Королевский «двор», как близкое окружение правителя, имел в Скандинавии эпохи викингов широкое общественное значение. Известный «придворный круг» в формах, присущих тому времени, возникал и при каждом малом короле и, тем более, при главном «короле королей», и при каждом знатном семействе — в виде штата слуг, охраны, управляющих. Интересно рассмотреть эту придворную жизнь в контексте повседневных обычаев своего времени, в надежде, что это поможет отчетливо представить как сами обычаи, так и особенности именно королевского двора. Мною выбраны, пожалуй, наиболее яркие и распространенные в то время публичные (общественные) обычаи: пиршественные застолья и обмен дарами.
О составе окружения монарха, занимающего престол уже объединенного государства, говорилось отчасти выше, в связи с дружиной и служилой знатью. Об остальных придворных конкретных сведений почти нет. Впрочем, уже ясно, что их круг складывался во многом в соответствии с нуждами, интересами и личными симпатиями короля и его семейства. И что близкие королю люди и его соратники, как и «нужные» знатные союзники, поощрялись подарками и получали важные государственные посты.
Жизнь королевского двора проходила среди битв, разъездов, охоты, различных церемоний и пиров. Это были будни двора, и именно в ходе этих повседневных занятий обычно решались важные государственные дела.
О войнах с участием государей сказано много. Выше приведены выразительные свидетельства саг о постоянных разъездах государей, особенно по своей стране и с самыми разными целями — от сбора даней до крещения местных жителей и от гостевания у родовитого хозяина до расправы с мятежным бондом. Можно в сагах найти и разрозненные данные об участии королей в весьма разнохарактерных церемониях, таких как заключение мира и побратимство с соседним королем, жертвоприношения в капищах и христианские обедни, заключение брака, похороны и т. д. К сожалению, в сагах лишь единичны сведения об охоте государей — занятии в те времена, как известно, излюбленном. Но есть упоминания о ловчих, об охотничьих собаках и соколах; последние высоко ценились. Снорри рассказывает об одном малом конунге Вестфольда, который был так физически силен, что в 12 лет победил берсерка, а во взрослом возрасте имел обыкновение в одиночку ездить в лес, чтобы охотиться на опасных, крупных животных[1567].
Но по-настоящему выразительны в сагах те описания, которые касаются пиров. Оно и не удивительно, ведь победоносная битва и широкий пир — это то, что скандинавы мечтали получить у Одина, в Вальхалле!
Торжественная трапеза-пир
Совместная трапеза была на протяжении всей человеческой истории жданным и желанным событием, праздником. Она порождала положительные эмоции, помогая снять усталость, озабоченность и нервное напряжение, даря известную раскованность, новые знакомства, а также, хотя бы временно, радость и мир сотрапезникам. Многие из них получали приятную возможность вдоволь и вкусно поесть, что не всем и не всегда было доступно[1568].
Вместе с тем такого рода трапеза и сама являлась, и, разумеется, сопровождалась определенным ритуалом или, скорее, совокупностью ритуалов, важных знаковых действий, которые делали пир событием не столько частной жизни, сколько важным общественным явлением.
Ритуализация совместной трапезы отмечается уже на самых ранних стадиях общественного развития, что вполне объяснимо, если иметь в виду как ту роль, которую собственно пища играет в поддержании жизни, так и то сильнейшее физиологическое, да и эмоциональное воздействие, которое она оказывает. Превращение совместной трапезы в общественный акт происходило благодаря ее коммуникативной и объединительной роли: ведь совместное преломление хлеба насущного символизирует приобщение сотрапезников к некоему единому социуму. Это выражение взаимного доверия, миролюбия, готовности к единению и совместным действиям, будь то собрание родичей, членов ремесленного цеха, воинов, духовного братства или воровской шайки, наконец, придворного или вообще элитного сообщества. Такое значение общей трапезы проходит через все исторические эпохи и на европейском материале может быть проиллюстрировано многими примерами из времен Античности, русского и западного Средневековья, Нового и Новейшего периодов.
