[122], взять ту же смерть на кресте: ведь крест, по большому счету, тот же столб, а столб – то же самое дерево, ну а дерево – один из важнейших архетипических образов, основополагающий элемент в мифологии многих народов. В принципе, нет большой разницы между деревом, столбом или, как у финнов в «Калевале», копьем:
Не мало копье, не длинно,
То копье размеров средних;
На рубце там волк уселся,
Острие медведь все занял,
Лось бежит по основанью,
Жеребец по рукоятке,
Сел олень там у головки.
Главное, чтобы сей объект магическим способом пронзал все миры и связывал их воедино. Под таким деревом и Будда получил свое откровение в полном соответствии с древней брахманической религией[123].
В одних мифологиях Мировое древо представлено опосредованно, с помощью фетишей и символических отголосков в не совсем понятных ритуалах, а в других явлено буквально «прямым текстом», как уже знакомый нам ясень Иггдрасиль. Кстати, Иггдрасилю родственно священное дерево саксов Ирминсуль – важнейший объект поклонения северных германцев еще во времена Тацита. Однако что есть дерево в понимании так называемого примитивного человека, ощущавшего свою неразрывную связь с окружающим миром во всем его пугающем многообразии? Дерево – это не просто высокий (или даже очень высокий, поражающий воображение) объект. С одной стороны, оно достает до неба (в общем-то, так и есть, если смотреть с земли); с другой стороны, проходит через мир людей и корнями уходит глубоко в землю, таким образом нанизывая и соединяя три мира. Вдобавок оно растет – следовательно, является постоянно изменяющимся транспортным средством, на котором можно достичь нужной цели. Можно сказать также, что дерево – это дорога. В этом отношении христианский миф о Христе, который умер на кресте, по большому счету, равнозначен мифу об Одине. Ведь крест – это тоже нечто достигающее одновременно и высших небес, и мрачнейших глубин. Поэтому логично сделать вывод: все подобные образы во всех мифологиях и религиях представляют собой отражения одинаковых попыток людей осмыслить то, что происходит вокруг.
Итак, Один не стал периодически возрождающимся богом, знаменующим собой смену природных циклов (хотя, казалось бы, все к тому шло). Это тоже важный признак того, как развивалось сначала германское, а потом и северогерманское общество. Как отражалась такая религия на людях, ее исповедовавших? Германцы были народом крайне суровым, их жизнь проходила в перманентном состоянии войны и угрозы смерти, так что их культура – закономерное следствие такой жизни. Римляне германцев вполне обоснованно не любили и побаивались, будучи нормальными цивилизованными людьми, которые в чем-то похожи на нас: у них имелись устроенный быт, устроенная жизнь и устроенный механизм воспроизведения этой самой жизни. У германцев же с воспроизведением жизни дела обстояли не очень хорошо (я об этом говорил в начале книги). Отсюда – очень специфические формы общественной организации. Основой германского быта и жизни был мужской союз (точнее, мужские союзы), который по-русски называется «дружина»[124]. Такие дружины формировались, как правило, вокруг некоего семейства; даже если в него входили не кровные родственники, их посредством инициации делали родственниками «по духу». Инициации и вообще ритуалы этого приема были самые разные, в том числе и неприемлемые для современного человека.
По каким правилам образовывался и регулировался такой воинский союз? Это была не просто семья вождя: фигура вождя должна была быть каким-то образом освящена. Иначе почему, скажем, сотне человек с мечами нужно было бы слушаться и почитать одного человека, будь у него хоть два меча сразу? Дело в том, что любому коллективу необходим предводитель. Если этот предводитель толковый, умный, имеет много денег и связей – конечно, его будут слушаться. Правда, люди того времени не видели ничего зазорного в рассуждениях на тему «А я-то чем хуже? Не лучше ли просто зарезать того, кто мешает мне занять это место?». Такой вопрос рано или поздно возникал во многих случаях, но обычно дружина своего вождя слушалась и почитала. Из этого следует, что вождь был обожествленной (или, точнее, полуобожествленной) фигурой, обладающей неким знаком от верховных начальников, до которых никакой коварный убийца не достанет, то есть богов. Поэтому к вождю требовалось относиться с почтением. Отголоски таких убеждений наблюдаются, в частности, в германской легенде об эйнхериях[125] – лучших воинах, которые пали в бою. Валькирии[126] собирают на поле боя души павших, но не выпустивших из рук оружие, а затем Один и Фрейя[127] делят их между собой. Одна часть воинов отправляется к Фрейе в Фолькванг («поле людей»), а другая – к Одину в Вальгаллу[128]. Гораздо лучше известны подробности посмертной жизни в Вальгалле. Каждое утро эйнхерии надевают доспехи и бьются друг с другом насмерть, а после воскресают и садятся пировать с валькириями. Для этого у них имеются постоянно возобновляемый вепрь Сехримнир, которого каждый день зарезают, но мясо не кончается, и коза Хейдрун, которая жует листья Иггдрасиля и доится сразу хмельным медом.
