Саги неоспоримо свидетельствуют, что в скандинавских обществах эпохи викингов каждый социально-правовой слой уже делился на группы с различным имущественным состоянием и общественным статусом. Изменились как отношения между слоями и группами, так и внутри их, изменился также характер социальной динамики. Все это в разной степени можно проследить по сагам, письменные тексты которых, как известно, создавались преимущественно в XIII в. Это столетие было важным этапом централизации Скандинавских государств, которая сопровождалась распространением системы постоянных налогов и оформлением сословного строя. В Норвегии этот процесс еще в XII в. вызвал вспышку гражданской войны, завершившейся победой повстанцев и приходу к власти их вождя Сверрира. Основу повстанческого движения составили бедняки, «лапотники» («биркебейнеры»), но и в нем были немало бондов. Вооруженное сопротивление, хотя и окончившееся поражением повстанцев, вызвало укрепление государства в Норвегии (см. ниже).
Бонды — основное население Скандинавии эпохи викингов
Мотив свободы, независимости и достоинства звучит в сагах с особенной силой, когда он касается самой многочисленной, преобладающей страты скандинавских обществ — бондов. О них уже говорилось выше, в связи с усадьбой скандинавов, но здесь, где им посвящен отдельный очерк: нельзя не подчеркнуть особенности этого слоя и его общественного положения.
Бонды — это «свободнорожденные» (ingenui) Тацита[1070]. В сагах бонды чаще всего фигурируют в сословном значении: как свободные средние и мелкие хозяева, владельцы наследственной земли, общинники, самостоятельные, полноправные, но непривилегированные люди. Это almugi или allmogen законов, что означает «общины», «деревенский люд», незнатные люди, «простолюдины». Бонд (bóndi, búandi, «живущий [на земле], а также bu[n]þa и bo[n]þa рунических камней») является центральной фигурой саг, прежде всего родовых, и, соответственно, общественной жизни того времени, он — созидатель, объект и субъект обычного права. Встречается, например, в Эстгётском областном законе и соответствующее бонду наименование «карл» — общегерманское обозначение мужа и мужика.
Идет ли речь о междоусобице, или о борьбе за власть в кругу элиты, или о христианизации, или о взглядах автора текста той или иной саги на события и явления прошлого, всегда понятия «народ» и «бонды» взаимозаменяемы. И так дело обстояло не только в Исландии, где не было городов и королей (последних — до середины XIII в., когда остров был подчинен королю Норвегии); или на Готланде, где королевская власть (шведского монарха) была номинальной, но так было и в основных скандинавских обществах эпохи саг.
С формированием в Скандинавском регионе крестьянства как класса-сословия уже средневеково-феодального общества термин «бонд» стал обозначать крестьянина. И ранее всего это произошло в Дании, вероятно, уже со второй половины XII в. Но в эпоху викингов, как отмечалось выше, термин «бонд» не только сохранял три исторических значения — муж — свободный мужчина, муж-воин и муж-супруг, но и приобрел новое значение, все более распространявшееся по мере разложения родо-племенных отношений и большой семьи: хозяин-простолюдин. Если отвлечься от первых трех значений, то обнаруживается, что, с одной стороны, термин «бонд» и в сагах используется как обозначение полноправного простолюдина, «простеца», крестьянина. Но не менее частым в эпоху саг и еще в XIII в., когда основной массив саг был записан, является употребление термина и понятия «бонд» в значении самостоятельный (в разной степени) «хозяин» (oðalbóndi) — собственник и распорядитель своего наследственного земельного надела — одаля или арва (oðal, arv). Он хозяин всего имущества, семьи и прочих насельников своих владений, организатор жизни своего подворья, полноправный участник народного собрания и член общества.
Бонд-однодворец археологически фиксируется уже с середины 1-го тысячелетия. Например, в Норвегии отдельные дворы-гарды появляются уже в V в. Именно бонды-однодворцы составляли подавляющую массу свободных скандинавов и в эпоху саг. Бонд был основной общественной фигурой, а его подворье и внедворовые владения — основной хозяйственной ячейкой в Скандинавии того времени. Очевидно, что преобладание бондов в социальном строе означало соответственно преобладание мелкого землевладения в структуре земельной собственности, что характерно для северного Средневековья.
Как явствует из очерков о владениях и занятиях жителей Скандинавии в эпоху викингов, именно положение хозяина своего хутора делало человека бондом. В королевских главах Упландслага XIII в. бондом называют «каждого, кто ест свой хлеб». И «бондом должен быть тот, кто в состоянии поставлять продовольствие для кораблей». А кто «этого делать не может, пусть будет наемным работником». В «Саге о Греттире» (гл. XXVII) только у бондов есть право на долю туши кита[1071], причем «они имеют преимущества перед теми, кто не живет своим домом». Итак, бонд — это самодостаточный хозяин, способный выполнять общественные обязанности.
Именно с бонда, с самодостаточного хозяина, начинался в Скандинавии того времени отсчет полноправия. Не случайно обычное право в Швеции называлось «закон бондов» (bonda lagh), причем исходя из исторического контекста этот термин следует понимать отнюдь не в смысле «закон простых людей», а в смысле «закон хозяев», закон полноправных людей. Разграничить эти употребления термина «бонд» — «простолюдин» и «хозяин» — все еще непросто, ведь и знатного хозяина в каких-то случаях называли бондом[1072], хотя, как увидим дальше, ни размер имущества, ни уважение соседей не делало простолюдина представителем высшего, привилегированного и правящего слоя общества.
Ниже пойдет речь о бондах в обоих этих ипостасях: как самостоятельных хозяев и как простолюдинов[1073].
Разряды имущественного состояния и престижей в среде бондов
Среда бондов в эпоху викингов вовсе не была однородной: были богатые, средние и бедные бонды, были уважаемые люди и те, которыми пренебрегали, была своя элита этого слоя и свои парии. В сагах слову «бонд» нередко сопутствует уточнение типа: «могущественный бонд» или «стурбонд», «лучший» (besta рунических надписей), «богатый», «добрый» (в смысле «достаточный»), «крепкий», — или «бедный», «незначительный». Кроме того, в сагах упоминаются просто «свободные люди» и «свободные хозяева», что отнюдь не всегда одно и то же. Так, в «Саге о Херде и островитянах» против грабителей собирались «многие бонды, свободные люди и знатные мужи»[1074]. Таким образом, не все свободные люди были бондами-хозяевами и не все бонды были знатными мужами. В связи с жестокостями, которые сопутствовали христианизации, говорится об убийстве «могущественных бондов» и «лучших людей»[1075]. В европейской терминологии того времени «лучшие люди» — это элита, но кого сага имеет в виду в данном случае — верхушку бондов или знать — не ясно. Разбираться в этих градациях и интересно, и поучительно, хотя имеющиеся сведения отрывочны и неточны.
Тот факт, что бонды делились, грубо говоря, на богатых, зажиточных и бедных, у которых «было мало земли»[1076] и вообще мало имущества, так или иначе можно обнаружить в целом ряде саг. Из них также хорошо видно различие между бондами и знатью. Не случайно даже при разделе улова знатный человек получал большую долю, нежели незнатный.
В «Саге о Харальде Прекрасноволосом» (гл. XXVII) рассказывается о неком Халладе сыне Регнвальда, ярла Мера, которого отец послал на Оркнейские острова, чтобы тот занял там пустующий пост ярла и защищал население от пиратов-викингов. Но Халлад «скатился с престола ярла и стал бондом», а затем бесславно вернулся «на восток в Норвегию». Узнав об этом, конунг Харальд был возмущен и сказал, что сыновья Регнвальда «не похожи на своих предков». Тогда поехать на острова вызвался Эйнар, брат Халлада по отцу. Регнвальд согласился, но не преминул напомнить Эйнару, что по матери он «из рабов» и что до сих пор от него вряд ли можно было ожидать много чести для рода. Однако сын рабыни Эйнар, уехав на острова, «стал ярлом островов и могущественным мужем». Иначе говоря, социальные отношения того времени допускали как снижение статуса (от ярла — к бонду), так и повышение статуса (даже от полураба — бастарда ярла — к ярлу).
Из «Саги о Хромунде Хромом» следует, что в спорной ситуации общество принимало сторону бондов, местных хозяев, а не «пришлых людей и не выходцев из низов». Напрашивается вывод, что основное различие между бондом-простолюдином и рабом или вольноотпущенником определялось происхождением от лично свободных или несвободных людей. Различие же между бондом-простолюдином и хозяином, принадлежащим к элите, также определялось происхождением, т. е. наличием или отсутствием знатных предков, фактом рождения в известном знатном роде, но также и должностным положением.