Торжественное общее застолье, праздничную трапезу скандинавы обычно называли «пиром». Его устраивали по случаю, так сказать, «пиков» частной и публичной жизни, обычно в пределах социальной горизонтали, т. е. в «своей среде», где оно играло очень важную роль. Пир, относительно многолюдный, требующий значительных затрат и закрепленной обычаем организации, представлял на всеобщее обозрение статус, состоятельность и свойства сотрапезников, позволял их оценить, а также прояснить и в известной мере подрегулировать отношения между родичами и соседями, внутри общности, группы, слоя. И сразу же стоит оговориться, что социализирующая роль пиршества проявлялась не только через дружеские возлияния, но и через размолвки, иногда кровавые схватки сотрапезников, выявляющие расстановку, соотношение их сил. При известных условиях на пир могли быть приглашены и отдельные представители нижеследующей или восходящей по уровню социальной страты, что также имело большое общественное значение, прежде всего для вертикальных общественных связей и социальной динамики, например для вовлечения в группу знати сторонников из числа хольдов, а в среду хольдов — союзников из числа средних хозяев и т. д.
Литературные источники позволяют в какой-то мере восстановить порядок таких пиршественных собраний, до известной степени адекватно представить себе их роль в тогдашнем скандинавском обществе, уже начавшем встраиваться в феодальную систему европейского Средневековья. При этом сведения, имеющиеся, например, в сагах, достаточно избирательны, в том числе социально, ведь они рисуют наиболее подробно верхние слои общества — королей, знать, скупее — богатую верхушку бондов-простолюдинов; именно о таких пирах и можно прочитать в сагах.
Судя по этим описаниям, пиры были нескольких типов. Один из них — регулярная коллективная обильная трапеза, которую, например, короли практиковали в невоенное время чуть ли не ежедневно, подолгу засиживаясь за столом со своими приближенными и тут же обсуждая важные для страны и для них лично вопросы, а также происшествия, случившиеся при дворе. Тогда с утра до вечера «брагу медовую в чеканные чаши лил виночерпий» (поэма о Беовульфе, ст. 2110 и др.). Судя по сагам, пир был обычным времяпровождением короля и его дружины-свиты в перерывах между битвами, церемониями, охотой и вообще делами, требующими активных действий со стороны государя.
В такие дни король вставал рано; если дело происходило уже в христианской среде, он молился, затем в обществе дружины и, нередко, гостей отправлялся в зал. Там, возможно, он совершал омовение (рук) вместе с сотрапезниками[1569], а затем занимал главное место за столом. Все приступали к трапезе, а если в это общество попадал новый интересный человек, его просили рассказать о себе и о том, что он видел. Еще лучше было, если гость умел играть на музыкальных инструментах и петь, рассказывать саги. За столом сидели долго, ели и особенно пили очень много. В знак того, что слугам пора убирать со стола, король стучал по столу рукояткой своего ножа[1570]. Как известно из саг, такой нож, служивший по мере надобности то столовым прибором, то оружием, имел при себе каждый скандинав. Иногда, нагрузившись сверх меры, пирующие отправлялись на отдых, чтобы затем, прервав пир лишь на вечернюю церковную службу, продолжить его до ночи, а затем с трудом добраться до постелей[1571]. В «Пряди об Аудуне с Западных Фьордов» говорится, что после пира конунг и дружина «идут к вечерне пьяные»[1572].
Осенью весь двор снимался с места и кочевал с «пира на пир». И за столом решались многие дела и судьбы.
В поэме о Беовульфе (ст. 2180) герой хвалит вождя, который
в медовых застольях / не губил друзей,
не имел на уме / злых намерений…
…незлобив был и кроток сердцем.
Торжественно трапезничали как короли, так и другие состоятельные люди во время гостевания, иногда длительного. О пирах знати речь уже шла. В «Саге об Олаве Святом» имеется выразительный рассказ о том пиршестве, который устроил малый конунг Вестфольда Сигурд Свинья для своего пасынка, «главного короля» Норвегии Олава Толстого (гл. XXXII–XXXV)[1573].
