Об этом очерке
Если в предыдущем очерке рассматривается вопрос о том, как саги понимали центральную власть, а также отражали процесс ее достижения, то задача настоящего очерка — рассмотреть методы ее удержания и деяния королей, в том числе действия, предпринятые именно с этой целью. Возможно, это позволит представить себе те объемы власти, которые были достигнуты тогдашними государствами и государями.
Что касается важного вопроса о понятии (понимании) государства как единого организма, в отношении которого у верховного правителя есть известные права и обязанности, то, судя по материалам саг, это понятие, с трудом пробиваясь через территориальную раздробленность и местные амбиции, через сопредельность и спорность соседних земель скандинавов, формируется по мере и в ходе складывания в регионе как верховной власти, так и самих государственных образований, хотя бы в виде федерации земель.
У правителя, особенно верховного, была, естественно, масса публичных обязанностей. Однако, судя по сагам, личные и публичные проблемы в деятельности и, видимо, в сознании короля и его окружения были тогда связаны неразрывно. Немудрено, что их трудно разделить в процессе их исторического анализа и что это разделение в значительной мере условно.
Главной заботой короля после получения высшей власти было, разумеется, стремление удержаться на престоле, что в большинстве случаев требовало больших материальных затрат и максимальных дипломатических усилий, огромных моральных и физических сил. В подавляющем большинстве случаев власть каждого короля была довольно кратковременной. Сплошь и рядом король правил всего несколько лет, что было связано как с образом жизни самого правителя-воина, так и с междоусобицами. Исключения из этого правила немногочисленны и, насколько можно судить по сагам, касались либо очень жесткого, либо, напротив, внешне мягкого государя. Иногда эти противоположные по своей натуре и методам правления короли сменяли друг друга, как, например, царствование Харальда Сурового и сменившего его Олава Тихого в Норвегии второй половины XI в. За несколько лет власти королю надо было успеть укрепить не только свои жизненные позиции, но и позиции своих наследников и вообще династии.
Королевские личные, родовые и регальные владения как опора центральной власти
Как говорилось в начале части, короли постоянно нуждались в материальных средствах для удержания своей власти и защиты независимости страны, для поддержания необходимого престижа и укрепления социальных связей — своей общественной опоры.
О роли викингских грабежей в укреплении материальной базы претендентов на трон, а затем и избранных монархов речь уже шла выше. Но одновременно все большую роль приобретала родовая, личная и домениальная, как и регальная, движимая и, особенно, недвижимая собственность короля, которая в тех условиях не только давала ему убежище и постоянный доход, но играла центральную роль в его административно-фискальной и прочей публичной деятельности. На приобретение такой собственности зачастую были прямо нацелены и грабежи викингов. Поэтому заметная часть жизни местных правителей, малых королей или ярлов, а затем и королей объединенных государств была посвящена постоянному, заботливому формированию и приращению своей собственной и родовой земельной собственности, а также и, по возможности, регальных, т. е. коронных домениальных владений.
Еще малые короли успешно увеличивали свое имущество, особенно земельные владения[1416]. В поэме «Беовульф» описывается искусно построенный деревянный дворец конунга данов, укрепленный железными скобами внутри и снаружи, с крутой крышей, увенчанной рогами (как дань божеству: вспомним традиционные ритуальные рогатые шлемы викингов). Это строение было не под силу разрушить даже чудовищу, только пламя могло погубить его (ст. 770–780). Конунг из «Старшей Эдды» увеличивал свои земли путем захватов. Еще более успешно расширяли и умножали свои владения верховные правители. Уже в середине X в. королевские усадьбы в Норвегии располагались вдоль всего побережья. Хакон I Воспитанник Ательстана, которого также называли Хаконом Добрым (ок. 945 — ок. 960), находился в одной из таких усадеб в Фитьяре, когда на него напали сыновья Эрика Кровавая Секира, и там же он умер от ран.
Наличие и расширение собственных родовых имений, а также королевского домена, доходы от которых в королевской казне того времени не различались и не разделялись, было совершенно необходимо для правителей в условиях неупорядоченной налоговой системы и частых отпадений целых областей. А ведь короли постоянно нуждались в деньгах — для войны, пиров и вообще достойного короля образа жизни, а также для того, чтобы наделять земельными пожалованиями и другими дарами церковь, дружинников, знатных людей, которых было необходимо привлечь на свою сторону.