Должность возвышала. Низкое происхождение не мешало обогащению, но было известным препятствием к возвышению, к обладанию общественным престижем. Его припоминали, используя в корыстных целях. Бонд Ульвар считался «отменным хозяином», который умел быстрее соседей сушить сено, так что его скот никогда не падал от недокорма и не знал болезней. Кроме того, он «хорошо предсказывал погоду», да и вообще «с ним советовались». Иначе говоря, Ульвар был уважаемым человеком. Как-то он дал очень хороший совет богатому и знатному Торольву, владельцу множества рабов. Несмотря на услугу соседа, Торольв украл у Ульвара сено и при этом за глаза оскорбил его, назвав «рабом, который и без этого слишком богат»[1077]. Выше в очерке о супружестве приведен случай, когда богатый бонд «низкого происхождения» был вынужден согласиться на требование пожилого знатного человека выдать за него свою молоденькую дочь на условиях «неполной свадьбы», иначе говоря, без обряда, а только за выкуп — фактически продать. Эта свободная женщина, став «незаконной» женой богатого старика, тем самым приравнивалась по своим правам к содержанкам и после его смерти осталась с детьми без средств к существованию, так что растила их, вернувшись в дом своего состоятельного отца.
О бедных бондах сведений в сагах мало, нередко они имеют косвенный характер. По моему убеждению, так получилось не потому, что бедных бондов было мало: некоторые реплики в сагах убеждают как раз в обратном. Просто саги как произведения были «нацелены» на выдающиеся личности, остальные же люди, особенно простые бонды, предстают там в виде безликой серой массы. Все же саги отмечают, что в Норвегии были районы (в частности, Халогаланд), «где много мелких бондов», у которых богатые люди, пользуясь полученной от короля властью, скупали землю, составляя себе целые имения. Разоряли бондов и бесчинства королей. Известно, например, что конунг Магнус Добрый (см. сагу о нем, гл. XV и сл.) отнимал имущество и земли у бондов, ссылаясь на то, что они выступали против его отца Олава Святого. «Кое-кого он изгнал из страны, у некоторых велел перебить скот».
В «Саге о Храфнкеле годи Фрейра» (гл. IV) рассказывается о брате богатого хозяина Бьярни. Этот брат имел малый достаток и многочисленную семью. Его сын Эйнар был парнем рослым и дельным. И вот отец попросил его найти себе работу, поскольку «у него (отца. — А.С.) бедность и нищета», «так что и другие дети станут работниками». Из «Саги о Курином Торире» следует, что бедные бонды нередко становились должниками богатых соседей и попадали от них в зависимость[1078]. Некоторым все же удавалось сохранить самостоятельность. Так, «в устье Фьорда Эйрика у подножия ледников жил человек по имени Гамли. Он был беден и не держал в доме прислуги». Зато он являлся «бывалым охотником». Его «суровая и во всем искусная» жена Грима хорошо врачевала, «ведала древние обычаи» и умела «делать человека невидимым». Жили они только вдвоем, в тесной хибаре, состоящей из одного помещения. Судя по тексту саги, Гамли и его жена не имели ни земли, ни скота.
Хрут из «Саги о Ньяле» (гл. XXIV) имел «своих бондов», которые были готовы помочь ему, например при выплате долга[1079]. В другом случае, как повествует сага, «все соседи были подневольны сыновьям Торбранди и не могли занять эти [общинные] земли»[1080], иначе говоря, сыновья Торбранди лишили соседей части (?) угодий, без которых крестьянское хозяйство было обречено на тяжкое существование и прямое разорение. В «Пряди о Пивном Капюшоне» между прочим повествуется о том, что некий лес, которым сообща владели богатые и знатные люди одного годорда, был ими куплен «на тинге» «для своих нужд»[1081], став недоступным для прочих соседей. Таким образом, здесь мы снова сталкиваемся с отнятием у рядовых бондов угодий, которые из общего владения превращаются в собственность местных богатеев, утвержденную на тинге. Известный Хрольв, годи капища, заставлял людей из своего годорда сопровождать его в поездках; между тем в годорде зачастую было не менее 60 хозяев[1082], так что если годи брал с собой в поездку только часть из них, это уже составляло значительную потерю времени для многих бондов данного годорда и немалую трату средств для тех, кто этот выезд принимал. Переехав в Исландию, годи Хрольв занял обширную территорию, на части которой «поселил людей»[1083], видимо, на условиях поземельной зависимости.
О притеснении бондов «могучими хёвдингами» можно узнать и из других саг[1084]. Отец известного Торстейна так сказал однажды годи Бьярни: «Только глупец рад посулам. Немногого стоят ваши, знатных людей, обещания… едва ли на месяц хватает утешений, а потом с нами обращаются как с нищими, и не скоро забывается наше горе»[1085].
Говоря о факторах обеднения и/или разорения бондов, необходимо иметь в виду и отсутствие в Скандинавии майората, вследствие чего происходило дробление наследственных земельных владений, прежде всего там, где годные для хозяйствования земли были уже распределены.
Итак, судя по исландским сагам, в скандинавском обществе того времени были бедные бонды, которые сплошь и рядом попадали в зависимость от знатных лиц, от богатых соседей. Они фактически теряли часть своего полноправия даже в пределах своего района, что приводило их к необходимости сопровождать влиятельных лиц в их поездках, отказываться от пользования альмендой (скорее всего, ее частью), отправлять членов семьи на наемную работу, становиться держателями (арендаторами) земли у богатых собственников. Эта часть категории бондов как особая социальная группа складывается именно в эпоху викингов, резко убыстрившую социальную динамику скандинавского общества. Наиболее быстро процесс потери бондами своего прежнего независимого положения и недвижимости проходил в земледельческой Дании, где уже в XII столетии отмечается наличие поземельно и лично зависимых людей и где термин «бонд» довольно быстро стал означать крестьянина-простолюдина, но никак не самостоятельного хозяина. Впрочем, Дания в этом отношении была скорее исключением. А вот в Швеции собственники-бонды еще в XVI столетии (судя по переписи начала 1570-х гг.) владели чуть ли не половиной освоенной земли.
Из приведенных фактов также явствует, что только самые бедные бонды не имели «прислуги». Уже некий достаток позволял держать в доме как минимум одного-двух рабов — подсобную рабочую силу, особенно важную при господстве экстенсивного хозяйства. Если зажиточный хозяин имел немного прислуги, саги говорят об этом особо, например: Куриный Торир является крепким хозяином, «но работников имеет мало»[1086]. Скорее всего, такое могли позволить себе люди, в семье которых было достаточное число мужчин.
О состоятельных бондах и их верхушке в сагах говорится больше всего. Здесь и Торстейн сын Торарина, который в молодости был «великим викингом», да и теперь он «не из покладистых». Его сын, рослый, сильный «и притом миролюбивый», работал в хозяйстве отца «за троих». Они не были богаты, но владели значительным количеством оружия (что очень ценилось), а «еще у них был табун», и продажа лошадей приносила им хороший доход, потому что их кони «никогда не подводили в дороге и были непугливы», их можно было также использовать в играх и сражениях[1087]. Здесь и «добрый бонд» Торбьёрн, которого часто приглашали на суд как беспристрастного свидетеля, что было весьма почетно («Сага о Торстейне Белом», гл. CVI). И «крепкий бонд» Бьёрн сын Отара, на которого работал незадачливый племянник[1088]. И богатый бонд Гуннар[1089]. И «хитрый купец и богатый бонд» Транд (из «Саги о фарерцах»). Богатый бонд Грандсель (из «Саги об Олаве Святом», гл. CVI) в молодости ходил в викинги, когда, вероятно, и заложил основание своего богатства; кроме того, был «искусен во всем». В другой связи в этой саге также говорится о «богатых бондах» (гл. CXXIII). Влиятельный Гуннар из «Саги о Ньяле», отправляясь в викинг, берет с собой бондов, видимо, соседей или в чем-то зависимых от него людей, признающих его главенство (гл. XXIX), хотя, как считалось, в эпоху саг бонды не могли быть вассалами у своих соотечественников. В сагах неоднократно говорится и о том, что «богатые бонды» устраивали пиры для конунга и его свиты, когда он проезжал через их земли[1090].
Несомненно, что среди многих и разнообразных занятий скандинавских бондов, особенно состоятельных (как и знати), немаловажное место занимала торговля. Таких бондов называли «торговыми». На острове Готланд таких инициативных и богатых бондов было большинство. Но и в других странах Северной Европы бонды нередко торговали продуктами своего хозяйства (см. часть 2).