Получив известие о приезде сына-короля, жена Сигурда королева Аста, которая «сидела в своей горнице, и с ней было несколько женщин», немедленно встала и велела «слугам и служанкам приготовить всё наилучшим образом». Прежде всего четыре служанки убрали покои, завесили стены коврами и подготовили скамьи. Затем несколько слуг устлали пол свежей соломой, поместили у входа столик с большим жбаном для пива, а на большом столе расставили угощение. Аста отправила двоих слуг за мужем, который в это время находился в поле, присматривая за уборкой хлеба. Были разосланы слуги по всей округе, чтобы пригласить «всех знатных людей» на пир в честь конунга Олава. Прочим слугам и служанкам она приказала выйти во двор [встречать гостей]; «всем, кто там был», она велела надеть праздничные одежды, если они у них были, а тем, у кого хорошей одежды не было, «она ее одолжила». Сигурду в поле был приведен конь «с седлом, отделанным золотом», и позолоченной уздечкой, украшенной драгоценными камнями. Принесли ему и праздничную одежду. Кроме того, слуги передали Сигурду просьбу Асты вести себя «как подобает знатному человеку» (!). Сигурд же, высказавшись по поводу дурной репутации пасынка, связывать судьбу с которым очень опасно, усомнился в том, что Асте удастся проводить сына с той же роскошью, с какой она его встречает.
Сигурд «приказал разуть его», снял будничную «синюю куртку, синие чулки, высокие сапоги, завязанные выше колена, и широкую серую шляпу», а также платок, который прикрывал лицо [от пыли? загара?)]. Затем «натянул на ноги высокие сапоги из козьей кожи и прикрепил к ним позолоченные шпоры… надел одежды из драгоценной ткани, а сверху — алый плащ… опоясался мечом, надел на голову позолоченный шлем и сел на коня». Когда он «в сопровождении тридцати мужей в хорошей одежде» подъехал к дому, весь двор был полон народу. Тут показались сначала стяг Олава конунга, а потом и он сам. «С ним было сто человек, и все они были хорошо одеты». Из дальнейшего текста явствует, что это было «все войско» Олава — скорее всего, его дружина.
Гостя приветствовали, ввели за руку в дом и посадили на почетное место. Аста просила сына погостить, распоряжаясь «всем, что у нее было, землей и людьми». Сигурд «приказал своим людям позаботиться об одежде тех, кто был с Олавом, и накормить их лошадей», затем «сел на свое место. И пир был на славу».
Итак, подготовка к пиршеству в честь высокого гостя включала уборку и праздничное убранство покоев, приготовление столов и угощения на них и обязательно праздничную, «драгоценную» или, по крайней мере, «хорошую» одежду как самих хозяев и их слуг, так и гостей, а также тех, кто их сопровождал. Требовалось пригласить всех знатных людей округи, которые, конечно, приезжали со своим сопровождением. Встречать гостей полагалось многолюдно и торжественно. О ходе пира сага не рассказывает, только замечает, что Сигурд в течение гостевания Олава и всех его сопровождающих «кормил их день рыбой и молоком, а день мясом и пивом». Заодно сага объясняет причины приезда гостя к Сигурду: Олав Толстый задумал завоевать трон Норвегии и хотел добиться содействия Сигурда. А «властолюбивая» Аста поддержала замыслы сына, считая, что, даже если, став королем Норвегии, он проживет так же мало, как Олав сын Трюггви, это все же лучше, чем прозябать в неизвестности до глубокой старости, подобно ее мужу.
Сходными были и обстоятельства других торжественных пиров, которые (видимо, поочередно) устраивали для конунгов местные лендрманы и богатые бонды той или иной округи, когда правители «ездили по пирам». Так же ставили скамьи, приглашали живущих по соседству «лучших людей» с их свитами, которые вешали на стену свои щиты, вместе с конунгом принимали подчас до двадцати дюжин сопровождающих, всех щедро угощали и т. д. Хозяева хвастались дорогой посудой, убранством дома, все присутствующие — одеждой и оружием, желающие «мерились силой», особо уважаемые гости при отъезде получали богатые подарки.
Судя по сагам, для широкого пира предназначалась самая большая комната в доме (зал, холл), обычно прямоугольная, на мощных столбах, украшенных резьбой, с постоянными местами для хозяев и почетных гостей.
Наконец, саги говорят также о коллективной трапезе, которая устраивалась по особым случаям — в честь религиозного или иного праздника, тинга, победы над врагом, свадьбы и тризны, т. е. приурочивалась к примечательным событиям общественной и частной жизни. Например, хёвдинг Сэмунд устраивал каждой зимой широкий пир «на мессу Никуласа» (св. Николая, 6 декабря), приглашая всех видных людей округи. Сам Сэмунд сидел тогда посредине длинной скамьи, рядом помещался его родич Лофт, на почетном месте напротив хозяина — другой знатный хёвдинг. Все много пили, читались «кое-какие» стихи, видимо, обидные для одной из групп пирующих, поскольку все расстались «в большей вражде», чем были до пира[1574].
