гражданской войной в Дании поднялась смута в прилегающих к Дании славянских землях, то есть в славянском Поморье. В итоге король Германии и император Священной Римской империи Оттон II Рыжий принужден был снарядить туда большой поход, к которому присоединились его вассалы из многих земель – и наш Олаф, возглавлявший отряд поляков. Здесь мы встречаемся с очередным «темным местом» в сагах: замысловато перепутаны несколько исторических персонажей (три императора, имевших одно имя Оттон, – соответственно I, II и III), «слившихся» в некоего конунга Отту, и мотивы похода, ставшие чем-то средним между историей крещения Дании и местью за убийство послов. В общем-то, историческая справедливость здесь и не требуется: для авторов саг суть данного эпизода в том, что некий император Оттон, современник Олафа Трюггвасона, сумел завоевать победу с Божьей помощью и при участии этого самого Олафа.
Затем Олаф вернулся обратно в Польшу, где его постигло великое горе: супруга, с которой он прожил около трех лет, заболела зимой и умерла. Вероятно, он питал к жене серьезную привязанность – и не только деловую, как было принято в то время; все свои последующие браки Олаф будет заключать, руководствуясь чисто деловыми интересами.
Придя в себя после утраты, Олаф сел на корабль со своими друзьями и отправился в Ирландию, где пустился во все тяжкие. В 991 году он выиграл битву при Мэлдоне, убив предводителя англосаксонского войска ярла Биртнота и разграбив порт Ипсвич. Всем интересующимся рекомендую к прочтению историческую поэму-песню «Битва при Мэлдоне»: она небольшая, но невероятно мощная, причем начинается, без всяких предисловий, сразу со слова «вдребезги». И это «вдребезги» проходит красной нитью через всю песню: эффект потрясающий! Кроме того, для полноты картины настоятельно советую тем, кто еще этого не сделал, ознакомиться с романом Франса Гуннара Бенгтссона «Драконы моря» («Рыжий Орм»)[98].
После совершенно немыслимого количества приключений Олаф Трюггвасон встретился в Британии с неким проповедником, который предрек, что тот станет знаменитым конунгом, совершит много славных дел, обратит многих людей в христианскую веру и тем поможет себе и другим. А чтобы наш герой не сомневался в этом предсказании, проповедник подробно описал ему будущее: дескать, у тебя на кораблях будет предательство и бунт, будет битва, ты потеряешь несколько своих воинов, а сам будешь ранен. Рану твою посчитают смертельной и отнесут на щите на твой корабль, но через семь дней ты исцелишься от раны и вскоре примешь крещение.
Так и случилось. На Олафа было совершено нападение, на его кораблях произошел бунт (здесь снова в сагах наблюдается большая неясность), он участвовал в стычке и был опасно ранен, но через неделю выздоровел. Сопоставив все факты, Олаф Трюггвасон понял, что нужно креститься, – и принял крещение. Это славное событие имело место где-то на Британских островах. Крестившись, он женился на Гюде Олафссдоттир, дочери конунга Дублина, и жил с нею некоторое время совершенно замечательно, пока не уехал в Норвегию. В ней в ту пору являлся фактическим правителем некто Хакон Могучий, и был этот Хакон настолько могучий, что замучил всех! Он требовал с бондов, помимо налогов, еще и регулярных поставок лучших девушек – для кратковременных развлечений. Если с налогами народ еще как-то был готов мириться, воспринимая их как неизбежное зло, то личные извращенные пристрастия Могучего в конце концов вызвали восстание.
Об этом каким-то образом стало известно Олафу. Он находился в Норвегии, так сказать, инкогнито, представляясь всем просто как Уле (уменьшительная форма от полного имени). А поскольку в Норвегии никогда не было недостатка в Олафах, ни у кого подозрений не возникало. Когда же поднялся бунт, Трюггвасон сбросил с себя маску и предстал перед народом во всем блеске своей родословной – заявив, что на самом деле он сын того самого Трюггви, который являлся внуком и наследником Харальда Прекрасноволосого. Естественно, он возглавил этот бунт (учиненный, кстати говоря, теми самыми бондами, которых я уже упоминал как основу скандинавского народного ополчения).
Здесь нужно иметь в виду одну тонкость. В древнем скандинавском обществе исправно работали мощные социальные лифты – и, скажем, знатный человек наподобие ярла при известной сноровке вполне мог претендовать на престол. У многих подобный фокус получался: в частности, хорошо нам известный Рюрик Фрисландский был сначала всего лишь ярлом, а конунгом стал уже позже. Но бунт, о котором мы ведем речь, инициировали и возглавили именно бонды – то есть зажиточные крестьяне. Они, конечно же, справились бы с Хаконом и без участия Олафа, однако после этого обязательно встал бы вопрос: кто теперь будет ими управлять? И скорее всего, кровопролитие возобновилось бы. Поэтому народу в обязательном порядке требовался тот, кому можно было доверять однозначно. Кому доверяют в подобных обществах и в подобных ситуациях? Законному наследнику.
