орму шел тридцать пятый год, а Йиве — двадцать восьмой. Все добрые христиане верили, что в этом, тысячном со дня Его рождения году, Христос появится на небе, окруженный сонмом своих ангелов, и станет судить каждого, мужчину и женщину, живого и мертвого, решая, кому отправляться на небеса, а кому — в ад. Орм так часто слышал об этом от отца Виллибальда, что смирился с этим. Йива так до конца и не понимала, верит ли она в то, что это произойдет, или нет. Но Аза была счастлива при одной мысли, что ей доведется участвовать в этом при жизни, в своей лучшей одежде, а не в качестве мертвой в саване.
Два обстоятельства, однако, беспокоили Орма. Одним из них было то, что Токе до сих пор отказывался принимать веру. В последний раз, когда он приезжал сюда, Орм всерьез пытался уговорить его переменить веру, перечислял ему все преимущества, которыми в скором времени станут пользоваться христиане, но Токе был упрям и только смеялся над рвением Орма.
— Вечера будут долго тянуться на небесах, если Токе не будет рядом, — часто говорил Орм Йиве. — Многие большие люди, которых я знал, будут находиться не там, Крок и Аль-Мансур, Стирбьорн и Олоф Синица, и еще много добрых воинов. Из самых дорогих у меня будут только ты, наши дети, Аза, отец Виллибальд, Рапп и домашние. А также епископ Поп-По и твой отец король Харальд, с которым будет приятно встретиться вновь. Но мне хотелось бы и Токе тоже увидеть там. Это его жена удерживает его.
— Пусть поступают, как считают нужным, — сказала Йива. — Все может обернуться и не так, как ты думаешь. Со своей стороны, я считаю, что Бог не станет так уж торопиться уничтожать мир, после того как он так долго трудился над его созданием. Отец Виллибальд говорит, что у всех нас вырастут крылья, но когда я представляю себе его с крыльями, или тебя с Раппом, то не могу удержаться от смеха. Мне не нужны никакие крылья, но мне хотелось бы, чтобы мне разрешили взять с собой мою золотую цепь, а отец Виллибальд считает, что мне не разрешат. Поэтому я не жду этого события так же сильно, как он, и поверю в него только, когда сама увижу.
Другим обстоятельством, вызывавшим беспокойство Орма, было: стоит или нет в этом году сеять. Ему очень хотелось знать, в какое время года надо ожидать пришествия Христа, но отец Виллибальд не мог просветить его на этот счет. Орм сомневался, стоит ли трудиться, ведь может получиться так, что ему не удастся собрать урожай, и он ему не понадобится, даже если созреет вовремя. Вскоре, однако, ему удалось разрешить эту проблему к своему удовлетворению.
С самого начала этого года все молодые женщины-христианки искали плотских наслаждений более жадно, чем когда-либо раньше, поскольку не знали, будет ли им такое удовольствие доступно на небесах, и поэтому старались получить его как можно больше сейчас, пока еще было время, потому что, какую бы форму любви ни предоставили им на небе, они сомневались, что все будет так же приятно, как и на земле. Те из девушек-служанок, которые были не замужем, совсем потеряли стыд, бегая за каждым мужчиной, которого увидят, определенные перемены были заметны даже в замужних женщинах, потому что они крепко стали держаться за своих мужей, считая глупым поступать по-другому, когда судный день уже близок. В результате всего этого к весне почти все женщины в Гренинге были беременны. Когда Орм обнаружил, что Мива, Торгунн и остальные находятся в таком положении, его настроение улучшилось, и он распорядился, чтобы сев проводили как обычно.
— На небе дети не рождаются, — сказал он, — следовательно, они все должны будут родиться на земле. Но этого не может произойти раньше следующего года. Или священники неправильно посчитали, или Бог передумал. Когда пройдет девять месяцев, и ни одна женщина не забеременеет, тогда мы будем знать, что конец света приближается, и начнем готовиться к нему, а до тех пор будем жить, как жили.
Отец Виллибальд не мог убедить его в том, что он ошибается в своих предположениях. А по мере того как год проходил и ничего не происходило, у священника и у самого стали появляться сомнения на этот счет. Возможно, говорил он, Бог переменил свои планы в виду того, что на земле еще остается очень много грешников, к которым не проникло Евангелие.
Той осенью банда чужеземцев прибыла с востока и стала продвигаться пешком вдоль границы. Все они были солдатами, все — раненные, и раны у многих из них еще кровоточили. Их было одиннадцать, и они бродили от дома к дому, прося еды и пристанища на ночь. Там, где им это предоставлялось, они оставались на одну ночь, а иногда — на две, а затем продолжали свой путь. Они говорили, что они — норвежцы и идут домой, но кроме этого ничего не сообщали. Они вели себя мирно, не прибегая к насилию против кого-либо, и когда им отказывали в приюте, продолжали свой путь, не жалуясь, как будто им было все равно, поели они, поспали, или нет.
Наконец, они прибыли в Гренинг, и Орм вышел поговорить с ними в сопровождении отца Виллибальда. Когда те увидели священника, то упали на колени и стали просить благословения. Он охотно сделал это, и они выглядели очень радостными оттого, что пришли в христианский дом, и особенно оттого, что там был священник. Они жадно ели и пили, затем, когда насытились, сидели молча, мало обращая внимания на вопросы, адресованные им, как будто их головы были заняты чем-то более важным.
Отец Виллибальд осмотрел их раны, но им больше всего нужны были его благословения, и казалось, что им их никогда не будет достаточно. Когда им сказали, что завтра будет воскресенье, они стали просить разрешить им остаться, чтобы посетить мессу и послушать проповедь. С этой просьбой Орм охотно согласился, хотя немного сердился на то, что они не говорят ничего о себе и о том, откуда пришли.
В воскресенье погода была хорошая, и многие приехали в церковь, помня о своем обещании, данном ими отцу Виллибальду в день крещения. Чужеземцам предоставили места на передних скамьях, и они внимательно слушали священника. Как обычно в течение этого года, темой он избрал конец света, уверяя их в том, что его следует ожидать совсем скоро, хотя и трудно точно сказать, когда именно, и что каждый христианин должен улучшить свое поведение, чтобы достойно встретить этот день. Когда он сказал это, было видно, как некоторые из чужеземцев презрительно заулыбались, другие, наоборот, заплакали, и на их щеках были видны слезы. После мессы они вновь попросили благословения, и отец Виллибальд благословил их большим благословением.
После того как он сделал это, они сказали:
— Ты — хороший человек, священник. Но не знаешь о том, что событие, о котором ты нас предупреждаешь, уже произошло. Конец света наступил, Христос отнял у нас нашего короля, чтобы тот жил с ним, а про нас забыл.
Никто не мог понять, что они имеют в виду, а большего они говорить не хотели. Наконец, они объяснили, что с ними произошло. Они говорили кратко, и такими голосами, которые, вероятно, бывают у мертвых, как будто для них уже больше ничего не имеет значения.
Они рассказали, что их король, Олаф Триггвассон Норвежский, самый лучший из всех когда-либо живших на земле, кроме самого Христа, пал в ходе великой битвы против датчан и шведов. Они сами были захвачены живьем шведами, на их корабль ворвались враги в больших количествах, и они, усталые, были зажаты щитами, а некоторые из-за ран не могли больше защищаться. Другие их товарищи, которым повезло больше, последовали за своим королем к Христу. Затем их повели вместе с многими другими на один из шведских кораблей, чтобы отвезти в Швецию. На корабле их было сорок человек. Однажды ночью они стояли в устье реки, и кто-то заметил, что река эта называется Святая река. Это они восприняли как знак Божий, и те из них, у которых еще оставались силы, завязали драку со шведами, находившимися на корабле. Они убили их всех, но погибло и большинство их товарищей, так что в живых осталось только шестнадцать. Оставшиеся повели корабль вверх по реке настолько далеко, насколько могли. Пятеро, у которых были более тяжелые ранения, умерли на веслах, с улыбкой на лицах, а они, одиннадцать оставшихся, забрали оружие у мертвых шведов и покинули судно, намереваясь идти в Халланд сухопутным способом, и таким образом дойти до Норвегии. Потому что, когда они поняли, что являются самыми недостойными из людей короля Олафа, — ведь только их оставили в живых, когда всех их товарищей взяли сопровождать его, — они не осмелились покончить жизнь самоубийством из-за страха, что он откажется принять их. Они считали, что это — наказание, наложенное на них, они должны вернуться в Норвегию и принести своим согражданам весть о смерти их короля. Каждый день они прочитывали все известные им молитвы, хотя знали они их меньше, чем хотелось бы, и напоминали друг другу обо всех заповедях короля, касающихся поведения христианских воинов. Им, было очень радостно, сказали они, что наконец-то они нашли священника и им разрешили посетить мессу и получить благословение Божие. Теперь, однако, они должны продолжать свой путь, потому что нельзя терять времени, ведь им надо принести печальную весть своим согражданам. Они верили, что когда сделают это, им будет дан знак, может быть, даже самим королем, что наконец-то их сочли достойными присоединиться к нему, хотя они и самые плохие из его людей.
Они поблагодарили Орма и священника за их доброту и продолжили свой путь. Больше о них ничего в Гренинге не слышали, так же как не слышали и о конце света.
Год закончился без малейших признаков, которые появились бы на небесах, и в пограничной стране наступил период спокойствия. Отношения со смаландцами продолжали оставаться мирными, не было никаких достойных упоминания инцидентов, кроме обычных убийств во время праздников и свадеб, и нескольких людей, сгоревших в собственных домах в результате споров между соседями. В Гренинге жизнь проходила спокойно. Отец Виллибальд ревностно служил Христу, хотя частенько можно было услышать, как он жалуется на то, что его община увеличивается слишком медленно, несмотря на все его усилия. Что его особенно раздражало, так это количество людей, приходивших к нему с просьбой окрестить их в обмен на теленка или телку. Но даже он признавал, что дела могли бы идти и хуже, и считал, что некоторые из тех, кого он обратил, сейчас подвержены злым силам меньше, чем до крещения. Аза делала все, что могла, чтобы помочь ему, и хотя уже начала стареть, она была столь же активна, как и прежде, и много работала по присмотру за детьми и слугами. Она и Йива были в Хороших отношениях и редко спорили, поскольку Аза Помнила, что ее невестка — королевских кровей, а когда они расходились во мнениях, Аза всегда уступала, хотя и было заметно, что это противоречит ее характеру.
— Определенно, — сказал Орм Йиве, — что старуха еще упрямее тебя, а это уже немало. Хорошо, что дело обернулось так, как я надеялся, и что она никогда не пытается ставить под сомнение твою власть в доме.
Орм и Йива не имели до сих пор никаких причин жаловаться друг на друга. Когда они ссорились, никто из них не лез за словом в карман, но такие случаи были редки и быстро заканчивались, а потом уже никто из них не таил зла. Странной особенностью Орма было то, что он никогда не порол жену. Даже когда он очень сердился, сдерживал себя, так что все кончалось не больше, чем перевернутым столом или сломанной дверью. Со временем он заметил одну любопытную вещь: все ссоры всегда заканчивались одинаково. Ему приходилось ремонтировать поломанные им вещи, а дело, из-за которого ссорились, разрешалось так, как того хотела Йива, хотя она никогда не ломала дверей и не переворачивала столов, а просто кидалась попавшейся под руку посудой в его лицо или разбивала тарелку об пол у его ног. Обнаружив это, он посчитал неблагодарным делом дальнейшие ссоры с нею, и иногда проходило по целому году без них.
У них появилось еще двое детей: сын, которого назвали Иваром в честь Ивара Широкоплечего, и который, как надеялась Аза, когда-нибудь сможет стать священником, и дочь, которую назвали Сигрун. Токе, сын Серой Чайки, был приглашен на крестины в качестве главного гостя, и именно он выбрал ей имя, хотя и после долгих препирательств с Азой, которой хотелось, чтобы девочке дали христианское имя. Токе, однако, настаивал на том, что самое красивое женское имя — это Сигрун, оно же и наиболее прославленное в старинных балладах, и, поскольку Орм с Йивой желали выказать ему максимальное уважение, было решено согласиться с его желанием. Если все пойдет нормально, сказал Токе, она, в должное время, выйдет замуж за одного из его сыновей, поскольку он не может надеяться на то, чтобы получить в качестве невестки одну из близнецов, ни один из его сыновей не достиг достаточного возраста, чтобы рассматриваться в качестве будущего мужа. А это, сказал он печально рассматривая Оддни и Людмилу, очень жаль
Обе девочки к этому времени уже подросли, и никто не сомневался, что у них будет приятная внешность. Обе они были рыжеволосыми и с хорошими фигурами, скоро уже мужчины начнут посматривать на них. Но между ними легко можно было заметить Кдно различие. Оддни имела мягкий и покладистый характер, она была умелой в женских делах, охотно слушалась родителей и редко беспокоила Йиву и Юрма. А в тех случаях, когда это все же происходило, главной виновницей оказывалась ее сестра, потому что с самого начала Оддни во всем подчинялась Людмиле, а Людмила, напротив, не любила подчиняться, а любила командовать. Когда ее пороли, она кричала не столько от боли, сколько от злости и утешалась мыслями о том, что скоро вырастет и сможет давать сдачи. Ей не нравилась работа на маслобойне или за ткацким станком, она предпочитала стрелять из лука и в этом деле вскоре стала столь же умелой, как ее учитель, Радостный Ульф. Орм не могконтролировать ее, но такое упрямство и храбрость радовали его, и когда Йива пожаловалась ему на ее необычность и на то, как она играет в лесу, стреляя с Радостным Ульфом и Харальдом Ормссоном, он просто ответил:
— А чего ты ожидала? В ее жилах королевская кровь. Она благословенна вдвойне, за себя и за Оддни. Ее будет непросто укротить, поэтому давай надеяться, что основное бремя ее укрощения ляжет не на наши плечи.
Зимними вечерами, когда все сидели вокруг огня, занимаясь своим ремеслом, она иногда вела себя мирно, и даже время от времени вышивала, если при этом рассказывалась какая-нибудь интересная история Ормом о его приключениях в заморских странах, или Азой о ее семье в давние времена, или отцом Виллибальдом о великих делах во времена Иеговы или царя Давида или Йивой об ее отце, короле Харальде. Счастливее всего она бывала, когда в Гренинг приезжал Токе, поскольку он был хорошим рассказчиком и знал много историй о древних героях. Когда он хотел выпить, всегда именно она вскакивала, чтобы наполнить его кружку, и просила продолжать, и редко когда он мог отказать ей.
С самого детства Людмилы Ормсдоттер мужчинам трудно было противоречить ей. Она была белокожей, с туго обтянутыми скулами, темнобровая, и хотя глаза ее были такими же серыми, как у многих девушек, мужчинам всегда казалось, что других таких нет во всей пограничной стране.
Первый опыт общения с мужчинами она приобрела в четырнадцать лет, когда Гудмунд из Уваберга приехал в Гренинг с двумя людьми, которых он предложил Орму принять на службу.
Гудмунда не видели в Гренинге с тех пор, как Орм оскорбил его на Тинге, и на последующие Тинги он не приезжал. Но теперь он приехал с улыбкой и дружелюбием и сказал, что хочет оказать Орму любезность, чтобы их старая ссора была забыта.
— У меня сейчас с собой, — сказал он, — два самых лучших работника, которые когда-либо были. Я предлагаю их тебе. Они не рабы, а свободные люди, каждый из них работает за двоих, иногда и больше. Следовательно, я оказываю тебе большую услугу, предлагая их, хотя столь же верно, что и ты окажешь мне услугу, приняв их. Потому что оба они — большие обжоры, и хотя я держал их у себя четыре месяца, я больше не могу этого делать. Я не так богат, как ты, а они своим обжорством лишат меня всего имущества. Я не могу ограничивать их, поскольку они предупредили меня, что в таком случае могут стать опасными. До тех пор, пока они не наедятся досыта днем и вечером, на них находит бешенство. Но они охотно работают на того, кто их накормит досыта, и никто еще не видел таких работников.
Орм отнесся к этому предложению с подозрительностью и тщательно расспросил как Гудмунда, так и обоих работников, прежде чем принять и их. Эти двое не пытались скрывать свои недостатки, но честно рассказали, как обстоит дело и чего бы им хотелось. И поскольку Орму были очень нужны сильные работники, он, наконец, принял их на службу, и Гудмунд уехал довольный.
Людей звали Уллбьорн и Грейп. Они были молодыми, с продолговатыми лицами, светловолосые, и стоило только посмотреть на них, как становилось ясно, что они сильны. Но что касается интеллекта, с этим у них было похуже. Из их рассказов стало известно, что они родом из отделенной части страны, они сказали, что их родина находится намного дальше Западного Гутеланда и называется Железной Страной, мужчины там сильны, как медведи, с которыми они часто борются ради развлечения. Но их страну поразил сильный голод, поэтому они покинули ее и направились далеко на юг, в надежде найти страну, где можно будет иметь достаточно еды. Они работали на многих фермах и поместьях Западного Гутеланда и Смаланда. Когда еды станови лось недостаточно, объяснили они, они убивали своего хозяина и шли дальше.
Орм подумал, что они работали со слишком робкими хозяевами, если те позволяли так легко себя убивать, но люди посмотрели на него серьезно и попросили хорошенько запомнить, что они сказали.
— Потому что, если мы проголодаемся, то приходим в неистовство, и никто не может нам противостоять. Но если мы получаем достаточное питание, мы ведем себя мирно и делаем все, что прикажет хозяин. Так уж мы устроены.
— Еда у вас будет, — сказал Орм, — столько, сколько хотите. Если вы настолько хорошие работники, как говорите, то стоите еды, которую съедите. Но будьте уверены, что если впадете в бешенство, то вам придется плохо, потому что я не терплю бешеных.
Они посмотрели на него в задумчивости и спросили, скоро ли обед.
— Мы уже начинаем чувствовать голод, — сказали они.
Судьбе было угодно, чтобы обед был уже скоро. Двое новичков охотно начали есть и ели столь жадно, что все смотрели на них в изумлении.
— Вы вдвоем едите за троих, — сказал Орм. — А сейчас я хочу посмотреть, как вы будете работать за двоих каждый.
— Это ты увидишь, — отвечали они, — потому что обед нас вполне устроил.
Орм начал с того, что приказал им вырыть колодец, и вскоре был вынужден признать, что они не преувеличили свои способности, поскольку они быстро вырыли хороший колодец, широкий и глубокий, обложенный снизу доверху камнем. Дети стояли и смотрели, как они работают, мужчины ничего не говорили, но было заметно, что они поглядывают на Людмилу. Она не выказывала никакого страха перед ними и спросила, что бывает с людьми, когда они приходят в бешенство, но не получила ответа.
Когда они справились с заданием, Орм приказал им Построить хороший сарай для лодок у реки, и с этим они тоже справились быстро и качественно. Йива запретила дочерям подходить к ним, когда они там работали, поскольку, как она сказала, никто не может быть уверен, что неожиданно выкинут эти наполовину тролли.
Когда сарай был готов, Орм поставил их на чистку коровника. Все коровы были на пастбище, и только бык оставался в стойле, он был слишком злым, чтобы его можно было выпускать. В стойлах лежало все накопившееся за целый год, так что Уллбьорну иГрейпу предстояла трудная работа в течение нескольких дней.
Дети и все домашние немного побаивались этих двоих, из-за их силы и странности. Уллбьорн и Грейп никогда много не разговаривали друг с другом, только иногда, когда к ним обращались, они кратко рассказывали о своих подвигах и о том, как они душили людей, не дававших им достаточно еды, или ломали им спины голыми руками.
— Никто не может устоять против нас, когда мы разозлимся, — сказали они. — Но здесь нам дают достаточно, и мы довольны. До тех пор, пока так будет продолжаться, никто не должен нас опасаться.
Людмила была единственной, кто не боялся их, и несколько раз подходила к ним, когда они чистили коровник, иногда вместе с братьями и сестрами, иногда — одна. Когда она была там, мужчины не сводили с нее глаз, и хотя она была молода, но хорошо понимала, о чем они думают.
Однажды, когда она была с ними одна, Грейп сказал:
— Ты — такая девушка, которая могла бы мне понравиться.
— И мне тоже, — сказал Уллбьорн.
— Хотелось бы мне поиграть с тобой в стогу сена, — сказал Грейп, — если только ты не боишься.
— Я могу сыграть получше Грейпа, — сказал Уллбьорн.
Людмила засмеялась:
— Я вам обоим нравлюсь? — спросила она. — Жаль. Потому что я — девственница, и королевских кровей, и не могу ложиться с любым случайным бродягой. Но мне кажется, что я предпочитаю одного из вас другому.
— Это я? — спросил Грейп и отбросил в сторону лопату.
— Это я? — спросил Уллбьорн, бросая метлу.
— Мне больше всего нравится тот, — сказала Людмила, — кто из вас сильнее. Интересно было бы узнать, кто же это.
Оба мужчины были уже охвачены желанием. Они молча смотрели друг на друга.
— Возможно, — мягко добавила Людмила, — я разрешу более сильному немного посидеть со мной у реки
При этих словах они сразу страшно зарычали, как вервольфы, и схватили друг друга. Казалось, что силы их равны, и никто из них не может добиться превосходства. Стены дрожали, когда они ударялись о них. Людмила отошла к двери, чтобы не мешать.
В это время подошел Орм.
— Что за шум, — спросил он ее, — чем они там занимаются?
Людмила повернулась к нему и улыбнулась:
— Дерутся, — сказала она.
— Дерутся? — спросил Орм, делая шаг в ее сторону. — Из-за чего?
— Из-за меня, — отвечала Людмила радостно. — Может быть, это и есть то, что они называют «прийти в бешенство».
— После этого она в испуге убежала, поскольку увидела на лице Орма выражение, которое было для нее ново, и поняла, что очень сильно рассердила его.
Старая метла стояла у стены. Орм вырвал из нее ручку, и она была его единственным оружием, когда он вошел, захлопнув за собой дверь. Потом раздался его голос, заглушивший рычание этих двоих, а затем вхлеву все затихло. Но почти сразу же рычание началось снова и с удвоенной силой. Служанки вышли со двора и стояли, прислушиваясь, но никто не желал открыть дверь в коровник и посмотреть, что там происходит. Кто-то позвал Раппа с топором, но его никто не мог найти. Затем одна из дверей распахнулась и оттуда в страхе выскочил бык, на шее у него был обрывок веревки. Он умчался в лес. Все закричали при виде этого зрелища, теперь и Людмила испугалась и закричала, поскольку поняла, что из-за нее началось нечто большее, чем она предполагала.
Наконец, рев прекратился и наступила тишина. Вышел Орм, тяжело дыша и вытирая рукой лоб. Он хромал, одежда на нем была порвана. Служанки подбежали к нему с обеспокоенными криками и вопросами. Он посмотрел на них и сказал, что им не надо накрывать на стол к ужину для Уллбьорна и Грейпа.
— И завтра тоже, — добавил он. — Но я не знаю, Что у меня с ногой.
Он прохромал к дому, чтобы Йива и священник осмотрели рану.
Внутри коровника все было в беспорядке, а двое бешеных лежали друг на друге в одном из углов. У Грейпа в горле торчала ручка от метлы, а язык Уллбьорна вывалился изо рта. Оба были мертвы.
Людмила боялась, что сейчас ее выпорют, и Йива считала, что она заслужила это за то, что одна пошла к бешеным. Но Орм попросил, чтобы с ней обошлись помягче, так что она отделалась легче, чем предполагала. Она в такой манере рассказала о том, что предшествовало драке, что они согласились, что ее вины в этом нет. Орм не был расстроен происшествием, после того как отец Виллибальд осмотрел его ногу и сказал, что рана легкая. И хотя сейчас он был уверен, что Гудмунд из Уваберга специально всучил ему этих двоих, чтобы отомстить, он был очень доволен тем, что сумел осилить двоих бешеных без оружия.
— Ты поступила мудро, Людмила, — сказал он, — натравив их друг на друга, когда они хотели совратить тебя, потому что я не уверен, что даже я смог бы пересилить их, если бы они до этого уже несколько не устали. Поэтому, Йива, я советую ее не сечь, хотя это было очень глупо с ее стороны — пойти туда к ним в одиночку. Она еще слишком молода, чтобы понимать мысли мужчин, которые неизбежно у них возникают, когда они видят ее.
При этих словах Йива с сомнением покачала головой, но позволила Орму настоять на своем.
— Все закончилось хорошо, — сказал он. — Никто не станет отрицать, что эти два злодея неплохо поработали за то время, пока были здесь. Теперь у меня есть колодец, сарай для лодок, и имя мое еще больше прославилось, а Гудмунд хорошо наказан за свои проделки. Так что все нормально. Но надо дать ему знать, что если он вновь разозлит меня, я нанесу ему такой визит, который он не забудет.
— Я пойду с тобой, — сказал Черноволосый с серьезным видом. Он сидел и слушал их разговор.
— Ты еще слишком мал, чтобы носить меч, — сказал Орм.
— У меня есть топор, который Рапп выковал для меня, — ответил он. — Он говорит, что мало найдется топоров с таким острым лезвием, как у моего.
Орм и Йива засмеялись, но отец Виллибальд нахмурился и покачал головой, сказав, что плохо слышать такие слова из уст христианского ребенка.
— Я должен вновь сказать тебе, Черноволосый, — сказал он, — то, что ты уже слышал от меня раз пять если не десять. Ты должен поменьше думать об оружии и побольше о том, чтобы выучить молитву «Патер Ностер», которую я так часто объяснял тебе и просилвыучить. Твой брат Харальд знал эту молитву наизусть, когда ему было семь лет, а тебе уже двенадцать, а ты не знаешь.
— Харальд может помолиться за нас обоих, — смело отвечал Черноволосый, — а я не спешу учить то, что говорят попы.
Так проходило время в Гренинге, и ничего особенного не происходило. Орм был вполне доволен перспективой просидеть здесь мирно до конца своих дней. Ho на следующий год после того, как он убил бешеных, он получил сведения, которые вынудили его отправиться в третий свой большой поход.
Глава 2. О человеке с Востока
В Гренинг приехал Олоф Синица с десятью людьми, и ему был оказан теплый прием. Он пробыл там три дня, поскольку между ним и Ормом была крепкая дружба. Целью его путешествия, однако, было, как он объяснил, доехать до восточного побережья и Кивика, чтобы купить соль у торговцев с Готланда, которые часто бросают там якорь. Когда Орм услышал об этом, он решил поехать с ним с той же целью.
Дело в том, что соль теперь было трудно достать, какую бы цену ни предлагали за нее, из-за короля Свена Вилобородого Датского и той удачи, которая сопутствовала всем его начинаниям. Потому что король Свен теперь бороздил моря с такими многочисленными флотилиями, о которых раньше никто не слыхал, захватывая все корабли, которые попадались на его пути. Он совершил набег на Хедеби и разграбил его, говорили также, что он опустошил всю страну Фризов. Более того, было известно, что он решил завоевать всю Англию, и все то, что успеет. Торговля и коммерция совсем не занимали его, его интересовали только корабли и воины, дело приняло такой оборот, что за последнее время ни одного корабля с солью не пришло с запада, поскольку они боялись заходить в северные воды. Поэтому соли было не достать, кроме той, что Готландцы завозили из страны Вендов, и ее такой охотой раскупали жители побережья, что внутрь страны ее поступало очень мало или не поступало совсем.
Орм взял с собой восьмерых человек и поехал с Олофом Синицей в Кивик. Там они прождали несколько дней в надежде, что скоро может прийти корабль, там собралось много народу со всех мест, которые ждали того же. Наконец, появились два готландских корабля. Они были тяжело загружены и бросили якорь довольно далеко от гавани, потому что голод на соль стал таким сильным, что готландцы теперь торговали осторожно, чтобы не быть убитыми слишком рьяными покупателями. Их корабли были большими, с высокими носами, хорошо укомплектованными людьми, и те, кто хотел покупать, должны были подплывать к ним на маленьких лодках, с которых их запускали на корабль только по двое.
Олоф Синица и Орм наняли рыбацкую лодку и их подвезли к кораблям. На них были красные плащи и блестящие шлемы. Олоф ворчал, что лодка слишком маленькая, поскольку ему хотелось, чтобы его везли на чем-то более солидном. Когда подошла их очередь, они взобрались на корабль, на котором был штандарт вождя, и когда они это сделали, их гребцы, один Олофа, а другой — Орма, прокричали их имена, чтобы готландцы могли сразу понять, что им оказана честь принимать вождей.
— Олоф Стирссон Великолепный, вождь финнведингов, которого многие называют Олоф Синица, — прокричал один.
— Орм Тостессон Бывалый, вождь на море, которого большинство называют Рыжий Орм, — прокричал второй.
Среди готландцев послышалось перешептывание, когда они услышали эти имена, и некоторые вышли вперед, чтобы поприветствовать их, поскольку на кораблях было несколько человек, знавших Олофа в Восточной Стране, и несколько таких, которые плавали вместе с Торкелем Высоким в Англию и помнили Орма по этому походу.
На носу корабля сидел человек, недалеко от того места, куда они забрались. Неожиданно он стал громко стонать и протягивать к ним одну руку. Это был крупный человек с курчавой бородой, которая начала седеть, на лице его была широкая повязка, закрывавшая глаза, и когда он протянул свою правую руку по направлению к Олофу и Орму, они увидели, что на ней отрублена кисть.
— Посмотрите на слепого, — сказали готландцы, — он что-то хочет сказать.
— Кажется, он знает кого-то из вас, — сказал капитан корабля. — Кроме того, что вы видите, у него также нет языка, поэтому он не может говорить, и мы не знаем, кто он. Его привел на корабль один торговец с Востока, когда мы стояли на якоре и торговали с курами, в устье реки Двины. Торговец сказал нам, что тот человек хочет отправиться в Сканию. У него были деньги, чтобы заплатить за проезд, поэтому я принял его. Он понимает, что ему говорят, и после долгих расспросов я выяснил, что семья его живет в Скании. Но кроме этого я ничего не знаю, даже его имени.
— Язык, глаза и правая рука, — сказал Олоф Синица задумчиво, — несомненно, это византийцы сделали с ним это.
Слепой быстро закивал головой.
— Я — Олоф Стирссон из Финнвединга и служил в охране императора Василия в Миклагарде. Это меня ты знаешь?
: Слепой покачал головой.
— Тогда, вероятно, ты знаешь, меня, — сказал Орм, — хотя я и не пойму, кем ты можешь быть. Я — Орм, сын Тосте, сына Торгрина, который жил в Гримстаде на Мунде. Ты знаешь меня?
При этих словах слепой несколько раз возбужденно кивнул головой, и из его горла раздались звуки.
— Ты был с нами, когда мы плавали в Испанию с Кроком? Или когда плавали в Англию с Торкелем Высоким?