Судя по порядку рассаживания гостей — по мере их знатности и близости к хозяину, можно говорить об известном «местничестве». Вероятно, во внимание принимались не только богатство и знатность, но также возраст и заслуги, особенно ратные. Не случайно скальд Эгиль написал такую вису:
Что ж мою скамью ты / Занимаешь, юноша?
Ты давал ли волку / Свежи яства трупны?
Видел, как из воев / Враны пили брагу?
Был ли в прибое / Блеска ты резких лезвий?
Я с оралом ратным / Странствовал. На раны
Ворог вихрем несся. / Викинги ярились…
Борзо мы у брега / Бились и рубились…[1575]
Конечно, пиршества обходились хозяевам недешево, поэтому в большинстве случаев их устраивали состоятельные люди. Богатый и влиятельный Снорри Годи устроил «большое осеннее угощение», возможно традиционное, приуроченное к осенним тингу и жертвоприношению — ведь он был годи местного капища. На него хозяин «зазвал к себе друзей. Наварил вдоволь горячей браги, и пили крепко. Было там и множество застольных забав», из которых названа одна, видимо привычная: «сравнивали людей» округи — «кто самый большой хёвдинг». При отъезде гости получили подарки, что было одним из ритуалов гостевания в то время[1576], ведь и сам Снорри Годи, уезжая из гостей, также получал подарки.
В «Саге об Эйрике Рыжем» (гл. VII) говорится: «Зимой знать устраивала пиры и [там] рассказывали саги, и занимались многим другим, что придает веселье домашней жизни». Наиболее богатыми, торжественными и престижными были те пиршества, которые устраивали или посещали короли. О них саги содержат множество упоминаний.
Необычайно интересные, а подчас и уникальные сведения о таких пирах доносит до нас поэма «Беовульф». Там говорится, что устройству торжественного пира местным конунгом предшествовала «постройка дворца пиршественного», который возводил «весь народ», сходясь для этого из всех пределов. Конунг, который долго правил данами, «там золотые дарил… кольца всем пирующим». Жена вождя приветствовала гостей «по древнему чину», поднося первую «чашу пенную» «высокородному гостю» Беовульфу. Затем с полной чашей «кольцевладелица» — королева, обходит гостей, «потчуя воинов, старых и юных» (ст. 610, 620 и сл.). Обойдя гостей, она садится возле венценосного супруга. Не только медовую брагу, но и вино из «дивных бочек разносил виночерпий» (ст. 1160). И «…пир разгорался, как в дни былые», застольные клики, смех и песни «в хоромах грянули» (ст. 640). После пира вся дружина, которая в нем участвовала, улеглась спать (ст. 50 и сл., 69–70 и сл.).
О подготовке к пиру, о том, как убирают хоромы («гостеприимный зал»), говорится неоднократно. В случае необходимости, по важному случаю, пиршественная палата и спальные помещения строятся специально. На стены вывешивают «златовышитые ткани», и «дивные вещи ласкают зрение…». А утром, когда все расселись по лавкам, снова «сновали чаши медовой браги среди героев, среди соратников и родичей конунга» (ст. 990, 1010). Часто пили из звериного рога, красиво украшенного, иногда с подпорками, чтобы его можно было ставить на стол. Из пиршественного рога пили, например, на пиру у Ангантюра, о чем повествует «Сага o Фритьофе Смелом» (гл. VII).
Автор поэмы не забывает упомянуть о том, что на пире «песносказатель пел», что там звучали голос и музыка; сказитель, «чтобы потешить гостей в застолье правдивым словом песнопредания, былью о битве», привлекал внимание пирующих. Этими певцами и сказителями на пире были либо скальды из свиты короля, либо особо приглашенные на пир люди.
Дружина «добрая» после пира обычно ложилась спать там же, на лавках, кладя у себя в головах щиты, рядом, «под рукою», шлемы и мечи, поскольку дружинники «всечасно готовы к сече» и «везде», где опасность грозит владыке, бдительно «стоят на страже» (ст. 1240–1250).