С другой стороны, викинг-берсерк убивает на поединках многих бондов, видимо, не настолько состоятельных и авторитетных, чтобы его наказать, и путем беззакония и убийств собирает «много земель и добра»[1091].
Саги наглядно свидетельствуют о двух процессах, которые в эпоху викингов постепенно, в разных странах в разном темпе размывали основную, преобладающую категорию населения — бондов. С одной стороны, путем прямого или замаскированного принуждения их лишали главной собственности — земли и скота. Одновременно они попадали в известную личную зависимость от более богатых или (и) привилегированных хозяев, т. е. теряли часть своей независимости, вынужденные оказывать им поддержку, а также в той или иной мере и форме обслуживать их.
С другой стороны, саги много и с уважением говорят о верхушке бондов, которая к тому времени уже довольно явственно отделилась от основной их массы. Еще в «Старшей Эдде» («Песнь о Хюндле») между прочим говорится о хольде — наследственном землевладельце, наделенном всеми правами, принадлежащем к верхушке бондов. А в XII в. «Законы Фростатинга» (XIV:7) уже фиксируют, что разбирательство земельного спора на тинге проводится с помощью 12 «хольдов или лучших (!) бондов»! В сагах то и дело упоминаются то «богатый бонд… рослый и сильный», то «лучшие бонды», «достойные бонды»[1092]. Судя по «Саге об Эгиле», богатые бонды устраивали пир знатному приезжему, и на пире присутствуют «все лучшие люди». Когда местный лендрман собирает пиры для знатного человека, в них участвуют «богатые бонды»[1093]. В «Саге о сыновьях Харальда Гилли» богатый бонд дает пир королю Сигурду (!) (гл. XVIII). «Сын бонда» с успехом служит дружинником у знатного человека (гл. III).
В «Саге об Олаве сыне Трюггви» (гл. XLVIII) «могущественный бонд» Орм поднимает бондов всей округи против ярла Хакона, который через посланцев-рабов (дополнительное унижение!) потребовал, чтобы Орм прислал ему свою жену, красавицу Гудрун. Когда Орм ответил отказом, рабы ярла стали ему угрожать. А поскольку этот ярл уже и раньше позорил замужних женщин и отнимал жену у другого бонда, негодование против него стало всеобщим. Орм поднял всю округу, бонды собрали рать. Ярлу пришлось отступить; он бежал, но один из его рабов «предал и убил его».
В «Саге о Харальде Серая Шкура» (гл. XIV) рассказывается история о том, что бонды хотели убить на тинге конунга Сигурда Слюна за то, что он опозорил чужую жену. Дело было так: конунг Сигурд Слюна, брат конунга Харальда Серая Шкура, как-то приехал в гости к «могущественному и знатному мужу» — херсиру Клюппу сыну Торда сына Херда-Кари. Самого хозяина не было дома, но «Алов, его жена (также из знатного рода. — А.С.), хорошо приняла конунга. Пир был на славу, и на нем много пили. Конунг пришел ночью к ложу Алов и лег с ней против ее воли. Потом конунг уехал». Следующей осенью Харальд и Сигурд «поехали в Вере и созвали там тинг бондов. На этом тинге бонды набросились на них и хотели убить, но они спаслись и пустились прочь», а затем разъехались по разным местам. Херсир Клюпп узнал, где остановился Сигурд, и «собирает родичей, чтобы напасть на конунга. Предводителем их был Вемунд Костолом». Клюпп в конце концов убивает насильника, но при этом погибает сам. Здесь бонды выступают против знатного насильника сомкнутым строем, вслед за представителем местной знати.
В той же обширной «Саге об Олаве сыне Трюггви» (гл. LXVI) «могущественный бонд» выступает в Мере предводителем других бондов в борьбе против крещения. Поскольку должность его не названа, а о знатности не говорится, его можно было бы отнести к бондам-простолюдинам. Но, скорее, стоит предположить, что он все же был не только богатым, но и родовитым человеком. Не случайно в «Саге об Олаве Святом» (гл. LXI) «знатных бондов» на пиру короля во время йоля называют также «могущественными бондами». И не случайно бонды (устами лагмана тинга) грозят убийством шведскому королю, если он не достигнет примирения с королем Норвегии, без чего невозможны ни пограничная торговля, ни вообще нормальная жизнь населения.
Однако при описании состава ополчения в «Саге о Магнусе Добром» «могущественные бонды» фигурируют наряду с просто «бондами» и лендрманами — крупными служилыми людьми короля[1094]. Видимо, «могущественные бонды» все же принадлежали к верхушке бондов, составляя либо переходную группу к знати, либо входя в родовую знать. В «Саге о Битве на Пустоши» знатный человек, хёвдинг Стюр «вместе с лучшими бондами» установил правила клеймения скота[1095]. Состоятельный бонд Хромунд Хромой (см. сагу о нем), склочный и нечистый на руку, оставался безнаказанным, поскольку имел в качестве заступника и покровителя окружного хевдинга. В «Саге о Сверрире» (гл. 21) говорится, что 12 «могучих бондов» могли выставить до 100–120 воинов.
Из этой совокупности разрозненных сведений можно сделать некоторые выводы касательно занятий и положения самостоятельных бондов. Среди них «богатые», «добрые», «лучшие» и «могущественные» занимали привилегированное положение и, подобно знати, все чаще держали под своим патронатом менее состоятельных и, тем более, бедных бондов, обычно соседей. Свое богатство «лучшие» бонды наживали разными способами: участвуя, особенно в молодости, в походах викингов, много реже путем грабежа соседей; конечно, благодаря хозяйственной смекалке; часто за счет торговли; но всегда и за счет упорного личного труда в своих владениях. Они наживались в «грабительских походах». Так, в грабительские походы ходил вместе с конунгом сын «богатого бонда» (ríkr bunði), под началом которого было пять кораблей (!) и который пользовался большим почетом у конунга; не исключено, конечно, что он был знатным человеком. И при всех условиях даже весьма зажиточные хозяева старались заручиться поддержкой представителей власти. Пример того же Хромунда Хромого был, конечно, не единственным.
А между тем квинтэссенцией «Саги о Хромунде Хромом» было то, что «бонды в стране крепки и умеют давать отпор». Действительно, как правило, все самостоятельные бонды отличались гордым, независимым характером, что ярко выражено в этой саге: бонды готовы «идти на риск и отстаивать свое достоинство, а не предпочитать спокойную жизнь» и мириться «с оскорблениями и ущербом». В этой саге можно найти и иллюстрацию такой позиции бондов. Там повествуется, что норвежские викинги-грабители, прибыв осенью в Исландию с тем, чтобы там торговать, решили перезимовать на хуторе бонда Торира. Это не вызвало энтузиазма у хозяина, но их угрозы заставили его согласиться. Однако он поставил им жесткие условия: потребовал от предводителя «…принести по законам нашей страны клятву за всех в том, что этой зимой не станете ущемлять ничьи права, равно как тягаться по закону со мной, моими домочадцами или соседями. Тогда кров я вам предоставлю, но кормиться будете сами». На что викинг Хельги ответил: «Будь по твоему слову, бонд». Они остались на хуторе, но «спали в отдельном помещении». В сагах неоднократно говорится о коллективном отпоре, который бонды оказывали грабителям. А в «Саге о Названых Братьях» небогатая женщина Сигрид готова «охотно поступиться своим хутором» ради того, чтобы посрамить врага.
Общественные позиции и самосознание бондов
Гордость, самостоятельность, свободолюбие, отвага и решительность бондов базировались не только на их положении хозяев своего имущества и их родственных связях, но, прежде всего, на том, что они обладали серьезными правообязанностями.
Одна из них — воинская: это право и обязанность иметь и носить свое оружие, участвовать в народном ополчении на суше и в военно-морском ополчении-ледунге. Доказательств тому в сагах предостаточно. Конунг Харальд (начало X в.) объявил поход и ледунг одновременно, потребовав поставки ополчения со всех бондов[1096]. При Хаконе Добром (ум. ок. 960) страна была разделена на воинские округа-фюльки, каждый из которых должен был поставлять определенное число кораблей и ополченцев для отражения вторгшегося врага (см. сагу об этом короле, гл. XX)[1097]. Аналогичное деление на воинские округа — сотни (херады, хундари) произошло в свейских и гётских землях Швеции и в Дании (херады). Об участии бондов в народном ополчении, в том числе общенорвежском, при возникновении внешней угрозы или во время междоусобиц, равно как и об ущербе, который причиняли народу военные действия, говорится и в «Саге о Харальде Суровом» (первая половина XI в., гл. LX). Конечно, судя по некоторым выражениям саг, общественные воинские правообязанности бондов уже к концу эпохи викингов начали превращаться в их обязанность перед государством. Об этом свидетельствует тот факт, что воинские округа как самодеятельная военная организация бондов по мере формирования королевской власти превращаются в составную часть военно-административной организации, подконтрольной королю (см. часть 6). Однако этот процесс был постепенным, совсем не быстрым, и в эпоху викингов он делал лишь первые шаги.