Но на оба этих вопроса незнакомец вновь покачал головой. Орм стоял в глубоком раздумье.
— Ты сам из Мунда? — спросил он. Человек опять кивнул и стал дрожать.
— Я давно покинул те места, — сказал Орм. — Но если ты меня знаешь, возможно, мы были соседями там. Ты много лет был за границей?
Слепой медленно кивнул и глубоко вздохнул. Он поднял руку, которую ему оставили, широко расставил пальцы, затем опять сжал кулак. Он проделал это пять раз, а затем поднял четыре пальца.
— Беседа протекает лучше, чем кто-либо мог бы вообразить, — сказал Олоф Синица. — Этим, как я понимаю, он хочет сказать, что пробыл за границей Двадцать девять лет.
Слепой кивнул.
— Двадцать девять лет, — задумчиво сказал Орм. — Это означает, что когда ты уехал, мне было тринадцать. Я должен помнить, если кто-то уехал из наших мест на Восток в те годы.
Слепой поднялся на ноги и встал прямо перед Омом. Его губы шевелились, и он делал жест рукой, Как будто просил Орма поскорее вспомнить, кто он.
Неожиданно Орм сказал изменившимся голосом:
— Ты мой брат Аре?
На лице слепого появилась улыбка. Он медленно кивнул головой, потом он закачался, упал на скамью и сидел там, весь дрожа.
Все на корабле были изумлены такой встречей и подумали, что увидели такое, что стоит рассказать другим. Орм стоял и задумчиво смотрел на слепого.
— Я бы солгал, если бы сказал, что узнал тебя, — сказал он, — потому что давно не видел тебя, и за это время ты жестоко изменился. Но сейчас ты поедешь со мной домой, и там ты увидишь кое-кого, кто сразу тебя признает, если ты — тот, за кого себя выдаешь. Наша мать-старушка еще жива и часто говорит о тебе. Несомненно, сам Бог направлял твои шаги, так что ты, несмотря на слепоту, нашел дорогу домой, ко мне и к ней.
Затем Орм и Олоф стали торговаться с готландцами за соль. Они были удивлены той низостью, которую выказывали готландцы, как только дело касалось торговли. Многие члены команды имели свою долю в корабле и в грузе, и они показали себя переменчивыми пташками, веселыми и дружелюбными, когда обсуждались другие вопросы, но острыми, как бритва, когда дело дошло до торговли.
— Мы никого не заставляем насильно, — сказали они, — ни в том, что касается соли, ни в остальном, но тот, кто приходит к нам покупать, должен или заплатить нашу цену, или уйти ни с чем. Мы богаче других и хотим стать еще богаче, потому что мы, готландцы, умнее других народов. Мы не грабим и не убиваем как большинство других, но увеличиваем свое богатство честной торговлей, и мы лучше вас знаем, сколько стоит соль именно сейчас. Честь и слава доброму королю Свену, позволившему нам поднять цены!
— Я не стал бы считать умным человека, который хвалит короля Свена, — горько сказал Орм. — Я думаю, что легче добиться справедливости от пиратов и убийц, чем от таких людей, как вы.
— Люди часто так о нас говорят, — сказали ирландцы, — но они несправедливы к нам. Посмотри на своего несчастного брата, которого ты нашел на нашем корабле. У него было серебро в поясе, и немало. Но никто из нас ничего у него не взял, кроме того, что мы с самого начала потребовали за проезд и питание Другие взяли бы его пояс, и сбросили его в море, но мы — честные люди, хотя многие думают по-другому. Но если бы у него было золото, он был бы в меньшей безопасности, потому что никто не может устоять перед соблазном золота.
— Я начинаю хотеть снова выйти в море, — сказал Орм, — хотя бы только ради того, чтобы встретить такой корабль, как ваш.
Готландцы засмеялись:
— Многие этого хотят, — сказали они, — но те, кто пытается, возвращаются домой с тяжелыми ранами, если возвращаются. Ты должен знать, что мы — сильные бойцы и не боимся показать нашу силу, когда в этом возникает необходимость. Стирбьорна мы боялись, но никого больше. Но хватит болтать. Говорите, будете покупать или нет. Ведь многие ждут очереди.
Олоф Синица купил свои мешки и добавил к деньгам несколько слов. Но когда Орм подсчитал, сколько он должен заплатить, он начал громко ворчать. Его брат дотронулся до него рукой, открыл кулак и показал небольшую кучку серебряных монет, которые он аккуратно положил в ладонь Орма.
|— Вот видишь! — сказали готландцы. — Мы говорили правду. У него много серебра. Теперь ты можешь не сомневаться, что он — твой брат.
Орм с сомнением посмотрел на серебро. Потом сказал:
— От тебя, Аре, я приму эти деньги, но ты не должен думать, что я жадный или бедный. У меня хватит денег на нас обоих. Но всегда унизительно платить деньги торговцам, особенно таким, как эти.
— Их больше, чем нас, — сказал Олоф, — а соль нам нужна, какая бы ни была у нее цена. Но действительно, надо быть богатым человеком, чтобы иметь дело с торговцами с Готланда.
Они холодно распрощались с торговцами, отвезли свою соль на берег и направились домой, и Орм не знал, то ли ему радоваться, то ли печалиться о том, что он везет домой брата, столь жестоко искалеченного.
В ходе своего путешествия, когда они стали лагерем на ночлег, Орм и Олоф попытались, при помощи Многочисленных вопросов, узнать от Аре, что же с ним произошло. Олоф Синица не помнил, чтобы видел его в Миклагарде, но после долгих расспросов, однако, они наконец узнали, что он был капитаном на одном из Кораблей императора. Его изувечили не в качестве наказания, но когда он попал в плен после боя. Олоф, тем не менее, оказался прав, когда предположил, что это византийцы поступили с ним так. Но больше этого им не удалось узнать, хотя они и умело ставили свои вопросы, ведь все, что мог Аре сделать в ответ, это обозначить «да» и «нет», и они видели, что его очень огорчает то, что они не могут составить правильные вопросы, чтобы спросить его, и он не может направить их мысли по правильному пути. Они поняли, что он принимал участие в каком-то странном предприятии, в котором свою роль сыграли золото и сокровища, и что он обладал какой-то информацией, которую хотел передать им. Но все их попытки узнать, что это было, оказались напрасными.
— Ничего не остается делать, как быть терпеливыми, — сказал наконец Орм. — Бесполезно мучить тебя дальнейшими расспросами, это ни к чему не приведет Когда приедем домой, попросим священника помочь нам, тогда, может быть, нам удастся найти разгадку твоей тайны. Хотя я и не знаю, как нам это удастся
Олоф Синица сказал:
— Ничего из того, что он нам может рассказать, не может быть более удивительным, чем то, что он смог найти дорогу домой через такие огромные расстояния по суше и по морю, и в таком беспомощном состоянии. Если такая удивительная вещь могла случиться, будем надеяться, что и для нас не окажется невозможным разгадать его тайну. Ясно, что я не поеду домой из Гренинга, пока не узнаю побольше обо всем этом.
Аре вздохнул, вытер пот со лба и сидел в напряжении.
Когда они увидели Гренинг, Орм поехал вперед, чтобы рассказать все Азе, потому что боялся, что радость и горечь от встречи с Аре могут оказаться непереносимыми для нее. Сначала она была в замешательстве от того, что он рассказал ей и стала горько рыдать, потом, однако, упала на колени, ударилась головой о скамью и стала благодарить Бога за то, что вернул ей сына, которого она уже давно считала погибшим.
Когда они ввели Аре в дом, она с криком подбежала обнять его, и некоторое время его не отпускала, потомстала ругать Орма за то, что тот не признал в нем своего брата. Успокоившись, она сказала, что сделает ему получше повязку для глаз. Затем, когда услышала, что он голоден, то обрадовалась и пошла собственноручно приготовить ему его любимые блюда, о которых она помнила. Несколько дней она двигалась, будто во сне, думая только об Аре и о том, как получше поухаживать за ним. Когда у него был хороший аппетит, она сидела рядом с ним, счастливая, когда однажды он положил свою руку на ее в знак благодарности, она расплакалась от радости, а когда она утомила его своей болтовней, так что он приложил к ушам руки и негромко застонал, она закрыла рот и смиренно сидела молча несколько минут, прежде чем начать снова. Все в доме были полны сочувствия к Аре и помогали ему всячески. Дети поначалу его боялись, но потом полюбили. Особенно он любил, когда его водили к реке по утрам, и он садился ловить рыбу вместе с кем-нибудь, кто помогал ему насаживать наживку и забрасывать леску. Черноволосый был его любимым спутником на рыбалке, а также Рапп, в тех случаях, когда у него было время, возможно потому что они больше всех любили ловить рыбу молча, так же как и он.
Каждому хотелось побольше узнать о постигшем его несчастье, так как они знали уже то, что удалось узнать Орму во время путешествия из Кивика. Олоф Синица отослал своих людей домой с купленной солью, оставив в Гренинге только двоих. Он сказал Йиве, что ему хотелось бы, если можно, остаться до тех пор, пока они не узнают побольше про тайну Аре, потому что он чувствует, что это может быть что-то важное. Йива была рада позволить ему остаться, потому что он ей нравился и она всегда радовалась, когда он их навещал. Кроме этого, она замечала, что его взгляд стал часто задерживаться на Людмиле, которая уже была вполне созревшей женщиной пятнадцати лет и становилась с каждым днем все красивее.
— Очень хорошо, что ты остаешься, — сказал Орм, — потому что без твоей помощи мы никогда ничего не узнаем от Аре. Ты здесь единственный, кто знает Миклагард и людей, живущих там.
Но несмотря на все их и священника усилия, а также усилия женщин, они мало что могли понять в истории Аре. Единственным несомненным новым фактом, который они узнали, было то, что с ним сделали На реке Днепр, в стране патцинаков, недалеко от большого волока через пороги. Но больше этого им ничего узнать не удалось, а Олофу Синице трудно было представить, что там делали византийцы.
И тут Орм придумал план, который мог им помочь. Аре был умелым в использовании рун, поэтому Орм Попросил Раппа сделать доску, белую и ровную, для того, чтобы Аре мог писать на ней углем своей оставшейся рукой. Аре охотно взялся за это и упорно трудился в течение долгого времени. Но левой рукой писать ему было тяжело, и в своей слепоте, он смешивал свои руны одну с другой, так что никто не мог понять, что он хочет сказать. В конце концов он рассердился, выбросил доску и уголек, и больше не стал пытаться.
Наконец Рапп и священник придумали лучший способ. Однажды, когда они сидели и скребли в затылках, размышляя над этим делом, Рапп вырубил короткий деревянный брусок, выгладил и отполировал его и вырезал на его поверхности шестнадцать рун, больших и четких, разделенных между собой глубокими выемками. Они вложили доску в руку Аре и попросили ощупать ее, и когда он понял их намерения, было видно, что у него на душе полегчало. Ведь сейчас он мог касаться к букве за буквой, чтобы обозначать слова, которые хотел сказать, а отец Виллибальд сидел рядом с ним со шкурой и ручкой и записывал слова, по мере того как Аре передавал их. Поначалу работа шла медленно и трудно, но потом Аре выучил расположение каждой буквы, и все были полны радости и ожидания, когда на шкуре стали появляться разумные предложения. Каждый вечер священник зачитывал им то, что ему удавалось записать за день. Они жадно слушали, и через три недели была записана вся история. Но первую часть ее, в которой говорилось, где спрятаны сокровища, он читал только Орму.
Глава 3. История Болгарского золота
Я — несчастнейший из людей, потому что у меня отняли мои глаза, язык, правую руку и сына; которого убил казначей императора. Но я могу назвать себя также и самым богатым, потому что я знаю, где спрятано Болгарское золото. Я скажу вам, где оно лежит, чтобы мне не умереть с этой тайной в груди, а ты, священник, передай это моему брату, но больше никому. Он потом сам решит, хочет ли он, чтобы об этом узнали другие.
На реке Днепр, там где великий волок пролегает рядом с порогами, сразу же под третьим порогом, если идти с юга, на правом берегу между могильным холмом патцинаков и маленькой скалой на реке, на которой растут три розовых куста, под водой, в узеньком проходе в скале, сокрытое под большими камнями, где поверхность скалы выступает — там лежит Болгарское золото, и одному мне известно это место. Столько золота, сколько могут унести два сильных человека, лежит там под водой в четырех маленьких сундучках, опечатанных императорской печатью, а также и серебро в пяти мешках из шкур, и мешки эти тяжелые. Эти сокровища принадлежали болгарам, которые украли их у многих богатых людей. Потом они стали принадлежать императору, а у него их украл его казначей, Теофилус Лакенодрако. Затем они стали моими, и я спрятал их там, где они лежат сейчас. Я расскажу тебе, как все это произошло. Когда я впервые попал в Миклагард, то поступил в императорскую охрану, как многие норманны делали до меня. Там служило много шведов, датчан, норвежцев, а также из Исландии, которая находится далеко в Западном море. Работа хорошая, оплата тоже, хотя я прибыл слишком поздно, чтобы участвовать в разграблении дворца, когда умер император Иоанн Зимиспес, а грабеж был хороший, о нем еще и сейчас часто вспоминают те, кто принимал в нем участие. Там существует древний обычай, согласно которому, когда умирает император, его телохранителям позволяется грабить дворец. Я многое могу рассказать тебе, священник, но буду говорить только о том, что необходимо знать, потому что это тыканье в доску утомляет меня. Я долго служил телохранителем, стал христианином и женился. Жену звали Карбоносина, что означает «с бровями, черными, как уголь», и она была из хорошей семьи, согласно византийским понятиям, поскольку ее отец был братом жены второго гардеробщика трех королевских принцесс.
Ты должен знать, что в Миклагарде вместе с императором Василием, у которого нет детей, правит также Константин, его брат, которого тоже называют императором. Но истинный император — Василий. Это он правит страной, подавляет мятежи и каждый год воюет с болгарами и арабами, а Константин, его брат, сидит во дворце и играет со своим казначеем, придворными и евнухами, которые толпятся вокруг него. Когда кто-нибудь из них говорит ему, что он так же хорош, как и его брат, даже лучше, он бьет того, кто говорит, своей маленькой черной палкой с золотым орлом на ней, но удар этот всегда несильный, а говоривший впоследствии всегда получает богатые дары. Он — жестокий человек, когда не в настроении, еще хуже — когда он пьян.
Именно он является отцом трех принцесс. Им внушается, что они самые великие на земле после самих императоров, поскольку они — единственные дети императорских кровей. Их зовут: Евдокия, которая горбата и искалечена сифилисом и которую они скрывают, Зоя, одна из самых красивых женщин, которая охотно путалась с мужчинами с юных лет, и Феодора, слабая умом и набожная. Они не замужем, поскольку нет в мире человека, достойного стать их мужем, как говорят императоры, что постоянно расстраивает Зою.
Мы, охрана, попеременно то ходили на войну с императором Василием, то оставались во дворце с Константином. Я многое помню и расскажу тебе, но рассказ продвигается медленно, и я сейчас расскажу о моем сыне.
Моя жена звала его Георгием и так и окрестила его. Я был в походе с императором, когда он родился. После своего возвращения я за это избил ее кнутом и дал ему имя Хальвдан, хорошее имя. Когда он подрос, то был известен под обоими именами. С ней и с другими он разговаривал на греческом языке, который там используют женщины и священники, но со мной он говорил на нашем языке, хотя его он выучил медленнее. Когда ему было семь лет, моя жена объелась мидиями и умерла, и я больше не женился потому что плохо жениться на иностранке. Женщины в Миклагарде неважные. Как только выходят замуж становятся легкомысленными и ленивыми, а рождения детей старят их и делают непослушными. Когда их мужья пытаются укротить их, они с воплями бросаются к священникам и епископам. Они не похожи на наших женщин, которые все понимают и энергично работают, и которых роды делают мудрее и красивее. Таково было мнение всех норманнов, служивших в охране. Многие из нас меняли жен каждый год и всеравно были недовольны.
Но сын был моей радостью. Он имел хорошую фигуру и быстрые ноги, был находчивым и веселым Ничего не боялся, даже меня. Он был таким, что женщины на улице оборачивались, чтобы посмотреть на него, еще когда он был маленький, и еще быстрее стали оборачиваться, когда он возмужал. В этом было его несчастье, но ничего поделать было нельзя. Сейчас он мертв, но редко я не думаю о нем. Все, о чем я мог думать — это о нем и о Болгарском золоте. Оно могло стать его, если бы все было хорошо.
Когда умерла жена, сын проводил много времени с ее родичами, гардеробщиком Симбатиосом и его женой. Они были старые и бездетные, потому что гардеробщик, как и положено работающему в женских покоях, был евнухом. Однако он был женат, как это часто делают евнухи в Византии. Он и его жена побили Хальвдана, хотя и называли его Георгием, и когда я уходил с императором, они заботились о нем. Однажды я возвратился из похода и увидел, что старик плачет от радости. Он рассказал мне, что мой сын стал для принцесс товарищем по играм, особенно дляЗои, что они с Зоей уже подрались, выявив, что одинаково сильны, хотя она была на два года старше его. Хотя они и подрались, но Зоя сказала, что предпочитает его в качестве товарища племяннице митрополита Льва, которая падает на колени и ревет, когда кто-нибудь рвет ее одежду, и сыну камергера Никефоро, у которого заячья губа. Сама императрица Елена, сказал он, погладила мальчика по голове, назвала его волчонком и сказала ему, чтобы он не таскал за волосы Ее Императорское Высочество Зою, когда та обижает его. Посмотрев на императрицу, мальчик спросил, когда можно таскать. При этих словах императрица громко рассмеялась, что, сказал старик, было самым счастливым моментом в его жизни.
Все это детские забавы, но вспоминать о них — это одна из немногих радостей, оставшихся у меня. Со временем все изменилось. Я не пересказываю всего, это заняло бы очень много времени. Но примерно пять лет спустя, когда я командовал отрядом личной стражи, Симбатиос вновь пришел ко мне в слезах, но на этот раз плакал он не от радости. В тот день он зашел в самую дальнюю гардеробную, в которой содержались наряды для коронации и которую редко кто посещал, чтобы посмотреть, нет ли там крыс. Вместо крыс он обнаружил там Хальвдана и Зою, игравших вместе в новую игру, в игру, один вид которой испугал его страшно, на постели, которую они соорудили из коронационных нарядов, вытащенных из шкафов. Когда он появился и стоял, не в силах вымолвить слова, они схватили свою одежду и скрылись, оставив коронационные платья, пошитые из пурпурного шелка Китае, сильно измятыми, так что он не знал, что Делать. Он отгладил их, как сумел, и сложил обратно в сундуки. Если об этом узнают, сказал он, его может ждать только одно — он лишится головы. Хорошо еще, что императрица была больна и лежала в постели, поэтому все придворные находились в ее комнате и у них не было времени подумать о чем-то другом, это и было причиной, что принцессу не так тщательно охраняли, как обычно, и она смогла использовать эту возможность, чтобы совратить моего сына. Нет никаких сомнений, сказал он, что вина лежит целиком на ней, поскольку никто не подумает, что мальчик на тринадцатом году имеет такие мысли. Но случившегося не изменить, и он считает это самой большой неудачей в своей жизни.
Я рассмеялся над его рассказом, подумав, что мальчик вел себя как истинный сын своего отца, и постарался успокоить старика, сказав ему, что Хальвдан слишком молод для того, чтобы наградить принцессу Зою маленьким императором, как бы они ни старались, сказал также, что даже если коронационные платья и помялись, то вряд ли им нанесен серьезный вред. Но старик продолжал рыдать и стонать. Он сказал, что жизнь всех нас в опасности — его, его жены, моего сына и моя собственная — потому что император Константин прикажет немедленно всех нас казнить. Никто, сказал он, не может предположить, что Зоя была напугана тем, что ее застали с Хальвданом, потому что ей уже было полных пятнадцать лет, а темпераментом она скорее напоминала горящего дьявола, чем краснеющую девственницу, так что можно не сомневаться, что она вскоре снова начнет эту игру с Хальвданом, поскольку он — единственный, кому разрешается общаться с ней, кроме женщин и евнухов. Со временем все обязательно раскроется, итогда принцесса Зоя получит взыскание от епископа а Хальвдана и всех нас убьют.
По мере того как он говорил, я начал испытывать страх. Я подумал обо всех тех людях, которых я видел и которые были искалечены и убиты за омрачение императорского настроения в течение тех лет, что я служил в охране. Мы послали за сыном и стали ругать его за то, что он сделал, но он сказал, что ни о чем не жалеет. Это был уже не первый раз, сказал он, и он — не ребенок, которого надо совращать, но знает о любви не меньше Зои. Я понял, что теперь их ничем не разлучить и что если этому позволить продолжаться, то катастрофа постигнет всех нас. Поэтому я запер его в доме гардеробщика и пошел позвать главного офицера охраны.
Его звали Захариас Лакенодрако, он имел титул Главного Меченосца, который очень почитаем среди византийцев. Это был высокий, почтенного вида старик с красными и зелеными алмазами на пальцах, мудрый человек и умелый оратор, но хитрый и злой, как и все, кто занимает высокие посты в Миклагарде. Я смиренно поклонился ему, сказал, что я несчастлив в охране и попросил разрешения провести оставшиеся годы службы на одном из императорских боевых кораблей. Он подумал над этой просьбой и счел ее трудновыполнимой. В конце концов он сказал, что, может быть, и сможет мне помочь, если я, в свою очередь, окажу ему небольшую услугу. Он желает, сказал он, чтобы архимандрита Софрона, исповедника императора Константина, хорошенько избили, потому что тот — его злейший враг и последнее время наговаривает на него императору за его спиной. Он не хочет, добавил он, никакого кровопролития, так что я не должен пользоваться никаким острым оружием против архимандрита, а просто хорошей палкой, которая пойдет ему на пользу. Он сказал, что сделать это лучше всего за дворцовым садом после того, как вечером он выедет от императора и поедет домой на своем белом муле.
Я ответил, что я уже долгое время христианин, что избиение священника будет большим грехом для меня. Но он по-отечески урезонил меня, объяснив, насколько я не прав в своих опасениях. «Ведь архимандрит, — сказал он, — еретик и смешивает две природы Христа, что и является причиной нашей ссоры. Так что побить его — богоугодное дело. Но он — человек опасный, ты умно поступишь, если возьмешь себе в помощь еще двоих. Потому что прежде, чем стать монахом, он был предводителем разбойников в Анатолии и до сих пор способен легко убить человека ударом кулака. Только сильные люди, такие, как солдаты охраны, могут дать ему взбучку, которой он заслуживает. Но я уверен, что твоей силы и мудрости хватит, чтобы сделать это. Возьми хорошие палки и сильных людей».
Так говорил мне меченосец Захариас, обманывая Меня и вводя в грех. После этого Бог стал наказывать меня за то, что поднял руку на святого человека, потому что, хоть он и был злой, но все равно святой. Но тогда я этого не понимал. Я взял с собой двоих людей, на которых мог положиться, Оспака и Скуле, Дал им вина и денег и сказал, что мы пойдем бить человека, который путает две природы Христа. Их удивило, что понадобилось трое человек, чтобы избить одного, но, когда в тот вечер мы напали на архимандрита, их удивление пропало. Когда мы набросились на него, его мул лягнул меня, а четками, висевшими у него на руке и состоявшими из тяжелых свинцовых звеньев, он нанес такой удар по голове Скуле, что тот упал на землю и так и остался лежать. Но Оспак, хороший человек из Оланда, сильный, как медведь, стащил его с седла и бросил на землю. К этому времени мы уже разозлились, поэтому били его сильнее, чем было задумано. Он выкрикивал ругательства и звал на помощь, но никто не пришел, так как в Миклагарде, когда кто-то зовет на помощь, все спешат в противоположном направлении, чтобы не быть арестованным в качестве преступника. Наконец мы услышали топот копыт, и поняли, что это приближаются хазарские стрелки из городской стражи, поэтому оставили архимандрита, который к этому времени мог только ползти, и удалились. Но нам пришлось оставить Скуле рядом с ним.
На другой день я снова пошел к меченосцу Захариасу, который был так доволен, как все получилось что поступил честно по отношению ко мне. Все, сказал он, улыбаясь удовлетворенно, прошло даже лучше чем он надеялся. Скуле был мертв, когда страж; нашла его, а архимандрит сейчас находится в тюрьме по обвинению в уличной драке и убийстве. Есть надежда, что его не отпустят до тех пор, пока ему не отрежут уши, потому что император Константин боится своего брата, а император Василий всегда выносит суровые приговоры любому монаху, виновному в ненадлежащем поведении, и особенно он не любил когда убивали воинов его охраны. В качестве награды за мои успешные действия моя просьба была выполнена немедленно. Он уже поговорил со своими влиятельными друзьями, которые занимают высокие посты на флоте, и скоро я стану капитаном корабля на одном из красных судов, считавшихся самыми лучшими на флоте.
Все получилось, как он обещал, потому что даже византийские придворные иногда держат слово. Итак я был назначен на хороший корабль и отбыл вместе с сыном из дворца, подальше от тех опасностей, которые содержались в нем для нас. Мы плыли на запад в страну Апулию, где сражались со слугами Мухаммеда, как сицилийцами, так и из более отдаленных стран. Мы оставались там долго и пережили много приключений, о которых долго рассказывать. Мой сын становился сильным и красивым, я сделал его лучником на моем корабле. Он любил море, и мы были счастливы. Но когда мы сходили на берег, он всегда глупо вел себя с молодыми женщинами, как это бывает с молодыми людьми, из-за этого мы ссорились. Когда мы бросали якорь в императорских портах, в Бари или Торенто в Апулии, или в Модоне, или в Непанто, где были большие верфи и где мы получали жалование, там всегда было много женщин, поскольку туда, где есть моряки с добычей и деньгами, всегда стекаются и женщины. Но в таких городах были и чиновники, называвшиеся стратеги, также морские начальники в серебряных ботинках, чиновники, называвшиеся секретисы, и логофеты, которые занимались вопросами добычи и платы. С ними были их красивые жены, женщины с ангельскими голосами, белыми руками и подкрашенными глазами. Они были полны колдовства и были не для моряков, о чем я часто напоминал Хальвдану.
Но он обращал мало внимания на мои советы. Женские взгляды всегда обращались в его сторону, а он считал подходящими для себя только самых лучших, ведь он спал с самой дочерью императора. Византийские женщины горячие, они быстро умеют наставить рога своим мужьям, когда их страсть возбуждена. Но их мужья не любят, когда им наставляют рога, и чиновники, занимающие высшие посты, приказывают убивать любого молодого человека, которого они заподозрят, а часто заодно убивают и своих жен, чтобы успокоиться, жениться снова и быть удачливее в новом браке. Я всегда советовал Хальвдану оставить замужних женщин в покое и ограничиться теми, чья добродетель была только их собственным делом. Если бы он послушался моих советов, того, что случилось позднее, никогда бы не произошло. Он не умер бы, и я не был бы таким, какой я есть. Не сидел бы я здесь, рассказывая тебе о Болгарском золоте. Так было бы лучше.
Его убили не ради женщины, а ради золота. Но именно женщина была причиной того, что пути наши разошлись, а остальное было уже следствием этого.
Тогда меченосец Захариас Лакенодрако выплюнул хлеб причастия в лицо своему врагу, архимандриту Бофрону, который к тому времени вновь стал любимцем императора, закричав перед собравшимися придворными. что архимандрит отравил его. Архимандрита за это выпороли кнутом и сослали в дальний Монастырь, но Захариаса также сместили с должности и отрезали ему уши за то, что обесчестил Христа. Ведь считалось, что если человек взял в рот тело Христово, он должен верить и глотать, даже если знает, что хлеб отравлен. Когда эти новости из Миклагарда достигли меня, я громко смеялся, думая, что трудно решить, который из этих двух людей хуже, ижелание обоих, чтобы у врага отрезали уши, теперь сбылось.
Но у Захариаса был сын по имени Теофилус. Ему уже было тридцать лет и он служил при дворе. Когда его отец лишился ушей и должности, сын пошел к обоим императорам и упал им в ноги. Он сказал, что грех, совершенный его отцом, очень тяжек, и что он рыдал от радости, когда узнал, какое мягкое наказание понес. Короче говоря, он расхваливал милосердие обоих императоров настолько красноречиво, что вскорости был назначен императором Василием военно-морским казначеем. Это означало, что он будет наблюдать за дележом всей добычи, захваченной императорскими кораблями, и будет, кроме того, отвечать за все вопросы, касающиеся жалования моряков.
Мы с красным флотом прибыли в Модон, чтобы почистить днища и получить жалование. Казначей Теофилус был там вместе со своей женой. Я никогда ее не видел, но мой сын быстро смог это сделать, а она увидела его. Впервые их глаза встретились в церкви, и хотя он был всего лишь молодым стрелком, а она — богатой женщиной, вскоре они тайно встретились и удовлетворили страсть друг к другу. Я об этом ничего не знал до тех пор, пока однажды он не пришел ко мне и не сказал, что устал от моря и надеется получить лучшую должность в доме казначея. Женщина сказала, что Хальвдан — сын человека, который однажды оказал большую услугу его отцу, избив архимандрита, так что теперь он был не только в фаворе у этой женщины, но и у ее мужа.
Когда я узнал причины его назначения, я сказал ему, что лучше бы он сразу же проткнул себе грудь мечом, чем сделать то, что он намерен сделать. Я также сказал, что жестоко оставлять меня одного ради накрашенных женских глаз. Но он поступил по-своему и отказался послушать моего совета. Эта женщина, сказал он, как огонь, в ней нет недостатков, и он не сможет жить без нее. Кроме того, сказал он, теперь он разбогатеет и прославится на службе у казначея, я ему не надо будет существовать жизнью бедного стрелка. Он сказал, что нет опасности того, что его разоблачат и убьют, потому что он просит меня помнить, он является наполовину византийцем, а потому способен лучше, чем я, понимать некоторые вещи, включая и женщин. Когда он сказал это, я рассвирепел и обругал его, так мы и расстались.
Это было большим горем для меня. Но я думал, что со временем он надоест женщине или она ему, и тогда он вернется. «Тогда, — думал я, — когда моя служба закончится, он вернется со мной домой, на север, женится там и забудет о своей византийской крови».
Проходило время, и император Василий, который является величайшим военачальником в Миклагарде, который когда-либо правил там, начал новую кампанию против болгар. Эти люди — отважные воины и страшные бандиты, они обижают своих соседей, так что вызывают гнев у многих императоров, и теперь император Василий поклялся уничтожить их царство и всех его жителей, а их короля заковать в цепи и повесить на его собственных городских воротах. Он вторгся в их страну во главе сильной армии, а его красный флот поплыл в Черное море, чтобы напасть на побережье.