Таким образом, из поэмы о Беовульфе следует, что иногда для королевского пира сооружалось и украшалось специальное помещение, для чего привлекался народ со стороны. Интересно также описание здесь некоторых ритуалов и обычаев самого застолья: поднесение самой хозяйкой, в данном случае королевой, первой чаши самому почетному гостю, ее же обход с «круговой чашей» остальных видных гостей, а также развлечение пирующих музыкой, сказами, пением.
Как говорится в «Саге о Харальде Серая Шкура» (середина X в.)[1577], в то время было «много конунгов и ярлов», а у каждого из них — дружина. И все они пировали постоянно, переезжая с пира на пир, особенно поздней осенью, когда были невозможны ни сельские работы, ни плавания викингов. Не случайно в сагах встречается и такая фраза: «Всю осень король разъезжал по пирам»[1578].
Разумеется, если конунг ездил по пирам, то его всюду встречали с большой пышностью и почтением. Нередко пиры в честь конунга давались с целью его умилостивить, либо получить от него новые привилегии, либо подтвердить старые. Так было, например, когда, конунг Олав (Святой) отправился на север Норвегии, плывя вдоль побережья на пяти кораблях и имея при себе около 300 вооруженных людей. Приехав в известное место, он созвал бондов каждого округа на тинг. На каждом таком тинге его «провозглашали конунгом», а он «приказывал зачитывать законы, в которых повелевал соблюдать христианство… Многих конунг жестоко наказывал… людей и могущественных, и простых… Большинство могущественных и богатых бондов устраивало [тогда] пиры в честь конунга». Один хозяин «устроил пир в честь конунга. Там было много народу, и пир был на славу». В результате этот человек стал лендрманом конунга, получив от него «те же поместья, которые имел от прежних правителей» (!)[1579]. Тем, кто не сумел угодить этому жестокому королю, грозила беда, им приходилось «проститься либо со своим имуществом, либо с жизнью»[1580].
Традиционными поводами для пира служили свадьбы и тризны[1581]. В «Саге об Эгиле» (гл. XXVII, события X в.) рассказывается, что конунг пригласил всех присутствующих на тинге на пиршественную тризну по своему отцу, а знатным мужам обещал подарки. Пригласил и всех бондов — «кто захочет… богат он или беден». Эта тризна длилась полмесяца, на нее съехались до 900 человек[1582]. Что же касается подарков, то обычай одаривать гостей, в том числе приглашенных на пир, описывается во многих сагах (см. ниже).
В «Саге о людях из Лососьей Долины» (гл. XXI) повествуется о пире, что устроил ирландский король по случаю приезда к нему внука Олава, сына его захваченной в рабство и считавшейся пропавшей дочери. Король срочно прискакал с другого пира, на который был зван до этого[1583]. Огромным пиром, как гласит «Сага об Олаве Святом» (гл. CXXXVIII), прославил себя конунг Кнут Могучий (начало XI в.), знаменитый сын конунга Дании Свейна Вилобородого и правнук Горма Старого. Пир этот оказался важным для Кнута еще и потому, что, владея Англией и Данией, он мечтал подчинить себе и Норвегию. Во время этого застолья Кнут, видимо, и предложил своему гостю Олаву Норвежскому отдать ему Норвегию в качестве лена, т. е. был готов стать в Норвегии его наместником-ярлом, вассалом[1584]. Вошел в сагу и грандиозный пир, который устроил отец Кнута конунг Свейн Датский (987–1014) и куда пригласил всех вождей страны с их дружинами[1585].
Когда Харальд Суровый Правитель (1046–1066) на известных условиях получил от конунга Магнуса Доброго (1035–1047) «половину Норвежской Державы», то пригласил его «к себе за стол», куда тот явился с шестью десятками людей. «Пир был пышный и обильный. Конунги были веселы и радостны». В конце дня Харальд преподнес гостю и его людям множество очень дорогих подарков. В течение следующей зимы конунги с дружинами «ездили по пирам, и то были вместе, то порознь»[1586], пока не поссорились (вторая четверть XI в.).