Конунги забирали себе особенно удобные земли и дворы, такие, где можно было организовать королевские усадьбы-хусабю. Их создавал, как говорилось выше, еще Энунд Дорога. Этот свейский конунг, упоминавшийся Римбертом в «Жизнеописании св. Ансгария» и известный как «строитель дорог», устроил для себя усадьбы в каждой сотне Свитьода и разъезжал по ним, собирая дани и подношения, главным образом натурой, в виде угощений, которые устраивали ему и его дружине («ездил по пирам»). Надо полагать, что там, как и в имениях родовой знати, трудились и работники разного статуса, в том числе рабы. Эти имения (с объединявшими их дорогами!) были важнейшими опорными пунктами, где короли или ярлы не только непосредственно кормились и куда для них свозили некую дань, но и точками, откуда они контролировали жизнь каждой округи, осуществляли свою власть над ней, следили за сбором ополчения. Такая кочевая жизнь правителей и их дворов была характерна для всей раннесредневековой Западной Европы и определялась несовершенством государственной власти и примитивностью ее фискально-административного аппарата. Именно такова была ситуация в Скандинавии эпохи викингов.
К последней четверти XI в. относятся первые известные скандинавские дипломы: дарственная грамота датского конунга Кнута Святого Лундскому собору (1085) и другие документы, свидетельствующие о том, что короли отчуждали в пользу церковных учреждений немалую недвижимость. Имея в виду материал об имениях родовой знати, можно заключить, что короли, особенно верховные правители, владели уже достаточно значительными земельными комплексами. При этом королевские владения, так же как и владения знати, были разбросаны по многим районам, это общая особенность крупного землевладения в средневековой Скандинавии.
В «Саге о Ньяле» упоминаются управители дворов норвежского конунга (гл. XLIII). Из саги известно также об управляющем датского конунга Свейна[1417]. Даже если малый король имел только одно большое имение, он должен был иметь управителя-брюти, в том числе из преданных рабов, как и другие представители родовой знати. Тем более наличие многих имений обязывало владельца держать там управляющих. Естественно, что при том месте, которое занимали имения-хусабю в системе королевской власти того времени, управляющие этими имениями неизбежно играли заметную роль в реализации королевской власти на местах. Соответственно, в сагах «дворец» или «замок» королей или ярлов играл также роль официальных резиденций[1418].
Доменом свейских, затем шведских королей, как известно, был так называемый «Упсальский удел» (Uppsala öð), на месте которого в Старой Упсале издревле были главное капище и общественный центр свейских вождей, перешедший к тем, кто наследовал их властные функции. Но земли этого удела находились не только в Упланде. По мере своего приращения королевские владения возникали по всей стране, доходы от них главным образом и кормили королевские семьи с их окружением. Земли домена нельзя было дарить или продавать, не получив взамен совершенно равноценных владений. Судя по областным законам, уже в XII в. шведские короли присвоили себе права и на значительную часть альменды (до ⅓ общинных земель только в Упланде[1419]). И, судя по сагам, этот процесс в каких-то мере и формах, возможно, начался уже в эпоху викингов. Сходные процессы отчуждения общих земель в пользу королей происходили в Норвегии и Дании.
Организуя свои земельные фонды, короли, совместно со знатью, нарушали жизненные интересы бондов, лишая их угодий. О Харальде Прекрасноволосом говорили, что он присваивал себе земли, особенно общинные земли-альменды, в качестве наследственного владения («Сага о Ньяле», гл. XXXII и CLVII), объявляя себя верховным владельцем норвежской территории или обладателем земельной регалии. На самом деле трудно поверить, что такие решительные действия власти в отношении общественных земель стали распространяться в Скандинавии ранее XII столетия, но попытки такого рода могли иметь место, тем более что конунг Харальд Прекрасноволосый был человеком волевым и решительным. «Теперь никто из знатнейших и никакой конунг в стране не обладали никакой властью, если их не наделил ею Харальд Прекрасноволосый». «Теперь могущественные мужи не берут виры за родичей, а сами превратились в податных людей» — так характеризует «Сага о людях из Лососьей Долины» появление в Норвегии IX в. такого сильного единого правителя (гл. II)[1420]. Полностью эти оценки вряд ли соответствуют действительности, это, скорее, гипербола или дань исторической памяти, бытующей в среде той части родовой знати и бондов, которые были недовольны централизацией страны. Но несомненно, что организация королевского управления на местах, когда бонды теряли полновластие на занимаемой ими территории, равно как и поборы, а также жестокость конунгов и их людей, разоряли бондов. Конунгу теперь должны были подчиняться и большие хёвдинги, и ярлы, правители ряда областей. Провозглашение Харальдом регальной (верховной королевской) собственности на земли страны позволило ему вместо неопределенной по размеру «дани Одина» собирать с бондов поземельный налог, не лишая их, однако, их наследственных прав на землю (одаля).