Но двенадцать лучших кораблей были отправлены со специальным заданием, и мой среди них. Мы взяли на борт столько солдат, сколько смогли вместить корабли, и поплыли на север, вдоль побережья, пока не достигли устья реки Дунай, самой большой из всех рек. Командующего нашей флотилией звали Бардас, он плыл на самом большом корабле, и я слышал, когда мы плыли вверх по реке по трое в ряд, что на его корабле находится и казначей. При этой вести я обрадовался, надеясь вновь увидеть моего сына, если он еще жив. Но зачем казначей сопровождает нас, никто не знал.
Впереди мы услышали звуки боевых рогов и, обогнув изгиб реки, увидели большую крепость. Она стояла за рвами и стенами на высоком холме неподалеку от реки. Вокруг нее были болота и заросли, где ничего не было кроме змей и птиц. Мы все удивились, что император послал нас в такое пустынное место. Мы высадили солдат и стрелков на берег для штурма крепости… Болгары сражались отважно, и мы одержали верх только на второй день. Я был ранен стрелой в плечо и вернулся на корабль. Там стрелу вытащили, Рану перевязали, и когда наступила ночь, я сидел на палубе и видел, как горит крепость, а люди казначея возвращаются вместе с пленниками, сгибающимися под тяжестью награбленного. Корабль, на котором плыли Бардас и казначей стоял в конце нашего ряда ближе всех к крепости. Потом шли еще два корабля потом мой, а потом остальные, вверх по реке. Вскоре после того, как стемнело, мы услышали крики тревоги на одном из наших кораблей, который стоял ниже нас, с других кораблей кричали, спрашивая, что случилось. Я подумал, что кто-то из людей, вероятно, попытался украсть добычу, и Бардас наказывает его. Не скоро крики прекратились, все успокоилось, кроме воя волков, чувствовавших запах мяса. Итак, я сидел там потому что не мог спать из-за боли в руке.
Затем к нашему кораблю подплыл человек. Я мог слышать его в воде, но разглядеть ничего не мог. Я взял копье и приказал ему назвать себя, так как боялся нападения болгар. Но когда я услышал ответ мое сердце подпрыгнуло в груди, потому что это был голос моего сына. Когда я втащил его на борт, он сел, чтобы отдышаться, и я сказал:
— Хорошо вновь видеть тебя. Я почти не надеялся на то, что мы встретимся.
Он тихо отвечал:
— Бардас убит на своем корабле, вместе с ним многие другие. Казначей и его отец сбежали с золотом — с таким количеством золота, какого никто никогда не видел. Мы должны погнаться за ними и забрать его у них. У тебя на борту есть лучники?
Я дал ему попить, чтобы он успокоился, и ответил, что на борту осталось человек пятнадцать лучников. остальные на берегу, но мне хотелось бы побольше узнать про это золото, потому что я ничего не слышал.
Он охотно ответил:
— Золото принадлежало болгарскому королю, который прятал его здесь. Император узнал про это ипослал нас сюда с казначеем, которому он доверял. Я видел золото, когда его вносили на борт, и помогал опечатывать его императорской печатью. Но казначей ненавидит императора за то, что тот сделал с его отцом. Старик здесь с ним, и они вместе все спланировали. Все его люди были подкуплены, чтобы помогать ему, и когда стемнело они убили Бардаса и его офицеров, а также стрелков его охраны. Это было легко сделать, поскольку другие ничего не подозревали. Но я подумал, что это уже императорское золото, а, поскольку оно его, то дотрагиваться до него — преступление. Теперь оно у казначея, но если его отнять у него, чьим оно будет тогда? Так я подумал, потом, когда никто не видел, я спрыгнул за борт и поплыл сюда к тебе. Они не будут искать меня, потому что подумают, что я убит в бою. Но теперь ответь мне на один вопрос: чьим будет золото, если его у них забрать?
Я сказал:
— В этом должна быть причина, почему казначей поставил свой корабль ниже всех по реке, чтобы им легче было сбежать в темноте. Если они уже сбежали, золото будет принадлежать тому, кто сможет его забрать и сохранить, потому что таков неписаный закон моря. Сначала они тихо поплывут вниз по течению, затем, когда будут на большом расстоянии, сядут за весла. Когда рассветет, они поставят парус, и при помощи этого ветра вскоре уйдут далеко в море. Хорошо бы знать, куда они направляются. Здесь есть много такого, о чем следует подумать, и я не хочу ничего предпринимать, пока не решу, каким путем следует идти.
Хальвдан объяснил:
— Казначей сказал мне, что нам следует бежать в Тьмутаракань, это за Крымом, где мы сможем разделить золото, и податься затем в страну хазар, чтобы спастись от гнева императора. После этого, сказал он, мы можем идти, куда захотим. Так же он сказал и другим, поэтому совершенно ясно, что он не намерен идти туда. Но незадолго до того, как мы отправились в это путешествие, я слышал, как он разговаривал со своим отцом, сразу же после того, как им доставили какое-то послание, и я слышал, как старик сказал, что это хорошо, что великий князь Киевский вновь стал рождать детей от своих наложниц и больше не любит свою великую княгиню, сестру нашего императора, так что между ним и императором нет дружбы. Поэтому мне кажется, что они намерены бежать с золотом в Киев.
Я сказал:
— Хальвдан, ты умный мальчик, и я думаю, что ты угадал правильно. Если они направляются в Киев, то плывут они в направлении, которое вполне подходит и нам, поскольку это наполовину ближе к дому. Если мы дадим им добраться до Киева, мы сможем найти там хороших людей, которые помогут нам отнять у них золото, если мы поймем, что не сможем этого сделать сами. Нам теперь нет нужды отправляться в путь, потому что они не должны нас заметить в море, а то они заподозрят неладное и переменят курс. Но незадолго до рассвета, когда спят даже самые лучшие часовые, мы по-тихому покинем это место. Я много горевал о том, что ты покинул меня, Хальвдан, не может то, что случилось, и к лучшему, потому что это дело может оказаться нашей самой большой удачей.
Так говорил я, и это было глупо, потому что какой же бог любит, чтобы люди хвалили свою удачу до того как она наступит?
Я спросил его о женщине, которая совратила его. Он сказал, что казначею она надоела и он отправил ее в монастырь, поскольку она стала защищаться, когда он стал ее пороть.
— А когда я узнал, — сказал он, — что она питает страсть и к другим молодым людям, помимо меня, я тоже отказался от нее.
Это обрадовало меня, и я пообещал ему намного более красивых женщин, когда приедем домой на север с золотом.
Как только небо начало сереть, мы подняли якорь и поплыли вниз по реке, весла были подняты, а гребцы спали на своих скамьях, никто не окликнул нас и не спросил, куда мы плывем. Когда команда и стрелки проснулись, я дал им самую лучшую еду и крепкое питье, потом сказал, что мы преследуем воров, бежавших с золотом императора. Больше я им ничего не сказал. Мне не хотелось поступать бесчестно и красть императорский корабль, я хотел только одолжить его на время, чтобы достичь своей цели. Я думал, что это справедливо, поскольку он задолжал мне жалование за год.
Мы вышли из реки и поплыли через море, не зная точно, правильно ли мы угадали, но когда мы достигли устья реки Днепр, мы увидели там рыбаков и узнали, что один из красных кораблей императора проплыл здесь за день до нас. Мой корабль был меньше, чем корабль казначея, но я не боялся, потому что на борту у меня были лезгинские и хазарские стрелки, хорошие воины, а у него были только его слуги.
После этого началась трудная гребля с несколькими перерывами отдыха, но, как только гребцы начинали жаловаться, я давал им двойную порцию вина и успокаивал себя мыслью, что казначей на более крупном корабле находится еще в более трудном положении. По берегам я не видел лошадиных табунов и патцинаков, чему мы были рады, поскольку, когда патцинаки встают на тропу войны или пасут своих лошадей по берегам рек, они считают реку и все, что по ней движется, своей собственностью, так что ни один моряк не осмелится высадиться на берег, чтобы приготовить себе еду. Это — самый воинственный народ, и самые наглые разбойники, сам император уплачивает им каждый год дань дружбы.
На четвертый день мы увидели, что на поверхности реки плывут тела трех человек. По следам на их спинах было видно, что это были гребцы с казначейского корабля, которые устали грести. Это я воспринял как обнадеживающий признак, и теперь стал надеяться, что мы можем перехватить их у порогов. На следующий день попались еще мертвецы, но они не принадлежали к числу людей казначея. Затем мы обнаружили его корабль, сидящий на мели и пустой. Я понял из этого, что он столкнулся с речным кораблем и захватил его, чтобы продвигаться быстрее и легче перейти через волок, когда подойдет к порогам. Потому что военный корабль нелегко перетащить через пороги.
К вечеру восьмого дня мы услышали шум порогов и увидели волок. Там никого не было кроме двух гребцов, которые слишком ослабли, чтобы грести дальше. Мы дали им вина, которое придало им сил, и они рассказали нам, что казначей поставил свой корабль на катки в этот самый день, но он не смог найти ни лошадей, ни быков, поскольку берега были пусты. Поэтому у него были только гребцы, чтобы тащить корабль, а они все чрезвычайно устали. Следовательно, далеко уйти они не могли.
Хальвдан и я обрадовались, когда услышали это. Мы взяли с собой лучников и пошли по следам корабля. Между третьим и вторым порогом мы увидели их. Тогда мы отвернули от реки и быстро пошли вперед, прячась за погребальным холмом патцинакского вождя, который стоит там на возвышении, и стали ждать их со стрелами в луках почти до того самого момента, когда они подошли к нам вплотную. Я увидел казначея и его отца, идущих рядом с кораблем в полном вооружении, с мечами в руках. Я приказал четырем лучникам прицелиться в них, а другим убивать тех, кто шел во главе запряженных колонн.
Засвистели стрелы, люди стали падать на землю, мы все вытащили мечи и напали на них, испуская боевой клич. Гребцы побросали свои веревки и побежали, все смешалось, но казначей и его отец не упали, потому что Дьявол и его армия поддерживали их. Захариас-меченосец, в которого попали несколько стрел, побежал быстрее всех, как юноша. Но я все свое внимание обратил на казначея. Я увидел, как он обернулся в изумлении, лицо его было совсем белым на фоне черной бороды, когда наши стрелы и боевые кличи достигли его. Он собрал вокруг себя своих людей, крича на них страшным рыком, в ужасе от перспективы расстаться с таким количеством золота. Мне хотелось, чтобы он задержался там подольше.
Хальвдан, я и начальник стрелков, лезгин по имени Абхар, первыми достигли их, и вступили в схватку с теми, кто охранял казначея. Я увидел, как зубы его обнажились в улыбке, когда он узнал Хальвдана, но мы не могли до него добраться, потому что люди его храбро сражались, несмотря на то, что их предводитель прятался за их спины. Затем к нам присоединились стрелки, и мы стали теснить людей казначея кораблю, но когда наконец мы сломили их сопротивление, то обнаружили, что казначей с несколькими людьми сбежал.
Уже почти стемнело, и я не знал, что делать Командир стрелков всегда выполнял приказ, не задавая вопросов. Я приказал ему взять своих людей я преследовать неприятеля вверх по реке как можно быстрее, не останавливаясь до полной темноты. Я рассказал ему, что император назначил награду в сто серебряных монет за голову казначея и такую же сумму — за голову его отца, и что вся эта сумма достанется тому, кто принесет мне эти головы. Поэтому он поспешил в погоню со своими людьми.
Как только Хальвдан и я остались одни, мы взобрались на корабль. Там, в каюте, спрятанные за мешками и ящиками, лежали сокровища, в четырех небольших сундуках и в семи мешках из шкур, все они были опечатаны императорской печатью. Но вид такого богатства вызвал у меня не столько радость, сколько беспокойство относительно того, что делать дальше, и как доставить его домой таким образом, чтобы никто не знал. Хальвдан сказал:
— Мы должны спрятать это до возвращения стрелков.
Я ответил:
— Где нам найти место, достаточно просторное, чтобы спрятать такое количество?
Он сказал:
— Может быть, в реке?
— Ты прав, — сказал я, — подожди здесь, пока яразведаю.
Я пошел к реке, и там нашел место, о котором я говорил, где река пенилась, огибая его. Совместно мы перенесли сокровища и хорошенько их спрятали, кроме двух мешков с серебром, которые, после долгих раздумий, я оставил на корабле.
Возвратились Абхар и его люди. Они несли три головы, но не те, которые я больше всего хотел видеть. Вместе мы поели и попили, используя запасы, найденные на корабле. Тогда я сказал ему:
— Вот, Абхар, видишь эти два мешка, опечатанные императорской печатью. Это — сокровища, которые казначей Теофилус и его отец украли у императора, но мне было приказано не возвращаться без головы казначея. Поэтому сделаем так. Мы с сыном поднимемся вверх по реке и станем искать казначея, хотя бы даже в Киеве. С нами пойдут и двое твоих людей, добровольцы. А ты с остальными людьми возвращайся на корабль с этими деньгами и прикажи кормчему везти тебя в Миклагард. Мы четверо вернемся сами, когда выполним задание.
Так сказал я, а Абхар кивнул и взвесил мешки на руке. Он поговорил со своими людьми, и двое хазар вызвались идти с нами. Абхар и остальные ушли с серебром, и я был рад, что до сих пор все шло хорошо. Двое лучников были мне нужны, чтобы помочь в поисках лодки не столкнуться с грабителями или даже с казначеем, если ему удалось собрать своих людей. Я подумал, что он будет продолжать спасаться от нас, но я ошибался.
Мы устали, и в эту ночь я первым встал на вахту. Потом я приказал одному из хазар сменить меня, но он заснул, вероятно для того, чтобы наша роковая судьба могла свершиться. Потому что ночью, когда мы все спали на корабле, казначей вместе с отцом и четырьмя людьми, которые у него еще оставались, неожиданно напал на нас. Я проснулся от шума, когда кто-то поскользнулся, и вскочил на ноги с мечом в руке. Двое прыгнули на меня, и когда я встретил их, то увидел, что казначей свалил одного из хазар и напал на Хальвдана, взмахнув мечом над его головой. Хальвдан, по-видимому, крепко спал, потому что едва мог вытащить меч. Я бы отдал все золото и свою жизнь, чтобы успеть встать между ними. Люди, напавшие на меня, упали замертво, но я даже не заметил, как они упали, потому что, когда я обернулся к Казначею, Хальвдан уже лежал у его ног. Я ударил, держа меч двумя руками. Это был мой последний удар в жизни, и самый лучший. Меч пробил его шлем и расколол череп так глубоко, что я увидел, как его зубы свалились в горло. Но когда его постигла смерть, его меч попал мне в глаз. Я упал на землю и знал, что умру, но эта мысль не тревожила меня, потому что ядумал: «Хальвдан мертв, я отомстил за него, все кончено».
Рассказ утомляет меня, да и рассказывать осталось не много. Следующее, что я почувствовал, было то, что я лежу связанный, а меченосец Захариас сидит рядом и смеется каким-то нечеловеческим смехом. Он рассказал, как я буду изувечен, и много расспрашивал о золоте. Я плюнул ему в лицо и велел показать уши. У него оставался один человек, они вместе отрубили мне руку и разогрели масло с корабля, чтобы окунуть туда обрубок, чтобы я не умер слишком быстро. Но он пообещал мне быструю смерть, если я покажу ему, где золото. Я не согласился. Я не боялся боли, потому что душа моя была мертва. Я сказал ему, что золото уже на пути к императору, и он поверил мне. Больше мы не разговаривали.
Затем я услышал вскрик, какой-то человек захныкал, закашлялся, потом замолчал. Потом я лежал в лодке, которую волокли по земле. Мне дали попить, и больше я ничего не помню. После этого лодка плыла по воде, и мне казалось, что я умер. Человек, сидевший на веслах, много говорил, и я понял кое-что из его слов. Это был второй хазар. Он свистел и напевал, и был очень весел. Когда на нас напали, он побежал на мой корабль, но его уже не было. Поэтому он вернулся, подобрался к людям, которые занимались мной, и обоих убил стрелами. Зачем ему было спасать то, что от меня осталось, я не знал, может быть, просто был хороший человек, какие часто встречаются среди хазар. Двое бедных крестьян приплыли с другого берега, чтобы грабить мертвецов, и он отдал им корабль казначея со всем содержимым с условием, что они отдадут ему свою маленькую лодку и помогут перенести меня через волок. Так это и произошло. Я знаю только то, что он рассказал.
Он все время смеялся и радовался своей удаче, потому что на теле казначея и его отца он обнаружил много золота и серебра, а доспехи и оружие, которые он у них забрал, были самой лучшей работы. На трупах других людей он также нашел много золота и драгоценных камней, он также снял большое золотое кольцо с пальца моего сына. Теперь он хотел, как он поведал мне, купить в Киеве лошадей и одну-двух женщин, после чего вернуться на родину богатым человеком, в доспехах. Пока он все это рассказывал, он заботился обо мне изо всех сил. Я хотел перегнуться через борт лодки и утонуть, но был слишком слаб для этого.
Он знал, что я хочу ехать в Киев, и когда мы достигли города, он передал меня каким-то монахам. Яхотел наградить его серебром, потому что он не тронул моего пояса, но он не взял. Он сказал, что у него и так достаточно, и к тому же он завоевал расположение Бога за такое отношение ко мне.
Я оставался у монахов, окруженный их заботой, до тех пор, пока, наконец, мне не стало лучше, и я вновь не стал думать о золоте. Потом люди с севера посетили монахов и задавали мне вопросы. Они поняли, что я хочу вернуться домой и узнали, что у меня есть, чем им заплатить. Так я поднимался по реке, меня передавали с одного корабля на другой, пока, наконец, я не попал на корабль готландцев, где встретил Орма.
Все это время меня мучила мысль, что я никогда не смогу никому рассказать о Болгарском золоте и о том, где оно лежит, даже если я каким-то чудом попаду домой к своим родным. Но теперь, благодаря твоей смекалке, священник, я рассказал все и могу умереть счастливым.
Что касается золота, то пусть Орм поступает так, как сочтет нужным. Это — огромные сокровища, достаточные для многих людей, и никто не может сказать, сколько стоит такое количество золота и сколько крови пролито из-за него. Оно лежит на том месте, о котором я говорил, и тому, кто знает это место, будет нетрудно найти его. Неподалеку, кроме того, есть еще отметка, указывающая на это место, кости, теперь уже совсем обглоданные воронами, казначея Теофилуса и меченосца Захариаса — чтоб их душам бродить без пристанища до скончания века — и моего сына Хальвдана, чтоб Господь смилостивился над его душой.
Глава 4. О том, как они задумали получить золото
Как только они узнали о золоте, Орм послал челочка с сообщением для Токе.
— Скажи ему, — сказал он, — что дело касается путешествия за сокровищами в Восточную Страну, что его советами в данном деле я дорожу больше всего и что было бы хорошо, если бы он побыстрее приехал сюда.
Токе не надо было долго уговаривать, и еще до того как Аре и священник закончили рассказывать историю, он прибыл в Гренинг, стремясь узнать, что произошло. После того как его встретили и угостили пивом, он сказал:
Я услыхал про парус,
Скрип весел и золото
В Восточной стране.
Тогда я почувствовал:
Знакомый запах
Соленых брызг и корабельного дерева.
Орм ответил более трезво:
Долгие годы и накопленная мудрость
Сдерживали стремление к дальним путешествиям.
Нелегкая задача: тайно пробраться в Гардарике
И найти затопленное золото.
— Но сокровища такие, что их трудно себе представить, — добавил он, — и мне никогда так не требовался совет, как в этом деле. Йива не советует мне, она говорит, что я должен в этом деле решать сам, а она не каждый день так говорит. Поэтому я прошу тебя посоветовать мне, что делать. Здесь же ты видишь Олофа Синицу, который сам бывал в Восточной Стране, и который обладает большой мудростью. Три головы лучше, чем две, когда решается такое важное дело, как это.
Потом Орм рассказал Токе обо всем, что случилось с Аре, и о Болгарском золоте, единственное, о чем он не рассказал ему, это где именно спрятано золото.
— Об этом я никому не скажу, — сказал он, — пока не доберемся до места. Ведь золото может принести много несчастий, и если слишком рано станет известно, где оно спрятано, эти сведения могут дойти не до тех людей, и другие руки смогут захватить его раньше меня. Если это золото вообще будет найдено, оно должно быть найдено мной, и никем другим. Потому что оно завещано мне от Аре, который считает себя уже мертвым. Но тем, кто поможет мне добраться до него, я, если путешествие будет успешным, дам хорошую долю. Я потерял покой с того самого момента, как узнал о золоте, иногда даже не могу заснуть, все думаю о нем. Больше всего меня беспокоит то, что если я отправлюсь на поиски, я буду долго отсутствовать и меня будут терзать тревожные мысли о доме и семье. Кроме того, для такого путешествия потребуется много денег, для покупки хорошего корабля и набора команды. И если, несмотря на все это, я найду золото ипотом обнаружу, что какой-то вор опередил меня, у меня пропадут большие деньги.
Токе без колебаний сказал, что он, со своей стороны, готов пуститься в плавание.
— И советую тебе, Орм, — сказал он, — идти искать золото. Ведь если не поедешь, то будешь сидеть здесь я терзаться до тех пор, пока не сможешь ни есть, ни спать, и никогда уже не станешь вновь веселым. Не удивлюсь, если и с ума сойдешь. Твоя судьба — ехать искать золото, этого ты не избежишь. А я знал людей с судьбой и похуже. Правда, это будет долгое путешествие, но ведь и нельзя ожидать, что получишь такое сокровище совсем без хлопот. Что касается меня, то торговля шкурами сейчас идет плохо, жена моя беременна, так что ничто не задерживает меня здесь и не мешает поехать с тобой.
— Такой же совет дал мне и Рапп, — сказал Орм, — но когда он сказал так, то предполагал, что поедет со мной. Но когда я сказал ему, что ему придется остаться здесь и охранять дом и мою семью, он сразу изменил свое решение и стал просить меня забыть о золоте и остаться. Отец Виллибальд дал мне такой совет, который я и так знал, что он мне его даст, сказав, что я уже и так достаточно богат и уже достаточно стар, чтобы больше думать о небесных, а не о земных богатствах. Но в этом мне трудно с ним согласиться.
— Священник ошибается, — сказал Токе, — каким бы мудрым он ни был в других вопросах. Потому что человек так устроен, что чем старше он становится, тем больше стремится к богатству и золоту. Так было даже с королем Харальдом, говорит моя жена, а он был мудрейший из людей, хотя я его однажды и одурачил. Я сам с годами все больше не люблю торговцев с Готланда в Кальмарне, хотя мне они платят только за мои шкуры, сколько мало кто платит.
Годы по-разному влияют на человека, — сказал Орм, — и я не уверен, что могу вынести длительное путешествие так же хорошо, как раньше.
— Я старше тебя, — сказал Токе, — а годы не давят на меня. Кроме того, совсем недавно, если верить слухам, ты прикончил двух бешеных ручкой от метлы Это можно без преувеличения назвать смелым подвигом, и это свидетельствует о том, что в тебе еще кое что осталось от молодого задора, даже если сам ты думаешь по-другому. Мне сказали, что причиной ссоры была твоя дочь Людмила, если это так, то ей будут сильно завидовать женщины, а мужчины будут ее любить. Но давай послушаем, что по этому поводу скажет Олоф Синица.
— Мы с Ормом тщательно все обсудили, — сказал Олоф задумчиво, — и я так же колебался, как и он, не зная, как ему поступить лучше. Мне лучше многих известно, насколько трудным может оказаться такое путешествие, с какими опасностями мы столкнемся. Но если иметь корабль с добрыми воинами, можно многого достичь. Орм желает, чтобы я присоединился к нему в этой экспедиции, если он решит предпринять ее. У меня есть причины не делать этого, но мое присутствие действительно было бы полезным для вас, потому что я знаю весь длинный путь до Миклагарда, знаю эту большую реку и опасности, таящиеся в ее водах и на ее берегах. Наконец я принял решение, и оно таково: ищи золото, Орм, и я поеду с тобой, если ты отдашь мне в жены твою дочь Людмилу.
Орм уставился на него с удивлением. Токе громко рассмеялся.
— Ну, что я говорил? — сказал Токе. — Вот уже первый.
— У тебя уже есть жена, — сказал Орм.
— У меня две жены, — ответил Олоф, — потому что таков обычай для вождей в Финнведене. Но если ты отдашь мне свою дочь, я их прогоню.
— Бывают зятья и похуже, — задумчиво сказал Орм, — и может быть, и стоит выдать ее, прежде чем новые бешеные станут крутиться вокруг нее. Но это — серьезное дело, требующее размышления. Ты с моими женщинами говорил на эту тему?
— Было бы бесчестно с моей стороны говорить с ними прежде, чем я узнаю, что ты думаешь об этом, ответил Олоф, — но я думаю, что Йива будет не против иметь меня зятем. Она знает, так же, как и ты, что я — самый богатый вождь в Финнведене, у меня семь дюжин голов скота, не считая телят, и происхожу я из очень древнего рода.
— О своем роде я не скажу ничего, — сказал Орм, — хотя некоторые сочли бы его лучше многих, так как в моих жилах течет кровь Ивара Широкоплечего, именно в его честь назван мой самый младший сын. Не забудь, что моя дочь — внучка короля Харальда Синезубого, так что невесты более благородного происхождения тебе не сыскать, даже если ты обыщешь рее дома Смаланда. Тебе придется прогнать своих прежних жен подальше, если хочешь жениться на моейдочери. И ты найдешь ее не смирной женой, если станешь спать с другими женщинами после того, как женишься на ней.
— Она стоит такой чести, — сказал Олоф, — а вообще-то я уже заметил, что трудно сохранять мир в доме, если у человека больше одной жены. Но я счастлив, что ты не против, и благодарю тебя за это.
— Пока еще не благодари, — сказал Орм. — Сначала послушаем, что скажет Йива по этому поводу. Решать, быть свадьбе или нет, буду я, но умный человек всегда выслушает и жену, когда решается такое важное дело.
Послали за Йивой. Когда она узнала, о чем речь, то сказала, что это не слишком ее удивляет.
— И я считаю, что такому претенденту нельзя отказывать, — сказала она, — потому что, Олоф, вы оба богаты и из хороших семей, такую пару трудно будет найти в этих краях. Кроме того, ты человек разумный, а мне всегда казалось, что такое качество ценно для мужа. Правда, ты произвел бы на меня большее впечатление своей мудростью, если бы попросил руки Оддни, смирной, послушной и не менее красивой, чем ее сестра, но в таких вопросах мужчина должен выбирать по своему вкусу. Мне очень подходит, что ты выбрал Людмилу, поскольку она непослушна и трудна в общении. Но женщины иногда исправляются, когда находят мужчину.
— Это правда, — сказал Токе, — ничего плохого в девочке нет. Характер ее не хуже, чем был у тебя, когда мы с Ормом впервые встретили тебя в замке твоего отца. Но ты быстро приручилась, и я никогда не слышал, чтобы Орм жалел о своем выборе.
— Ты говоришь ерунду, Токе, — сказала Йива. — Я не приручилась. Те, в чьих жилах кровь Горма, не приручаются, мы такие, как мы есть, и останемся
такими даже перед судом Божьим. Но Орм убил Зигтригга, ты помнишь это, и подарил мне цепь Аль-мансура, и тогда я поняла, что он принадлежит мне, потому что никто другой так бы не сделал. Но о приручении ты мне не говори.
— Цепь оказалась полезной, — сказал Орм. — Этого никто не может отрицать. Может быть, у нас будет еще одна такая для Людмилы, когда мы вернемся после поисков золота. Тебе надо самому говорить сдевушкой, Олоф, тогда она будет считаться твоей невестой. Ты женишься на ней, как только мы вернемся из похода, если только ты действительно сможешь так легко избавиться от своих жен, как говоришь.
Олоф ответил, что такие дела не вызывают трудностей в Финнведене, человек просто хорошо платит своей жене, и она уходит. Это не займет времени, и он не видит причины, почему бы не справить свадьбу до отъезда. Но Орм и Йива были не согласны с этим, и он уступил.
Пока что все шло хорошо для Олофа Синицы в этом деле, хотя не все получилось именно так, как он хотел. Людмила приняла его предложение любезно, и они сразу же стали обсуждать свои планы. Было очевидно, что она довольна перспективой выйти за него, хотя она впоследствии и говорила Оддни и Йиве, что такой большой вождь мог бы прийти и с полными руками украшений. Она спросила его, бывает ли он не в духе, когда пьян, и когда у него лучше настроение, по утрам или по вечерам. Она также хотела точно знать, как выглядят те две женщины, чьего общества он хочет себя лишить ради нее, а также детали о доме и скоте, количество рабов и служанок и точное количество всего, что в сундуках. На все эти вопросы он дал удовлетворительные ответы.
Но когда отец Виллибальд узнал о том, что происходит, он был очень недоволен. Потому что в своем возбуждении они забыли о том, что Олоф не христианин, а этот факт очень встревожил отца Виллибальда. Христианская девушка, окрещенная его собственной рукой, не может быть, сказал он, выдана за язычника, и этот брак может иметь место только в том случае, если Олоф сначала крестится. По этому поводу шел острый обмен мнениями среди женщин, поскольку Аза встала на сторону священника, а Иива и Людмила были против. Наконец Орм велел им прекратить споры и замолчать. Им сейчас надо было готовиться к поездке, сказал он, а на обсуждение этого вопроса у них еще будет достаточно времени. Если Олоф согласится креститься, сказал он, — хорошо, если нет, все равно получит девушку.
— У нее будет много возможностей обратить его, — сказал он, — если она сочтет это нужным.
Аза резко упрекала его за такое решение, но Орм приказал ей подумать об Аре и напомнил, что его нынешнее состояние — дело рук христиан.
Отец Виллибальд сидел в своем кресле расстроенный. Он сказал, что после того, как тысячный год прошел, а Христос не появился, люди стали менее охотно обращаться в веру.
— Если дело так пойдет и дальше, — добавил он, — в конце концов Дьявол восторжествует, и вы вновь станете язычниками.
Но Орм попросил его не грустить и не думать о них так плохо.
— Я доволен Христом, — сказал он, — и надеюсь, что он останется доволен мной, даже если я выдам свою дочь за того, кто мне больше нравится. Многое должно случиться для того, чтобы я отказался от Него, поскольку Он всегда помогал мне.
Токе сказал, что это напоминает ему о том, что у него есть новости из Веренда, которые всем будут интересны.
— Вы, несомненно, помните священника Райнальда, — сказал он, — того парня, который ради Бога столкнул с камня старого Стиркара. Старуха, которой его отдали в качестве раба, умерла, он сейчас стал свободным человеком, все его уважают и восхищаются им. Он до сих пор священник, но больше не служит Христу. Он устал от Него, пока был рабом у старухи. Он сейчас ругает все, что связано с Ним, и служит старому богу Фрею, и очень ценится за свое знание колдовства. Все женщины слушаются его, чтобы он ни приказал им, и считают его самым лучшим священником, который когда-либо был у вирдов. А я слышал, что он собрал группу последователей и стал вождем бродяг и изгоев.