В двух сагах, материалы которых использованы ниже, речь идет о событиях, происшедших уже после конца «эпохи викингов», в первой половине XII в., что весьма интересно, поскольку они свидетельствуют как о сохранении и значительной роли ополчения бондов, так и о том, какой свободой в этом отношении они пользовались. Одна из них, «Сага о Хаконе Широкоплечем» (гл. I–III), рассказывает, что во время междоусобицы в Норвегии на просьбу одного конунга о войске, обращенную к бондам, те не откликнулись. Зато, когда богатый торговый город Конунгахелла оказался в опасности, они вместе с его жителями поддержали «предводителя лендрманов» и отважно отстояли город. Другая сага, «Сага о Магнусе Слепом и Харальде Гилли» (гл. XI), рассказывает о том, как активно бонды защищали страну от вендов, славян с восточного побережья Балтики, которые напали на ту же Конунгахеллу. Как и балтское племя куршей, венды грабили скандинавское население и уводили людей в рабство. Несмотря на то что бонды дрались самоотверженно, вооруженные секирами, под защитой своих шлемов и щитов, Конунгахелла пала, была разграблена и так никогда не восстановилась.
Щит, шлем и секира — «оружие бондов», свидетельствуют саги. А сигналом к сбору народного ополчения была так называемая «ратная стрела»[1098], или «боевая стрела», которая изготовлялась из железа. Получив эту стрелу, боеспособные люди должны были вооружиться и собраться в известных местах[1099]. В XIII в., судя по областным законам Швеции, так называемое «народное оружие» (folkvapn) включало от трех предметов (меч, копье и шлем) до пяти (секира или меч, лук и стрелы, шлем, кольчуга или иное защитное облачение и щит)[1100].
Что касается боеспособных людей, которые могли участвовать в пешем ополчении, ледунге и в несении береговой охранной службы, то в Швеции XIII в., в том числе согласно Гуталагу (20-е гг. XIII в.), таковыми считались мужчины с 18–20 лет[1101]; однако в сагах упоминаются и более молодые участники боевых действий.
Важно и то, что вопрос о сборе ополчения с целью наступления или защиты решался бондами на тинге. О провозглашении морского ополчения на тинге в Швеции уже в XIII в. свидетельствует Упландслаг[1102]. Именно к тингу должны были обращаться короли и ярлы, желая заручиться помощью ополчения бондов. Еще и в XIV в. норвежские и шведские бонды имели свое оружие, активно участвовали в гражданских войнах, в борьбе с разбойниками и вражескими нашествиями.
Очень важной общественной обязанностью бондов было вообще участие в народном собрании-тинге в качестве дееспособных лиц, имеющих право вчинять иски, отвечать на них, выступать свидетелями и соприсяжниками при судебных разбирательствах на тинге, а также правомочных участвовать там в решении не только судебных, но и политических вопросов. Приводить примеры судебных дел, которые рассматривались на тинге, не имеет смысла: их бесчисленное множество, поскольку, например, родовые саги просто переполнены рассказами о судебных делах[1103], а королевские саги — о междоусобицах.
В политической жизни бонды имели обширные права. Прежде всего, они выбирали своих законоговорителей-лагманов[1104], которые распоряжались на тингах и поэтому имели очень большой вес на местах и в областях, бывших прежде племенными территориями. Как известно из областных законов Швеции, лагманы обычно выбирались из числа бондов-хозяев, а судя по сагам — из числа наиболее богатых и влиятельных представителей родовой знати. Правителям каждой страны следовало вести себя с ними весьма осторожно, потому что именно лагманы занимались областным законодательством и, к тому же, обычно имели сильное влияние на бондов. Не случайно, как уже говорилось, лагман Тиундаланда (Упланд, Швеция) однажды высказался так: «Не меньше чести [чем у ярла], быть бондом и свободно говорить, что вам захочется, даже при конунге» («Сага об Олаве Святом», гл. LXXIX). А лагман Торгню, назвавший себя «бондом» в речи, обращенной к королю, потребовал на тинге, чтобы шведский король Олав установил мир с Олавом Норвежским, иначе мы «все восстанем против тебя и убьем тебя».
Из дальнейшего содержания становится ясно, что лагманы, возглавлявшие бондов, были готовы противостоять королю, не выполняющему их условий (там же, гл. LXXX и сл.). Судя по «Саге об Олаве сыне Трюггви», «бондам надоели войны и немирия внутри страны», поэтому они при помощи влиятельных людей и стремились заключить и упрочить мир[1105].
По обычаю бонды выбирали королей. Дело в том, что престолонаследие в Скандинавских странах и в эпоху саг, и довольно долго после ее окончания, практически до конца Средневековья, было неупорядоченным. Во-первых, право на престол имел не только старший сын короля (в регионе, как уже говорилось выше, не соблюдался майорат), и вообще не только его сыновья, но и все члены королевской семьи. Во-вторых, на корону в период борьбы за верховенство, а затем за единовластие претендовало много малых конунгов, ярлов и вообще знатных людей, которые так или иначе были в родстве с конунгами. В-третьих, конунгов, согласно обычаю, зафиксированному в XII–XIII вв. в письменных законах Скандинавских стран, выбирали на тингах. Если «малых» конунгов выбирали на тингах областей каждой будущей страны (по существу, племенных территорий), то единый конунг объединенного тем или иным способом государства должен был проходить избирательную процедуру на областных тингах, а затем получать одобрение на общем тинге страны. Например, Хакона Доброго (первая половина X в.), как в свое время и Харальда Прекрасноволосого, первоначально провозгласили конунгом «на всех тингах в Упленде»[1106].
Но особенно интересна в связи с выборами короля на тингах и ролью в них бондов история воцарения Магнуса, сына Олава (Святого), о чем повествует посвященная ему сага Снорри. В первой половине XI в., когда Магнус, сын погибшего Олава Святого и будущий король Норвегии (1035–1047), прибыл в Скандинавию из Руси, где отсиживался во время политических неурядиц на родине, с намерением получить «отцовское наследство», а затем долго плавал с викингами, он сначала обратился за поддержкой к конунгу свеев, находившемуся тогда в городе Сигтуна («Сигтуны»). Тинг свеев в конце концов принял решение дать ему войско, т. е. собрать ополчение, что и было сделано[1107]. Затем Магнус, пройдя с ополчением через пограничный Емтланд («Ямталанд»), прибыл в Трандхейм, а оттуда в торговый город Каупанг. Его всюду «хорошо принимали». Магнус созвал местных норвежцев на Эйратинг (в устье реки Нид). «И когда бонды собрались на тинг, Магнус конунг был провозглашен конунгом над всей страной…» Затем он созвал ополчение со всего Трандхейма и направился на юг. Правящий Норвегией в это время датский конунг Свейн также созвал тинг и вместе с приближенными к нему «датскими вождями» уговаривал бондов собрать ополчение против Магнуса. Но бонды его не поддержали, и Свейну пришлось отбыть в Данию.
Однако Магнус вскоре стал терять свою популярность в Норвегии. После того как он был избран конунгом на всех тингах страны и укрепил таким образом свое положение, он стал мстить тем бондам, которые воевали против его отца, подвергая их «суровым наказаниям». «Кое-кого он изгнал из страны, у других отобрал большие богатства, а у некоторых велел перебить скот. Тогда бонды начали роптать и говорить между собой:
— Что замыслил этот конунг, нарушая наши законы, которые установил конунг Хакон Добрый? Разве не помнит он, что мы никогда не сносили притеснений? Как бы не случилось с ним того же, что произошло с его отцом и с другими правителями, которых мы лишили жизни (курсив мой. — А.С.), когда нам надоели их несправедливости и беззакония.
Это брожение распространилось по всей стране».
Часть жителей Норвегии решила выступить против Магнуса с оружием в руках, когда он прибудет в их край. Королю об этом сообщили, решив одновременно дать ему добрый совет. По поручению «двенадцати друзей» короля это сделал скальд Сигват, с помощью сочиненного по этому случаю длинного и весьма содержательного стихотворения. Прежде всего поэт воздал хвалу Хакону Доброму — и именно за то, за что его превозносил народ:
Круто правил, к вору
Лют, но люб народу,
Добрым слыл…
Крепко помнят бонды
Тот закон, что Хакон
…………………дал им.