В «Саге об Олаве Святом» (гл. LIII, LVII) описывается, как обустроился этот конунг в торговом Нидаросе. Он построил там усадьбу, где возвел палаты и церковь Св. Марии. В усадьбе короля Олава в Нидаросе служило «60 дружинников», «которым он сам раздавал плату и сам устанавливал закон, и было 30 работников на усадьбе, чтобы было все необходимое, и множество рабов, и 30 гостей»[1421], которые получали половину той платы, что полагалась дружинникам (там же, гл. LVIII)[1422]. Дом его, где все эти люди помещались, был, видимо, не маленьким. Скорее всего, там были и специальные помещения для приема приглашенных людей.
Специальный «гостевой дом», сооруженный в королевской усадьбе, упоминается в «Саге об Эгиле»[1423], в «Саге об Ингваре Путешественнике» и в других сагах, где речь идет о хоромах, о залах, построенных королем, например для гостей, которых ждали на свадьбу, и т. д. Обычно на йоль король устраивал большой пир и приглашал «многих могущественных бондов», которые, как известно, ездили со свитой. Так что без специальных гостевых помещений королю было не обойтись.
После того как Олава Святого «провозгласили королем на всех тингах», все собранные подати должны были свозиться в его усадьбу в город Нидарос (гл. LVI). Об обязанности свозить все, полученное в качестве налогов, во двор конунга говорится и в другом месте саги (гл. XVI). Эти свидетельства представляют интерес в нескольких аспектах. Во-первых, они показывают роль королевских усадеб-хусабю в качестве центров налогообложения и, соответственно, распределения государством податей с местного населения. Во-вторых, судя по всему, свозить свои подати должны были сами бонды, видимо, используя собственную тягловую силу, т. е. к их податным обязанностям присоединялась еще и натуральная извозная повинность. А поскольку, приезжая в свои усадьбы, конунг, как уже известно, занимался местными делами, в частности относящимися к религии, и вообще творил суд и расправу, то приходится признать, что все эти хусабю вообще были центрами общественной жизни данной округи. Иначе говоря, хусабю были опорными пунктами и в период завоевания власти, а затем и при ее реализации. Особенно важно, что в этой роли все чаще выступали ранние города, с их стенами, рынками и торговыми пошлинами.
Обязанности и деяния королей
В идеале король был обязан поддерживать порядок в стране, соблюдать мир и справедливость. За ним, его поведением следили тысячи глаз, и он должен был действовать крайне обдуманно, разбирая дела и жалобы[1424]. Король распоряжался землей, отнимал ее или наделял ею. Начиная с XI в. короли решительно поддерживали христианскую церковь, обращая в христианство язычников и содействуя построению церквей, наделяя церкви имуществом, оказывая (несколько позднее) помощь монастырям и давая привилегии священникам. Церковь платила такому государю взаимностью, и ярчайшими примерами этого являются отношения между Свейном Эстридсеном Датским и Адамом Бременским, позднее — деятельность знаменитого датского епископа Абсалона (рубеж XII–XIII вв.).
Король следил за соблюдением государственных границ и участвовал в их определении при спорах с соседями, как это было, например, в середине XI в. между Швецией и Данией или постоянно — между Швецией и Норвегией из-за Западного Гёталанда и Емтланда. Он способствовал основанию городов. Так, в Норвегии начиная с 1000 г. короли заложили Трандхейм (торговый порт в области Трандхейм-фьорда, севернее Вика и Осло-фьорда), а также Борг (Сарпсборг), Осло, позднее Конунгахеллу (королевскую гавань и южный форт), а затем будущий крупнейший торговый центр страны Берген; кроме того, норвежские короли способствовали подъему религиозного и административного центра Вестфольда — Тунсберга.