Отец Виллибальд, услышав эту новость, пришел в Ужас. С сего времени, сказал он, он больше не будет молиться за этого человека. Он раньше еще никогда не слышал о том, чтобы христианский священник отдал бы себя открыто Дьяволу.
Йива подумала, что у него были для этого хорошие качества, и жаль, что так произошло. Но Орм рассмеялся.
— Пусть они с Дьяволом делают, что хотят, — сказал он, — нам есть о чем подумать поважнее.
Он теперь уже не сомневался, ехать или нет. Между собой они решили, что если нм удастся купить хороший корабль на побережье, то отплывут они в середине лета.
— Труднее всего нам будет набрать хорошую команду, — сказал Орм. — У нас должны быть хорошее моряки, знающие корабли, но таких мало здесь, на материке, а нанимать незнакомых опасно, если учесть какой груз мы надеемся привезти домой. Может быть стоит нанять немного людей, тогда меньше придется делиться, а может быть, стоит набрать и побольше ведь мы не знаем, какие опасности нас подстерегают.
Глава 5. О том, как они поплыли в Готланд-Ви
Олоф Синица поехал домой, чтобы подготовиться к путешествию и нанять знакомых ему людей Халланде, а Орм, Токе и Харальд Ормссон поехали на побережье искать корабль. В устье реки они нашли один. Хозяин его состарился и хотел продать его, чтобы было наследство для дочерей после его смерти. Они тщательно осмотрели корабль и нашли его в хорошем состоянии. На нем было двадцать четыре пары весел, такой корабль считался большим, но Орм сказал, что он мог бы быть и больше, и Токе был с ним согласен.
— Ведь на нем поплывут большие вожди, — сказал он, — для нас и тридцать пар весел не будет слишком много.
— Когда мы подойдем к волоку, о котором Олоф Синица рассказал нам, — сказал Харальд Ормссон, — может быть, мы будем рады тому, что он не больше.
— Тебе везет больше, чем я думал, Орм, — сказал Токе, — потому что я вижу, что мудр не только ты сам, но и твои дети.
— Плохо, когда сын учит своего отца, — сказал Орм, — и такого в моем доме he будет, пока у меня есть язык и сильная рука. Но в данном случае я должен признать, что мальчик прав. Это будет работа потруднее той, когда мы тащили колокол.
— Тогда мы были молоды, — сказал Токе, — сейчас мы — большие вожди, и нам не придется тащить за веревку самим. Молодые будут напрягаться в упряжке, а мы будем идти рядом, руки в боки, и восхищаться их силой. Но может быть так, что большое судно им будет трудно утащить.
Наконец, после долгой торговли, Орм купил корабль.
Вдоль устья реки было много больших домов, там он купил солод, свиней и быков и договорился с крестьянами, что они сварят, разделают и закоптят его покупки, чтобы корабль был хорошо оснащен провиантом. Он удивился, когда узнал, сколько все это будет ему стоить. Его удивление еще больше возросло, когда он стал нанимать молодых людей на годовалое путешествие, и он печально отправился домой, бормоча, что это Болгарское золото непременно сделает его нищим.
— Одно я понял, — сказал Харальд Ормссон, — человек должен иметь много серебра, чтобы ехать искать золото.
— Хорошо сказано, — сказал Токе, — если все пойдет так и дальше, то с годами ты станешь столь же мудрым, каким был отец твоей матери. Старики говорят, что из браслета Одина каждую среду появлялся еще один, поэтому у него их стало много, но если бы у него не было первого, то не было бы ни одного. Никогда не отправляйся в поход, если у тебя недостаточно серебра. И торговать шкурами тоже не ходи. Это мой тебе совет. Только поэты могут добиться богатства, не имея ничего, но для этого они должны сочинять лучше других, а конкуренция портит удовольствие от сочинительства.
По дороге домой они заехали к Соне Острому Глазу, потому что Орм хотел попросить его кое о чем.
Дом Соне был большим, с множеством комнат и полон его сыновей и дочерей. Сам он к этому времени был очень стар и сильно мерз, поэтому все время проводил сидя у огня и бормоча себе под нос. Орм с уважением приветствовал его. После нескольких мгновений Соне узнал его, любезно кивнул, спросил о новостях и стал говорить о своем здоровье. Оно было хуже, чем прежде, но особенно жаловаться не на что. Но понимание вещей, сказал он, осталось таким же, как прежде, то есть намного лучше, чем у других.
Толпа его сыновей пришла поприветствовать гостей и послушать их. Все они были сильными мужчинами разного возраста. Когда они услышали, как их отец говорит о своем понимании, они закричали, что старик говорит ерунду, от его понимания, сказали они, ничего не осталось, только язык и болтовня. Соне схватил свою палку и успокоил их.
— Глупые мальчишки, — сказал он Орму, — они думают, что все мое понимание ушло на то, чтобы зачать их, а для меня ничего не осталось. Но это не так потому что они мало унаследовали его от меня. Иногда бывает, что я перепутаю их имена или одно забуду вовсе, это их злит, поэтому они грубят мне. Но правда состоит в том, что имя — это такая вещь, которую не стоит запоминать.
— Я пришел сюда как для того, чтобы увидеть тебя, — сказал Орм, — так и для того, чтобы увидеть твоих сыновей. Я намерен вскорости отправиться в долгое плавание, в Гардарике, чтобы получить наследство. Уже купил корабль. Может получиться так, что во время путешествия мне понадобятся хорошие бой цы. Я всегда слышал, что твоих сыновей хвалили, как храбрых людей, поэтому мне хотелось бы иметь некоторых из них на своем корабле. Я хорошо им заплачу и если все пойдет как надо, то, может быть, будет еще серебро, которое разделят те из нас, кто вернется живым.
Соне оживился при этих словах. Он уже давно не слышал такой хорошей новости, сказал он, и он будет рад послать своих сыновей на помощь Орму. Давно пора им выходить в свет и поучиться мудрости и пониманию. Кроме того, сказал он, в доме будет не так тесно.
— Их слишком много для меня, ведь я уже стар, — сказал он, — возьми половину их с собой, и это будет удобно нам обоим. Самых старых не бери, и самых молодых тоже, возьми полдюжины средних. Они на корабле никогда не плавали, но для боя сгодятся.
Некоторые из сыновей сразу же захотели поехать, другие обдумывали это дело и в конце концов соглашались. Они слышали о том, как Орм убил двух бешеных, и считали, что им нравится такой вождь Они проговорили с Ормом о путешествии до позднего вечера, и в конце концов одиннадцать из них согласились плыть с ним. Они пообещали быть готовыми к середине лета, когда Орм заедет за ними.
Токе счел это хорошим пополнением их сил, люди показались ему стоящими. Орм тоже был доволен, так что, когда они выехали на следующее утро, его плохое настроение покинуло его.
Когда они приехали домой, им навстречу выбежали все, чтобы сообщить печальную новость. Аре умер, его тело недавно выловили из волн. Черноволосый был единственным, кто все видел, но он мало что мог сказать. Он и Аре сидели вместе и ловили рыбу, Аревел себя как обычно, кроме разве того, что иногда поглаживал Черноволосого по щеке или волосам. Вскоре он неожиданно вскочил на ноги, трижды перекрестился и побежал в воду, а достигнув глубины — исчез под водой. Больше его не видели, а Черноволосый не мог ничего сделать, чтобы его спасти. Рапп нашел тело через некоторое время.
Когда об этом сказали Азе, она легла в свою кровать и стала молить Бога, чтобы тот позволил ей умереть. Орм сидел рядом с ней, утешая, как мог. Любому, с кем сделали бы то, что сделали с Аре, сказал он, надо простить, если жизнь надоела ему. Ясно было, что он хотел спастись от своей немощи и найти спасение у Бога, теперь, когда он поделился с ними своими знаниями о золоте.
— От Бога, — сказал он, — он теперь уже получил обратно зрение, язык и правую руку, кроме этого, я не сомневаюсь, он нашел и своего сына. Это немало, любой мудрый человек сделал бы то же самое.
Аза согласилась с ним, но тем не менее, ей было трудно перенести его смерть, и только через три дня она стала ходить вновь. Аре похоронили у церкви, близ того места, где отец Виллибальд похоронил две головы, отрубленные Остеном из Оре у святых людей. Аза для себя выбрала место рядом с Аре, потому что думала, что скоро присоединится к нему.
Токе съездил домой, чтобы подготовиться к поездке, и незадолго до середины лета он и Олоф Синица прибыли в Гренинг, сопровождаемые добрыми воинами. Олоф многое успел сделать: он выдал своим двум женам богатую компенсацию и выгнал их из дома, хотя одна из них не хотела уходить и упрямо сопротивлялась. Теперь, следовательно, не было никаких препятствий к женитьбе на Людмиле, и появившись в Гренинге, он высказал пожелание, чтобы церемония была исполнена немедленно. Но Орм остался верен своему решению, считая глупостью со стороны Олофа жениться на девушке до окончания путешествия.
. — Она просватана за тебя, — сказал он, — и этим ты должен удовлетвориться. Молодожен — плохой товарищ в трудном походе. Мы заключили сделку, и ты должен придерживаться первоначального соглашения. Сначала надо получить золото, после этого ты получишь мою дочь в награду за помощь. Но я думаю, Что нигде не принято сначала платить, а потом получать помощь.
Олоф Синица был разумным человеком во всех отношениях и не мог отрицать, что Орм сказал мудро, унего самого не было аргументов, кроме страстного речения к девушке, которое было таковым, что служило для всех причиной веселья. Стоило ей только подойти к нему, как его голос изменялся и он начинал тяжело дышать. Он сам говорил, что с ним раньше никогда такого не было. Людмила так же, как и он, хотела, чтобы свадьба состоялась как можно раньше, но знала, что Орма не отговорить от его первоначального решения. Олоф и она согласились, однако, что у них нет причин расстраиваться, учитывая их обоюдные чувства.
Перед отбытием Орм составил тщательный план того, как все должно быть дома во время его отсутствия. Рапп оставался дома и отвечал за все, хотя до последнего момента ворчал в надежде, что Орм передумает и возьмет его с собой. Орм позаботился, чтобы с ним осталось достаточное количество людей, чтобы исполнять все работы и защищать дом. Йива должна была следить за тем, что происходит в доме, Ничего там не могло делаться без ее разрешения. Харальд тоже оставался, потому что Орм не хотел рисковать первенцем в таком опасном путешествии, да и сам Харальд не выказывал никакого особого стремления ехать. Но Радостному Ульфу позволили поехать вместе с ними, и в конце концов разрешили и Черноволосому, после того как он долго умолял Йиву и Орма. Его настойчивость не однажды доводила Йиву до слез и ярости. Она спрашивала его, что тринадцатилетнему мальчику делать в компании взрослых воинов, но он сказал, что если ему не разрешат поехать с этим кораблем, он сбежит и присоединится к другому, а Радостный Ульф пообещал, что будет заботиться о Черноволосом лучше, чем о себе самом. Это, подумал Черноволосый, совсем необязательно, однако пообещал быть осторожным, хотя и сказал, что очень плохо будет поступать с теми, кто лишает честных людей зрения, если ему придется встретить кого-нибудь из них. У него был меч и копье, и он считал себя настоящим воином. Орм был рад взять его с собой, хотя и не говорил об этом Йиве.
Отец Виллибальд прочел большую проповедь о путешествующих по морю и благословил всех большим благословением. Токе, Олоф Синица и язычники, которых они привели с собой, сидели и слушали проповедь вместе со всеми и сказали, что почувствовали себя значительно сильнее после благословения. Многие из них после проповеди подходили к священнику и просили также благословить и их мечи.
Когда пришло время выступать, женщины громко заплакали, а среди тех, кто уезжал, тоже было много опечаленных. Но большинство были рады перспективе приключений и обещали кое-что привезти с собой при возвращении. Орм был очень горд ехать во главе такой компании.
Они заехали к Соне Острому Глазу, чтобы взять его сыновей, которые быстро приготовились. Старик сидел на скамье у стены дома, греясь на солнышке. Он приказал тем одиннадцати сыновьям, которые уезжали, подходить к нему по одному, чтобы он мог с ними попрощаться. Они сделали это, и он смотрел на них серьезно, называл их по именам и ни разу не ошибся. Когда последний из них поприветствовал его, он сел молча, уставясь перед собой, затем задрожал, прислонился головой к стене и закрыл глаза.
— Он видит! Он видит! — беспокойно закричали его сыновья.
Через некоторое время он открыл глаза и посмотрел вокруг с отсутствующим выражением лица, как будто только что проснулся после долгого сна. Затем он моргнул, облизал губы, кивнул сыновьям, и сказал, что теперь они могут отправляться в путь.
— Что ты видел? — спросили они.
— Вашу судьбу, — отвечал он.
— Мы вернемся? — закричали они.
— Семеро вернутся.
— А четверо других?
— Они останутся там, где должны остаться.
Все одиннадцать столпились вокруг него, умоляя сказать, кто из них не вернется.
— Если четверым из нас суждено умереть там, тогда лучше им остаться дома, чтобы этого не случилось.
Но старик печально улыбнулся.
— Вы говорите глупости, — сказал он, — как вы это часто делаете. Я видел паутину, которую прядут Пряхи, и четверым из вас осталось недолго жить. Их нить никто удлинить не может. Четверо из вас должны умереть, поедут они или останутся, а кто эти четверо — откроется вам в свое время.
Он покачал головой и сидел, погруженный в раздумья. Затем сказал:
— Человеку не доставляет радости видеть пальцы Пряхи, и мало кто их видит. Но мне дано такое видение, хотя я лучше бы и не видел. Но лиц судьбы я никогда не видел.
Он снова посидел молча, затем кивнул своим сыновьям.
— Теперь идите, — сказал он. — Семеро из вас вернутся. Вам достаточно знать это.
Его сыновья больше не протестовали, потому что в присутствии отца их как будто бы охватила застенчивость. То же самое было с Ормом и его людьми. Но когда они уехали, сыновья еще некоторое время продолжали что-то бормотать в адрес отца и его странностей.
— Мне хотелось спросить о своей судьбе, — сказал Токе, — но я не осмелился.
— У меня была такая же мысль, — сказал Олоф Синица, — но мне тоже не хватило смелости.
— Может быть, его слова — пустая болтовня, — сказал Орм, — хотя, правда, одна старуха в Гренинге тоже может видеть будущее.
— Только тот, кто не знает его, может счесть его слова пустой болтовней, — сказал один из сыновей Соне, ехавший рядом с ними. — Все будет, как он предсказал, потому что так бывает всегда. Но сказав нам об этом, он сделал нам хуже.
— Я думаю, он мудрее большинства людей, — сказал Токе. — Но разве не успокаивает вас то, что семеро из вас вернутся живыми и невредимыми?
— Семеро, — отвечал тот мрачно, — но какие именно семеро? Теперь мы не сможем быть в хорошем настроении, пока четверо из нас не погибнут.
— Тем лучше будет этот момент, — сказал Орм, а сын Соне на это что-то проворчал в сомнении.
Когда они достигли корабля и отправили домой лошадей, Орм сразу же заставил своих людей перекрашивать голову дракона, потому что, если они хотят чтобы удача им улыбнулась, необходимо, чтобы головадракона была красной, как кровь. Они подняли все наборт, каждый человек занял свое место. Поначалу Орм не хотел жертвовать козой ради удачи в пути, но в этом вопросе все были против него, поэтому он уступил.
— Можешь быть каким угодно христианином, — сказал Токе, — но на море старые обычаи надежнее, и если ты не будешь их придерживаться, можешь вылететь за борт на самом глубоком месте.
Орм согласился, что в этих словах есть доля истины, хотя ему и жалко было прибавлять стоимость козы ко всем тем расходам, которые он уже понес, еще даже не отправившись в путь.
Наконец, все было готово, и как только козья кровь потекла за борт, они отплыли при попутном ветре. Еще со времен своего детства Токе знал море вплоть до Готланда, и взялся отвести судно до Готланд-Ви. Кроме того, немногие знали направления течений, но в Готланд-Ви они надеялись найти лоцмана, чтобы тот помог им, там было много лоцманов.
Орм и Токе были счастливы снова выйти в море. Было такое чувство, как будто многие заботы, которые давили на них на берегу, были отброшены. Когда вдали показалось побережье Листера, Токе сказал, что жизнь торговца шкурами трудна, но сейчас он чувствует себя так же легко, как тогда, когда отплывал в юре с Кроком.
— Не могу понять, почему так долго не выходил в море, — сказал он, — потому что хорошо укомплектованный корабль — это самое лучшее, что есть в мире. Хорошо сидеть довольным на берегу, и никому не должно стыдиться этого, но дальнее путешествие, когда тебя поджидает добыча, а ноздри щекочут соленые брызги — это самая лучшая судьба, лекарство от старости и печали. Странно, что мы, норманны, знающие это и самые умелые моряки, сидим дома так много, когда у нас целый мир для путешествий.
— Может быть, — сказал Орм, — некоторые предпочитают состариться на берегу, вместо того, чтобы рисковать встретиться с теми, которые наверняка вылечат от старости.
— Я знаю много запахов, — сказал Черноволосый расстроенным голосом, — но ни один мне не нравится.
— Это потому, что ты еще не привык к ним и не знаешь, какие бывают лучше, — ответил Орм. — Здесь запах моря не такой богатый, какие бывают на западе, Потому что там море зеленее от соли и поэтому богаче запахами. Но и этот запах вполне хорош.
На это Черноволосый не ответил, потому что у него началась морская болезнь. Поначалу он очень стыдился этого, но его стыдливость уменьшилась, когда он увидел, что многие стали наклоняться над бортами. Один или двое из них вскоре стали умолять, чтобы корабль немедленно повернул назад, пока они все не погибли.
Орм и Токе, однако, стояли у руля и им все нравилось.
— Им придется привыкнуть к этому, беднягам, — сказал Орм. — Я тоже когда-то страдал так.
— Посмотри на сыновей Соне, — сказал Токе. — Теперь у них есть повод для беспокойства помимо пророчества отца. Сухопутному жителю нужно время, чтобы понять прелесть жизни на море. Однако при таком ветре они могут блевать по ветру, не попадая в лицо соседа и избегая тем самым многочисленных ссор, которые возникают на этой почве. Но я сомневаюсь, оценили ли они это. Понимание приходит к человеку на море только с опытом.
— Оно приходит со временем, — сказал Орм, — как бы ни был болезненен этот процесс. Если ветер стихнет, им придется сесть на весла, и боюсь, что те, кто не привык к гребле, могут найти это занятие достаточно утомительным. Тогда они станут с сожалением вспоминать то время, когда могли спокойно блевать, и не надо было работать.
— Давай сделаем Олофа надсмотрщиком, — сказал Токе, — эта должность требует такого человека, который привык заставлять себя слушаться.
— Слушаться-то его будут, — сказал Орм, — но его популярность пострадает. Это трудная должность, особенно трудная, когда гребцы — свободные люди, не привыкшие к кнуту.
— Это отвлечет его, — сказал Токе. — Судя по выражению лица, мысли его находятся далеко отсюда, что я хорошо понимаю.
Олоф Синица пребывал в глубокой меланхолии. Он сел на палубе рядом с ними, выглядел сонным и говорил мало. Через некоторое время он сказал, что не знает, то ли морская, то ли любовная болезнь угнетает его, и спросил, не будут ли они высаживаться на берег на ночлег. Орм и Токе считали, однако, что это было бы неразумным, если ветер сохранится и небо будет ясным.
— Сделать так, — сказал Токе, — означало бы просто помочь сухопутным морякам, не один из которых, я уверен, исчезнет ночью. Потому что отсюда они легко найдут дорогу домой, счастливые, что избавились от дальнейших страданий. Но когда мы достигнем Готланда, они уже попривыкнут к морю, и мы сможем спокойно отпустить их на берег.
Олоф Синица вздохнул и ничего не сказал.
— Кроме того, мы сэкономим большое количество продовольствия, если будем держать курс, — сказал Орм, — потому что если сойдем на берег, они хорошенько поедят, а потом опять выблюют все в море на следующий день, так что еда будет потрачена зря.
В этом он был прав, поскольку ветер оставался дляних благоприятным, и едва только половина команда смогла поесть до тех пор, пока не показался Готланд.
Черноволосый вскоре собрался, а Радостный Ульф был с детства приучен к морю. Они получали большое удовольствие, смакуя свою еду и описывая ее качества, когда на них смотрели бледные люди, которые не могли есть. Но как только они достигли более спокойных вод близ Готланда, к людям стал возвращаться аппетит, и Орм подумал, что никогда не видел такого обжорства, которое они сейчас демонстрировали.
— Но я не должен ставить им это в вину, — сказал он, — и теперь, возможно, от них будет какая-то польза.
В гавани Готланд-Ви на якоре стояло так много кораблей, что Орм поначалу даже засомневался, стоит ли заходить туда. Но они сняли голову дракона, поставили на ее месте щит мира и поплыли, никем не задержанные. Город был очень большой, полон моряков и купцов, и когда люди Орма сошли на берег, они многому удивлялись. Там были дома, построенные целиком из камня, другие были построены с единственной целью — пить в них пиво. Богатство города было таково, что проститутки ходили по улицам в золотых кольцах и сережках и плевали на любого, кто не мог предложить целую горсть серебра в обмен на их услуги. Но одной вещью в городе они были удивлены больше всего, и отказывались поверить, пока сами не увидели. Это был человек из страны Саксонцев, который целый день был занят тем, что брил бороды у богатых жителей города. За это он получал по медной монете от каждого побритого, даже когда обрезал их так, что сильно текла кровь. Люди Орма сочли это более удивительным обычаем, чем все, что они раньше видели или слышали, и таким, который вряд ли доставляет человеку большое удовольствие.
Настроение Олофа Синицы несколько улучшилось, И он вместе с Ормом отправился на поиски умелого кормчего. На борту оставалось не много людей, поскольку всем хотелось размяться и освежиться. Токе, однако, остался охранять корабль.
— Пиво у этих готландцев такое хорошее, — сказал он, — что однажды, еще молодым, я выпил его слишком много, в этой самой гавани. В результате у меня испортилось настроение и я убил человека, и только с трудом смог спастись. У этих готландцев хорошая память, и было бы плохо, если бы меня признали и схватили по такому старому и мелкому обвинению, когда у нас впереди важная работа, поэтому я останусь на борту. Но тем из вас, кто сойдет на берег, советую вести себя мирно, потому что они не слишком церемонятся с чужестранцами, нарушающими спокойствие.
Некоторое время спустя Орм и Олоф прибыли на корабль вместе с кормчим, которого наняли. Это был маленький и толстый человек, по имени Споф. Он много раз бывал на востоке и знал все пути, но не соглашался идти с ними, пока тщательно не осмотрел весь корабль. Он говорил мало, но кивал головой по поводу почти всего, что видел. Наконец, он попросил, чтобы ему разрешили попробовать корабельное пиво. Это пиво Орм специально сварил перед тем, как отправиться в путь, и до сих пор никто на него не жаловался. Споф попробовал его и стоял в раздумье.
— У вас только это пиво? — спросил он.
— Разве оно недостаточно хорошее? — сказал Орм.
— Оно достаточно хорошее, чтобы пить в пути, — сказал Споф, — и я не буду возражать, чтобы попить его. Ну а эти твои люди, они смирные и послушные, приученные к тяжелому труду и неприхотливые?
— Неприхотливые? — сказал Орм. — Вот этого у них нет. Вообще-то, они не жалуются только, когда морская болезнь одолевает их. Да и не за покладистость характера я их выбирал, что же касается тяжелого труда, то думаю, они любят его не больше, чем большинство людей.
Споф задумчиво покивал головой.
— Этого я и боялся, — сказал он, — мы попадем на большой волок в самый летний зной, и тебе понадобится пиво получше этого, если ты хочешь чтобы все шло хорошо, специальное пиво для волока.
— Пиво для волока? — спросил Орм у Токе.
— Мы, готландцы, — сказал Споф, — плаваем по рекам Гардарике чаще и дальше других. Мы знаем во их течения и опасности, Даже за волоком Мерее, за который никто не плавал на больших кораблях, кроме нас. И только благодаря пиву для волока мы смогли пройти там, где все другие вынуждены были поворачивать. Это должно быть пиво чрезвычайной крепости и аромата, чтобы укрепляло дух и веселило душу, его надо давать людям только тогда, когда они тащат корабль по волоку. В любое другое время им нельзя позволять его пить. Это изобретение придумали мы, готландцы, и поэтому мы варим пиво лучше всех остальных, потому что от его качества зависит наше богатство.
— Если я все правильно понимаю, — сказал Орм, — это пиво дешево не купишь.
— Оно дороже остального пива, — ответил Споф, — в той же степени, насколько и лучше, ну, может, — чуть больше. Но оно стоит этих денег, потому что без его помощи ни один корабль не пройдет во внутренние районы Гардарике.
— Сколько потребуется? — спросил Орм.
— Давай посчитаем, — сказал Споф. — Двадцать четыре весла, шестьдесят шесть человек, Киев. Для этого потребуется семь маленьких бочонков, но там будет нетрудно. Самую большую проблему представляет собой великий волок на Днепре. Я думаю, что пяти наших самых больших бочонков будет достаточно.
— Теперь я понимаю, — сказал Орм, — почему большинство людей предпочитают плавать на Запад.
Когда он заплатил за пиво и выплатил Спофу воловину его жалования, он еще сильнее пожалел, почему сокровища Аре спрятаны не где-нибудь на западе, а в Гардарике. Когда он отсчитал серебро, то пробормотал, что никогда не доберется до Киева, кроме как нищим с посохом, поскольку непременно все оставит готландцам еще до отплытия.
— Тем не менее, ты кажешься мне хорошим человеком, Споф, — казал он, — обладающим как хитростью, как и мудростью, и может случиться, что я не пожалею о том, что нанял тебя, несмотря на цену.
— Со мной также, как и с пивом для волока, — Ответил Споф, не обидевшись. — Я дорог, но стою этих денег.
Они стояли на якоре в Готланд-Ви три дня, и Споф приказал людям сделать специальные ящики, чтобы бочонки с пивом твердо стояли на месте, пока все не было сделано так, как он хотел. Пиво заняло много места и тяжело нагрузило корабль, но люди не ворчали из-за лишней работы, которую оно им доставит, Потому что уже попробовали его в городе и знали его вкус. К концу своего первого дня на берегу многие уже пропили все свои деньги и просили Орма выплатить им аванс, но никто не сумел уговорить его. Некоторые тогда стали пытаться обменять на пиво свои куртки из шкур, а другие — свои шлемы, а когда готландцы отказались принимать их, начались драки, в результате чего на судно пришли городские чиновники и потребовали большой компенсации. Орм и Олоф Синица просидели полдня в спорах с ними, пока те не сократили свои первоначальные требования наполовину, хотя, по мнению Орма, даже эта сумма была слишком велика. После этого никого не отпускали на берег, предварительно не отобрав оружия.
Сыновья Соне имели много своего собственного серебра и сильно пили в городе, но тем не менее никак не могли отвлечься от пророчества своего отца На второй день десять из них пришли на корабль и принесли одиннадцатого, который был при смерти Они сказали, что предупреждали его, чтобы тот контролировал себя, но он, несмотря на это, полез к женщине, которая рубила капусту около своего дома и сумел при помощи языка и рук уложить ее на спину. Но только он сделал это, как из дома выскочила какая-то старуха, схватила нож для рубки капусты и ударила его по голове, а они не могли этого предотвратить.
Токе осмотрел рану и сказал, что этот человек долго не протянет. Он умер ночью, и его братья похоронили его, а потом выпили пива за его удачное смертное путешествие.
— Ему было суждено умереть так, — сказали они. — Когда старик видит, он видит правду.
Но хотя они и горевали о своем брате и говорили о нем только хорошее, было заметно, что часть их меланхолии прошла. Потому что сейчас, напоминали они друг другу, несчастье должно постигнуть только троих из них, так что четверть их бед позади.
На следующее утро они вышли в море и поплыли на север, Споф стоял у руля. Орм сказал, что как им повезет в будущем, он не знает, но одна надежда у него есть: что не скоро им попадется по пути еще один такой опасный для мореплавателей порт, как Готланд-Ви.
Глава 6. О том, как они плыли к Днепру
Они обогнули оконечность Готланда, повернули на восток мимо острова Эзель и вошли в устье Двины. Эта река была началом пути в Миклагард, который чаще всего использовался готландцами. Путь, который облюбовали шведы, пролегал вдоль побережья Финляндии, по реке Водор до Ладоги, а оттуда через Новгород на Днепр.
— Который из двух путей лучше, пока еще не решили, — сказал Споф. — Я тоже не могу сказать, хотя ходил обоими. Потому что, когда гребешь против течения, всегда кажется, что идешь по более плохому пути, каким бы он ни был. Но нам повезло, что мы вышли поздно и избежали весеннего прилива.
Люди были в хорошем настроении, когда вошли в реку, хотя знали, что грести будет тяжело. После того как Орм организовал дело так, что каждый должен был грести три дня, а потом один день отдыхать, они прошли вверх по течению через страну Ливонию и страну Земгалов, иногда им попадались рыбацкие деревушки по берегам реки, затем они попали в пустынную страну, где не было видно ничего, кроме реки и бесконечных густых лесов по обоим берегам. Люди боялись этой страны и иногда, когда сходили на берег и ночевали у костров, слышали отдаленный рев, который не был похож на голос ни одного известного им зверя, и люди шептались, что это, наверное, Железный Лес, о котором говорили древние, где потомки Локи до сих пор населяли землю.
Однажды они увидели три корабля, которые спускались вниз по течению, выстроившись в ряд, они были тяжело нагружены и хорошо укомплектованы, хотя на каждом из них было только по шесть пар весел. Это были готландцы, возвращавшиеся домой. Люди были худые и почерневшие от загара, они с любопытством рассматривали корабль Орма, который приближался к ним. Некоторые из них узнали Спофа и кричали ему приветствия, слова разносились от судна к судну, в то время как они медленно проплывали мимо. Они пришли из Великой Болгарии, стоявшей на берегах Волги, они спускались по этой реке до самого Соленого моря, где торговали с арабами. Они сказали, что везут домой хороший груз: ткани, серебряные кубки, рабынь, вино и перец, а трое на втором корабле держали за руки голую молодую женщину и кричали, что она продается за двенадцать марок для друзей. Женщина кричала и вырывалась, боясь, что упадет в воду, и люди Орма глубоко вздыхали при виде ее, но когда, поняв, что покупателей не будет, люди втащили ее обратно, она стала ругаться и показывать им язык.
Готландские предводители спросили Орма, кто он, куда направляется и какой груз везет.