Получается, что эйнхерии – дети верховного бога. Но попасть в их число можно одним-единственным способом: погибнув на поле боя. Впрочем, принятие смерти в битве и обязательно с оружием в руках – это тоже в большой степени реконструкция, произведенная в XII–XIIII веках, и она не совсем верна. Легенда гласит, что небезызвестный Рагнар Лодброк в своей предсмертной песне с полной уверенностью утверждал, что скоро попадет в Вальгаллу и вкусит напитка богов. А ведь он, как мы знаем, не погиб в бою, а был брошен англосаксами в яму со змеями. Из этого следует, что варианты все-таки были возможны. Важнее всего оказывалось то, какую жизнь прожил воин, – и если она получилась достойной, он должен был получить место в Вальгалле. Парадокс заключается в том, что великий воин – тот, кого любят боги, но эти же боги его и убивают. Зачем? А затем, что близится ужасный конец света. Я бы назвал религию германцев мизантропической. Христианству, например, присуща вера в обязательное возрождение, вечную Пасху, которая даже после конца света приведет все человечество к светлой, умиротворенной жизни, удаленной от любых мирских тревог и забот. У скандинавов же, равно как и у германцев, мир обязательно придет к тому, что погибнут все, в том числе и боги. Чудом спасутся два человека (от которых впоследствии пойдет по всей земле великое потомство), а еще – сыновья Тора и Одина. Возвратятся из царства мертвых и примирятся между собой Бальдр и его невольный убийца – слепой бог Хёд. Впрочем, в свое время и этот новый мир закончится. Обязательно снова наступит великанская зима Фимбулвинтер[129], явится огненный великан Сурт с пылающим мечом и выжжет землю, Мировой Змей Ёрмунганд опять всплывет из глубин и вылезет на берег, изрыгая яд, чудовищный волк Фенрир и его дети вырвутся на свободу и в который раз проглотят солнце и луну, из Хельхейма приплывет Нагльфар – корабль мертвецов. Произойдет последняя битва – Рагнарёк[130], в которой на стороне богов будут выступать павшие воины. Боги и чудовища снова уничтожат друг друга. Тор опять погибнет в итоге от яда Мирового Змея… Одним словом, все идет не к вечному возрождению, а к страшной битве и всеобщей гибели. После которой возникнет новый мир, тоже обреченный на смерть.
Такая мысль могла появиться у людей, которые постоянно живут под угрозой смерти. В примитивном обществе не существует понятия линейного времени, зато есть понятие цикличности. Люди жили в настолько тяжелых условиях, что умереть было порой лучше, чем жить, и эта цикличность, по их понятиям, не могла привести ни к чему хорошему. Проще говоря, раз за разом вы из чего-то плохого перемещаетесь в очень плохое – и так вечно. Сто лет назад все обстояло столь грустным образом, и понятно, что и через сто лет ничего не изменится. Вот какое послание «зашифровано» в скандинавских преданиях.
Кстати сказать, кто отбирает павших воинов на поле брани? Валькирии – девы-воительницы из свиты все того же Одина (задолго до того, как Один занял главенствующее место, этим ответственным делом, как выясняется, занимался какой-то другой бог). Следовательно, валькирии определяют судьбу битвы: кто выиграет, кто проиграет, кого уже пора забирать в небесное войско. Кто же такие валькирии на самом деле? Получается, это девы, определяющие судьбу, – то есть норны[131].
Легенда о таких девах имеется и у греков, и у германцев, и повествует она о неких волшебных существах женского пола, которые ткут ткань мира. Валькирии в данном случае всего лишь специализированные скандинавские норны, которые ткут ткань битвы. Вообще говоря, образ валькирий весьма загадочен, и, вероятно, ни один ученый, специально занимающийся данным вопросом, точно не скажет, откуда произошла такая специализация и каковы конкретно функции этих дев. Изначально валькирии вроде бы являются дочерьми павших воинов или конунгов (об этом, в частности, упоминается в «Песни о Хельги» в «Старшей Эдде»). И впрямь карьера не так уж плоха! Смутным остается вопрос и о том, насколько данные девы действительно девы: в легендах часто встречаются описания их взаимоотношений с противоположным полом.