Как уже говорилось, деяния некоторых королей, начиная с малых конунгов, вошли в саги, причем саги уделяют им большое внимание. Так, «Сага об Инглингах» повествует, что свей Энунд Дорога, сын Ингвара, конунг с резиденцией в Упсале, был очень богат, причем многое из того, чем он владел, было захвачено во время викингов в страну эстов. «В его дни в Швеции были хорошие урожаи. Из всех конунгов его любили больше всех. Швеция — страна, вся покрытая лесами, которые настолько обширны, что их не проехать и за много дней. Конунг Энунд затратил много труда и средств на то, чтобы их расчистить, а также проложить сквозь заросли дороги. И тогда на освобожденные земли устремились люди. Так страна заселилась, поскольку народа, который захотел жить на новых местах, было достаточно. Энунд, проложив дороги по всей Швеции, устраивал вдоль них во всех областях страны свои дворы», за что его и прозвали Энунд Дорога[1425].
Этот отрывок особенно интересен тремя сообщениями, которые в нем содержатся. Первое — это постройка дорог через лесные дебри, что имело важное значение для поддержания связи отдельных районов между собой и для централизации свейских земель. При этом, судя по областным законам, постройка и содержание в порядке дорог и мостов с давних пор были обязанностью местных бондов. Второе — что королевская власть содействовала расчисткам и тем самым внутренней колонизации страны. В-третьих, интересно сообщение о сооружении королевских усадеб именно в разных районах подчиненной конунгу территории, притом, судя по тексту, вблизи дорог. Такая разбросанность и, одновременно, связь имений, где он останавливался, разъезжая «по всей стране по пирам», вместе с дорогами, с необходимыми коммуникациями, давала ему необходимую и единственно доступную в тех условиях возможность получать подати с населения и вообще контролировать его, включая судебные разбирательства.
Харальд Прекрасноволосый Норвежский запомнился тем, что твердой рукой управлял и малыми конунгами, и знатью так, что при нем «никто из знатнейших конунгов в стране не обладал никакой властью» и «могущественные мужи» боялись того, что «сами превратятся в податных людей»[1426]. Однако он вошел в саги с очень высокой репутацией, впоследствии его приводили в пример того, как «подобает вести себя знатному человеку»[1427]. Норвежский король-викинг Хакон Добрый (ок. 945 — ок. 960), провозглашенный конунгом «на всех тингах в Упленде», побеждал других викингов, особенно датских и шведских, и «установил мир между бондами». Он был «человек жизнерадостный, красноречивый и простой в обращении. Он был также очень умен и уделял большое внимание установлению законов»; надо думать, что речь идет об устной фиксации обычного права; ему приписывается законодательство «Грагас» («Серый гусь»). А около 950 г. он учредил тинг Северо-Западной Норвегии во Фросте — Фростатинг. Он «учредил законы Гулатинга по советам Торлейва Умного и законы Фростатинга по советам [хладирского] Сигурда ярла и других трандхеймцев, которые считались наиболее умными. А законы Эйдсиватинга учредил Хальвдан Черный»[1428]. Эйдсиватинг, который собирался в Нидаросе (в совр. Трандхейме) как областной тинг, фигурирует в том же IX в. в «Саге о Хальвдане Черном», где учреждение тинга также приписывается именно этому королю. Что касается Боргартинга, то впервые он упоминается лишь в «Саге о Сверрире» (гл. CXXXII): там был провозглашен королем Инги Магнуссон[1429].
О Хаконе Добром известно также, что он разделил земли Норвегии на корабельные округа, а последние, в свою очередь, поделил между фюльками. На некоторые пиры он приглашал, кроме дружины, также многих бондов[1430].
В саги вошел тот (казалось бы, малозначительный) факт, что Олав Святой запретил поставлять гаутам (гётам) сельдь и соль, в чем они очень нуждались (гл. LXI); видимо, таким способом он оказывал на них политическое давление. Кроме того, при этом короле, если верить ссылкам на его распоряжения в писаных областных законах XIII в., были также введены некие правила о порядке интронизации королей на тингах и об обязанностях бондов по отношению к королю, которые определялись как «услуги».
Харальд Суровый Правитель начал чеканить норвежскую монету и объявил это дело регалией, т. е. правом короля. Он же начал и практику порчи монеты, подмешивая к серебру слишком много меди, отчего монета становилась «черной» и обесценивалась. Этому королю приписывается основание города Осло.