Далее скальд напоминает, что старшие родичи Магнуса — Олав сын Харальда и Олав сын Трюггви — «щадили добро бондов» и никогда не посягали на их независимость. А теперь Магнус «дает бондам законы», которые хуже тех, что были обещаны конунгом при прибытии его в страну. Наверное, дурные советники научили конунга не держать свое слово, быть злопамятным и «неверным» [своему слову]. И вот «Все пуще ропщет / Твой народ, воитель… / Молвы, витязь смелый / Берегись, — пусть меру / Знает длань… /…Внемли / Воле бондов, воин! /…не доводи же / до беды… / Поднялись повсюду / Бонды…»
Это предупреждение заставило конунга посоветоваться «с мудрейшими» и привести законы «в порядок».
В 1042 г. умер Хардакнут, последний наследник Кнута Великого, короля объединенного англо-скандинавского государства[1108]. По договору, заключенному в свое время между Хардакнутом и Магнусом, тот из них, кто переживет другого, должен унаследовать и Норвегию, и Данию. Магнус напомнил об этом датчанам. С большим ополчением он прибыл в эту страну, где его «хорошо приняли. Он спешно созвал тинг и встретился с жителями страны. Он просил у них признания его конунгом… И по той причине, что самые влиятельные мужи Дании были связаны присягою с Магнусом конунгом и желали соблюсти свои желания и клятвы[1109], они поддержали его просьбу перед народом. Помогло ему и то, что скончался Кнут Могучий, и умерло все его потомство. Наконец, в то время по всем странам распространилась весть о святости [отца Магнуса] Олава конунга и творимых им чудесах. Затем Магнус конунг велел собрать тинг в Вебьёрге. На нем датчане провозглашали своих конунгов и в прежние, и в новые времена. На этом тинге датчане провозгласили Магнуса сына Олава конунгом над всей Датскою Державою»[1110].
Позднее конунг Дании и Норвегии Магнус Добрый захотел разделить свои владения, завещав Харальду, будущему Суровому Правителю, всю Норвегию, а Данию — Свейну. Почти в то же время он отдал под власть Харальда половину Норвегии. Оба этих вопроса он последовательно выносил на тинги и получил одобрение.
Бонды не только выбирали королей, но и лишали их власти. В Швеции это называлось «возвести» или «сбросить» короля с камня Mура.
Судя по «Саге о Кнютлингах», в Дании бонды под руководством знати подняли мятеж против короля Кнута II сына Свейна, который попытался ввести знать в рамки вассальной системы и упорядочить поборы с бондов, заменив их регулярным налогом в виде 10 % отчисления от урожая зерна и приплода скота. Еще он потребовал освободить трэлей от личной зависимости. В результате бонды убили Кнута II в соборе. Немного времени спустя он стал, опять же с одобрения народа, первым датским святым. В сагах рассказывается и о других случаях расправы бондов с неугодными правителями; одно из последних таких событий — так называемый «пир» в Роскилле, жертвой которого стал Кнут III (1157 г.).
Согласно «Хронике Эрика», еще в XIII — первой четверти XIV в. на главном тинге Швеции, проходившем на лугу Мура, у камня Мурастен, неподалеку от Упсалы, королей избирали уже только посланцы бондов, которым щедро платили за выступление в пользу намеченных знатью кандидатов, в том числе малолетних. Из саг такого вывода сделать нельзя, ведь там действующие лица чаще всего скрываются под общим наименованием «бонды». Но уже тогда зависимость многих бондов от знати очевидна, это позволяло последней манипулировать простыми хозяевами и без откровенных взяток. Впрочем, Снорри подчеркивает большую роль бондов на тинге именно в Швеции, где они были вправе решать вопрос о допуске на свой тинг даже знатных людей. Но поскольку бонды страдали от междоусобиц, во время которых вытаптывались поля и погибал скот, они поддерживали представителей знати или конунгов, способных обеспечить мир.
Бонды нередко вмешивались в междоусобицы, становясь на сторону одного из претендентов на власть. Так, гауты (гёты), судя по «Саге о Харальде Суровом» (гл. LXXI), помогали ярлу Хакону против Харальда, и подобные сведения встречаются в сагах неоднократно.
Зависимость правителей Скандинавских стран от народного собрания, от мнения бондов, очевидна, по крайней мере в отношении таких жизненно важных ситуаций, как вступление на престол того или иного претендента, раздел или объединение страны, приближение войны и нужда в войске, решение проблемы веры или необходимости сбора средств и т. д. Конечно, из саг явствует, что на решение тинга, как и на все местные дела, влияла элита и что ее представители являлись первыми советчиками как короля, так и местных бондов. Тем не менее в эпоху викингов и долгое время после нее масса бондов представляла грозную силу, о чем знали все — и король, и его окружение, и сами бонды. И о чем выразительно напоминали скальды. Плохому королю, забывающему свои обещания и обязательства, бонды отказывали в повиновении, грозили лишить его не только власти, но и жизни, что не являлось противозаконным деянием.
В «Care о Магнусе Слепом и Харальде Гилли» (события середины XII в.) есть примечательный эпизод. Норвежские бонды решили, что они не будут служить Сигурду, в доме которого ночью убили его брата — правящего короля Харальда. Ведь если Сигурд убил брата — он совершил злодеяние, искупаемое не вирой, а изгнанием; если же Харальд не был его братом, то на каком основании Сигурд претендует на корону? В обоих случаях бонды не могут признать его своим королем (гл. XVI). Во второй половине XII в., согласно «Саге о Магнусе сыне Эрлинга», бонды на тинге четырех фюльков в Тунсберге (Вик) отказались служить датскому королю, предпочтя ему своего, норвежского конунга; но трёнды (жители обл. Трёндалаг) приняли датчан (гл. XXII, XXV).
Вместе с тем материальные обязательства бондов перед королем постоянно увеличивались. И их выступления против регулярных налогов стали очень важным, если не главным побудительным мотивом народного брожения и серии мятежей (см., например, «Сагу о Магнусе сыне Эрлинга»).
Роль бондов особенно ярко проявилась во время христианизации, которую народ справедливо связывал с укреплением центральной власти и все более регулярными поборами, о чем подробно говорилось выше. Причем большая роль, которую бонды играли и в этой стороне жизни, ощущалась в начале эпохи викингов и через столетие с лишним после ее конца. Так, можно вспомнить, что в IX в., по словам Римберта, король не мог дозволить крестить народ без согласия тинга. Затем припомним яркий эпизод, посвященный тингу 1000 г. в Исландии, когда решение о христианизации было утверждено именно собравшимися бондами, хотя и без особой радости и со многими сомнениями («Сага о Гунлауге Змеином Языке», гл. CIV, CV). Интереснейшие сведения об отношении бондов к вере содержатся в «Саге об Олаве Святом». Так, на призыв креститься бонды отвечали, «что у них всех нет другой веры, кроме той, что мы верим в самих себя, в свою силу и удачу, нам этого хватает» (гл. CCI. Курсив мой. — А.С.). А в ответ на жестокость, которую проявлял король Олав при насильственном крещении бондов, они с оружием в руках выступили против него и при поддержке датского короля выиграли битву при Стикластадире, где король-креститель был убит (гл. CCXXIX)[1111].
Но и после крещения бонды рассуждали так: «А поскольку все хорошие вещи сделаны Богом, то и бесстрашие сделано Богом и вкладывается в грудь храбрым мужам, а вместе с ним [вкладывается] свобода решать, чего они хотят, добра или зла, ибо Христос сделал христиан своими сыновьями, а не рабами, и он наделит этим каждого, кто того заслуживает»[1112]. Т. е. в толковании бондов заветы Евангелия вовсе не требовали безусловного подчинения любой власти, а, наоборот, предоставляли свободу и свободный выбор достойно живущим людям, которых сам Господь наделяет бесстрашием. Наконец, еще и в XIII в. бонды выбирали епископов.
Неудивительно, что не только знатные люди сплошь и рядом приглашали на свои пиры соседей и вообще бондов и даже всех «окрестных бондов», но так поступал подчас и король, сажая их вместе со своей дружиной за один стол во время пира[1113].
В Гауталанде, т. е. на землях гётов, западные районы которых граничили с Норвегией и занимали неопределенное положение между обеими странами и их конунгами, однажды собрался тинг. Там стоял вопрос о поддержке норвежского конунга против конунга шведского. Гауты отказались воевать с конунгом Швеции Олавом, поскольку он «ближе норвежцев», а потому опаснее. Но Олава они решили убить, потому что он не выполнял своих обещаний. Поэтому они избрали Якоба, дав ему имя Анунд, и провозгласили королем. Однако после этого их долго одолевали сомнения: будет ли Анунд-Якоб соблюдать мир с Норвегией? Успокоить их смогло только то, что мир был вскоре заключен формально.