— Я не купец, — сказал Орм, — еду в Киев получать наследство.
— Должно быть, это — большое наследство, если ради него ты собрался проделать такой путь, — сказали готландцы скептически, — но если ты собрался пограбить, то поищи других, потому что мы всегда ездим хорошо подготовленными.
С этими словами корабли проплыли и стали удаляться.
— Женщина была ничего, — сказал Токе в задумчивости. — Судя по ее груди, я думаю, что ей самое большее — лет двадцать, хотя всегда трудно судить о женщине, когда она висит с руками над головой. Но только готландцы могут запросить двенадцать марок за рабыню, хоть и молодую. Тем не менее, я ожидал, что ты, Орм, поторгуешься за нее.
— Я мог бы, — ответил Олоф Синица, — если бы не был в таком положении. Но я люблю только одну женщину и не хочу лишаться права на ее девственность.
Орм стоял и мрачно смотрел на удалявшиеся корабли.
— Несомненно, мне суждено подраться с готландцами до того, как я умру, — сказал он, — хотя я и мирный человек. Наглость их велика, и мне стало надоедать, что последнее слово всегда остается за ними.
— Может быть, сможем подраться с ними на обратном пути, — сказал Токе, — если наше предприятие ни к чему не приведет.
Но Споф сказал, что если у него такие намерения, Орму придется поискать другого кормчего, потому что он не примет участия ни в какой драке против своих.
В полдень того же дня они имели еще одну встречу. Они услышали резкий скрип весел, и из-за ближнего поворота показалось быстро приближавшееся судно. Все весла были на воде, и гребли они изо всех сил. При виде корабля Орма они сбавили скорость, на судне было двадцать четыре пары, весел, как и у Орма, и оно было полно вооруженных людей.
Орм немедленно прокричал своим гребцам, чтобы продолжали грести сильно и ровно, а остальным — чтобы готовились к бою. Токе, стоявший у руля, изменил курс таким образом, чтобы было возможно схватиться с кораблем противника, избежав при этом тарана, если придется драться.
— Что вы за люди? — прокричали с чужого корабля.
— Из Скании и Смаланда, — ответил Орм, — а вы?
— Из Восточного Гутеланда.
Река в этом месте была широкая, и течение слабое Токе прокричал гребцам левого борта поднажать, а гребцам правого остановиться, так что корабль повернулся и вскоре оба судна плыли бок о бок по течению так близко, что их весла почти соприкасались.
— Если бы мы хотели вас протаранить, вы бы ничего не смогли сделать, — сказал Токе, довольный успехом своего маневра, — и это несмотря на то, что мы шли по течению. Мы бывали раньше в таких ситуациях.
Восточные гуты, видя их готовность к драке, заговорили более смиренно.
— Вы не встречали на реке готландцев? — спросили они.
— Три корабля сегодня утром, — ответил Орм.
— Вы говорили с ними?
— Как с друзьями. Они везут хороший груз, и спрашивали, нет ли где поблизости восточных гутов.
— Они спрашивали про восточных гутов? Они боялись?
— Сказали, что им трудно без них.
— Три корабля, говоришь? Это на них похоже. А какой у вас груз?
— Оружие и люди. Вам что-нибудь надо от нас?
— Если ты говоришь правду, то у вас такой же груз, как и у нас, поэтому не из-за чего драться. У меня есть предложение. Пойдем со мной, нападем на этих готландцев. Они везут добычу, которую стоит захватить, разделим ее по-братски.
— А из-за чего ты с ними хочешь ссориться? — спросил Споф.
— У них на борту товары, а у меня нет. Разве это не достаточная причина? Удача отвернулась от нас, как только мы отплыли домой. От Волги мы плыли богатыми, но мересы поджидали нас у волока в засаде. Мы потеряли один корабль и почти весь груз, и не хотим возвращаться домой с пустыми руками. Пойдемте же с нами, если вы те, на кого похожи. На готландцев всегда стоит нападать. Я дома слышал, что они уже стали лошадей подковывать серебряными гвоздями.
— У нас дело в другом месте, — ответил Орм, — к тому же дело, не терпящее отлагательства. Но я не сомневаюсь, что готландцы будут рады встретить вас. Три против одного — такое соотношение сил они любят.
— Поступай, как знаешь, — мрачно сказал тот, — я всегда слышал, что сканцы — пустомели, которые думают только о себе и никогда не протянут руку помощи.
— Это правда, что мы редко думаем о восточных гутах, если только нас не вынуждают, — ответил Орм. — Но ты уже отнял у нас достаточно времени Прощай!
Корабль Орма плыл чуть позади корабля гутов, и сейчас Токе развернул его против течения. Пока он разворачивался, злость предводителя гутов пересилила его терпение, и он неожиданно бросил копье в Орма, крича при этом:
— Может быть, это поможет тебе запомнить нас!
Олоф Синица стоял рядом с Ормом и тут он совершил подвиг, о котором впоследствии много рассказы вали, но мало кому удавалось видеть. Когда копье летело в Орма, Олоф сделал шаг вперед, поймал его на лету чуть ниже лезвия, повернул в руке и бросил назад с такой силой, что немногие из присутствовавших сразу поняли, что произошло. Восточный гут не был готов к такому быстрому ответу, и копье попало ему в плечо, так что он пошатнулся и сел на палубу
— Привет из Финнведена, — прокричал Олоф, аего люди заревели от гордости за его подвиг. Все моряки радовались вместе с ними, хотя и не сомневались, что восточные гуты нападут на них. Но гуты, казалось, утратили настрой на драку и без лишних разговоров проследовали вниз по реке.
— Такого броска я раньше никогда не видел, — сказал Орм. — Я благодарю тебя за это.
— Я столь же умел в обращении с оружием, как и большинство людей, — сказал Токе, — но такого я бы не смог. И можешь быть уверен, Олоф Стирссон, что мало кто удостаивался такой похвалы от Токе, сына Серой Чайки.
— Это — прирожденный дар, — сказал Олоф, — хотя, возможно, и необычный. Я мог делать это даже мальчишкой, и мне было легко, хотя никогда не мог никого научить.
В тот вечер подвиг Олофа много обсуждали у костров на берегу, а также рассуждали на тему, что произойдет, когда гуты догонят готландцев.
— Они не могут напасть на три таких хороших корабля только с одним, — сказал Токе, — как бы им ни хотелось неприятностей. Я думаю, что они проследят за готландцами до тех пор, пока те не выйдут в открытое море, в надежде, что тех разбросает непогода. Но готландцы так легко свой груз не отдадут.
— Восточные гуты — опасные люди, — сказал Орм. — Среди нас были некоторые из них, когда мы ходили в Англию с Торкелем Высоким. Они — хорошие воины и считают себя лучшими в мире, что, может быть, и является причиной того, что им трудно жить в мире с другими людьми и они так ведут себя. Когда пьяные, они веселые, но в других случаях шуток не любят. Но хуже всего, когда они думают, что кто-то смеется у них за спиной. Они лучше полезут на копье, чем позволят себя дразнить. Поэтому нам следует сегодня ночью быть повнимательнее, если они пожалеют о своей сдержанности и решат вернуться.
Но никаких последствий от этой встречи не было, и веселые от этой стычки с соотечественниками, они поплыли вглубь бесконечной земли.
Они дошли до места, где вода вскипала на больших камнях. Там они вытащили корабль на берег и разгрузили его. Затем перетащили через волок и за порогами вновь спустили на воду. Когда судно вновь загрузили, люди стали уверенно спрашивать, не пора ли им выдать по порции доброго волокового пива. Но Споф ответил, что только новички могли подумать, что заслужили его.
— Это был не волок, — сказал он, — а просто подъем. Пиво дадут только тогда, когда пройдем волок.
Несколько раз они подходили к таким же порогам и к нескольким таким, где подъем был длиннее и круче. Но Споф всегда давал один и тот же ответ, так что они стали удивляться, каков же тогда большой волок.
Каждый вечер, когда они сходили на берег для ночлега, они ловили рыбу в реке, и всегда был улов. Так что продовольствия им хватало, хотя к этому времени они уже съели почти все, что захватили с собой. Однако, несмотря на это, они сидели вокруг костров, расстроенные, когда жарили рыбу, им хотелось свежего мяса и они были согласны друг с другом, что слишком много рыбы угнетает человека. Им также стала надоедать тяжкая гребля, но Споф, успокаивая их, говорил, что скоро все переменится.
— Вы должны знать, — сказал он, — что трудная гребля еще не началась.
Сыновья Соне любили рыбу еще меньше, чем все остальные, и каждый вечер выходили на охоту. Они брали с собой стрелы и копья и умело выискивали следы зверей и места водопоев. Но хотя они и были неутомимы и всегда возвращались в лагерь поздно, они очень долго не могли ничего найти. Наконец они выследили лося, которого смогли загнать и убить, в тот вечер они не возвращались в лагерь до самого рассвета. Они разожгли в лесу костер и наелись досыта, и даже то мясо, которое принесли с собой, им не хотелось отдавать.
После этого им стало больше везти с охотой. К ним присоединились Радостный Ульф и Черноволосый, потом и другие. Орм сожалел о том, что не взял с собой двух-трех своих собак, подумав, что теперь они сослужили бы ему хорошую службу.
Однажды вечером Черноволосый бегом примчался в лагерь, запыхавшись и выбившись из сил, и стал кричать и звать людей с веревками. Сейчас, сказал он, мяса хватит на всех. При этих словах все в лагере повскакивали на ноги. Они загнали в болото пять больших зверей, там убили их, и нужны были люди чтобы их тащить. Все радостно побежали на то место, и вскоре у них было хорошее мясо на сухой земле. Эти животные были похожи на больших бородатых быков, но на таких быков, каких Орм никогда не видел. Двое людей Токе сказали, однако, что это — дикие быки, такие, какие еще иногда встречаются неподалеку от озера Аснен в Веренде, где их считают, священными.
— Завтра у нас будет праздник, — сказал Орм, — отметим его пиром.
Итак, они устроили пир, на котором не было слышно никаких жалоб, и дикие быки, которых все хвалили за вкус и мягкость мяса, исчезли вместе с остатками того пива, которое они захватили с собой перед отъездом.
— Неважно, что оно кончилось, — сказал Орм, — оно уже начинало киснуть.
— Когда приедем в город полочан, — сказал Споф, — мы сможем купить меда. Но никому не позволяй уговорить тебя начать пиво для волока.
Когда они отдохнули после обильной еды и продолжили свой путь, им повезло: подул сильный попутный ветер, так что целый день они могли плыть под парусом. Теперь они начинали вплывать в страну, где уже встречались следы обитания человека.
— Это — страна полочан, — сказал Споф, — но их самих мы не увидим, пока не доберемся до города. Те, кто живет здесь, в диких местах, никогда не подходят близко к реке, когда узнают, что приближается корабль, потому что боятся, что их схватят и заставят грести, а потом продадут в рабство в другие страны
Споф рассказал им, что у этих полочан нет богов, кроме змей, которые живут вместе с ними в избах, но Орм посмотрел на Спофа и сказал, что он раньше бывал в море и знает, насколько можно верить таким рассказам.
Они подплыли к городу полочан, который назывался Полоцк и был довольно большим, с валом и стенами. Многие там ходили голыми, хотя женщин голых не было. Дело в том, что незадолго до этого им приказали всем выплатить налоги, и начальник города приказал, чтобы ни один человек не одевался до тех пор, пока не выплатит все, что должен великому князю. Некоторые из них выглядели более расстроенными, чем остальные. Они рассказали, что выплатили налоги, но все равно вынуждены ходить голыми, потому что у них не осталось одежды после выплаты налогов. Для того, чтобы подготовиться к холодному сезону, они предлагали своих жен за хорошую рубаху, а дочерей — за пару башмаков, и нашли в людях Орма благодарных покупателей.
Начальник города был шведом по происхождению, его звали Фасте, он радушно принял их и стал расспрашивать о новостях из дома. Он был уже немолод и служил великому князю Киевскому уже много лет. В его доме были женщины-полочанки, много детей, и когда он бывал пьян, то говорил на их языке, предпочитая его своему родному. Орм принес от него свинину и мед, и еще много всего.
: Когда они были готовы к отплытию, Фасте пришел попрощаться и попросил Орма довезти до Киева своего чиновника, который направлялся туда с корзиной голов. Великий князь, пояснил он, любил, когда ему напоминали, что его воеводы ревностно служат ему, и всегда с удовольствием получал свидетельства этого в виде голов, отрубленных у наиболее опасных преступников. В последнее время стало трудно обеспечить безопасный проезд до Киева, и ему не хотелось упускать такую благоприятную возможность послать свой подарок. Чиновник был молодым человеком, жителем Киева, кроме голов он вез также шкуру, на которой были записаны имена их бывших владельцев, вместе с перечнем их преступлений.
В виду того гостеприимства, которое было им оказано со стороны Фасте, Орм счел для себя невозможным отказать ему в его просьбе, хотя ему и не хотелось ее выполнять. Головы пробудили в нем неприятные воспоминания, поскольку он однажды также получил подарок в такой форме. Он вспомнил также, что его голова была продана королю Свену, хотя сделка так и не была завершена. Поэтому он считал, что эта корзина может принести неудачу, и все его люди думали так же. На жаре было к тому же заметно, что головы уже начали разлагаться, и вскоре люди стали жаловаться на вонь. Писец сидел около корзины, как будто ничего не чувствуя, он понимал язык норманнов, и через некоторое время предложил, чтобы корзину привязали к веревке и опустили за борт корабля. Это предложение получило всеобщее одобрение, поэтому так и сделали. К этому времени они уже снова поставили парус и шли с хорошей скоростью. Позднее в этот же день Черноволосый закричал, что корзина отвязалась и пропала.
— Самое лучшее для тебя сейчас, писец, — сказал Токе, — это спрыгнуть за борт и искать свое сокровище, поскольку, если ты приедешь без него, боюсь, что тебе придется плохо.
Писец, хотя и расстроился этим происшествием, но, казалось, не был слишком встревожен им. Шкура, пояснил он, была более важна, чем головы, если есть первое, то без второго можно обойтись. Их было всего девять, и он не сомневался, что сможет найти замену для них у чиновников в Киеве, с которыми он был дружен, потому что всегда в заточении находится большое количество преступников, ожидающих казни.
— Нас учат быть милосердными, по образу Христа, — сказал он, — и поэтому считается добрым делом помогать друг другу в трудную минуту. А что одна голова, что другая — все равно.
— Значит, вы в этой стране — христиане? — спросил Орм.
— В Киеве, — отвечал писец, — потому что так приказал нам великий князь, а мы считаем, что лучше всего для нас — это исполнять его пожелания.
Они достигли места, где две реки соединялись. Их путь лежал вдоль правой из них, которая называлась Улла, и именно здесь началась тяжелая гребля. Течение здесь стало сильнее, а река — уже, часто они не могли продвигаться вперед, вынуждены были подгонять корабль к берегу и тащить его на веревках. Им пришлось трудиться долго и напряженно, так что даже самым сильным из них было тяжело, и все сожалели о тех прекрасных днях, которые они провели на Двине. Наконец они достигли места, где Споф приказал им вытащить корабль на берег, хотя они хорошо продвигались и было еще только утро. Именно здесь, сказал он, был большой волок.
Земля здесь была усеяна разнообразными деревянными остатками, оставленными путешественниками, поднимающимися или спускавшимися по реке — сломанные доски, катки, какие-то полозья. Некоторые из них были еще пригодны для использования, остальное, необходимое им, они вырубили из поваленных деревьев. Они вытащили корабль на берег и после долгой работы смогли установить его на полозья. Когда они работали, можно было увидеть, как какие-то люди выглядывали из леса немного подальше вверх по течению реки и стояли, посматривая на них. Споф, казалось, был доволен, когда увидел их. Он помахал им рукой, поднял кружку и прокричал два слова, которые он знал на их языке, обозначавшие «быки» и «серебро». Люди подошли поближе, им предложили выпить, что они и сделали. Теперь Орм мог использовать писца Фасте, который мог быть переводчиком. У них были быки, которых они могли сдать в наем, но только десять, а Споф хотел больше. Эти быки, пояснили незнакомцы, паслись далеко в глубине леса, где их не могли найти грабители и сборщики налогов, но их можно привести через три дня. Они запросили небольшую цену за их использование и попросили заплатить им не серебром, а тканью для паруса, но в случае смерти какого-либо быка они хотели получить хорошую компенсацию. Орм счел их требования разумными, и подумал, что это — самые честные и хорошие люди, с которыми он имел дело в ходе своего путешествия. Все стали энергично работать и через некоторое время соорудили широкий вагон с колесами. В него сложили пиво для волока, укрепив его на месте, и остальные вещи, снятые с корабля. Незнакомцы, как и обещали, вернулись с быками, и когда все было готово, два быка были впряжены в этот фургон, а остальные — в корабль.
— Если бы у нас было еще шесть быков, — сказал Споф, — все было бы хорошо. А в данном случае нам придется помогать тащить и самим. Но мы должны быть благодарны и за такую помощь, потому что тащить корабль через большой волок без помощи быков — это самое трудное, с чем может столкнуться человек.
Когда начали тащить, несколько человек шли впереди, чтобы оттаскивать поваленные деревья и расчищать путь. Затем шел фургон. Быков вели осторожно, чтобы чего-нибудь не сломать, а когда колеса начинали дымиться, их смазывали свиным салом. Затем тащили корабль, здесь кроме быков в постромки было впряжено и много людей. Там, где дорога шла под уклон, или там, где была трава и мох, быки тянули сами, без помощи людей. Но там, где дорога шла в гору, люди должны были прикладывать все свои силы, а там, где дорога была тяжелой, под полозья подкладывали еще и катки. Поводыри быков постоянно что-то говорили своим животным, иногда — пели им, чтобы они тащили лучше, но когда к ним обращались люди Орма, используя слова, при помощи которых обычно обращались к быкам дома, результата не было, потому что быки не понимали, что им говорится. Это очень удивляло людей, это свидетельствовало о том, говорили они, что быки — более умные животные, чем они раньше считали, потому что они обладали одинаковой с человеком чертой — они не понимали иностранного языка. Люди устали от жары и тяжкого труда, от утомительной работы по замене катков, но держались мужественно, потому что для них было хорошим стимулом видеть перед собой фургон с волочным пивом, и они делали все возможное, чтобы от него не отставать. Как только они разбили лагерь для ночлега, все стали громко кричать, требуя этого пива, но Споф сказал, что работа в первый день была легкая, и за нее достаточной наградой будет мед Фасте. Они выпили меда, ворча, и вскоре заснули. Но на следующий день работа оказалась более утомительной, как им и говорил Споф. Еще задолго до полудня многие стали шататься, но Орм и Токе подбадривали их воодушевляющими словами, иногда и сами помогали тащить, чтобы их пример был стимулом для людей. Когда наступил вечер, Споф, наконец, сказал, что настало время распечатать волоковое пиво. Каждому налили по хорошей дозе, и хотя все они пробовали такое же пиво в Готланд-Ви, все единодушно заявили, что до настоящего момента они не могли в полной мере оценить его качества, и что труд, затраченный ими, не напрасен. Орм приказал, чтобы погонщикам быков тоже выдали их долю, они с радостью приняли это предложение, сразу же опьянели и стали шумно петь, потому что привыкли только к некрепкому меду.
На третий день они подошли к озеру, длинному и узкому, здесь их задача была полегче. Фургон и быки двигались по берегу, но корабль спустили на воду, не снимая полозьев, и при помощи слабого ветерка поплыли по озеру, высадившись, наконец, на дальнем берегу. На холме, неподалеку от их лагеря, расположилась деревня с богатыми пастбищами рядом с ней. Там они увидели упитанный пасущийся скот, который гнали уже с пастбищ, хотя до вечера было еще далеко. Деревня, которая казалась довольно большой, была любопытно укреплена, поскольку хотя она была окружена валом из земли и камня, но местами в нем были сделаны проломы, заделанные только изгородью из Грубых бревен, которую, казалось, нетрудно преодолеть.
Люди были в хорошем настроении, поскольку работа в этот день была самой легкой за долгое время, И вид скота пробудил в них желание поесть свежего мяса. Ни Орм, ни Олоф не были готовы к тому, чтобы платить за еду, считая это ненужными расходами после всего того, что уже было ими потрачено. Но некоторые члены команды, однако, не в силах удержать свой аппетит, решили все-таки пойти и попробовать достать себе мяса на ужин. Писец Фасте сказал, что люди, живущие в этих местах — это дикие люди из племени древлян, которое еще не уплатило налогов, поэтому с ними можно обращаться, как угодно. Споф сказал, что в прошлый раз, когда он здесь был, семь лет тому назад, деревня только строилась, но в тот раз не было видно скота, поэтому они не беспокоили жителей. Орм приказал своим людям, чтобы они никого не убивали без крайней нужды и чтобы брали только такое количество скота, которого должно хватить для удовлетворения их потребностей. Они пообещали и отправились к деревне. Сыновья Соне больше всех рвались идти, поскольку с тех пор, как они вошли в реку Улла, у них не было возможности поохотиться из-за беспрерывной работы.
Вскоре прибыли те, кто шел по берегу с фургоном. Когда погонщики быков узнали от писца, что люди пошли в деревню за скотом, они попадали на землю от хохота. Орм и другие недоумевали, что смешного они нашли в этом сообщении, а писец пытался заставить их объяснить причину их веселья, но напрасно. Они отвечали только, что причина вскоре станет известна, а затем вновь стали смеяться.
Неожиданно со стороны деревни послышались вопли и крики, и появилась вся компания добытчиков скота, которые бежали по склону холма изо всех сил. Они махали руками над головами и страшно кричали, Хотя больше ничего не было видно, а двое или трое из них упали на землю и остались там, катаясь со стороны на сторону. Остальные добежали до озера и попрыгали в воду. Все в лагере уставились на них в изумлении.
— За ними что, гонятся дьяволы или духи? — спросил Орм.
— Я думаю — пчелы, — ответил Токе.
Было очевидно, что он прав, и все засмеялись теперь столь же громко, как и погонщики быков, которые с самого начала знали об этом.
Беглецам пришлось просидеть в воде довольно долго, высунув из воды только носы, пока, наконец, пчелам не надоела охота, и они не улетели домой. Люди медленно возвращались в лагерь, очень расстроенные, с распухшими лицами и сидели молча, считая, что сильно обесчестились, убегая от пчел. Самое плохое, однако, было то, что трое остались на холме мертвыми, там, где они упали: двое людей Олофа Синицы и, один из сыновей Соне. Они погоревали об этом, потому что погибшие все были хорошими людьми, и Орм приказал, чтобы в этот вечер снова выдали волочное пиво, чтобы почтить их память и подбодрить оставшихся в живых покусанных.
Погонщики быков рассказали им о древлянах, писец переводил их слова.
Эти древляне, сказали они, были, хитрее всех остальных и нашли способ мирно жить в своих деревнях. Множество пчел жило в дуплах деревьев, которые составляли часть их укреплений и которые, как только какие-то чужаки дотрагивались до этих деревьев или пытались залезть на них, вылетали и жалили их. Им еще повезло, сказали они, что попытались проникнуть в деревню днем, потому что, если бы они сделали это ночью, то пострадали бы намного сильнее. Пчелы охраняют деревню только днем, поскольку ничью спят, поэтому мудрые древляне завели себе медведей, пойманных еще молодыми, которых они выдрессировали и относились к ним всегда хорошо. Если грабители появлялись ночью, медведей выпускали, и они рвали их на куски, после чего возвращались к своим хозяевам, чтобы получить булки с медом в награду за свою службу. Из-за этого никто не осмеливался войти в деревню древлян, даже те важные чины, которые собирали налоги для великого князя.
На следующий день они остались на том же месте и похоронили мертвых. Некоторые хотели поджечь деревню, чтобы отомстить, но Орм строго запретил это делать, потому что никто не поднял руку на мертвых, только сами они были виноваты в своей гибели. Те, кто был покусан сильнее остальных, были в плачевном состоянии, потому что не могли идти, но погонщики быков отправились к деревне и, стоя на расстоянии, стали что-то, кричать ее жителям. Через некоторое время они вернулись в лагерь и привели с собой трех старых женщин. Эти женщины осмотрели покусанных и намазали бальзамом их опухоли. Бальзам состоял из змеиного жира, женского молока и меда, смешанных с соком целебных трав, он помог покусанным, и они стали чувствовать себя лучше. Орм дал женщинам пива и серебра, они охотно пили, стараясь не пролить ни капли, и поблагодарили за серебро. Писец поговорил с ними, они посмотрели на него с удивлением, выругались и вернулись в деревню.
Через некоторое время из деревни показались люди, которые вели с собой трех свиней и двух молодых бычков. Писец вышел поприветствовать их, но те оттолкнули его, подошли к Орму и Олофу Синице и стали что-то оживленно говорить. Писец стоял и слушал, но затем неожиданно испустил резкий крик и умчался в лес. Никто не мог понять жителей деревни, кроме погонщиков быков, а они знали только несколько слов на языке норманнов, но с помощью жестов им удалось объяснить, что те хотят сделать Орму подарок — отдать ему свиней и быков, если он передаст им писца, а они отдадут его своим медведям, потому что не любят людей, которые служат у великого князя. Орм счел для себя невозможным удовлетворить эту просьбу, однако угостил их пивом и купил скот за деньги. Позднее еще несколько пожилых женщин пришли к лагерю с большими головами сыра, который они обменяли на пиво. Люди, которые уже начали жарить мясо, подумали, что все оборачивается лучше, чем они ожидали. Единственно, что жалко, говорили они, так это то, что приходят старухи, а не молодые. Но молодых древляне не выпускали из деревни.
Ближе к вечеру писец пробрался в лагерь из своего укрытия, соблазненный запахом жареного мяса. Он умолял Орма не теряя времени уходить от этих дикарей. Великий князь, сказал он, будет поставлен в известность об их поведении.
Они продолжили путь и подошли к озеру, которое было больше, чем первое, затем, на седьмой день волока, они подошли к реке, которую Споф назвал бобровой рекой, а погонщики быков называли ее Березина. Люди очень обрадовались, когда увидели эту реку, здесь они допили остатки волокового пива, потому что основные трудности пути были позади.
— Но теперь, — сказал Орм, — у нас нет большепива, которое помогло бы нам на обратном пути.
— Это правда, — сказал Споф, — но нам оно нужно было только для пути из дома. Потому что люди — как лошади, когда их головы повернуты в сторону дома, они идут охотно, и им не нужны шпоры.
Погонщикам быков заплатили даже больше, чем они просили, потому что таков уж был Орм, что часто жадничал с торговцами, которые большей частью казались ему разбойниками и даже хуже, но никогда — с теми, кто хорошо послужил ему. Кроме того, сейчас он чувствовал, что находится намного ближе к Болгарскому золоту. Погонщики поблагодарили его за щедрость и перед тем, как уйти, повели Токе и Спофа в деревню, где они поговорили с людьми, желавшими нанять быков для обратного пути. Орм приказал своим людям вырыть яму, в которой они спрятали катки и полозья до тех пор пока они не понадобятся им на обратном пути. Фургон он взял с собой, подумав, что он еще пригодится, когда они дойдут до порогов.
Они поплыли вниз по реке, мимо рыбацких хижин и бобровых хаток и плотин, радуясь тому, что путь стал легким. Река текла между широколиственными лесами, богатыми листвой, и людям казалось, что рыба в этой реке вкуснее, чем в Двине. На веслах требовалось всего несколько человек, остальные сидели в мире и спокойствии, рассказывая друг другу истории и удивляясь тому, как может целое путешествие пройти без единой драки.
Река становилась все шире и шире, и, наконец, они вошли в Днепр. Орм и Токе согласились, что даже самые большие реки Андалузии не могут сравниться с ним, а Олоф Синица сказал, что из всех рек мира только Дунай больше. Но Споф считал, что самая большая из них — Волга, и рассказал множество историй, как он плавал по ней.
Они встретили четыре корабля, шедших против течения, и поговорили с их командами. На них плыли купцы из Бирки, возвращавшиеся домой из Крыма Они очень устали и сказали, что торговля была хорошей, но обратный путь — плохим. У порогов они дрались и потеряли много людей. Патцинаки пришли на запад и воевали против всех и пытались остановить все движение по реке. Будет неразумно, сказали они, плыть дальше Киева до тех пор, пока патцинаки не покинут реку и не вернутся опять на свои восточные пастбища.
Это сообщение заставило Орма призадуматься, и юогда они простились с купцами, он долго сидел в глубоком раздумье.
Глава 7. О том, что произошло у порогов
В тот вечер они сошли на берег для ночлега недалеко от деревни, в которой нашли как овец, так и мед на продажу. Когда они поели, Орм стал совещаться с Токе и Олофом относительно того сообщения, которое они только что услышали, чтобы решить, что им лучше всего предпринять теперь, когда цель уже так близка. Они прошли на пустой корабль, где могли говорить, не боясь, что их потревожат или подслушают. Там они и сидели в вечерней тишине, нарушаемой только шелестом воды, огибавшей корабль.
Орм считал, что ему предстоит решить много трудных проблем.
— Наше нынешнее положение таково, — сказал он, — что мы должны составить мудрый план, если хотим успешного завершения нашей экспедиции. Никто ничего не знает о сокровищах, кроме вас двоих и меня, и двух мальчишек, которые знают, как надо держать язык за зубами. Все, что было сказано людям, это то, что мы направляемся в Киев, чтобы получить наследство, я даже Спофу не сказал об истинной цели нашего похода. Но скоро нам придется сказать им, что мы двигаемся дальше Киева, к порогам, и что мое наследство находится там. Однако если мы им об этом скажем, то несомненно, что скоро весь Киев также будет знать об этом. Потому что человек, пьющий в большом порту не может сохранять такую тайну дольше того времени, которое ему потребуется, чтобы выпить три кружки пива, даже если ему известно, что за это он лишится головы. А если цель нашего путешествия достигнет ушей великого и его людей, это будет для нас большой неудачей, потому что тогда появится много желающих разделить наше золото и серебро с нами, если не убить нас и таким образом получить все. В дополнение ко всему этому, мы еще должны теперь думать об этих патцинаках, которые будут поджидать нас у порогов.
Олоф и Токе согласились, что тут призадумаешься. Токе спросил, как далеко от Киева до порогов и смогут ли они найти продовольствие на реке, когда покинут город.
— От Киева до порогов, по-моему, девять дней пути тяжкой гребли, — сказал Олоф, — хотя Споф сможет вам сказать об этом более точно, чем я. Когда я путешествовал в тех краях, мы покупали продовольствие у пастухов, а также много взяли в богатой деревне северян. Но теперь все могло измениться, поскольку нет больше мира на реке.