Об Олаве Тихом (1066–1093) Снорри нашел нужным сообщить, что он изменил расположение своего престола: раньше королевское место находилось в середине поперечной скамьи, а при нем стало располагаться в середине длинной скамьи. Видимо, расположение королевского трона было примечательной деталью как для авторов фольклорной основы саги, так и для ее позднейших обработчиков. Но сага также отмечает, что этот конунг способствовал росту городов и торговли, привлекал в страну купцов и основал (купеческие? духовные?) гильдии, достраивал и возводил (деревянные) церкви. Он ввел много новых мод и обычаев. Новым, например, был обычай (ритуал), согласно которому стольники подносили чашу наиболее знатным гостям (по знаку конунга?). И чтобы свечники держали [на пире] свечи, а самые знатные люди, окольничьи короля сидели за особым [почетным?] столом, лицом к креслу конунга. С собой по пирам он возил до 250 человек воинов и слуг («Сага об Олаве Тихом», гл. 1).
В «Саге о Харальде Серая Шкура» говорится, что в голодный год, когда не родился хлеб и скот нельзя было выпускать на поля, поскольку с них не сошел снег, правитель закупил для людей скот, собрав с них всего «по деньге» (?), а сельдь приобрел на свои средства, продав запас стрел[1431].
А Олав сын Трюггви был крестителем Норвегии, он объединил эту страну и стал чеканить собственную монету.
В кратковременное правление в Норвегии Свейна Датского, сына Кнута Могучего (первая треть XI в.), «…никто не мог уехать из страны без разрешения конунга, а если он все же уезжал, то все его владения доставались конунгу. Тот, кто совершал убийство, лишался земель и добра. Если человеку, объявленному вне закона, выпадало наследство, то это наследство присваивал конунг». Свейн наложил на бондов большие подати, кроме того, он принуждал их строить для себя дома, т. е. выполнять строительные отработки[1432]. «От каждых семи человек старше пяти лет (?!) один человек должен был идти в войско конунга (когда он объявлял сбор ополчения). На каждом выходящем в море корабле следовало оставлять место для конунга». Каждый, уезжающий в Исландию, кто бы он ни был — иноземец или местный житель, был обязан уплатить конунгу пошлину. К тому же при тяжбах свидетельство одного датчанина «перевешивало свидетельство десяти норвежцев». Наконец, каждый, выходящий в море по любой надобности, обязан был отдать конунгу пять рыбин[1433].
Этот материал уже использовался ранее, но в ином аспекте. Между тем и в связи с темой данного очерка он весьма интересен. По существу, он содержит сведения о характере королевского правления и законов в Дании; в таком объеме они — единственные в сагах. Очевидно, что распорядки в этой стране при Кнуте Великом были намного жестче, нежели у скандинавов-соседей, что и вызвало волнение среди норвежцев. Очевидно также, что в Дании короли действовали более решительно, обладали значительно большими правами и привилегиями, особенно в отношении имущества подданных.
Уже в конце XI в. Кнут II Свейнссон попытался ввести в среде знати вассальную систему, упорядочить поборы с бондов и освободить трэлей от личной зависимости. Судя по «Саге о Кнютлингах», крестьяне, которых, видимо, подстрекала знать, убили его в соборе. Позднее Кнут II стал первым датским святым, для бондов — «Божьим королем».
Еще раньше король-викинг Свейн Эстридсен (1047–1074), внучатый племянник Кнута Великого, вошел в историю, помимо всего прочего, благодаря тому, что при содействии Адама Бременского разделил страну на 7 епископств, а последние на приходы, наделил епископов земельной собственностью; в 60-х гг. XI в. он пожаловал земли августинскому монастырю[1434]. Интересные отклики в «Роскилльской хронике» получили четыре (из пяти по очереди правивших в стране) его (незаконных — при наличии законных!) сына, которые возглавляли Данию в общем в течение 60 лет (1074–1134). О Харальде Точило сага говорит, что он был «муж замечательный, правитель справедливейший. Он приказал передать в общее пользование леса, которые присвоили себе только знатные люди» (!). Его брат Олав Голод получил такое прозвище потому, что в течение всего девятилетнего правления этого короля страна страдала от голода. Бедствие закончилось при его брате Эрике Добром (1095–1103), который «напридумал много жестоких и несправедливых законов», содержание которых не излагается. Последний сын Свейна Нильс был «муж смирный и бесхитростный, совсем не правитель»; но при нем светская знать вступила в очень серьезные противоречия с клириками, в которые оказались втянутыми и многие бонды (см. выше)[1435].