Но была другая беда: местный ярл совсем задавил бондов налогами. На тинге они предъявили ему претензии, и он обещал уменьшить поборы. И хотя свое обещание ярл не сдержал[1114], этот эпизод интересен тем, что показывает, как бонды, вынося на тинг новые проблемы, связанные с налогами, пытались их решать с помощью обычая.
От чего страдали и к чему стремились бонды
В те времена, как уже неоднократно подчеркивалось, человек был особенно тесно связан с природой, непосредственно зависел от нее. А в северных странах природа не очень-то баловала человека. И были территории, особенно сложные в силу неблагоприятных природных условий: скудости почв, суровости климата, недостатка природных ресурсов. Такой в целом была Исландия, где существовали целые районы, как упоминалось, населенные только «малыми», бедными бондами. Но и в более благоприятных для жизни зонах Севера, как и повсюду в средневековой Европе, люди страдали от регулярно повторяющихся чрезмерных дождей или засух, холодов, неурожаев, бескормицы и падежа скота и других неблагоприятных природных ситуаций. «Сага о Харальде Серая Шкура» (ум. ок. 970), описывающая события последней трети X в., содержит интересный материал на эту тему (гл. XVI). Там говорится об одном из тяжелых лет, когда холода стояли так долго, что «скот не выпускали» на пастбище, поскольку даже «в середине лета лежал снег на полях», и скотина страдала от голода, оставаясь в хлеву. Затем напала засуха, отчего и «хлеб не родился». Местный правитель собрал с бондов «по денежке» и «закупил скот (для всех?), а [также] сельдь купил, продав свои стрелы» (!). В такие годы народ особенно страдал и нищал. Но беда была еще и в том, что даже при столь неблагоприятных условиях «конунги притесняли своей жадностью бондов»[1115], так что местный правитель, о котором только что шла речь, был, судя по всему, исключением из общего правила.
Так от причин бедствий народа, имеющих природный, естественный характер, сага переносит внимание читателя на причины социальные, а именно на притеснение властей. Согласно Тациту (гл. 15), древние германцы-язычники приносили в дар своим «королям» — племенным вождям, какое-то количество голов скота и плодов земледелия и, таким образом, совместно их содержали. Тогда система отношений правителя и народа строилась на взаимных обязательствах: вождь-конунг воевал за свой народ, правил и вершил справедливость, народ его обеспечивал всем необходимым, защищал, а также строил мосты и дороги. Судя по «Саге об Инглингах», когда в языческие времена малый король — норвежец или швед — разъезжал со своими близкими и дружиной по подвластной территории, местное население устраивало для них пиры-вейцлы и/или платило дань-скатт, или «дань-дары»[1116]. «Сага о Харальде Прекрасноволосом» (гл. XIII и cл.) повествует, что где-то в его время, в начале X в., люди короля свеев, разъезжая по областям западных гётов и Вермланду, собирали там дань. А в «Саге об Олаве Святом» (гл. 137) то же говорится о Емтланде и Хельсингланде в начале XI в. Очевидно, что в эпоху викингов правители, не довольствуясь пирами и подношениями, собирали также и дань.
Тема сбора налогов уже звучала выше. И если местный правитель из «Саги о Харальде Серая Шкура», видимо, проявлял разумную заботу о населении, то в других случаях дело обстояло иначе. Так, Эрлинг сын Скьяльга, который имел очень большие владения и «был самым могущественным лендрманом в Норвегии», «так же, как и раньше, собирал все подати с Рогаланда, и часто бонды платили ему двойные подати, так как иначе он разорял их селения». Это не нравилось ярлу Эйрику, поскольку ему «мало доставалось» из-за того, что Эрлинг обирал народ, в том числе из-за неуплаты податей, «так как его сборщики не удерживались там», а сам ярл отваживался «только тогда ездить по пирам, когда с ним было много людей» (!)[1117].
Королевские пиры, безусловно, разоряли бондов, которые были обязаны содействовать передвижениям конунгов, ярлов и других правителей, вместе с многими лицами разного статуса, которые их сопровождали. А затем оплачивать, чаще всего натурой, их пиры — вейцлу (vaezla или gengaerð, угощение). О том, что все это было в тягость бондам, саги говорят прямо[1118]. Тяжело было для них и принимать проезжающих королевских людей, с их свитами и лошадьми, предоставлять еду и ночлег (используя старинный общий обычай gæstning, «гостевание»), а также корм лошадям.
Но по мере укрепления центральной власти поборы на местах натурой, а позднее и личное участие в ополчении или иных делах властей все чаще начинали заменяться более или менее постоянными налогами. Относительно определенные сведения об этом идут от времени не ранее XII в. и в сагах точного отражения не получили. Из предыдущего уже достаточно ясно, как тяжело приходилось бондам от постоянных поборов должностных лиц, которые собирали подати не только для конунга или ярла, но и для себя. Знаменитый Харальд Прекрасноволосый, как повествует «Сага о Гуннлауге Змеином Языке», насильственно подчинив себе все фюльки Норвегии, стал регулярно собирать подати с бондов, что они воспринимали как лишение их безусловного права на наследственный одаль, а значит, и как потерю свободы[1119]. Точно так же, только много позднее, воспринимали налоги шведские бонды в Упланде. В середине XIII в. они подняли восстание против короля из-за введения постоянных податей. И когда упландские бонды во главе с Кнутом Лонге в сражении с королевским войском при Спарсетре в 1247 г. потерпели поражение, то они, как говорится в «Сигтунских анналах», «потеряли свою свободу». Очевидно, что, как ни страдали бонды от затрат на пиршества и постои, эти укоренившиеся, вошедшие в обычай затраты не так их удручали и разоряли, как регулярные поборы, в которых они видели нарушение обычая, нарушение неписаных законов и нанесение ущерба своим свободам. А откуп оркнейским ярлом податей, которые бонды островов платили королю[1120], уже прямо вводил среди исландцев европейские обычаи.
Что касается Дании, то очень интересные, хотя и косвенные, сведения о тамошних налогах относятся ко времени Свейна сына Кнута Могучего, который правил «Страной Вендов» во второй трети XI в. Затем отец послал его в Норвегию, чтобы «стать ее правителем и принять звание конунга». «Там его провозгласили конунгом на всех тингах», а когда с помощью датчан были разбиты в сражении войска Олава Святого и сам он погиб, Свейн получил престол. Однако затем «Свейн конунг установил в стране много новых законов по датскому образцу (курсив мой. — А.С.), но некоторые из них были много более жестокими» для народа. Так, если кто-либо уезжал из страны без разрешения конунга, последний забирал в свою пользу его имущество. Совершивший убийство «лишался земель и добра». Человек, объявленный вне закона, лишался права на наследство, которое также доставалось конунгу как выморочное. К йолю бонды были обязаны «отдать конунгу по мере солода, по окороку годовалого бычка» и по бочонку масла. В свою очередь хозяйки должны были отдавать ему ежегодно по штуке выделанного льна такой толщины, чтобы эту штуку можно было «охватить большим и средним пальцами». Бондов обязывали строить «все дома, в которых нуждался конунг». «От семи человек старше пяти лет (!) один человек должен был идти в войско конунга» (т. е. каждый седьмой поселянин), а все бонды — «поставлять ремни для уключин [корабля]». Каждый, кто ловил рыбу, будь то в открытом море или у берега, был обязан отдавать конунгу по пять рыбин. На каждом отплывающем корабле следовало оставлять место для конунга. Все, кто собирался плыть из Норвегии в Исландию, будь то местные жители, или иноземцы, должны были платить конунгу [выездную] пошлину[1121]. «К тому же свидетельство одного датчанина перевешивало свидетельство десяти норвежцев»[1122].
Трудно сказать, насколько эти правила действовали в самой Дании, но то, что там нажим правителей проявился раньше и был сильнее, чем в других странах Скандинавского полуострова, сомневаться не приходится.
Что же касается Норвегии, то за весь период от Харальда Прекрасноволосого и до Олава Святого сведений о сборе налогов в сагах нет. Олав Святой стал требовать от бондов, чтобы они свозили подати в его усадьбу, которую он устроил в Трандхейме (гл. XVI; ср. гл. XXXVIII). О сборе податей с бондов говорится также в другом месте этой саги (гл. CXXIII). Во время недолгого правления датчан, при том же юном Свейне, который «по возрасту и по уму» был еще ребенком, правила его мать Альвива (наложница Кнута)[1123], которую жители страны не любили. И вообще в Норвегии было тогда «засилье датчан». В результате «норвежцы попали под этот гнет, который принес им кабалу и рабство, и богатым, и бедным, и всему народу». Они стали «готовить секиры» против Свейна[1124]. К этому времени все, возмущенные «новыми» (т. е. датскими) законами, позабыли о прошлой жестокости конунга Олава и провозгласили его святым. И когда в 1035 г., менее чем через пять лет после его гибели, в Норвегию прибыл его сын Магнус Добрый (см. выше), местные жители приняли его с воодушевлением, а напуганному Свейну пришлось бежать на родину.