— Было бы глупо прийти в Киев, не рассказав перед этим людям, что мы поедем дальше, — сказал Токе, — потому что в городе будет много соблазнов, и может так случиться, что многие откажутся идти дальше, заявив, что мы их обманули.
— Еще опаснее то, — сказал Олоф, — что великий князь может призвать многих, если не всех нас, сразу же к себе на службу. Я служил у великого князя Владимира и знаю, как обстоят дела в Киеве. Он всегда хорошо платил, а сейчас, если близятся неприятности, он может предложить еще больше. Его особенностью является то, что ему всегда не хватает норманнов в его дружине, поскольку он считает нас с храбрыми и верными воинами, что соответствует истине, и очень нас любит еще с тех пор, когда шведы помогли ему взойти на престол, когда он был молодым. В нем самом течет шведская кровь. Он знает много способов, как уговорить норманнов остаться в Киеве, даже если его золото не сможет соблазнить их.
Орм покивал головой и сидел в задумчивости, уставясь на воду.
— Существует много доводов против нашего посещения князя Владимира, — сказал он, — хотя его слава столь велика и его мудрость столь широко известна, что жалко будет пройти через его город и не повидаться с ним. Говорят, что теперь, когда он состарился, люди боготворят его, как святого, хотя ему потребовалось много времени, чтобы добиться этого. Он, возможно, почти такой же великий король, каким был король Харальд. Но самое важное должно оставаться самым важным. Мы прибыли с конкретной целью — забрать золото, потом, когда мы найдем его, у нас будет другая цель — а именно, доставить его быстро и в целости домой. Я думаю, что все мы согласны с тем, что надо следовать прямо к порогам.
— Это так, — сказал Токе. — Тем не менее, я считаю, что по этому вопросу надо посоветоваться со Спофом Он знает маршрут лучше нас, и, возможно, знает побольше и об этих патцинаках.
Остальные кивнули, и Орм позвал Спофа, который сидел на берегу. Когда он забрался на борт, Орм рассказал ему о золоте.
— Я ничего тебе не сказал об этом, когда нанимал, — сказал он в заключение, — потому что был еще в тебе не уверен. Но теперь я знаю, что ты — хороший и честный человек.
— Это будет более дальнее путешествие, чем то, на которое я соглашался, — сказал Споф, — и более опасное. Цену, которую я запросил за свои услуги, ты счел высокой, но должен сказать тебе, что если бы я знал, что мы пойдем к порогам, она была бы еще выше.
— На этот счет можешь не беспокоиться, — сказал Орм. — За поход к порогам можешь назвать свою собственную цену. Я обещаю тебе, и Токе, сын Серой Чайки, и Олоф Стирссон будут свидетелями, что ты получишь также и свою долю сокровищ, если мы найдем их и в сохранности доставим домой. И это будет полноценная доля кормчего.
— Тогда я согласен идти с тобой, — сказал Споф. — Мы, готландцы, счастливее всего, когда знаем, что за наш труд нам хорошо заплатят.
Когда он обдумал вопрос, Споф сказал, что он тоже считает, что им надо идти прямо к порогам.
— Продовольствие достать будет нетрудно, — сказал он. — Его можно легко и дешево купить внизу по реке, я знал случаи, когда люди покупали пять жирных свиней за один топор и мешок орехов. Сейчас на нашем пути будут попадаться богатые деревни, как под Киевом, так и дальше, мы сможем купить столько еды, что нам хватит до порогов и на обратный путь. Но будет лучше, если ты станешь платить за нее, как ты это делал до сих пор, если у тебя не кончилось серебро, потому что глупо брать что-то силой по пути куда-то, если ты собираешься возвращаться тем же путем.
Орм ответил, что у него в кошельке еще бренчит немного серебра, хотя большая часть уже кончилась.
— Главной нашей проблемой будут патцинаки, — продолжал Споф, — мы можем оказаться вынужденными покупать себе пропуск у них. Однако, возможно, что они не пропустят нас ни за какие деньги. Было бы лучше, если бы ты мог сказать мне, на каком берегу реки лежат сокровища и между какими порогами.
— Оно лежит на восточном берегу, — сказал Орм, — между вторым и третьим порогами, считая с юга. Но точное место я никому не скажу, пока не прибудем на место.
— Значит оно лежит далеко от того места, где нам придется вытащить корабль на берег для волока, — сказал Споф. — Будет лучше, если мы пойдем туданочью. Было бы очень хорошо прихватить с собой кого-нибудь, кто понимает язык патцинаков на случай, если они не захотят мирно с нами разговаривать. Но этого сейчас не исправишь.
— Эту трудность мы можем преодолеть, — сказал Токе, — захватив с собой писца Фасте. Он может сделать свое дело в Киеве и на обратном пути. Никто не будет жаловаться на то, что он опоздал, потому что никто не знает, когда он выехал. Если мы будем говорить с патцинаками, среди них непременно найдется кто-нибудь, кто знает его язык, даже если он их не понимает.
На этом совещание и закончилось. На следующее утро, до того как они продолжили свой путь, Орм поговорил с людьми. Он сказал им, что они направляются дальше Киева, туда, где спрятано его наследство, оставленное братом.
— Вполне вероятно, что предстоят схватки, — добавил он, — и если вы покажете себя храбрыми воина ми и я получу свое наследство, может быть, каждый из вас получит долю, кроме тех денег, которые вам уже обещаны.
Люди не стали жаловаться, кроме сыновей Соне, которые бормотали что-то насчет того, что двоим из них непременно придется умереть там и что им нужно пиво, а не тот сладкий напиток, который только и есть в этой стране, если он хочет, чтобы они дрались в полную силу.
Они несколько раз высаживались на берег в ходе плавания по реке, чтобы посетить деревни полян, которые были очень богаты. Там Орм наше еду и питье, так что они были экипированы и хуже, чем когда отплывали из дома. Потом, однажды поздно вечером, когда над рекой спустился туман, они проплыли мимо Киева, не особенно различив город.
Писец Фасте забеспокоился, когда узнал, что они не хотят его там высаживать.
— У меня важное послание к великому князю, — сказал он, — и вы все об этом знаете.
— Мы решили, что ты поедешь с нами до порогов, — сказал Орм. — Ты умеешь разговаривать с разными людьми и можешь оказаться там полезным. Мы тебя здесь высадим на обратном пути.
При этом писец сильно встревожился, однако, когда он уговорил Орма поклясться Святой Троицей и Святым Кириллом, что тот не собирается посадить его за весла или продать патцинакам, он успокоился и сказал, что великому князю придется подождать.
Вскоре деревни по берегам стали попадаться реже, дока совсем не исчезли, вместо них была бескрайняя степь, в которой были патцинаки. С корабля им иногда удавалось видеть стада овец и табуны лошадей в местах их водопоя, сопровождаемые конниками в высоких кожаных шапках с длинными копьями. Споф сказал, что хорошо, что они видят эти стада только на левом берегу реки и не видят на правом. Причина этого в том, сказал он, что река сейчас полноводная, что мешает патцинакам переправить свои стада на правый берег, если они попробуют это сделать, потеряют много животных. Поэтому они стали всегда выходить только на безопасный правый берег, хотя и не ослабляли внимания по ночам.
Когда они подошли к порогам на расстояние трех дней пути, то стали еще осторожнее и гребли только по ночам. Днем они прятали корабль в густых камышах на правом берегу. В последний день они стали на якорь на расстоянии слышимости от порогов и, когда наступила ночь, переплыли на левый берег, где начинался волок.
Было решено, что двадцать человек останутся на корабле. Они бросили жребий, чтобы решить, кто это будет, и Токе оказался в их числе. Они должны были отогнать корабль на середину реки и стоять там на якоре в течение всей ночи, пока не услышат, что их зовут с берега. Токе не хотел оставаться на корабле, но вынужден был подчиниться жребию. Орм хотел бы оставить с ним Черноволосого, но в данном случае он не мог настоять на своем.
Орм и Олоф Синица отправились во главе остальной части отряда вдоль волока, захватив с собой Спофа в качестве проводника. Все были вооружены мечами и луками. Споф раньше уже несколько раз проходил здесь. Он объяснил, что то место, куда они направлялись, лежит за седьмым порогом, если считать с севера. Это было на расстоянии трех часов быстрой ходьбы, так что, учитывая время, необходимое на то, чтобы найти и поднять сокровища, они должны были спешить, если хотели вернуться затемно. С собой у них был фургон, который они использовали на большом волоке, чтобы сложить в него сокровища, а также их сопровождал писец, хотя был этому и не слишком рад. Они начали свой путь в полной темноте, но знали, что скоро взойдет луна, и, несмотря на дополнительную опасность этого, Орм был рад, что это будет так, потому что боялся в полной темноте не найти нужного места.
Но когда взошла луна, она сразу же принесла им неприятности, поскольку первым же освещенным ей предметом стал всадник в островерхой шапке и длинном халате, стоявший на вершине холма впереди них. При виде него они сразу остановились и замолчали. В низине, в которой они стояли, было все еще темно, но им казалось, что всадник смотрит именно в их направлении, как будто их шаги или скрип фургона достигли его слуха.
Один из сыновей Соне прикоснулся к Орму.
— Расстояние большое, — прошептал он, — и лунный свет обманчив для прицеливания, но нам кажется мы сможем попасть в него, если ты этого хочешь.
Орм колебался, затем сказал, что не собирается начинать военных действий.
Всадник на холме засвистел, как чибис, и рядом с ним возник еще один. Первый протянул руку и что-то сказал. После этого оба тихо сидели несколько секунд, затем неожиданно пришпорили коней и скрылись из виду.
— Это, наверное, патцинаки, — сказал Орм. — Сейчас дела пойдут хуже, потому что они несомненно заметили нас.
— Мы дошли уже до пятого порога, — сказал Олоф, — жалко возвращаться, когда зашли так далеко
— Мало радости драться с конными, — сказал Орм, — особенно, когда их больше.
— Может быть, они подождут, пока не рассветет, и только потом нападут на нас, — сказал Споф. — Они любят лунный свет не больше нашего.
— Продолжим путь, — сказал Орм.
Они пошли со всей возможной скоростью, и когда прошли седьмой порог, Орм стал осматриваться.
— Самые остроглазые из вас должны мне помочь, — сказал он, — в воде должна быть скала с тремя розовыми кустами на вершине, хотя в это время года на них не может быть цветов.
— Вижу скалу с кустами, — сказал Черноволосый, — но розы ли это, не могу сказать.
Они подошли к воде и оттуда смогли различить три скалы. Но эти все были голые. Тогда Орм нашел углубление в скале, где вода шумела и бурлила, и рассказывал Аре.
— Если сейчас мы сможем найти холм, который называется могильником патцинаков, — сказал он, — мы будем недалеки от того места, куда шли.
Вскоре они нашли его, потому что почти сразу же Споф указал на высокий холм недалеко от реки.
— Они захоронили там своего вождя, — сказал ой, — помню, мне говорили об этом. И всегда, когда они дерутся здесь, вблизи порогов, они, согласно своему обычаю, втыкают головы убитых врагов на высокие шесты и ставят на его могиле.
— Тогда надо спешить, — казал Орм, — чтобы они и наши тут не поставили.
Они дошли до того места, которое лежало прямо напротив скалы с кустами и холма.
— Наверное, здесь, — сказал он. — Теперь узнаем, не окажется ли весь наш путь напрасным.
Все были сильно возбуждены. При помощи копья они измерили глубину воды в расселине.
— Чтобы поймать эту рыбу, нужны высокие люди, — сказал Орм, — но я чувствую кучу камней у основания скалы, так и должно быть.
Два брата из команды Олофа, по имени Длинная Палка и Скуле, халландцы по происхождению, были самыми высокими людьми в отряде. Они вызвались пойти в воду и постараться найти там что-нибудь. Когда они стояли на дне, вода доходила им до шеи, и Орм приказал им нагнуться в воду и посмотреть, а затем поднять все камни из кучи один за одним. Они стали поднимать большие камни, это продолжалось довольно долго. Вдруг Скуле сказал, что пальцы его нащупали что-то, что не было камнем, но что он не может вытащить это.
— Будь осторожен с этим, — сказал Орм, — и сначала убери все камни.
— Вот еще что-то непохожее на камень, — сказал Длинная Палка, поднимая предмет из-под воды. Это был мешок, который, несомненно, содержал что-то тяжелое, так что ему пришлось ухватиться за него как следует. Когда он поднял его до половины, мешок лопнул посередине, потому что шкуры, из которых он Был сшит, сгнили, и широкий ручей серебряных монет посыпался в воду. При виде этого, громкий крик страхна и злости раздался с берега, Длинная Палка старался остановить поток монет своими руками и ртом, алюди бросились спасать мешок и то, что в нем еще осталось. Но несмотря на их усилия, большая часть содержимого упала в воду.
— Хорошенькое начало, — горько сказал Орм__
Это так-то ты обращаешься с серебром? Сколько же мне останется, если ты будешь продолжать в том же духе? Однако, — добавил он уже спокойнее, — теперь мы по крайней мере знаем, что нашли то самое место и что здесь никто до нас не побывал. Но будь осторожнее с остальными, халландец. Должно быть еще четыре мешка.
Все сердито ворчали на Длинную Палку, так что он стал тоже злиться и сказал, что больше не останется в воде. Не его вина, сказал он, что мешок был гнилой, если бы у него было столько серебра, и он хотел бы его спрятать, то потрудился бы найти мешок покрепче. Пусть другие займут, его место и сделают лучше.
Но Орм и Олоф сказали, что все произошло не по его вине. Это подбодрило его, и он продолжал более спокойно.
— Вот еще что-то, — сказал Скуле, вытаскивая какой-то предмет, — и это тяжелее, чем камень.
Это был маленький медный сундучок, очень зеленый и тяжелый, обвязанный красивыми красными веревками, которые были опечатаны.
— О да, сундуки, — сказал Орм, — я и позабыл про них. Таких сундучков должно быть четыре. Там безделушки для женщин. Все серебро в мешках.
С другими мешками им повезло больше, их достали на скалу целыми. Когда появлялся каждый новый мешок, настроение у всех поднималось, теперь они уже не думали о патцинаках и о том, что время проходит. Им пришлось долго искать, пока они не нашли два последних сундука, потому что они глубоко вошли в дно, но наконец они и их нашли и сложили все в фургон.
К этому времени прошла уже почти вся ночь, и как только они отправились в обратный путь, их страх по патцинакам становился все больше.
— Они придут, как только станет светло, — сказал Споф.
— Орму везет больше, чем большинству людей, — сказал Олоф Синица, — да и я тоже не самый невезучий. Может быть, вместе мы сможем избежать этих патцинаков. Ведь прошло уже много времени послетого, как те двое видели нас, а после этого мы никого не видели. Это может означать, что патцинаки поджидают нас ниже последнего порога, где кончается волок, ведь они не могли знать, что мы дойдем только до середины, а потом повернем назад. Они станут нас преследовать, пока не поймут, что ошиблись, и если все пойдет, как надо, мы к тому времени уже благополучно достигнем корабля.
Но в этом он оказался плохим пророком, хотя всегда его слова сбывались, потому что вскоре после рассвета, когда им оставалось уже не далеко от корабля, они услышали громкий топот копыт позади себя, И обернувшись, увидели патцинаков, летящих на них, как буря Одина.
Орм приказал своим людям остановиться и занять позицию у фургона, держа луки наготове. Люди были в самом прекрасном настроении и готовы были драться за свое серебро со всеми патцинаками Востока.
— Ни один чужак не прикоснется к этому фургону, пока будет хоть четыре-пять человек, готовых защищать его, — говорили они твердо.
Но патцинаки были хитры, в них трудно было попасть, потому что вместо того, чтобы мчаться прямо на норманнов, они на всем скаку промчались мимо них на расстоянии выстрела из лука, стреляя на ходу. Затем они перегруппировались и, после небольшой паузы, проскакали в обратном направлении. Большинство людей Орма были умелыми охотниками, хорошо обращались с луком, так что могли показать себя, и громкие крики радости раздавались каждый раз, когда один из врагов падал с лошади. Но иногда и стрела патцинака тоже находила свою цель, и через некоторое время Орм и Олоф согласились с тем, что если дело так пойдет и дальше, то долго им не продержаться.
В перерыве между двумя атаками Орм, подозвал Черноволосого и Радостного Ульфа к себе. Они оба были слегка ранены стрелами, но были в хорошем настроении, и каждый похвалился, что убил врага. Им повезло, что в месте, где они остановились, к реке спускался крутой обрыв, так что с этой стороны они были защищены от нападения. Орм приказал мальчикам спуститься к реке и бежать изо всех сил к тому месту, где на якоре стоял корабль. Там они должны были позвать Токе и сказать ему, чтобы немедленно шел им на помощь со всеми своими людьми.
— Закончится ли все предприятие успешно, зависит от вас, — сказал он, — у нас надолго стрел не хватит.
Гордые порученным важным заданием, мальчики послушались и быстро стали спускаться по скале Вскоре патцинаки атаковали вновь, и в ходе этой атаки Олоф Синица упал, получив стрелу в грудь. Она пробила кольчугу, и вонзилась в тело.
— Хорошо прицелились, — сказал он. — Дальше вам придется драться без меня.
Когда он говорил, колени его подогнулись, но он смог остаться на ногах и, взобравшись на фургон, лег на него, положив голову на один из мешков с серебром. Другие раненые уже лежали здесь среди мешков и сундуков.
В следующий раз, когда патцинаки проносились мимо, люди Орма выпустили в них свои последние стрелы. Однако когда они это сделали, сзади раздались радостные крики.
— Пророчество старика сбылось, — вскричали несколько голосов. — Убит Финн Сонессон! Ему в горло попала стрела, и он уже умер! Колбьорн, его брат, пал несколько минут назад! Теперь погибло четверо, остальные из нас не могут умереть, пока не вернутся домой!
И получилось так, как они говорили, поскольку, когда они перестали кричать, другие услышали боевой клич со стороны корабля, означавший, что Токе со своими людьми высадился на берег. Их вид, казалось ослабил жажду патцинаков к драке, потому что, когда люди Орма побежали подбирать стрелы, чтобы использовать их снова, они услышали удалявшийся топот копыт, который вскоре затих совсем.
Орм приказал своим людям не убивать никого из раненых, лежавших на земле.
— Пусть остаются там, — сказал он, — пока их соплеменники не придут за ними.
Их собственные раненые, те, кто не мог ходить, лежали на фургоне. Семеро мертвых лежали на земле, их подняли и понесли с собой, чтобы похоронить с почетом, когда представится возможность. А пока все спешили к кораблю, пока не вернулись патцинаки.
Исчез писец Фасте, но когда телегу потащили вперед, его обнаружили спящим под ней. Его разбудили древком копья и долго над ним потешались. Он сказал, что эта битва его не касается, поскольку он — государственный служащий, в чьи обязанности входит сбор налогов, и он не хотел никому мешать, кроме того, он устал после ночного перехода. Люди признали, что все это свидетельствует о его спокойствии, то, что он смог проспать весь бой.
Вскоре они встретились с Токе и его людьми, все очень обрадовались. Токе расправился с врагом без особых трудностей, как только он выступил против них с боевым кличем и стрелами, они повернулись и побежали. Все подумали, что, возможно, у них тоже кончились стрелы. Когда они пришли на корабль, Орм осмотрелся.
— Где мальчики? — спросил он Токе.
— Мальчики? — ответил Токе. — Они же были с тобой.
— Я послал их вдоль берега, чтобы позвать тебя на помощь, — сказал Орм изменившимся голосом.
— Что же с ними случилось? — сказал Токе, почесывая бороду. — Я услышал топот копыт и боевые крики, потом увидел, что патцинаки скачут к нам, и сразу же поспешил к вам на помощь. Но мальчиков я не видел.
Один из людей Токе сказал, что незадолго до того, как судно подошло к берегу, он видел, как трое патцинаков пешком вышли из-за скал, волоча что-то за собой. Он подумал, что они волокут мертвеца или пленников. Они подтащили их к лошадям, но больше он об этом не думал, потому что в эту минуту корабль подошел к берегу, и он стал думать о предстоящем бое.
Орм стоял, не в силах вымолвить слова. Он снял шлем и выронил его на землю, потом сел на камень уреки и уставился на воду. Так он и сидел, не двигаясь, и никто из его людей не смел заговорить с ним.
Люди стояли, что-то шепча друг другу, и смотрели на него. Даже Токе не знал, что сказать. Споф и писец Фасте заносили на борт раненых.
Наконец Орм встал на ноги. Он подошел к Токе и отвязал с пояса свой меч, Синий Язык. Все открыли рты от страха, когда он сделал это.
— Я иду к патцинакам, — сказал он. — Ждите здесь с кораблем три дня. Если Черноволосый вернется, отдайте ему меч. Если никто из нас не вернется, отвезите его Харальду.
Токе взял меч.
— Это плохо, — сказал Токе.
— Раздели сокровища по справедливости, — сказал Орм, — так, как его бы разделили, если бы я остался жив. Они принесли мало счастья потомкам Тосте.
Глава 8. О том, как Орм встретил старого друга
Орм взял с собой писца Фасте и пошел искать живых среди павших патцинаков. Они нашли одного раненого, но не мертвого молодого человека, которому одна стрела попала в бок, а другая — в ногу. Казалось, он был в хорошем настроении, потому что сидел и жевал кусок сухого мяса, запивая его из большой деревянной фляги, а его лошадь паслась поблизости.
Этот человек понимал кое-что из того, что говорил писец, и обрадовался, когда узнал, что они пришли не за его головой. Орм приказал писцу сказать, что они хотят помочь ему сесть на лошадь и сопровождать его в деревню. После того как писец повторил это несколько раз, патцинак кивнул и показал на свое колено. Стрела прошла прямо через него, так что острие высовывалось из задней части. Он пытался вытащить ее, объяснил он, но не смог. Орм протолкнул стрелу чуть дальше, чтобы весь металлический наконечник вышел наружу, после этого отрезал его и вытащил. Патцинак щелкнул пальцами, когда он это сделал и тихо засвистел, потом, когда операция была завершена, он поднес ко рту свою флягу и осушил ее. Другую стрелу он смог вытащить сам.
Орм вытащил из пояса горсть серебра и отдал ее этому человеку. Его лицо осветилось и он радостно схватил деньги.
Недалеко от них стояли другие лошади, терпеливо ждавшие около тел своих убитых хозяев. Они отбегали, когда Орм и писец приближались к ним, но когда патцинак свистнул им своим особым свистом, они охотно подошли к ним и позволили накинуть удила.
Они помогли раненому подняться на лошадь. Он положил свою больную ногу на седло, и казалось, что она его не беспокоит. Писец не хотел идти вместе с ними, но Орм строго приказал ему делать то, что говорят.
— Если не пойдешь — сломаю тебе шею, — сказал он. — Это ведь я, а не ты, стану их пленником.
Писец что-то пробормотал насчет того, что подобного рода вещи — неподходящее занятие для государственного чиновника, чьей обязанностью является сбор налогов. Однако он подчинился, и больше к этому вопросу не возвращались.
Они поехали в степь, во владения патцинаков. Орм потом говорил, что можно долго искать землю похуже и не найти. Там не было видно ни деревьев, ни воды, ли зверей, ни людей, а только трава и пустой воздух рад ней, только иногда попадалось что-то вроде большой крысы, бегущей среди кочек. Дважды патцинак останавливал своего коня, указывал на землю и что-то говорил писцу, который слезал с лошади, срывал растения, на которые указывал тот, и подавал ему эти растения с широкими листьями патцинак накладывал на свое раненое колено и привязывал тетивой от лука. Это, казалось, облегчало боль в ране, так что он мог ехать, не уставая.
Когда солнце поднялось до половины полуденной высоты, они достигли лагеря патцинаков. Он располагался в низине по обе стороны реки, на берегах которой во множестве стояли их шатры. Когда они подъехали, залаяли собаки и закричали дети, лагерь неожиданно наполнился людьми и лошадьми. Патцинак гордо въехал со своими пленниками, потом, когда ему помогли слезть с лошади, он показал серебро, полученное им и указал на Орма.
Орм приказал писцу сказать, что он желает поговорить с их вождем. Сначала казалось, что его никто не понял. Но потом появился маленький кривоногий человек, который понял и смог ответить на языке писца.
— Скажи ему, — приказал Орм писцу. — Оба моих сына, очень молодые, были захвачены вами в бою, проходившем прошлой ночью у порогов. Я — вождь и приехал выкупить их. Я пришел без оружия, в доказательство моих добрых намерений и доброй веры.
Кривоногий в задумчивости потянул себя за бороденку и обменялся парой слов с раненым, который привез их. Их речь напомнила Орму больше уханье совы, чем речь человека, но они, по-видимому, понимали друг друга без труда. Многие из стоявших вокруг широко заулыбались Орму, вытащили ножи и стали проводить ими по своим глоткам. Это, говорил Орм впоследствии, был самый плохой момент в его жизни, потому что он подумал, будто это означает, что пленникам уже перерезали глотки, хотя он и надеялся, что это может просто означать намерение перерезать глотку ему. Это казалось ему намного меньшим злом, если бы благодаря этому Черноволосый бы был освобожден.
Он сказал писцу:
— Спроси его, живы ли еще эти двое пленников? Кривоногий кивнул головой и крикнул что-то троим, выступившим вперед. Это были хозяева пленников.
Орм сказал:
— Скажи им. что я хочу выкупить пленников за большое количество серебра. Они — мои сыновья.
Трое стали что-то бормотать, но кривоногий сказал, что будет лучше, если Орм и писец пойдут вместе с ним к вождям. Они подошли к трем шатрам, которые были побольше остальных, и вслед за кривоногим вошли в центральный из них.
Три старика, одетые в меха и с бритыми головами сидели на шкуре на земле, подогнув ноги, и ели из глиняной миски. Когда они вошли, кривоногий остановился и сделал знак Орму и писцу, чтобы те молчали. Три старика ели жадно, облизывая ложки и причмокивая губами от удовольствия. Когда миска опустела, они облизали ложки и воткнули их в отверстия в своих мехах. Потом, наконец, они снизошли до того, чтобы заметить, что кто-то вошел.
Один из них кивнул кривоногому. Он согнулся до земли и стал говорить, а вожди слушали его с ничего не выражающими лицами, отрыгивая время от времени.
Тот, который сидел посередине, был меньше двух других, и у него были очень большие уши. Склонив голову на сторону, он пронзительно смотрел на Орма. Наконец, кривоногий кончил говорить и наступила тишина. Потом маленький вождь проскрипел несколько слов, и кривоногий почтительно склонился и вышел вон, уведя с собой и писца.
Когда они ушли, маленький вождь сказал медленно
— Приветствую тебя, Орм Тостессон, хотя нам лучше скрыть тот факт, что мы знакомы. Давно мы с тобой не встречались. Йива, дочь короля Харальдг игравшая ребенком у меня на коленях, еще жива?
Орм глубоко вздохнул. Он узнал маленького человечка сразу же, как тот заговорил. Это был Фелимид. ирландский шут короля Харальда.
— Она жива, — ответил Орм, — и хорошо помнит тебя. Это ее сын — один из пленников. Это — очень странная встреча, которая может оказаться счастливой для нас обоих. Ты что, вождь у этих патцинаков
Фелимид кивнул:
— Когда человек стар, надо хвататься за то, что есть. Но я вообще-то не могу жаловаться.
Он заговорил со своими товарищами-вождями, повернулся и что-то крикнул вглубь шатра. Вышла женщина с большой чашкой, которую они пустили по кругу, и которая вскоре опустела. Женщина вновь наполнила ее. Потом, когда она снова опустела, другие два вождя с трудом встали и вышли, пошатываясь.
— Сейчас они будут спать, — сказал Фелимид Орму, когда они остались одни. — Эти люди легко пьянеют, лотом сразу же засыпают и спят полдня. Простые души. Теперь мы с тобой можем поговорить без помех. Ты долго ехал и, наверное, проголодался?
— Ты правильно угадал, — сказал Орм. — Когда я тебя узнал, мое беспокойство утихло, а три вещи, которых мне сейчас хочется больше всего — это вновь поскорее увидеть сына, поесть и попить.
— Ты увидишь его, как только мы решим вопрос о выкупе, — сказал Фелимид. — Боюсь, что это будет стоить тебе серебра, потому что, если я прикажу по-другому, все племя разъярится против меня. Но сначала будь моим гостем.
Он выкрикнул приказания, вошли шестеро женщин и стали накрывать еду на подстилке, которую расстелили на полу.
— Это — мои жены, — объяснил Фелимид. — Возможно, это покажется слишком много для старика, но таков здешний обычай. И мне ведь надо чем-то заняться теперь, когда мой брат Фердиад умер, и я не могу больше практиковаться в своем искусстве.
— Это печально, насчет брата, — сказал Орм. — Как он умер? И как ты сюда попал?
— Ешь, а я расскажу тебе, я уже достаточно съел. Увы, у нас тут нет пива, но есть напиток, который мы делаем из кобыльего молока. Попробуй, он не так плох.
Это был чистый напиток, с кисло-сладким вкусом, и Орм подумал, что трудно будет похвалить его, однако вскоре он заметил, что в нем была хорошая крепость.
Фелимид заставил Орма съесть всю пищу, которую ему принесли, и крикнул женщинам, чтобы принесли еще. Тем временем он рассказал о том, что произошло с ним и его братом с тех пор, как они покинули Гренинг.
— Мы много путешествовали, — сказал он, — как мы и сказали тебе, когда уходили от тебя. Наконец, мы пришли к великому князю в Киев. Мы оставались в его дворце два года, радуя всех своим искусством и заслужив большой почет. Но потом мы стали замечать, что стали обрастать жирком. Этого мы очень испугались и решили уйти, хотя все просили нас остаться, потому что хотели, пока еще наше мастерство было при нас, выступить перед великим императором Миклагардским, что с самого начала входило в наши намерения. Но до него мы так и не добрались, потому что у порогов нас захватили патцинаки. Они сочли нас слишком старыми, чтобы быть полезными на что-то и хотели нас убить, чтобы выставить наши головы на шестах, согласно их обычаю. Но мы показали им свое искусство, самые простые трюки, которые знали, и довели их до того, что они валялись на животах вокруг нас, и почитали нас как богов. Тем не менее, они не отпустили нас, и как только мы выучили немного их язык, они сделали нас вождями за нашу мудрость и знание колдовства. Мы вскоре привыкли к нашей новой жизни, поскольку вождем быть легче, чем шутом. Кроме того, мы уже поняли, что старость начала сковывать наши движения. Великий архиепископ Кормак МакКулленан говорил правду, когда много лет назад сказал: «Мудрый человек, когда ему за пятьдесят, не одурманивает своих чувств вином, не любит страстно в прохладные весенние ночи и не танцует на руках».
Фелимид сделал глоток из чаши и печально покачал головой.