В самом деле, вряд ли правнук окажется заметно хуже своего знаменитого предка! Олаф возглавил войско и смог одолеть сына Хакона Могучего – Эрленда Хаконссона. Эрленд был убит, его войско разбито, а сам Хакон бежал, укрывшись у своей любовницы Торы. Вот тут-то ему и отлились чужие слезы: его собственный раб (трэлл) Карк, решив выслужиться перед будущим королем Норвегии, нашел своего бывшего господина, зарезал его в постели и отрубил голову – и преподнес ее Олафу Трюггвасону. Но тот терпеть не мог ни узурпаторов, ни предателей, так что чересчур старательный Карк и сам лишился головы. Обе головы были выставлены на всеобщее обозрение в окрестностях будущего города Тронхейм, чтобы ни у кого не возникало сомнений в том, какая участь ждет узурпатора и предателя.
В 995 году собрался всенорвежский тинг[99], на котором Олафа Трюггвасона единогласно избрали конунгом Норвегии. Казалось бы, чего еще желать, но тут Олаф стал проявлять излишнее усердие. Как полагается неофиту и бывшему язычнику, без колебаний освоившему христианские догмы, он начал усиленно насаждать в стране новую религию: пошла сплошная христианизация. Если кто-нибудь думает, что подобный процесс имел под собой исключительно идейные основания, то он ошибается: основания были в первую очередь хозяйственные. Выдающийся хронист XI века Адам Бременский писал, что удаленными фюльками[100] можно управлять только в том случае, если все они будут действовать единообразно, а для этого у них должна быть одна идеология, и ею стало христианство. Старая же идеология – язычество – стремительно теряла эффективность как у нас на Руси (буквально в то же самое время), так и в Скандинавии[101].
Нужно сказать, что Адам Бременский, помимо рассуждений на глобальные темы, отмечал и конкретные детали. В частности, он указывал, что Олаф был настоящим христианином только на словах, а на деле полагался на магию и прорицания, особенно по птицам (собственно, поэтому его и звали Воронья Кость), и держал при себе колдунов, с чьей помощью сумел объединить страну. Конечно, здесь нельзя исключать некоторую предвзятость (обычно не свойственную Адаму Бременскому) в отношении христианского писателя к бывшему язычнику, да еще и столь энергичному. Тем не менее Олаф Трюггвасон и в самом деле вряд ли был одержим поиском духовной истины – а вот выгоды, связанные со вступлением Норвегии в европейское христианское сообщество, осознавал отчетливо.
В отличие от Руси Норвегию действительно крестили огнем и мечом. На Руси главная задача состояла в том, чтобы крестить города и дружинную прослойку. Это удалось сделать очень быстро – буквально в течение жизни меньше чем одного поколения, что подтверждается опять же данными археологических раскопок. Скажем, к какому-нибудь определенному периоду относится множество прекрасных курганов с богатым погребальным инвентарем – и вдруг преемственность датировки прерывается; следом идет другой культурный слой, отмеченный другими ритуалами захоронения. Как только прекращается традиция насыпать могильные курганы для аристократов и элитных дружинников, сразу становится понятно: общество стало христианским, обрядность сменилась.
Для Норвегии (как и для Скандинавии в целом) такой сценарий не годился. Напомню: там очень мало пригодной для сельского хозяйства земли. Следовательно, везде, где обитают люди, наблюдается достаточно высокая плотность населения. Конечно, тогдашние показатели не сравнить с нынешними, и вряд ли во всей Скандинавии проживало более миллиона человек (или даже 600 тысяч) – ничтожная цифра по современным понятиям. Однако не надо забывать, что все население было сконцентрировано вдоль морских побережий, около рек и озер и в тех местностях, где можно пасти свои неприхотливые стада. Учитывая высокую плотность населения на ограниченных территориях, нельзя было разводить религиозную демократию (наподобие той, которая оказалась весьма эффективной в Исландии), позволяя всем желающим оставаться язычниками. Представьте себе: в одном селении живут люди традиционного склада мышления и половина из них христиане, а половина – язычники. При первой же неприятности (наводнение, падеж овцы, уход сельди с привычных мест обитания) начнется активный поиск виноватых. И те найдутся быстро – стоит только взять в руки топоры. Вариантов в таких случаях бывает, как правило, два: виноваты либо христиане, либо язычники. Правда, есть еще один вариант – более «продвинутый»: он подразумевает, что все жители объединятся, возьмут опять же свои топоры и пойдут разбираться с тем, кто насаждает среди них неудобную веру – либо христианство, либо язычество. Поэтому, во избежание подобных конфликтов, общество должно быть