«Сага о Сверрире» свидетельствует, что в середине XII в. в Норвегии уже взимались налоги.
А вот в Швеции до второй половины XIII в. по-настоящему регулярных налогов не было. Доказательством тому служит отсутствие упоминаний о них в древнем изводе закона западных гётов, который относится к 20-м гг. XIII в., по времени непосредственно примыкая к письменному тексту «Саги об Олаве Святом». В этом законе говорится только о праве короля на ⅓ судебных штрафов и на выморочное имущество, а также о церковных налогах[1125]. Судя по закону восточных гётов, короли только требовали «въездное» с той области, куда прибывали[1126]. И, конечно же, как и в других странах, бонды строили мосты и прокладывали дороги. Но оскудение бондов в этой стране ко времени записи областных законов зашло уже так далеко, что основным критерием принадлежности лица к числу полноправных бондов стала его способность уплачивать все государственные подати и повинности[1127]. Немудрено, что превращение дани в постоянные, нормированные сборы, как и ограничения со стороны правителей, вызывали крайнее недовольство и сопротивление бондов, вплоть до вооруженных конфликтов. При этом требование налогов со стороны властей в сознании народа прямо связывались с несправедливостью и с потерей свободы, как и с тем, что конунги, заставляя увеличивать объем обязательств по отношению к себе, требуя повышенных поборов с народа, свои обязательства как правители, защитники справедливости и закона, однако, не выполняли или выполняли лишь отчасти.
Но ведь налогами дело не ограничивалось, поскольку конунги и знать прибегали к прямому ограблению бондов. Это видно из многих саг. Олав Святой, возвращаясь в Норвегию и предполагая, что ему придется сражаться за свою власть с бондами, как говорит Снорри, хотел бы «не грабить и не жечь» их, но он делал это. А после его гибели Магнус Добрый начал притеснять бывших противников отца, отнимая их владения, особенно у бондов, и забивал их скот[1128]. Между тем короли не только не избавляли бондов от всевозможных несправедливостей, творимых властью на местах, но далеко не всегда заботились о защите своих подданных от пиратов, мародеров, чужеземных находников.
В той же «Саге об Олаве Святом» (гл. VI, VII) рассказывается об ограблении живущих на берегу моря шведских бондов пиратами, с которыми им приходилось сражаться. Там же говорится, что бонды никак не хотели подчиниться Олаву как конунгу, опасаясь, что «станут тогда рабами и страна никогда не станет свободной» (гл. CXXV). «Сага о Харальде Прекрасноволосом» (гл. XXIV) сообщает о грабежах Норвегии викингами — не только усадеб на побережьях, но и внутренних районов, откуда викинги также угоняли на берег скот. Наконец конунг собрал тинг и организовал ополчение, в результате викингов прогнали. Там же речь идет о непрерывных междоусобных сражениях и гибели в них массы людей. Что же касается бесчинств викингов на скандинавских же территориях во время их ближних, так называемых грабительских, походов на Балтии, то об этом говорилось и выше. Еще около 985 г. флот йомсвикингов напал на норвежское побережье. Но со всей страны собрались ополченцы, разгромили пиратов и даже захватили 25 их кораблей[1129]. Бонды были готовы сражаться, чтобы дать отпор грабителям-пиратам, но уж вовсе не в интересах собственных притеснителей.
Бонды решительно выступали против неугодных им конунгов, хотя в битве с ними многие погибали или получали увечья. В большой, ожесточенной битве при Стикластадире против короля-крестителя (1030), как пишет Снорри, «множество бондов погибло… многие были тяжело ранены, а многие не могли двигаться от усталости… многие недосчитывались [потом] своих родичей и друзей… Раненых отправляли в дома, так что все соседние дома были полны раненых, а некоторых разместили в шатрах. Удивительно, что в войске бондов собралось так много народу, но не менее удивительно и то, как быстро это войско распалось после сражения. Так случилось в основном потому, что большинство бондов было из близлежащих местностей и стремилось домой»[1130]. Так что при всей своей разобщенности и неорганизованности бонды были готовы давать отпор насилию со стороны властей на каждом этапе их нажима, хотя и не вполне последовательно.
Власть при первой же возможности жестоко отвечала непокорным бондам. В «Саге о Хаконе Широкоплечем» (гл. III) сообщается, что во время борьбы за власть Хакона его противник Инги «велел казнить многих из тех, кто примкнул к Хакону. Некоторых он заставил откупиться, у других пожег усадьбы, многих других изгнал из страны и причинил им много зла». Помимо этих примеров, которые как бы лежат под рукой, в сагах постоянно говорится об аналогичных действиях верхов, о преследовании сторонников конкурентов конунга или ярла в борьбе за власть, об их грабежах, а также разбое викингов, о бедах, которые это все приносило множеству людей.
Уже совершенно ясно, что бонды очень страдали от междоусобиц. Им приходилось воевать на стороне того или другого правителя либо по принуждению, либо из желания прогнать неугодного конунга. Помимо гибели и тяжелых ранений, которые приносило участие в сражениях, необходимость служить в ополчении отрывала мужчин от работы. Кроме того, они страдали от грабежей и другого ущерба, причиняемого вооруженными людьми. Так, уже позднее, в третьей четверти XII в., согласно «Саге о Магнусе сыне Эрлинга» (гл. X), «Норвежская держава процветала. Бонды были богаты и могучи и непривычны к поборам и притеснениям со стороны бродячих войск. Всякий грабеж сразу же вызывал большой шум и много разговоров». А грабеж происходил потому, что ярлу Сигурду, «которому была подчинена небольшая часть страны» и у которого было множество людей, «скоро стало не хватать денег, и если поблизости не было могущественных людей, он добывал деньги незаконным путем, частично вымогательством, частично просто открытым грабежом»[1131].
Естественно, что бондам стоили больших мучений все эти междоусобицы и грабежи и что они спасались самыми разными способами. В «Саге о Харальде Серая Шкура» говорится о том, что бонды «перебегали» от одного правителя к другому, в зависимости от того, как те себя вели и насколько были сильны. Нередко «люди не хотели воевать». «Бондам надоела война и немирие внутри страны», и с помощью влиятельных людей они старались сделать все, чтобы было достигнуто перемирие. Кроме того, война нарушала их торговые интересы. В «Саге об Олаве сыне Трюггви» прямо говорится, что, в частности, военные действия между Норвегией и Русью были невыгодны простым людям, поскольку мешали их торговле (гл. VI)[1132]. В другой саге сказано, что бонды ценили тех ярлов, которые обеспечивали им и торговым людям мир[1133]. Немудрено, что, когда «на домашнем тинге» (?) прозвучал призыв конунга Эйстейна (первая треть XII в.) снова возобновить борьбу с другими конунгами, один бонд ответил: «Пусть твои сундуки с золотом следуют за тобой и защищают твою страну». Увы, преемники этого конунга так досадили бондам, что даже Эйстейна стали «считать святым» («Сага о сыновьях Харальда Гилли», гл. XXXI).
Рассказывается также, что в Трандхейме жил некто Кетиль Ямти, сын ярла Энунда из Спарабу. «Он бежал от конунга Эйстейна Злобного через Кьель на восток. Там он расчистил леса и поселился в краю, который теперь называется Ямталанд (шведск. Емтланд. — А.С.). Из Трандхейма туда на восток бежали многие от притеснений Эйстейна конунга, который заставлял трендов платить ему подати и посадил там конунгом своего пса (!) по кличке Саур… А когда Харальд Прекрасноволосый расширял свои владения, многие тренды и жители Наумудаля бежали из страны. Они тоже селились на востоке в Ямталанде, а некоторые добирались до Хельсингъяланда и становились людьми конунга шведов». Когда же «в Норвегии к власти пришел Хакон Воспитанник Адальстейна, то воцарился мир, между Трандхеймом и Ямталандом установились торговые связи… ямталандцы отправились с востока к нему, признали его власть и стали платить ему подати. А он дал им законы и права». С началом новых междоусобиц в Норвегии эти люди снова подчинились конунгу шведов. В результате из-за Емтланда разгорелись споры между шведским и норвежским конунгами, каждый из которых «издавна» получал подати от тамошнего населения и претендовал на то, чтобы собирать их в свою пользу и впредь[1134].