— Очень верные слова, — сказал он, — а мой брат Фердиад забыл об этом предупреждении, когда одна из его жен родила ему мальчиков-близнецов. Он тогда много выпил этого пенистого кобыльего молока и стал плясать на руках перед своими людьми, как царь Иудейский перед Богом, но посреди танца он упал и остался лежать, а когда его подняли, он был мертв. Я очень переживал его смерть, да и сейчас переживаю, хотя никто не может отрицать, что эта смерть была достойна мастера шутовского искусства. После этого я остался здесь с этими патцинаками, живу в мире и довольстве. Они — как дети, и очень почитают меня, редко противоречат моей воле, кроме тех случаев, когда отправляются на охоту за головами, что является у них древним обычаем, от которого они не откажутся. Но теперь расскажи мне о себе и о твоих домашних.
Орм рассказал ему все, что тот хотел знать. Когда, однако, он подошел к рассказу о сокровищах у порогов, то счел за благо сказать только о трех мешках серебра, поскольку не хотел платить больше, чем это необходимо, когда надо будет выплачивать выкуп за Черноволосого и Радостного Ульфа. Наконец, он рассказал о битве с патцинаками. Когда он закончил Фелимид сказал:
— Хорошо, что твоего сына и приемного сына взялиживыми. Это — благодаря их молодости. Люди, захватившие их, надеялись неплохо заработать, продав их арабам или византийцам. Поэтому тебе надо быть готовым заплатить за них высокую цену. Удачно, что у тебя деньги близко.
— Я заплачу столько, сколько ты скажешь, — сказал Орм, — вполне справедливо, что за внука короля Харальда запрашивается высокая цена.
— Я сам не видел мальчика, — сказал Фелимид, — поскольку я не занимаюсь кражами и насилиями моих подданных, кроме тех случаев, когда это безусловно необходимо. Они всегда захватывают людей и сокровища у этих порогов. Но пора разрешить это дело.
Они вышли из шатра, и Фелимид прокричал приказания нескольким людям. Разбудили двух других вождей, которые вышли с сонным видом из своих шатров. Потом, когда они вместе с Фелимидом уселись на траве, все находившиеся в лагере подбежали к этому месту и сгрудились вокруг них в тесный круг. Затем привели пленников. Они оба были бледны, а у Черноволосого на волосах была кровь, но лица их осветились, когда они увидели Орма, и первое, что спросил Черноволосый, было:
— А где твой меч?
— Я пришел сюда без оружия, чтобы добиться вашего освобождения, — сказал Орм, — потому что вас схватили по моей вине.
— Они напали на нас сзади из-за камней, — сказал Черноволосый, — и мы не смогли оказать сопротивления.
— Они оглушили нас, — сказал Радостный Ульф, — после этого мы ничего не помним, а проснувшись, увидели, что мы привязаны к лошадям.
Фелимид поговорил с другими вождями и с людьми, захватившими мальчиков, затем последовал долгий спор относительно суммы выкупа.
— Наш обычай гласит, — объяснил Фелимид Орму, — что все принимавшие участие в бою, должны получить свою долю от выкупа, а те, кто их непосредственно захватил, получают двойную долю. Я сказал им, что Черноволосый — твой сын, а ты — вождь у своих людей. Но я не сказал им, что он — внук великого короля, потому что, если они узнают, их требованиям не будет конца.
Наконец, было решено, что они поедут к кораблю на следующий день, и что за Радостного Ульфа должно быть уплачено столько серебра, сколько поместится в четыре высокие патцинакские шапки, а за Черноволосого — столько, сколько он сам весит.
Орм счел эту сумму огромной, даже за такую важную персону, как его собственный сын. Но когда он вспомнил, как он чувствовал себя утром, когда узнал что Черноволосого схватили, он подумал, что в целом все обошлось лучше, чем он мог надеяться.
— Он худощав, — сказал Фелимид в утешение, — тебе придется поглубже залезть в свои мешки, если тебя самого будут взвешивать. А сын стоит дороже любых денег. Я вижу, что он похож на Йиву. Меня очень печалит, что у меня самого нет сына. У меня был один, но он умер молодым, а теперь у меня только дочери. Сыновья Фердиада заменят меня на посту вождя.
Позднее патцинаки направились к лагерю, разбитому норманнами у порогов, чтобы забрать своих раненых. Мертвых они оставили лежать там, потому что по обычаю, они их не хоронили, кроме самых важных вождей. Но они были расстроены, потому что норманны убрали своих мертвых, лишив таким образом тех кто их убил, их голов, и заявили, что будет справедливо, если Орм заплатит им за то, что их лишили их законных трофеев.
Фелимид упрекнул их за такое требование, которое он счел неразумным. Однако когда они стал; настаивать, сказал Орму, что было бы глупо слишком заострять внимание на этом вопросе, поскольку их жадность до голов — это какое-то сумасшествие, против которого разум бессилен.
Орм не хотел соглашаться с таким требованием и подумал, что эти патцинаки, наверное, обдерут его. как липку. Но поскольку он был в их руках, то счел неразумным отказываться. Он с сожалением подумал что его мешки с серебром значительно полегчают когда он выплатит патцинакам все, что они требуют и выдаст своим людям их долю. Однако подумав немного, он нашел решение этой проблемы.
— Я заплачу им за головы моих людей, если ты та советуешь, — сказал он, — и мы дадим им такую сумму, что они удивятся ее размерам. Когда мы вытаскивали мешки из воды, то очень спешили, потому что боялись нападения. В спешке мы порвали один из мешков, и большая часть его содержимого выпала в воду, а в нем были только настоящие серебряньк монеты. У нас не было времени собирать монеты, так что по крайней мере треть мешка все еще лежит там, и если твои люди не боятся воды, они выловят со дна большое богатство.
Он описал это место и рассказал, как его можно найти. Фелимид перевел его слова собравшимся, и не успел он еще закончить, как все молодые мужчины племени уже бежали к своим лошадям, чтобы первыми прискакать на место и начать ловить необычную рыбу.
Когда эти вопросы были решены, Фелимид предложил вместе пообедать и повеселиться в память прежних времен. Он много рассказывал о короле Харальде исвоем брате Фердиаде, вспоминал время, когда был агостях у Орма в Гренинге и помогал отцу Виллибальду обращать язычников после обеда в церкви.
— Но теперь, когда ирландские мастера перестали выступать, — сказал он, — в мире не осталось хороших шутов. Потому что у нас нет братьев, мы были последними из династии О.Фланна, который выступал перед королями еще со времен короля Конкобара МакНесса. Будучи здесь одиноким, я пытался обучить некоторых молодых патцинаков кое-чему из своего искусства, но мне это не удалось. Они совсем ничего не умеют, а когда в отчаянии я обратился к девочкам и попытался научить их танцевать, как умелый шут, я обнаружил, что они слишком тупы, чтобы понимать мои указания, хотя я старался изо всех сил и показывал сам, как все надо делать. Они были не столь безнадежны, как мальчики, однако, и одна из них все-таки научилась танцевать на руках и свистеть в свисток. Но это было самое большее, чего она достигла, и ее свист и движения ног не были совершенными.
Он в задумчивости сплюнул и покачал головой.
— Хотя она была и новичком в искусстве и никогда не стала бы лучше, — сказал он, — она так загордилась своим якобы существующим мастерством, что выступала без конца, пока наконец мне не надоела, и я отправил ее в качестве дара Гзаку. Про этого Гзака ты, несомненно, слышал, потому что он — один из трех наиболее могущественных людей в мире. Он — господин всех патцинаков, и по большей части пасет свои стада вокруг Крыма. Будучи наивной душой, которая мало разбирается в искусстве, он полюбил эту девчонку. Потом он Послал ее в подарок императору Миклагарда, за все те дружеские деньги, которые император выплачивал ему. В Миклагарде, наверное, действительно, острая нехватка танцоров и шутов, потому что она танцевала перед самим императором и его придворными и пользовалась большой славой и почетом, пока, год спустя, тщеславие ее не стало таким, что она умерла из-за него. Но мои хлопоты не закончились, потому что прошлой зимой Гзак прислал гонцов ко мне, требуя прислать ему двух новых танцовщиц такого же мастерства, чтобы заменить ее в Миклагарде, и все свое время я провожу тренируя их. Их тупость и неуклюжесть доводят меня до тошноты, хотя я их тщательно отбирал, тебе там не на что смотреть, ведь ты видел, как я и мой брат показывали свое мастерство. Однако, если захочешь взглянуть, я не возражаю, может быть, они развлекут твоих сыновей.
Орм сказал, что хочет посмотреть на них, и Фелимид отдал приказание. Когда члены племени услышали, что он сказал, они стали хлопать в ладоши и радоваться.
— Все племя гордится ими, — сказал Фелимид, — а их матери каждое утро купают их в сладком молоке чтобы их кожа была чистой. Но они никогда не научатся танцевать как следует, скольких бы усилий мне это не стоило.
На земле перед вождями расстелили маты, и люди принесли горящие факелы. Затем появились танцовщицы, их приветствовали огромным вздохом радостного ожидания все члены племени. Они были хорошо сложены и выглядели лет на тринадцать-четырнадцать. На них были надеты красные шапочки, волосы были черные, зеленые стеклянные бусы висели н; груди, а одеты они были в завезенные из Китай широкие шелковые шаровары желтого цвета, завязанные на щиколотках.
— Давно я не видел танцовщиц, — сказал Орм, — с тех пор, как служил у Аль-Мансура. Но думаю, что никогда не видел ничего более красивого, чем они.
— Их надо судить не по внешности, а по тому, как они танцуют, — сказал Фелимид. — Но костюмы их я разрабатывал сам, и думаю, что они приятные.
Вместе с танцовщицами были два мальчика такого же возраста, которые сидели на корточках и дули в трубки. Когда началась музыка, девушки стали кружиться в свете факелов в такт ей, извиваясь, подпрыгивая и вертясь на одной ноге, так что все, кроме Фелимида, были очарованы. Когда они остановились, раздались громкие аплодисменты, и они обрадовались когда увидели, что и чужеземцам, по-видимому, тоже понравилось их выступление. Тогда они робко посмотрели на Фелимида. Он кивнул им, как будто удовлетворенный, и повернулся к Орму.
— Я не могу сказать им, что я думаю на самом деле, — объяснил он, — потому что это сильно расстроит их, а вместе с ними и все племя. Тем более, что сегодня они старались изо всех сил в присутствии незнакомцев. Но музыканты беспокоят меня еще больше, чем девушки, хотя они — рабы-хазары, которым предоставлено много свободного времени для практики, а хазары известны, как умелые музыканты. Но, по-видимому, такая репутация не заслуженна.
Девушки вновь стали танцевать, но через некоторое время Фелимид сердито закричал им, чтобы перестали.
— Я рад, что этого не видит мой брат Фердиад, — сказал он Орму, — у него был более тонкий вкус, чем у меня.
Он что-то сказал музыкантам, и один из них подошел и отдал ему свою свирель.
Когда Фелимид коснулся ее губами, казалось, в нее вселилось колдовство. Было впечатление, что он выдувает из нее радость и счастье, шутки и смех, красоту женщин и блеск мечей, утренний блеск, озера и ветерок, шелестящий весенней травой. Черноволосый и Ульф сидели и раскачивались взад-вперед, как будто им трудно было усидеть на месте, два вождя, сидевшие по бокам от Фелимида, покивали почтительно и заснули. Патцинаки топали ногами и хлопали в ладоши в ритм музыке, некоторые смеялись, другие — плакали, а танцовщицы двигались будто в трансе от музыки фелимидовой свирели.
Наконец, он отнял свирель от губ и с довольным видом почесал свои большие уши.
— Бывало, я играл и хуже, — сказал он.
— Я уверен, — сказал Орм, — что в мире до сих пор нет мастера, который мог бы сравниться с тобой, Неудивительно, что эти люди обожествили тебя с самого первого твоего появления среди них. Но ни один человек не в силах понять, как ты можешь получать такую музыку из такой простенькой дудочки.
— Это исходит из доброты дерева, из которой сделана свирель. Если свирель сделана, как надо, — сказал Фелимид, — эта доброта открывается, когда на свирели играет человек, обладающий такой же добротой в душе, а также терпением отыскивать секреты, сокрытые в свирели. Но в душе у него не должно быть дерева.
Писец Фасте подбежал и упав на колени, стал умолять Фелимида одолжить ему свирель. По щекам его текли слезы.
— Зачем она тебе? — спросил Фелимид. — Ты умеешь играть на ней?
— Нет, — ответил писец. — Я — государственный служащий, работаю в департаменте налогов. Но я научусь. Я хочу остаться с тобой и играть на свирели.
Фелимид отдал ему свирель. Он поднес ее ко рту и начал дуть. Ему удалось выдуть только слабый скрип и больше ничего, и патцинаки схватились за животы от смеха на его потуги. Он продолжал дуть лицо его побледнело, глаза выпучились, а Фелимил серьезно смотрел на него.
— Ты что-нибудь видишь? — спросил он. Писец возвратил ему дудочку. Сотрясаясь в рыданиях, он ответил:
— Я вижу только то, что ты недавно играл. Фелимид кивнул головой:
— Можешь остаться, — сказал он. — Я буду учить тебя. Когда я закончу обучение этих девушек, я научу тебя играть так, что ты будешь играть перед самим императором. Можешь оставить свирель себе.
Так закончился вечер, а на следующее утро Фелимид поехал с гостями к кораблю в сопровождении большой группы патцинаков. Но перед тем как покинуть его, они все получили от Фелимида подарки. Орму, Черноволосому и Ульфу он подарил по ножу с золотой насечкой на рукояти и с серебряными ножнами, а для Йивы передал тюк китайского шелка. Они поблагодарили его за подарки и подумали, что жаль, что у них нет ничего, что можно было бы передать ему в знак дружбы.
— Мне доставляет удовольствие немного вещей, — сказал Фелимид, — и золото и серебро не входят в их число. Поэтому ничего не значит, что у вас нечего мне подарить. Мне не нужны подарки, чтобы быть уверенным в вашей дружбе. Однако есть одна вещь, которую мне хотелось бы иметь, если только у вас будет возможность послать ее мне. Твои большие собаки еще живы?
Орм сказал, что живы и в добром здравии, и что когда он уезжал, их было четырнадцать. Тогда Фелимид сказал:
— Скоро, Черноволосый, ты станешь взрослым воином и отправишься в свой собственный большой поход, ведь ты так рано начал. Может так случиться, что ты поедешь в Киев или в Миклагард. Если такое случится, привези мне в качестве подарка две-три большие собаки. Этот подарок мне очень понравится, ниодин другой мне не доставит такого удовольствия. Ведь они родом из Ирландии, моей родины.
Черноволосый обещал, что сделает это, если попадет в Восточную Страну, затем они свернули лагерь и обратились опять на север. Писец Фасте равнодушно покивал им, когда они уезжали, его мысли были заняты другим. Он сидел с хазарскими рабами, обучаясь игре на свирели. Черноволосый и Ульф хотели бы еще побыть с патцинаками, посмотреть на танцовщиц и получить от них другие удовольствия, но Орму не терпелось попасть снова на свой корабль, к своим людям, но их не отпускали, пока не будет полностью выплачен выкуп за Черноволосого и Ульфа. Орм один пошел к кораблю, и когда люди на борту увидели его, то очень обрадовались и спустили лодку. Токе вручил ему его меч и спросил, как дела. Орм рассказал, как он встретил Фелимида и как они решили все дело между собой, назвал и размер выкупа за Черноволосого и Ульфа.
Токе рассмеялся от радости.
— Нам на удачу жаловаться не приходится, — сказал он, — и не надо тебе тратить серебро, чтобы освободить мальчиков. У нас на борту девять патцинаков, связанных по рукам и ногам, они составят более чем достаточный выкуп за двоих.
Он добавил, что Споф и Длинная Палка и многие другие не могли не думать о всем том серебре, которое просыпалось в воду.
— Они уговаривали и умоляли меня, — сказал он, — пока наконец я не согласился. Споф вместе с двадцатью воинами пошел по правому берегу, где не было опасности быть атакованными. Между двумя порогами они пересекли реку в том месте, где река настолько мелкая, что им почти не пришлось плыть, и незаметно в сумерках прокрались к месту, где лежали сокровища. Там они неожиданно услышали веселые крики и увидели пасущихся коней, и напали на этих патцинаков, когда те выуживали серебро. Мы без труда захватили их, потому что они были не вооружены и не успели выскочить из воды. Вместе с ними мы захватили все серебро, которое они выловили. Мы как раз сейчас обсуждали, не стоит ли освободить одного из Них и послать его к своим, чтобы освободить тебя и Мальчиков.
Орм сказал, что это действительно хорошие новости, хотя он и сомневается, согласятся ли с таким мнением патцинаки. Некоторое время он стоял в раздумье.
— Я не буду требовать выкупа за этих пленников, — сказал он, — и никто на корабле от этого не потеряет, кроме меня. Но они не должны быть освобождены до тех пор, пока не освободят мальчиков.
— Ты — великий вождь, — сказал Токе, — и должен поступать как таковой. Но в данном случае ты проявляешь великодушие к людям, которые не заслуживают такого отношения. Во-первых, это они напали на нас, а не мы.
— Ты не знаешь Фелимида, — сказал Орм. — Он стоит большого великодушия. Это дело будет разрешено так, как я хочу.
Итак, он вместе с Токе поднял мешок серебра и понес к ожидавшим патцинакам. Когда те увидели, что в мешке, то забегали вокруг, измеряя шапки друг друга, чтобы найти самые большие, но Фелимид при этом рассердился, снял свою шапку и приказал, чтобы серебро отмерялось в нее. Никто не осмелился возражать.
После этого послали людей поискать доску. Ее положили на камень и подрубили так, что она стала весить одинаково с обеих сторон. Затем на один конец посадили Черноволосого. Через другой конец патцинаки перекинули седельные сумки, и в них Орм стал сыпать серебро из мешка до тех пор, пока Черноволосый не оторвался от земли. Все патцинаки, сказал Фелимид, согласились с тем, что взвешивание было проведено правильно, потому что они понимали, что если бы Черноволосый разделся перед тем, как сел на доску, Орму пришлось бы отдавать меньше серебра, и никто не смог бы пожаловаться, что взвешивание проводится нечестно.
Когда взвешивание закончилось, Токе пошел обратно к кораблю с оставшимся серебром, а Орм сказал Фелимиду:
— Мне часто везло в ходе этого путешествия, особенно в том, что я встретил тебя. Когда мы уезжали, ты сделал нам подарки в знак дружбы, а теперь и у меня есть, что тебе подарить в ответ. Видишь этих людей?
Токе освободил пленников, а Фелимид и его люди уставились на них в изумлении.
— Это — те люди, которые поехали выуживать серебро, — сказал Орм, — мои люди пошли с той же целью и захватили их на месте ловли. Но я отдаю их тебе без выкупа, хотя и не сомневаюсь, что многие сочтут меня дураком. Но я не хочу с тобой торговаться, Фелимид.
— Ты достоин всей твоей удачи, — сказал Фелимид, — а это — очень много.
— Тем не менее, я привезу тебе больших собак, — сказал Черноволосый, — в следующий раз, когда буду проходить этим путем. А это может быть довольно скоро, потому что сейчас, когда меня взвесили серебром, я считаю себя полноправным мужчиной.
— Не забудь вымыть танцовщиц в молоке, чтобы поприветствовать нас, — сказал Радостный Ульф, — по меньшей мере таких же красивых, как те, что мы видели сегодня.
Фелимид почесал за ухом.
— Вы считаете, что это все, на что я способен, — сказал он, — предоставить вам танцовщиц после вашего возвращения. Я выберу самых безобразных, которых смогу найти, и вымою их в лошадином навозе, чтобы вы, глупые мальчишки, не вздумали украсть их у старого Фелимида после всех тех усилий, которые он затратил, чтобы обучить их.
Они попрощались с шутом и его патцинаками и вернулись на корабль. Затем подняли якорь и отправились в обратный путь. Раненые, казалось, пошли на поправку, и даже Олоф Синица, ранение которого было самым тяжелым, был в хорошем настроении. Гребцы налегали на весла с охотой, хотя и знали, что впереди у них еще долгий путь против течения. Семеро сыновей Соне были самыми веселыми из всех, хотя на борту лежали тела двух их погибших братьев, их намеревались похоронить во время первой стоянки вместе с теми, кто погиб от пчел. Токе подумал, что вообще-то этот поход странный, потому что они прошли такой длинный путь и получили такие сокровища, а Красная Чаша так и не покинула ножен. Он подумал, однако, что им может придтись гораздо труднее на пути домой, имея на борту столько золота. Ульф и Черноволосый сидели счастливые на палубе, рассказывая другим обо всем, что с ними произошло, когда они были пленниками патцинаков. Только у Орма было задумчивое лицо.
— Ты что, жалеешь, что отпустил этих пленников без выкупа? — спросил Токе.
— Нет, — ответил Орм, — меня беспокоит то, что уж слишком мне везет, так что я начинаю бояться что дома может что-то случиться. Хорошо бы знать как там.
Глава 9. О том, как они плыли домой, и о том, как Олоф Синица поклялся стать христианином
Они похоронили мертвых в таком месте, где их тела не побеспокоят, и плыли вверх по великой реке без приключений, имея хорошую подмогу от ветра и паруса. Олоф Синица продолжал сильно болеть: у него не было аппетита к еде, рана заживала медленно, так что даже рассматривалась возможность высадки в Киеве, чтобы люди, знающие толк в медицине, могли осмотреть его. Но он сам даже слушать об этом не хотел, торопясь поскорее вернуться домой, так же как Орм и другие. Люди проплыли мимо города без жалоб, поскольку все они теперь считали себя богатыми и не имели желания рисковать своим серебром среди чужестранцев.
Когда они достигли Бобровой реки, и грести стало трудно, Черноволосый тоже стал помогать им, сказав, что отныне к нему надо относиться как к взрослому. Работа была тяжела для него, но хотя руки его болели, он не отказался от работы, пока не подошла его очередь отдыхать. За это его похвалил даже Споф, который редко кого хвалил.
У волока они нашли множество быков, в той же деревне, где они их оставили, и поэтому не испытывали особых трудностей при волоке. Когда они дошли до деревни древлян, где были пчелы и медведи, они три дня отдохнули на том же месте, что и раньше, и послали человека в деревню попросить мудрых старушек прийти и осмотреть рану Олофа, которая сталахуже из-за тряски корабля во время волока. Они пришли охотно, осмотрели рану, вскрыли ее и капнули туда сока, приготовленного из раздавленных муравьев и полыни, что заставило его закричать от боли Это, сказали старухи, было хорошим признаком, чем сильнее он кричит, тем лучше лекарство. Они помазали рану бобровым жиром и дали ему попить горького напитка, который сильно подкрепил его.
Потом они ушли в деревню, а затем вернулись с большим количеством свежего сена и двумя молодыми женщинами. Старухи раздели Олофа, вымыли его в березовом отваре и уложили на солому, подстелив под нее медвежью шкуру, а по бокам от него положили молодых женщин, чтобы согревали. Потом они дали ему еще горького напитка и накрыли всех троих бычьей шкурой. Он сразу же заснул, и спал так две ночи и один день в великом тепле, а как только он проснулся, молодые женщины закричали, что здоровье возвращается к нему. Старухам хорошо заплатили за это, и молодые женщины тоже были вознаграждены, хотя они упрямо отказывались оказать ту же услугу кому-нибудь другому.
После этого Олоф Синица быстро пошел на поправку. К тому времени, когда они достигли города полочан, его рана зажила и он мог есть и пить, не хуже других. Здесь вожди вновь посетили Фасте и рассказали ему, что произошло с его писцом, но новость, как будто, не сильно опечалила его.
В этом городе они уже чувствовали себя как дома. Они оставались там три дня, пили и любили женщин, к выгоде и удовольствию всех жителей. Затем, когда уже листья начали падать, они поплыли к устью реки Двины, достигнув моря как раз тогда, когда ночью были первые заморозки.
Однажды утром, недалеко от острова Эзель, на них напали эстонские пираты на четырех небольших кораблях. Споф увидел, как они выплыли из тумана, и сразу же приказал гребцам стараться изо всех сил, потом, когда пираты нагнали их, по двое с каждого бока, и приготовились идти на абордаж, он ловко повернул руль и так толкнул одного из них, что все находившиеся на его борту попадали в воду и потонули. Один из трех оставшихся сумел зацепиться за корабль Орма, но, как только он это сделал, семеро сыновей Соне прыгнули на пиратскую лодку, без щитов и с грозными криками, и так яростно стали рубить мечами и топорами, что очистили корабль без посторонней помощи. Когда это увидели остальные пираты, они поняли, что напали на бешеных, и поспешно убежали.
Сыновей Соне очень хвалили за их подвиг, но несколько из них взошли на борт в плохом настроении, проклиная этого старика, своего отца. Один из них потерял два пальца, второму копьем порвали щеку, третьему разбили нос, и никто из них не остался невредимым. Те из них, кто был особенно сильно ранен, сказали, что во всем виноват их отец, заставив их своим пророчеством брать на себя слишком много, поскольку они подумали, что им не может быть причинено вреда. Но другие выступили против них, сказав, что старик пообещал только, что семеро вернутся живыми, но ничего не говорил о ранах и ссадинах. Похоже было на то, что назревает драка среди братьев, но Орм и Токе успокоили их мудрыми словами, и они продолжали путь без дальнейших происшествий.
Весь путь от Эзеля до устья реки дул попутный ветер, и они прошли его под парусом. Тем временем Орм отмерил серебра для каждого, кто был на борту, их жалование и их долю сокровищ. Никто не был недоволен, поскольку каждый получил больше, чем рассчитывал получить.
Однажды на заре, когда Токе стоял у руля, а остальные спали, Орм сел рядом с ним, и было видно по его лицу, что он встревожен.
— Любой был бы рад на твоем месте, — сказал Токе. — Все прошло хорошо, мы получили сокровища и скоро приедем домой.
— Мне что-то тревожно, — сказал Орм, — хотя и не знаю почему. Может, это золото вызывает беспокойство?
— Как может золото вызывать беспокойство? — сказал Токе. — Ты сейчас богат, как король, а короли не унывают из-за того, что слишком богаты.
— Слишком много его, — сказал Орм мрачно. — Ты и Олоф оба получите большую долю, но все равно слишком много останется мне. Я обманул команду, сказав, что в сундуках — безделушки для женщин, и моя ложь принесет мне беду.
— Ты расстраиваешься, когда еще ничего не про изошло, — сказал Токе, — никто из нас еще не знает, что в сундуках, — там, может быть, только серебро. Ты умно поступил, что так сказал, и я на твоем месте сказал бы то же самое. Ведь даже самые лучшие люди сходят с ума от близости золота.
— Перед Богом, — сказал Орм, — я клянусь, что открою один сундук, и если там золото, я разделю его между всеми. Тогда у нас останется еще три сундука, один из них будет твой с Олофом, а третий — мой Теперь, когда я сказал это, мне стало лучше.
— Делай, как знаешь, — сказал Токе. — Что касается меня, то мне больше не надо будет торговать шкурами
Орм взял один из сундучков, поставил его на палубу между ними, разрезал красные веревки, которые были опечатаны императорской печатью, поддел замок ножом и открыл его. Затем он поднял крышку и они молча уставились в сундук.
— Даже Фафнир в древние века
Не охранял сокровищ
Богаче этого,—
сказал Токе восхищенно, а Орм промолчал, хотя обычно отвечал на стихи Токе своими.
К этому времени солнце уже встало, и лучи его упали на сундук. Он был полон золота, не замутненного речной водой. В большинстве это были монеты различных типов и размеров, наполнявшие сундук до краев. Но среди них попадались и многочисленные украшения — большие и маленькие кольца, цепочки, ожерелья, браслеты и тому подобное. «Как хорошие куски свинины, — подумал Токе, — в супе из гороха».
— Эти безделушки сильно понравятся нашим женам, когда вернемся, — сказал он. — Вообще-то, боюсь, что при виде этого они сойдут с ума.
— Нелегко будет разделить это, — сказал Орм.
К этому времени люди стали просыпаться. Орм сказал им, что один из сундучков с безделушками будет разделен между ними, и что его содержимое оказалось лучше, чем он ожидал.
Дележ золота продолжался весь день. Каждый получил по восемьдесят шесть монет различных размеров, то же самое отложили для погибших, чтобы отдать их наследникам, а Споф получил долю кормчего в четверном размере. Украшения разделить было труднее, и иногда приходилось разбивать кольца и браслеты на куски, чтобы никто не получил меньше остальных, хотя иногда совершались сделки по обмену особо понравившихся украшений на монеты. Возникли один-два спора, но Орм сказал, что им придется отложить выяснение отношений до дома. Несколько человек раньше не видели золотых монет, и когда Споф сказал им, сколько серебра дают за одну золотую монету, они сидели, глупо уставившись на палубу, положив головы на руки, и не могли сосчитать, насколько же они стали богаты, хотя и измучили в подсчетах все свои мозги.
Когда наконец-то все разделили, многие стали увеличивать карманы своих поясов. Другие терли и полировали свое золото, чтобы блестело лучше, и было очень весело, когда они говорили о своей удаче, о том, Как они придут домой с золотом, и о том, как сильно напьются.
Они достигли устья реки и стали грести вверх по течению, пока не доплыли до земель знакомого Орму крестьянина. Там они вытащили корабль на берег, на корку свежего ночного льда, укрыли его и пошли нанимать лошадей. Некоторые ушли по домам, но остальные остались.
Споф не знал, что ему делать. Для него было бы лучше всего, сказал он Орму, остаться с этим крестьянином, который был хорошим человеком, до весны, когда он сможет найти корабль, на котором поплывет домой, на Готланд.
— Но это будет для меня бессонная зима, — добавил он, мрачно покачав головой, — потому что какой же крестьянин настолько хорош, что не будет каждую ночь во сне убивать меня, а когда узнает, что у меня в поясе золото, то обязательно убьет. Кроме того, у всех людей имеется тенденция убивать готландцев без лишних вопросов, потому что они думают, что все мы богачи.
— Пойдешь со мной, — сказал Орм, — и погостишь эту зиму у меня. Ты это заслужил. Потом весной вернешься сюда и найдешь корабль, идущий домой,
Споф поблагодарил его за это предложение и сказал, что охотно его принимает.
Они погнали лошадей, и было непонятно, Орм или Олоф Синица сильнее спешит в Гренинг.
Они доехали до развилки дорог, одна из них вела к дому Соне. Но семеро братьев стояли и мрачно чесали в затылках. Орм спросил, в чем дело.
— Сейчас нам повезло, — ответили они, — очень повезло. Мы богаты и знаем, что не умрем, пока не доедем домой. Но как только мы вновь увидим старика, его колдовство закончится, и мы сможем умереть как все. Перед отъездом из дома мы не боялись смерти, но теперь дела обстоят по-другому, ведь у нас столько золота.