Полномочия и права монарха
Сколько-нибудь связные, последовательные сведения о правах королей в сагах найти трудно, тем более что от страны к стране, от правления к правлению полномочия правителей менялись. Возникает впечатление, что каждый правитель имел столько прав, сколько смог получить.
В Норвегии права короля в какой-то мере прописаны в Законах Гулатинга. Но только при Магнусе Эрлингссоне (1161–1184) были приняты законодательные установления относительно престолонаследия и состава выборщиков короля. То, что во времена восстания биркебейнеров во главе со Сверриром, а позднее в битве конунга Магнуса с повстанцами-«посошниками» погибла значительная часть норвежской родовой знати, способствовало укреплению позиций короля, хотя упорядочение королевской власти растянулось на ряд столетий. Мотивация законодательной деятельности в XIII в. оставалась прежней: исправление, а не введение новых законов. Не случайно Магнус сын Хакона (1263–1280), введший очень важные новые законы, прозывался Исправитель Законов[1436]. Но по-прежнему законы должны были одобряться тингом.
Касающихся Швеции материалов такого рода почти нет. Но из car, например, следует, что судебные решения, связанные с собственной персоной, король принимал единолично, хотя и прислушивался к советам своего окружения. О некоторых законах известно из других, обычно более поздних источников, особенно из разделов «О правах короля» областных законов, начиная с первой трети XIII в., на которые оказало влияние (впрочем, незначительное) римское право, в частности на отношение к особе государя. Затем из «Хроники Эрика» узнаем о реформах ярла Биргера, правившего при Эрике («Шепелявом и Хромом», середина XIII в.). Наряду с законами об участии женщин (уже после выделения приданого?) в наследовании имущества после отца, в том числе недвижимости, о неприкосновенности («мире») двора бонда и другими был введен закон о королевской клятве. Ярл Биргер также «построил Стокгольм», точнее, построил крепость при поселении (скорее всего, рыбацком), вокруг которой выросла столица страны; наличие столицы очень важно для централизации каждого государства. В ряде областных законов Швеции последней четверти XIII в. (в Младшем изводе Вестгёталага, а также Упландслаге, Хельсингелаге) мятеж против короля, независимо от побудительных мотивов, карается лишением виновных жизни и конфискацией всего их имущества в пользу короны. Только в конце 70-х гг. XIII в. в шведском латиноязычном дипломе впервые упоминается «королевское величество» (regia majestas), за оскорбление которого и мятеж через несколько лет была казнена группа знатных уппландцев (Фолькунгов), а их значительная собственность конфискована[1437].
Но в какой мере эти установления, как и более поздние законы Норвегии, включают в себя или отражают обычаи двухсотлетней давности? Одно ясно: власть монарха в Скандинавских странах еще долго была, пусть и в убывающей степени, ограничена знатью и идущими за ней бондами, особенно в ландах.
Воплощением этого ограничения был институт тинга[1438]. Об этом уже говорилось в связи с выборами и смещением королей, теперь пора сказать об этом органе в контексте полномочий избранного государя.
Монах Римберт рассказывает о том, как епископ-миссионер Ансгарий и сопровождавшие его лица прибыли около 850 г. в главный торговый центр свеев Бирку с тем, чтобы добиться разрешения построить там церковь и проповедовать христианство. Ансгарий обратился к местному королю Олаву, чья резиденция была по соседству, на островке Альснё, за разрешением. Король был согласен, но сказал, что он не может решить этот вопрос самостоятельно и должен созвать народное собрание (placitum) свеев в Бирке и «в другой части государства». Подобным же образом позднее, как повествует «Сага о Хаконе Добром» (гл. XV), норвежский король уговаривал бондов принять христианство на областном народном собрании — Фростатинге[1439].
Затем, когда исторические области-ланды превратились в административные округа, роль местного судебного и, отчасти, законодательного органа взяли на себя ландстинги, где, как когда-то на тинге племени, регулярно напоминалось и толковалось обычное право. Там же решались вопросы о соответствии обычаям ланда новых постановлений короля, новых налогов или порядка их взимания, созыва нового ополчения и т. д. Контролирующая и прочая деятельность тингов, вообще политическая позиция ландов занимали в отношениях с королевской властью, в обозначении и ограничении ее полномочий роль, которую трудно переоценить. Не случайно анонимный автор хроники «Христианские короли Швеции», намереваясь похвалить короля Инге Старого (ум. 1118), написал о нем: «Никогда не нарушал законы, которые были высказаны и приняты в каждом ланде». И позднее, в период кодификации областных законов, эти своды лишь за редким исключением составлялись в самих ландах, но под руководством лагманов, и принимались на ландстингах, что играло заметную роль в консервации патриархальных обычаев. Различия в некоторых законах отдельных ландов и большая роль областных тингов в решении государственных вопросов говорят как об ограничениях королевской власти в Швеции, так и о недостаточной централизации страны еще в XIII в.