«Сага об исландцах», написанная человеком XIII в. о событиях и людях того же столетия, свидетельствует о том, что тенденции к отдалению знати от рядовых бондов, насилию над ними, нарушению их исконных прав и свобод в этот период, отмеченный большими междоусобицами, стали правилом даже в патриархальной Исландии. Раньше бонды сообща «учили» грабителей, но теперь целые шайки мародеров нападают на мирных жителей и разоряют их хутора. В Озерном Фьорде их предводитель Бьёрн Брюхо «не останавливался перед насилием и не искал поводов отнимать запасы у бондов» (гл. 91). Таких бандитов использовали в своих целях и знатные люди. Орэкья сын Снорри осенью 1233 г. отрядил на юг, в Широкий Фьорд, того же Бьёрна Брюхо; и там, а также по соседству «они забирали у всех все, что им было нужно, а если им отказывали, они грабили все подряд», попутно и убивая. Орэкья, как сказано в саге, был очень доволен (гл. 93)!
В результате всех этих безобразий бонды решили «ополчиться и блюсти оборону скопом» и при этом самим себя содержать (гл. 96). Что означает это последнее замечание — не ясно, но еще раньше (в гл. 55) было сказано, что ополченцы «содержат себя», занимаясь прямыми грабежами на хуторах, при сопротивлении хозяев угрожая им физической расправой и нередко приводя угрозы в исполнение. Под 1235 г. сага сообщает: «Грабежей этой зимой на севере не было, но от бондов требовали скотину по всем Фьордам». В другом случае с хутора Лебяжье Болото угнали стадо овец как раз тогда, когда там шла свадьба. Людей грабили, «не брезгуя насилием», разбойники, которые обосновались на Гейровом островке, куда свозили добычу пираты еще в X в. Бонды умоляли местного хёвдинга «собрать корабли» и разгромить насильников. Но он вместе этого разграбил хутор своего союзника в Тюленьем заливе, и, поскольку там «все домочадцы остались без средств, бондам пришлось взять их на иждивение» (гл. 132).
Между тем знатные люди без конца собирают ополчения. Могущественный Кольбейн дважды собирал ополчение в «своих округах». Хозяин Хальвдан не захотел присоединиться к его отряду. Тогда Кольбейн со своими людьми, устроившись на хуторе упрямца якобы для ночевки, запер его с домочадцами «в покоях» (видимо, в спальных комнатках) и ограбил, забрав все оружие, в том числе меч Морж, а также лошадей. Затем он предупредил, что, если Хальвдан с братьями к нему не явится, он разорит всю их округу подчистую. И четыре брата были вынуждены воевать на его стороне (гл. 130).
Хёвдинг или его человек, глава ополченцев, всегда ездил в арьергарде, «следя, чтобы никто не сбежал назад». Все это было очень обидно бондам, ведь в битвах, как замечает сага, враждующие господа сводили свои личные счеты (гл. 133).
Сага сообщает далее, что ополченцы «разбрелись по округе», забивали скот. «Грабили почти повсеместно…», брали все, что не успели заранее развезти [на хранение] «по церквам» (гл. 133, 134).
Те саги, авторы которых жили в XIII в., отмечают и другие тяготы, которые приходилось терпеть бондам. Резкое усиление их бесправия в условиях смут очевидно. Не случайно в «Саге о Греттире» говорится (гл. LXXII, LXXIII) о том, что бедные бонды, будучи не в силах защитить свои пастбища и скот от разбоя, за гроши отдавали их богатым бондам и господам. Также не случайно в «Саге об исландцах» в хулительных стихах (нидах), направленных против некоего Кальва (гл. 28, ст. № 8), этого человека обвиняют в том, что он плут, нахлебник, который «сидит на шее округи»; это свидетельство интересно тем, что фиксирует наличие в общинах людей, неспособных (или не желающих) себя прокормить и пользующихся милостыней общинников-бондов.
Но о наличии на местах значительного числа бедных и деклассированных людей уже в эпоху саг убедительно свидетельствует «Сага о Храфнкеле годи Фрейра». Там, как уже говорилось выше, речь шла о бедном и многодетном бонде, сын которого устроился в работники к главному персонажу этой саги (гл. IV, V). Хозяин вскоре убил парня за некое нарушение принятого на хуторе порядка, за что был привлечен к суду тинга. И вот что рассказывает сага об этом суде и его последствиях.
Храфнкель годи Фрейра в своей округе имел множество поземельно зависимых людей (!), в том числе бондов, он был могущественным человеком. Между тем богатые люди отстранились от участия в судебных прениях. Средние бонды тоже остерегались и помалкивали. А «бобыли и бедняки», которым видный противник Храфнкеля давал еду и оружие, готовы были выступить против него. Поскольку же эти люди сохраняли право голоса на тинге, и их, видимо, было немало, Храфнкеля объявили вне закона и присудили к конфискации имущества. Согласно обычному праву, конфискация должна была начаться через 14 дней после «взятия оружия», т. е. разъезда с тинга: ведь на тинге оружие нельзя было обнажать, даже если люди пришли вооруженными (ножны их мечей полагалось держать завязанными). Расправой с Храфнкелем и конфискацией его имущества занялись победители на тинге — как раз «бобыли и бедняки», возможно, под руководством его противников. Виновному и всем мужчинам в его доме, привязав их к перекладине для сушки белья, «проткнули ножами щиколотки, протянули через отверстия веревку и повесили [вниз головой?] на эту перекладину всех восьмерых вместе». Затем они «пошли, пока солнце стояло на юге, на пригорок и объявили об изъятии имущества. Возвратившись, сняли и положили подвешенных, уже окровавленных». Затем выгнали из дома прочих его обитателей с «малым имуществом», оставив им из оружия лишь копье. «Ограбили капище Храфнкеля и сожгли его». А в доме казненного поселились победители.
О возрастании числа неимущего люда в среде бондов свидетельствует и упомянутое в начале главы движение биркебейнеров-лапотников. Одним из известных участников этого движения был Эйрик Берестяник (birkibeinn), о котором в «Саге об исландцах» (гл. 46 и 55) говорится, что он «был почти бродягой» (var ner um[ren]ningr).
Некоторые наблюдения
Итак, незнатные бонды-хозяева в эпоху викингов являлись основной социальной стратой скандинавских обществ, обладающей в силу обычая значительными правообязанностями и авторитетом. Соответствующие традиции продолжали существовать, они в той или иной мере действовали и после эпохи викингов, в XII и XIII столетиях. Именно рядовые самостоятельные бонды, хозяева и труженики одновременно, в эпоху викингов были носителями основных форм собственности (средней и мелкой) и владельцами базовых хозяйственных ячеек-подворий. Бонды являлись охранителями обычного права с его традициями народной независимости, прав и свобод, воспетых сагами.
На пространстве и во времени саг бонды еще сильны и активны в общественной жизни, в отстаивании своих прав и обычаев. Но саги со всей очевидностью свидетельствуют о том важнейшем социальном процессе, который именно в ту эпоху начинает подтачивать традиционное общество бондов, прежде всего размывает его основу — господство однодворцев, владельцев средней и мелкой собственности. По мере, с одной стороны, развития государственной власти и ее институтов, укрепления знати, а с другой стороны — расслоения мощного слоя бондов традиционными обычаями продолжает пользоваться лишь постепенно сужающаяся их прослойка — те, кто сохраняет землю, хозяйственную самостоятельность, широкий круг родни и домочадцев, общественный авторитет. Это те, кто имеет достаточные возможности, чтобы уплачивать налоги, нести общественные правообязанности и просто известные обязанности в виде посещения тингов, участия в пешем ополчении, ледунге и сторожевой службе на бесконечных в Скандинавских странах побережьях, в устройстве пиров для друзей, соседей и правителей, в уплате дани, приеме служилых людей.
Однако степень развития этого процесса в эпоху викингов не стоит преувеличивать, это, скорее всего, его начало даже в Дании, будущей «стране дворянства». Швеция, где свободное крестьянство сохранялось еще и в раннее Новое время, не случайно вошла в историю как «страна бондов». Сохранение свободных крестьян-собственников, хозяев, пусть в разной степени, в разном объеме, является, как полагаю, одной из основ сильных и живучих традиций скандинавского культурно-исторического поля.
Вместе с тем очевидно, что бонды находились под большим влиянием местной родовой знати. Данное обстоятельство, усиливаясь со временем, долго играло важную роль в политической жизни Скандинавских стран. Что представляла собой родовая знать саг? Это и будет темой следующего очерка.