— Тогда поедете со мной, — сказал Орм, — и вместе со мной отпразднуете возвращение домой. Вы — хорошие люди, и, может быть, я найду вам ночлег до весны. Потом вы можете начать другие дела, если вам так хочется, и будете жить, сколько захотите.
Сыновья Соне приняли это приглашение с радостью и пообещали друг другу, что теперь они долго снова не увидят отца. Самое лучшее, что они могут сделать, считали они, это предпринять еще одно путешествие в Гардарике.
— Если это входит в ваши намерения, поедемте со мной, — сказал Черноволосый. — Мы с Ульфом скоро туда вернемся.
— Ты еще молод, чтобы говорить, как вождь, — сказал Орм, — подожди немного.
По мере приближения к Гренингу нетерпение Орма возрастало, и он с Олофом ехали впереди остальных. Цервое, что они увидели, это людей, ремонтировавших главные ворота. Потом они увидели, что церковь сгорела При этом Орма охватил такой страх, что он даже боялся приближаться к дому. Потом люди, ремонтировавшие ворота, издали радостный крик, и из дома выбежала Йива. Он обрадовался, что она, по крайней мере, цела.
— Хорошо, что ты наконец-то приехал домой, — сказала она. — Но было бы лучше, если бы ты вернулся на пять дней раньше.
— В доме случилось несчастье? — спросил Орм.
— Ночью на нас напали бандиты, — сказала она, — четыре дня назад. Харальд ранен, Рапп убит и еще трое. Они забрали Людмилу, мою цепь и трех моих женщин. Отца Виллибальда ударили дубиной по голове, он лежит при смерти. Мне с малышами, Оддни и Азой удалось убежать. Весь следующий день мы скрывались в лесу. Они — смаландцы, это я знаю. Они и скот увели, но собаки побежали за ними и привели назад четырнадцать голов. Аза считает, что могло быть и хуже, и я тоже так думаю теперь, когда ты вернулся.
— Они и так достаточно плохи, — сказал Орм. — Рапп убит, Людмила похищена, священник смертельно ранен.
— И цепь, — сказала Йива.
— О ней не горюй, — сказал Орм, — у тебя будет украшений, сколько хочешь. Хорошо, что со мной все еще так много людей, потому что это дело мы так не оставим.
— Ты говоришь правду, Орм, — сказал Олоф Синица. — Мы это так не оставим. Кто-нибудь знает, откуда они пришли?
— Никто ничего не знает, — сказала Йива, — Харальд был ранен в самом начале боя, отполз в баню и лежал там. Только отец Виллибальд может что-то нам сказать, если оправится настолько, что сможет говорить. Самое странное, что они подожгли только церковь, он был внутри, когда его ударили. Они украли все, что могли, и по голосам можно было судить, что это — смаландцы. Их было очень много. Своих мертвых они унесли с собой. Рапп и его люди убили пятерых, когда дрались у ворот. Это все, что я знаю.
Люди Орма к этому времени достигли дома, и Йива смеялась от радости, увидев Черноволосого здоровым Первым делом Орм послал гонцов к соседям попросить еды, поскольку в кладовке ничего не осталось в результате налета.
После этого он осмотрел раненых. Харальд был ранен копьем в грудь и топором в плечо, но был в хорошем настроении. Он уверил их, что скоро поправится, и сказал, что больше всего хочет послушать о приключениях Ульфа и Черноволосого.
Аза сидела вместе со священником, заботясь о нем, как о сыне. Его голова была обвязана, и он все еще был наполовину без сознания. Когда он увидел Орма, глаза его посветлели, и он сказал слабым голосом: «Добро пожаловать домой!», — но затем вновь потерял сознание. Аза сказала, что он часто бормочет что-то про себя, но никто не понимает, что он говорит.
Вид Орма сильно оживил его, а Аза сразу стала упрекать Орма, что тот не вернулся вовремя и не предотвратил несчастье. Но когда она узнала, что у него с собой сокровища Аре, она смягчилась и сочла все это простым нападением, сравнимым с теми, которые имели место во времена ее молодости. А то, что Людмилу похитили, сказала она, так она об этом всегда говорила, потому что ей дали такое несчастливое имя. Отец Виллибальд, она уверена в этом, обязательно поправится, хотя он и был при смерти, потому что сейчас он уже иногда понимает, что она ему говорит, а это — хороший признак. Что ее беспокоит больше всего — так это пустая кладовка и украденный скот.
Токе, Споф и Черноволосый, взяв людей, пошли по следам бандитов, чтобы посмотреть, куда они ведут, сыновья Соне уверили их, что по следам будет нетрудно идти, поскольку со времени нападения не было ни одного дождя. Когда они ушли, Орм тщательно расспросил выживших людей Раппа, в надежде узнать побольше о бандитах. Но они мало что могли добавить к тому, что уже сказала Йива.
Накануне нападения, сказали они, был праздник, который священник называл Днем Всех Святых. Он прочел им всем большую проповедь, а вечером они выпили в честь святых. После этого все они крепко спали до рассвета, когда на них напали бандиты. Собаки начали лаять, и почти сразу же бандиты стали атаковать ворота при помощи таранов, сделанных из стволов деревьев, и сломали их.
Первыми их встретили Рапп и Харальд, хотя и все остальные быстро к ним присоединились, они сделали все, что могли, так что большинству женщин удалось спастись вместе с детьми и убежать к реке и в лес. Но силы были очень неравными, и они не могли долго удерживать ворота. Священник, который в последнее время стал хуже слышать, проснулся не сразу, несмотря на шум, и когда он в конце концов вышел, Рапп уже был убит, и бандиты были повсюду. Он увидел, как они поджигают церковь, и при виде этого громко закричал и побежал к ней, поэтому собаки не были спущены вовремя и не смогли помочь.
Это, сказали они, все, что им известно, поскольку, увидев, как упал Рапп и другие, они поняли, что силы безнадежно неравные и отступили. Позднее, когда бандиты ушли, были спущены собаки, бандиты не осмелились приблизиться к ним. Собаки пошли по следам, и после того, как отсутствовали целый день, вернулись с частью скота.
Орм мрачно слушал все это, думая, что все было сделано неумело, но сейчас не было смысла ругать их за то, чего уже не изменишь, и он не стал упрекать их за то, что они стали спасать свои жизни после смерти Раппа и ранения Харальда.
Он не знал, о чем печалиться больше — о судьбе Людмилы или смерти Раппа. Но чем больше он думал об этом деле, тем больше становилась его злоба, и он решил, не теряя времени, рассчитаться с бандитами. Он считал, что скорее всего эти люди — из Веренда, хотя между ними и гоингами был мир, и он не помнил, чтобы у него там имелись враги.
На следующий день отец Виллибальд снова пришел в сознание, хотя и был еще очень слаб, и у него было для них важное сообщение.
К тому времени, когда он вышел из дома, сказал он, бандиты уже штурмовали ворота, и первое, что бросилось ему в глаза, были языки пламени от горящей соломы, которую бандиты сложили против церкви и подожгли. Побежав к пламени, он кричал им, чтобы оставили в покое Божий храм.
— Затем, — продолжал он, — ко мне подошел человек с черной бородой. Он засмеялся и громко крикнул: «Церковь Божья сгорит, потому что я отверг Бога. Это — мой третий грех. Больше мне нельзя грешить». Такие были его слова, потом он вновь засмеялся, и я узнал его. Это был Райнальд, священник, живший здесь много лет назад и потом отданный смаландцам во время Тинга. Это был он и никто другой, мы уже слышали, помнишь, что он обратился к Дьяволу. Я проклял его и побежал к огню, чтобы оттащить солому, но потом меня ударили, и больше я ничего не помню.
Все слушавшие вскричали в изумлении при этом сообщении, а отец Виллибальд кивал, закрыв глаза.
— Это — правда, — сказал он, — бывший слуга Божий поджег мою церковь.
Аза и Йива вслух разрыдались, потому что им казалось ужасным, что этот священник столь откровенно обратился к Дьяволу.
Олоф Синица заскрежетал зубами и медленно вынул из ножен меч. Он поставил его на пол рукояткой вниз и скрестил руки на острие.
— Клянусь, — сказал он, — что не сяду за стол и не лягу в кровать, не получу никакого удовольствия пока мой меч не вонзится в тело человека по имени Райнальд, который был священником Божьим и который похитил Людмилу Ормсдоттер. И если Христос поможет мне найти ее снова, я буду его последователем до конца своих дней.
Глава 10. О том, как они рассчитались с сумасшедшим магистром
Как только распространились слухи о нападении и о возвращении Орма, соседи толпами повалили в дом с людьми и лошадьми, желая помочь ему отомстить Такая возможность, жаловались они, сейчас бывает очень редко, и они страстно ждали того, что произойдет. Те, кто были христианами, сказали, что они имеют право на участие в мести из-за того, что было сделано со священником и церковью. Орм приветствовал их всех и сказал, что ждет только возвращения Токе и остальных, чтобы отправиться в путь.
На третий день, ближе к вечеру, вернулся Токе. Они проследили следы бандитов на север и на восток, и их самой лучшей новостью было то, что Торгунн с ними. Вдова Раппа была ими найдена полуживая от голода в диком лесу. Она сбежала от бандитов и убежала так далеко, как смогла. Люди Токе по очереди несли ее и трое из них уже предложили ей жениться, что подняло ее настроение. Но никто из них, сказалиони с сожалением, по-видимому, не кажется ей столь же хорошим, как Рапп.
У нее была для них важная информация. Отец Виллибальд был прав: человек, которого они называют Магистр, был вожаком банды. Он узнал ее и разговаривал с ней по дороге в деревню бандитов. Он сказал ей, что отверг Бога и может теперь делать все, что хочет. Он сжег церковь, чтобы изгнать Бога из этих мест, ведь теперь на много миль в округе нет ни одной церкви.
Его банда, продолжала Торгунн, состоит из преступников и всяческого отребья, некоторые пришли даже из таких отдаленных мест, как Западный Гутеланд и Ныодунг, нашли у него убежище и сейчас живут разбоем и грабежом. Их много, и они никого не боятся, а магистр имеет среди них большую власть. О Людмиле она знает не много, кроме того, что она бодра духом и обещает магистру и его людям скорое возмездие. Когда бандиты вели их в свою деревню, их догнали большие собаки. Несколько бандитов были покусаны, один до смерти, и собаки угнали несколько голов скота, что очень обозлило их похитителей. Она и Людмила пытались сбежать во время суматохи, но их вновь поймали.
Наконец они прибыли в деревню бандитов, которая расположена на северной оконечности большого озера, которое было у них по правую руку на окончательном этапе пути. Бандиты называют свою деревню Пристби. Там Торгунн была отдана человеку по имени Заксульф, большому, грубому и злому. Он связал ее и бросил на кучу шкур в своем доме. Вечером он пришел к ней пьяный. Он развязал ей руки и ноги, но не принес ей ни мяса, ни питья. Она поняла, что она — вдова, тем не менее ей было противно лечь с человеком, который вел себя так по-хамски. Поэтому, вскоре после того как он заснул, она вынырнула из-под шкур, поискала вокруг себя какое-нибудь оружие и наткнулась на скалку. Бог придал ей сил, а также ненависть к этому человеку и желание отомстить за Раппа, когда она ударила его скалкой по голове. Он не проронил ни звука, а просто раскинул руки и ноги. Затем она выбежала в ночь и покинула деревню незамеченной. Она весь день шла со всей возможной скоростью, затем еще день, следуя по их следам, боясь погони. Она ничего не ела, кроме нескольких ягод клюквы, затем совсем выбившись из сил, упала, ожидая смерти от голода и усталости, а возможно — и от диких зверей, пока Черноволосый и его люди не нашли ее и не накормили. Ей пришлось добираться до дома на их плечах. Теперь, однако, она вполне оправилась от» этого ужасного происшествия.
Такова была история Торгунн, и они узнали то, что им больше всего хотелось знать: где находится логово бандитов. Те, кто ходил по их следам и кто знал эти страны, сказали, что озеро, о котором она говорит, называется Аснен, а двое людей Олофа Синицы сказали, что знают те пустынные места и путь, по которому туда можно дойти. Самый лучший план, сказали они, будет состоять в том, чтобы после двух дней пути повернуть на запад и подойти к бандитам с этого направления. Орм и другие сочли это стоящим предложением, потому что тогда они прижмут их к озеру.
Орм сосчитал своих людей и получилось сто двенадцать человек. На следующий день, сказал он, они отправятся в путь. Опасаясь за свое Болгарское золото, он вечером, когда все заснули с помощью Токе, Олофа и Черноволосого спрятал сундуки в надежном месте в лесу, подальше от всех тропинок, в таком месте, куда никто никогда не ходил. Свое серебро он не счел нужным прятать, потому что, как он сказал, он утратил страх перед серебром, и положил его в шкаф Йивы, хотя дом оставался под охраной всего нескольких человек.
На следующее утро, перед рассветом, все были уже готовы. Была некоторая задержка, однако, перед тем как они смогли отправиться в путь, потому что Орм, намеревался взять с собой больших собак, и они сначала должны были обнюхать всех незнакомых вотряде, чтобы потом не покусать своих. Собакам потребовалось всего несколько минут, чтобы познакомиться со всеми людьми, просто обнюхав их два-три раза, но к некоторым из них они отнеслись с большим подозрением и страшно рычали на них, не признавая их за своих. Это вызвало небольшое замешательство поскольку эти люди обижались и говорили, что пахнут не хуже остальных.
Однако, наконец, все было готово, и отряд выступил в путь, собак вели хорошо знакомые им люди.
Они шли по пути бандитов, пока не дошли до того места, где была обнаружена Торгунн. Там они стали лагерем на ночь. На следующее утро они повернули влево, двое людей Олофа вели их. Три дня они шли по болотам и густым лесам, попадались крутые холмы, инигде не было видно ни жилья, ни человека. Собаки понимали, на кого они охотятся и не отвлекались на запахи другой дичи. Их большим достоинством было то, что когда они охотились на людей, они не испускали ни звука до тех пор, пока их не спускали с поводка.
На четвертый день они дошли до места, где пересекались две тропы. Там они остановились, и двое проводников сказали, что озеро теперь находится прямо перед ними, а деревня бандитов — посреди, между ними и озером. Путь был трудным, но Орм и Олоф Синица считали, что надо нападать сразу же, поскольку у них стало кончаться продовольствие, и обоим им не терпелось в бой. Несколько людей помоложе взобрались на деревья на холме, чтобы посмотреть на деревню, и Орм разделил людей на три группы. Одну повел Токе, вторую — Олоф, а третью — он сам. Собак он взял с собой, чтобы их не спустили слишком рано. Токе должен был напасть с севера, Олоф Синица — с юга, Черноволосый пошел с Токе, сопровождаемый также сыновьями Соне, которые уже начинали считать себя людьми Черноволосого. Орм приказал не поджигать домов, не обижать женщин, поскольку некоторые из них, возможно, похищены у добрых людей. Когда Токе протрубит в свой рог, обе группы должны были атаковать на всей скорости, но без боевых кличей.
Токе и Олоф тихо ушли со своими людьми, а Орм и его группа скрытно выдвинулись вперед среди кустов, пока не достигли опушки леса недалеко от деревни. Здесь они сели на землю и стали жевать то немногое, что у них осталось, дожидаясь сигнала от Токе.
Орм взял с собой Спофа и вместе с ним подобрался к зарослям бузины. Там они и лежали, разглядывая деревню. Она была большой, и многие дома в ней были новые. Между домами можно было видеть работавших людей, мужчин и женщин. Споф сосчитал, что в деревне такого размера должно быть приблизительно сто пятьдесят мужчин. Между ними и деревней, в углублении, был небольшой пруд, который, очевидно, служил колодцем. Старая женщина несла коромысло с двумя бадьями, подошла к нему, налила воды и пошла обратно. Затем показались два человека, напоившие четырех коней. После того как кони напились, они забеспокоились и стали прядать ушами, и Орм подумал, что, наверное, они почувствовали присутствие собак. Но собаки стояли, не шелохнувшись, рядом с ним, принюхиваясь и не издавая ни звука.
Люди у колодца взяли коней под уздцы и повели к деревне. Через некоторое время к пруду подошли три женщины, неся в каждой руке по бадье. С ними были двое мужчин, по-видимому, охрана. Орм затаил дыхание, увидев, что самая высокая из женщин — Людмила. Он сказал об этом на ухо Спофу, и Споф ответил, что они находятся на расстоянии полета стрелы. Но сигнала от Токе еще не было, и Орм не хотел раскрывать присутствия своих людей раньше времени. Тем не менее, он подал знак двоим воинам, находившимся рядом с ним, которые были возле него и в битве у порогов, и которые считались самыми меткими стрелками. Они сказали, что думают, что смогут попасть в людей у колодца, встали на ноги, скрываясь за деревьями, и вложили стрелы в тетиву. Но Орм приказал им еще немного подождать.
Женщины к этому времени уже наполнили бадьи и повернулись, чтобы идти в деревню. Когда они это сделали, Орм сложил губы трубочкой и издал звук, похожий на крик канюка, повторив его еще раз. Этот звук он издавал умело, и все его дети знали про это. Людмила напряглась, когда услышала его. Она сделала несколько замедленных шагов вслед за своими спутниками, затем споткнулась, так что вся вода пролилась на землю. Она что-то сказала мужчинам и повернула назад к колодцу, чтобы снова наполнить бадьи. Она делала это как можно медленнее, затем, когда они вновь были полны, она села на землю и похлопала себя по ноге. Мужчины что-то сказали ей суровым тоном и пошли к ней, чтобы заставить ее подняться, но как только они протянули к ней руки, она упала на спину и стала кричать.
Со стороны Токе все еще не было сигнала, но когда собаки услышали, что кричит Людмила, они залаяли, и Орм понял, что их присутствие раскрыто.
Орм сказал что-то своим двум лучникам, и их тетивы пропели как одна. Прицел был метким, и их стрелы попали в цель, но на мужчинах, в которых они попали, были толстые кожаные куртки, и они остались на ногах. Они вытащили стрелы из своих тел и стали звать на помощь. Тогда Людмила вскочила на ноги, ударила одного из них бадьей по голове, и со всех ног помчалась к лесу. Оба мужчины погнались за ней, быстро догоняя, тем временем из домов показались люди, желая узнать причину шума.
— Спускай собак, — сказал Орм и выскочил из кустов. Когда он это сделал, прозвучал рог Токе, за ним последовали яростные крики.
Но звуки рога и крики людей были заглушены, когда залаяли собаки, наконец-то спущенные с поводков. Когда двое гнавшихся за Людмилой увидели их, они остановились в ужасе. Один повернулся и быстро побежал, пока самая быстрая из собак не схватила его и, прыгнув ему на шею, не повалила наземь. Но второй забежал в пруд, выхватил меч и стал в боевую стойку. Три собаки одновременно прыгнули на него, одну из них он встретил ударом меча, но две другие повалили его, и он исчез под водой, а затем из воды показались только собаки.
Людмила запрыгала от радости, узнав Орма. Она сразу же стала расспрашивать про Олофа и золото, и он рассказал ей. К ней самой, сказала она, относились как подобает относиться к дочери вождя, и не заставляли ложиться ни с кем, кроме сумасшедшего священника, который относился к ней довольно хорошо, так что она отделалась дешево.
Орм послал за Спофом и приказал ему и двоим другим постарше отвести Людмилу в лес и оставаться с ней там, пока не кончится битва в деревне. Другие женщины робко подошли к ним, они сказали, что они — жены священника. Когда показались собаки, они попадали лицом на землю и оставались без движения, поэтому собаки не тронули их.
К тому времени, когда Орм и его люди достигли деревни, драка уже шла с ожесточением, люди Олофа дрались с бандитами на улице между домами, и было слышно, как он кричит, что человек с черной бородой
— его. Орм напал на бандитов с тыла, потеряв несколько человек от стрел, пущенных из домов, но, хотя бандиты защищались храбро, их наконец-то окружили и перебили. Тогда Орм повел своих людей в дома, чтобы драться с теми, кто еще держался там. Он увидел, что две его собаки лежат на земле, пронзенные копьями, но под каждой из них лежало по человеку, а другие все еще были слышны со стороны озера.
Орм встретил Олофа Синицу, лицо его было в крови, весь щит — в царапинах.
— Людмила в безопасности! — крикнул Орм. — Я ее надежно спрятал.
— Слава Христу! — крикнул Олоф. — Но где чернобородый? Он — мой!
Токе со своими людьми встретил яростное сопротивление, поскольку многие бандиты поспешили навстречу им, заслышав боевой клич. Орм и Олоф собрали своих людей и повели их на подмогу Токе, напав на бандитов с тыла. Бой разгорелся с новой силой, с обеих сторон были большие потери, поскольку бандиты дрались отчаянно. Орм преследовал одного из них, которому удалось прорваться к дому, нокогда он уже вбежал в дверь, человек в кольчуге и лысый человек с топором выскочили оттуда и атаковали его. Орм так ударил человека в кольчуге, что тот полетел на землю, и в то же время отскочил в сторону, уклоняясь от топора другого, но в этот момент нога его поскользнулась и он упал на спину. Когдападал, он увидел, как тот снова поднимает топор, и как он вспоминал впоследствии, ему припомнилась битва при Мэлдоне и щиты, которые прикрывали его там, и он наполнился мыслью, что следующей его стоянкой будет уже само небо. Но лысый вдруг широко раскрыл глаза и рот, опустил топор и упал на колени. А когда Орм встал на ноги, то услышал, как из дома его окликают по имени, и увидел сыновей Соне, сидевших на крыше и помахивающих луками, гордясь своей меткостью.
После этого Орм почувствовал странную усталость и несколько мгновений стоял, оглядываясь вокруг. Деревня представляла собой жалкое зрелище. Женщины кричали, мужчины гонялись друг за другом по домам, по улицам бегали испуганные коровы и свиньи, а большинство бандитов, которые уцелели, убегали по направлению к озеру. Из двери показались Токе и Черноволосый. Меч Токе был весь в крови, и он кричал Орму, что такого удовольствия не получал с молодых лет. Но у него не было времени на разговоры, он помчался догонять убегавших, позвав за собой своих людей. Черноволосый, однако, остался с Ормом, сзывая своих людей с крыши.
Затем послышался громкий вой, и на них побежал чернобородый с мечом в руке, а за ним гнался Олоф Синица. Когда человек увидел Орма, он изменил направление, перепрыгнул через низкую стенку и побежал дальше. Но Черноволосый, повернувшись, погнался за ним и ударил его по голове, так что тот упал наземь.
— Он мой! Он мой! — кричал запыхавшийся Олоф.
Человек извивался на земле. Олоф подошел к нему, поднял меч обеими руками и проткнул им кольчугу и тело, человека, так что пригвоздил его к земле.
— Боже! Боже! — кричал пригвожденный голосом, полным страха и боли, но больше ничего не сказал.
— Я сдержал клятву, — сказал Олоф.
— Это тот человек? — спросил Орм. — С бородой его трудно узнать.
— Плохо носить в бою краденое, так, чтобы было видно, — сказал Олоф, склоняясь над телом. — Посмотри на это!
Поверх кольчуги на шее у того блестело золото. Олоф протянул руку и взял что-то. Это была цепь Аль-Мансура.
— Это он, — сказал Орм. — К тому же, есть и другое доказательство. Кто здесь, кроме него, мог взывать к Богу? Интересно, что он мог у него просить?
Глава 11. О погоне с собаками
Некоторые из людей магистра сбежали на лодках, но не многие, поскольку вдоль берега за ними гнались люди и собаки. Все раненые были добиты, поскольку все они были негодяи. У Орма было двадцать три человека убиты и много раненых. Все считали, что это был хороший бой, такой, о котором в будущем станут долго рассказывать.
В деревне они нашли много пива, много свиней было забито, потом похоронили убитых, насыпали над их могилой холмик и выпили в их честь.
Как и ожидалось, в деревне оказалось большое количество похищенных женщин. Каждой из них дали по корове и отпустили домой, позволив захватить столько, сколько сможет унести. Среди них были идве служанки Йивы, которые были молоды и очень рады такому освобождению. Их заставляли, сказали они, переносить большой позор, держали взаперти, под строгой охраной с того времени, как сбежала Торгунн. Теперь они хотели выйти замуж за надежных мужчин.
Все очень хвалили собак за их участие в битве, только две из них были убиты. Когда весь скот был согнан в качестве добычи, Орм сказал, что их вполне можно поручить заботам собак, которые погонят скот домой, поскольку приучены к этому. Для всех раненых нашли лошадей, потом, когда всех рассадили по коням, Орм выехал из бандитской деревни и направился домой самым коротким путем, который шел на юг вдоль берега озера.
Людмила ехала вместе с остальными, и Олоф ехал рядом с ней. Он попросил Орма и Токе не говорить ей про тех двух женщин, которые согревали его в деревне древлян, чтобы она не поняла этого неправильно. Они посмеялись над этим и сказали, что он или повредился в голове от ран, или — от любви, если думает что они могут сделать это. Но Олоф в сомнении покачал головой, сказав, что он намного старше, поэтому осторожность не помешает.
Токе ехал медленно, чтобы не тревожить раненых. На следующий день они доехали до места, которое называлось Тировы Луга. В прежние времена здесь жили люди, и эти луга были полем многих битв, отчего и получили такое название. Говорили, что на этих лугах пролито столько крови, что трава здесь растет гуще, чем где-либо еще. Но теперь здесь не было видно ни людей, ни лошадей.
Когда они приблизились к лугам, собаки занервничали, так что люди подумали, что они или почуяли медведя, или запах крови. Покинув стадо, собаки помчались в лес, бегая туда и сюда, пока неожиданно две-три из них не залаяли. К ним присоединились другие и вскоре уже вся стая свирепо рычала и бежала глубже в лес, как будто снова угнали скот. Орм, не мог понять, что тому причиной, поскольку ни один из бандитов не убегал в том направлении. Все взбежали на холм, чтобы посмотреть, что происходит.
По правую руку от них, за лесом, было открытое поле. Собаки бежали через него, гоня перед собой большое стадо скота, но такого скота, который немногие видели раньше.
Вдруг один из людей Токе закричал: — Это дикие быки! Они гонят диких быков! Собаки, казалось, думали, что этот скот тоже принадлежит к их стаду, и его надо гнать к дому вместе с остальным скотом. Они старались, чтобы ни один не убежал, и с холма было видно, как они сражались с наиболее упрямыми, не давая отбиться от стада. Дикие быки сопротивлялись такому отношению к себе, и их рев был слышен даже сквозь собачий лай. Но, наконец, почти все прекратили сопротивление, и стадо исчезло из виду в южном направлении в лесу, а собаки все еще лаяли.
Понимая, что они ничего не могут сделать, чтобы остановить их, люди продолжили свой путь, ведя домашний скот. Люди Токе, знавшие повадки диких быков, сказали, что иногда в начале зимы они приходят из Западного Гутеланда пастись на Тировых Лугах. Когда они паслись на земле бога войны, считалось, что они находятся под его покровительством, и поэтому их там никогда не беспокоили. В прежние времена, как было хорошо известно, их в этих местах было намного больше, но сейчас их можно было видеть только на Тировых Лугах, да и то редко.
Следы диких быков находили в местности к востоку от Кракского Камня. Собаки, тем временем, смогли собрать некоторое количество быков, и когда Орм пришел домой, он узнал, что собаки пришли туда и привели двух диких быков, пять коров и несколько телят. Люди сделали все возможное, чтобы остановить их, но им это не удалось, а когда собаки увидели, что быки продолжили путь мимо дома, они, по-видимому, сочли, что сделали достаточно, и пошли к своим кормушкам, очень усталые и с побитыми лапами.
После этого диких быков можно было видеть в различных частях страны, и ни одно событие за много лет не возбуждало так людей, как их появление. Теперь, когда люди видели своими глазами, что в их местах появились дикие быки, все, что угодно, говорили они, могло произойти. И все они напоминали друг другу старую пословицу о том, что ни одного короля не увидишь здесь, пока вновь не покажутся дикие быки. Мудрые старики качали головами и предупреждали соседей, чтобы готовились к самому плохому и держали луки наготове. Некоторые крещеные считали, что Христос придет в Гоинге на большой телеге, запряженной дикими быками, но с этим были согласны немногие. Большинство считало, что это означает, что против них пойдет король Свен, а когда дошли слухи, что он умер в Англии, почернев лицом от упрямства тамошних жителей, в Гоинге была такая радость, что было выпито все пиво, и люди сидели хриплые и жаждущие за столом, на котором из напитков было только молоко.
Но старики сказали, что сбылась старая поговорка, когда дожили до того дня, когда Канут Свенссон Могучий, король Дании и Англии, вошел в устье реки с огромным флотом и сразился с королями Шведским и Норвежским на водах Священной Реки.
На этом заканчивается история про Орма Тостессона и его удачу. Больше он не ходил в походы и набеги, но дела его процветали и он состарился в довольстве. Единственное, на что он жаловался, — это боль в спине, которая иногда беспокоила его, и которую даже отец Виллибальд не всегда мог исцелить.
Олоф Синица женился на Людмиле. Они счастливо жили вместе, хотя ходили слухи, что он уже не такой полновластный хозяин в доме, каким был всегда. Споф много раз просил Торгунн выйти за него. Поначалу она отказывалась, считая, что у него слишком короткие ноги и слишком седая борода, но когда, наконец, он отбросил осторожность и рассказал ей, что зашито у него в поясе, она больше не смогла противостоять его мольбам. Они уехали на Готланд на корабле, который был спрятан в устье реки, и вместе с ними, на том же самом корабле, поплыли Черноволосый, Радостный Ульф и семеро сыновей Соне, направляясь в дальний путь. Они прихватили с собой двух собак, чтобы выполнить обещание, данное ими Фелимиду, и отсутствовали семь лет.
После возвращения Радостный Ульф женился на Оддни, которая упрямо отказывалась взглянуть на кого-либо другого. Но Черноволосый направился в Англию и участвовал в битве на Священной Реке, находясь на корабле самого короля Канута.
Токе, сын Серой Чайки, получал большое удовольствие от своего сундука с золотом и навешал столько украшений на свою жену и дочерей, что клацанье извяканье всегда предшествовали их приближению, когда они надевали все самое лучшее. Он продал свой дом в Веренде и построил себе дом побольше поблизости от Гренинга. Там они с Ормом находили большое удовольствие от общества друг друга, так же, как и Йива с Мираб, хотя ни Токе, ни его жена так никогда и не крестились. В свое время младшая дочь Орма вышла замуж за старшего сына Токе, поскольку их отцы давным-давно решили, что они прекрасно подходят друг другу.
Орм и Токе дожили до зрелого возраста, не устав от жизни, и никогда до самой смерти им не надоедале рассказывать о тех временах, когда они вместе плавали на кораблях халифа и служили своему господину Аль-Мансуру.