Ландстинг осуществлял и другие функции: политико-административные и судебные (о них будет сказано ниже), что еще более ограничивало власть короля. О роли верхушки местного общества, прежде всего в составлении и принятии областных законов, выразительно сказано в Гуталаге. Ряд пунктов Гуталага (гл. 2–6 и др.), где идет речь о принятии закона на тинге, начинаются со слов: «Также договорились…»; например: «Также договорились, что то, что здесь [в Гуталаге] записано, является законом». В случае, если возникнут разногласия, они должны решаться большинством голосов судей, коллегия которых занимала на Готланде место лагмана. Разбирались на ландстингах также конфликты между королем и знатью, хотя постепенно эта функция перешла к совету знатных при короле. Влиятельные господа, вступая с королем в споры на тингах, нередко получали поддержку народа.
Признаком и средством укрепления власти, а также авторитета единого короля было использование им монетной чеканки, примерно с рубежа X и XI вв. Среди первых королей трех Скандинавских стран, чеканивших свою монету, были крестители Олав сын Трюггви, Харальд Синезубый и Олав Шведский, поэтому на всех первых монетах имеется изображение креста. Известны монеты из города Хедебю, на которых изображены корабль и конь (или олень) — символы плаваний и походов. На монетах Олава Шведского король «свеев и гётов» впервые изображен с короной на голове и с символами королевской власти в руках. Надпись Si[tuna] Dei, т. е. упоминание [милости] Господа, как и изображение креста, выглядит вызовом со стороны короля Олава: Сигтуна (где, вероятно, отчеканена эта монета), известная как старинный центр языческого культа, здесь представлена как христианский центр. Своего серебра, которое было основным монетным металлом Средневековья, у скандинавов тогда не было. Но регион в ту эпоху вряд ли нуждался в собственной монете, поскольку был переполнен ввозными серебряными монетами, слитками серебра и драгоценностями, которые использовались в качестве средств платежа. Поэтому чеканка своей монеты в начале XI столетия, на мой взгляд, была скорее политическим шагом первых скандинавских королей и «наглядным средством», направленными на пропаганду, укрепление их верховной власти и на утверждение христианства.
Разумеется, средствами повышения авторитета как короля, так и знатных людей был их образ жизни, использование определенного набора знаков статуса: укрепленная резиденция с большим, роскошно убранным жилым домом; отличная большая дружина; флот, состоящий из разных, в том числе военных, кораблей; дорогое оружие, роскошные одежды и много драгоценностей; намогильный курган с камерой и богатствами внутри. Отличались широтой не только королевские свадьбы и похороны, но и повседневные трапезы. Все это формировало «королевское достоинство».
Некоторые итоги
Очевидно, что скандинавский король в своей законодательной и судебной деятельности должен был хотя бы по форме подчиняться тем же общим вековым обычаям, установлениям и ритуалам, что и весь народ. Более того, новые законы и реформы должны были обязательно апеллировать к «старым обычаям», выступая не иначе как исправление искажений обычая, как улучшение законов. Не случайно (это обстоятельство хочется еще раз подчеркнуть) еще в последней трети XIII в. короля Магнуса II Норвежского, знаменитого тем, что он подверг ревизии четыре областных закона Норвегии и в 1274–1275 гг. заменил их общим для страны законодательством — Ландсловом, называли Лагабётер, т. е. Исправитель Законов. И только в его законодательстве, помимо прочего, провозглашено, что «король поставлен над законами» и что к нему можно обращаться с жалобами на решения тинга и лагмана.
Очевидно, что первые, ранние попытки конунгов ужесточить свою власть, ввести постоянные налоги и т. п., встречавшие дружное сопротивление народа, были временными, в известном смысле забегающими вперед мерами отдельных королей. И не случайно верховные правители, кочующие в погоне за вейцлами, имели резиденции, но еще не имели столиц. Именно так обстояло дело в эпоху викингов.