Пиром было принято встречать гостя, которому хотели оказать особый почет. Например, в честь Сверрира, приехавшего из Норвегии в шведскую область Вермаланд (Вермланд), его обрадованная сестра устроила пир с приглашенными гостями[1587]. Или: «Знатный и богатый Хёскульд и сыновья Ньяля пригласили друг друга в гости. Сначала Хёскульд поехал к сыновьям Ньяля». У одного из них «был бурый конь-четырехлеток, высокий и статный. Конь это был не кладеный (т. е. не ходил под кладью? — А.С.)[1588] и никогда не выводился на бой с другими конями». Хёскульду подарили этого коня «и еще двух кобыл в придачу». Хозяева сделали гостю и другие подарки, причем обе стороны уверяли друг друга в дружбе. «Затем Хёскульд пригласил их к себе в Оссабер. У него там уже было много гостей. Он еще до этого велел сломать свой главный дом, но у него были три сарая, в которых приготовили постели. Приехали все, кого он пригласил. Пир вышел на славу. И когда настала пора разъезжаться. Хёскульд поднес гостям богатые подарки и вместе с некоторыми гостями и своими домочадцами поехал проводить сыновей Ньяля»[1589].
Некий Мёрд устроил пир, чтобы справить тризну по своему отцу, «и приготовил все для пира. Он пригласил многих бондов, и на этом пире было множество народу». Все вернулись домой с подарками[1590]. В «Саге о Ньяле» рассказывается о том, что на пире поминали умерших родичей и пили в честь богов[1591]. Пир по случаю традиционного праздника устраивал богатый хозяин Торгейр («Сага об Эгиле», гл. LXXXIII). Вероятно, знатный скандинав эпохи саг хотя бы раз в год устраивал большой пир, что, несомненно, поддерживало его престиж как богатого, «очень щедрого и достойного человека».
Свадебный пир отличался особой пышностью[1592]. На него приглашалось множество гостей. Свадьба знатного человека требовала немалых затрат, поскольку родня и именитые гости съезжались со всех концов страны и даже из других стран и земель, и все были с семьями и спутниками. При этом получали и, особенно, дарили гостям множество подарков. Ели, пили медовую брагу, с радостью внимали выступлениям скальдов. Особо отмечается, что еще малолетний Эгиль впервые прочитал сложенную им вису на свадебном пире[1593]. При описании свадьбы знатного и богатого Торольва говорится о «дружине жениха», которая участвовала в пиршестве.
Непременно пировали по случаю проведения тингов, областных и, особенно, общих для всей страны. Традиционные общие или большие тинги собирались на праздники трижды в год: на йоль, весной и осенью. К каждому из этих праздников приурочивались не только общий тинг, но обязательно и большое, торжественное жертвоприношение, а с принятием христианства — католическая служба и, кроме того, по древнему обычаю, ярмарка, которая после установления христианства на Севере даже получила наименование «месса».
Когда скальд Эгиль задумал посетить Норвегию, он «снарядил свой корабль и набрал гребцов». В «середине Норвегии» он пристал к берегу и направился к своему хорошему знакомому, богатому и знатному Аринбъярну, который пригласил его погостить «с теми из спутников, кого он хотел бы оставить с собой». Эгиль вытащил корабль на берег, «гребцы нашли себе пристанище», а сам он и 11 его спутников поехали к Аринбъярну. Хозяину преподнесли «великолепный корабельный парус», который Эгиль велел изготовить заблаговременно, а также «много других подарков». Эгиль прожил в гостях всю зиму, «окруженный почетом». Йоль праздновался у Аринбъярна, который «созвал на него своих друзей и окрестных бондов. Там собралось очень много народа, и было устроено богатое угощение. Аринбъярн подарил Эгилю по случаю йоля длинное одеяние, сшитое из шелка, с золотой каймой и золотыми пуговицами спереди до самого низа. Аринбъярн велел сделать это одеяние по росту Эгиля. Еще он подарил ему полный наряд, сшитый на йоль. Он был скроен из пестрой английской ткани». Кроме того, «Аринбъярн почтил всевозможными дружескими подарками своих гостей, так как он был очень щедрым и достойным человеком». По этому поводу Эгиль сочинил вису:
Муж достойный отдал / Свой наряд богатый.
Никогда не встречу / Преданнее друга.
Дорогим подарком / Наделил меня он.
Не найду того я, / Кто бы с ним сравнился[1594].
Однажды, когда Аринбъярн ушел спать, его гости и приближенные устроили пирушку «и все очень веселились. Сначала пили, посылая рог вкруговую. Потом стали пить рог по двое, пополам… Позже начали пить нечестно (?), и тут пошли хвастливые речи и перебранка». Один из присутствующих вынул меч и нанес другому пирующему (Торвальду) «смертельную рану»[1595]. Поскольку пили на пирах неумеренно, тяжелые драки, даже со смертельным исходом, происходили между присутствующими, как видно, нередко (здесь стоит вспомнить хотя бы пир у Сэмунда).
Что же касается королей, то по обычаю новый конунг, избранный на общем тинге, объезжая свои владения, ездил по «малым» конунгам, пируя у каждого в течение суток. «Сага об Олаве Тихом» (гл. III) сообщает нам, что с конунгом ездило постоянно 120 старших дружинников и до 60 младших[1596]. В «Саге об Олаве Святом» по этому поводу замечается, что, поскольку на пир приезжало очень много народу и это разоряло хозяев, срок пребывания у каждого из них нормировался обычаем (гл. XXXVII).
Для конунгов же, особенно малых, пиршества, как уже ясно из предыдущего текста, служили еще и способом существования. До того как сложились административная и налоговая системы, конунги со своим сопровождением ездили по пирам, на которых и кормились, и собирали с окружающего населения припасы, подати и штрафы, а Олав Святой при этом еще и строго следил за соблюдением христианства (гл. CXXXVII, CXXXVIII). Поэтому конунги ездили на пиры по определенному маршруту, задерживаясь на каждой территории только на необходимое время.
Пир мог быть использован и для сведения счетов с противником в междоусобной борьбе, в том числе за власть. Об одном таком эпизоде, изложенном выше, повествует «Сага об Инглингах», заодно описывая некоторые подробности существовавших тогда обычаев тризны и передачи наследнику конунга власти его отца.
С порядком проведения большого пира знакомят поэма «Беовульф», «Сага об Инглингах», «Сага об Олаве Святом» и другие саги. Для пира готовили или специально сооружали временное помещение, типа большого сарая, украшали его стены коврами, а земляной пол устилали свежей соломой или тростником. При необходимости строили несколько помещений поменьше для ночного отдыха многочисленных гостей и их спутников. Ставили и уставляли закусками большой стол.
Король сидел в центре главной скамьи, на почетном сиденье, у него по бокам — малые конунги, ярлы. Напротив — вельможи и королевские окольничьи («Сага о людях из Лососьей Долины», гл. CLIV), т. е. каждый гость получал место за столом в соответствии со своим статусом и, видимо, близостью к королю, который в качестве особой милости усаживал того или иного гостя рядом с собой.
Присутствующие на пире мужчины и женщины рассаживались парами, «насколько хватало женщин» (!), беседуя и деля напитки и яства[1597]. Иногда результатом такого соседства становились сватовство и брак, иногда адюльтер. Все были роскошно одеты. В сагах описывается нарядная и богатая одежда, которую были обязаны носить дружинники и приближенные короля, особенно в торжественных случаях[1598]. Специальные люди обносили пирующих напитками, из которых в сагах упоминается в основном брага. В обычае было посылать рог с напитком или чашу «вкруговую». В конце пира поминали предков.
Важное место на пирах отводилось скальдам, которые обычно служили в дружинах королей, хотя бы в течение некоторого времени. Нередко конунги сажали их за стол рядом с собой, ведь тогда считали, что «поэзия — брага пира»[1599]. Одним из величайших поэтов той эпохи считался (и считается) Эгиль (ок. 910 — ок. 990), буйный и бесконечно талантливый, а «Сага об Эгиле», включающая немало его стихов, создание которой приписывалось Снорри Стурлусону, — одна из ярчайших среди родовых саг. В своих висах поэты славили королей, поминали усопших героев, повествовали о битвах, давали характеристики современникам. О скальдах речь пойдет особо (см. часть 8), но здесь уместно отметить, что их выступления и, особенно, состязания украшали пиры, повышали значение происходящего, придавали ему благородство, смягчали буйство пирующих. Несмотря на это и, казалось бы, сдерживающее влияние высоких особ и женщин, пирующие, по свидетельству саг (в частности, «Саги о сыновьях Харальда Гилли»), порой упивались до рвоты и «скотского состояния». Впрочем, как можно убедиться, в такое состояние конунг и его дружинники нередко приходили и во время своих обычных, повседневных застолий. Вряд ли поведение за столом в домах других знатных людей было более пристойным.
Обычно сагам свойственно не столько расписывать те или иные события, сколько упоминать, как бы констатировать их. Но достаточно ясное представление о пиршествах в среде элиты и в окружении королевских особ, об общественной роли этих пиров и складывающихся порядках на вершине общественной пирамиды того времени они все же дают. Пир являлся важным средством установления и поддержания общественных связей и их регулирования, он влиял на сплочение элиты, ее социальную динамику, помогал вырабатывать навыки светского поведения и, конечно, завязывать полезные знакомства. Пир также демонстрировал расстановку сил в социальных стратах разного уровня, прежде всего элитарном. Для правящих особ гостевание и сопутствующие ему пиры служили одним из методов утверждения личной власти, управления подданными, взимания ренты в ее тогдашней форме (дани) и единения с могущественной, свободолюбивой массой бондов.
Я не располагаю сведениями о праздничных торжествах в среде простых хозяев. А единственное, но весьма интересное упоминание о пире в городе содержит «Сага об Олаве Тихом». Это маленький отрывок, в котором говорится о «круговых пирах купцов» в норвежском городе Нидаросе, где «стали множиться гильдейские пирушки». Думаю, что в свете того, что известно о роли торговли в обществе викингов, профессиональных купцов можно причислить к тогдашней, пусть и не придворной, но все же элите. Несомненно, что для купечества, особенно замкнутого, городского, как и для других социальных групп, пир (при всех возможных ссорах, особенно между пьяными людьми) был знаковым, связующим явлением в условиях тогдашних войн всех против всех (см. в Приложении о городах).
Дар и отдар
В ходе нашего повествования распространенность среди скандинавов обычая дарить и получать подарки становится совершенно очевидной. Однако стоит еще немного поговорить об этом обычае. Не вызывает сомнений, что ритуал обмена дарами, как и пир, был в числе важных, знаковых общественных явлений, в том числе средств социальных коммуникаций, о чем немало сказано историками. В сагах подарки, в том числе очень дорогие, упоминаются часто, это касается и всевозможных даров гостям.
Обычай дара-отдара распространялся на многие отношения — родственные, дружеские, соседские, патрона с вассалами, а также другие, рассчитанные на поддержание союзнических связей. Ирландский король, расставаясь с неожиданно обретенным внуком, который посетил его, бастардом Олавом Павлином, подарил ему «копье, отделанное золотом, и меч искусной работы, и много другого добра» («Сага о людях из Лососьей Долины», гл. XXII). Вернувшись в Норвегию к конунгу Харальду, дружинником которого он был, и к королеве-матери Гуннхильд, которая снаряжала его в плавание, Олав подарил им «много редкостных сокровищ, которые он получил на Западе, в Ирландии». Конунг же подарил Олаву к йолю полное одеяние из пурпурной ткани.
При этом дар должен был соответствовать статусу как дарителя, так и одариваемого лица: первому полагалось проявить щедрость, а второму — не оказаться в положении человека, которого недостаточно уважают. Поэтому вполне оправданны в сагах замечания типа «дары такие принять не стыдно».
В поэме «Беовульф» о подарках дружинникам, гостям и т. д. говорится многократно. То король жалует «два златовитых запястья и… кольцо» (ст. 1090), то одно золотое кольцо (ст. 1210), то «четыре златозарных сокровища» (ст. 1020), то восемь коней «в роскошных сбруях», а на первом из них надета «ратная упряжь» и т. п. Когда юный Ингвар, будущий Ингвар Путешественник, уезжал от короля Олава, у которого гостил, он получил в подарок хорошего коня, позолоченное седло и прекрасный корабль; отец же Ингвара отдарил Олава дорогим соколом и победоносным знаменем[1600].
Дружинник Хрут привез из Исландии в подарок норвежской королеве-матери, с которой был в интимных отношениях, сукна (домотканые?) и овчины. Она же вместе с королем отдарила его четырьмя боевыми кораблями (!)[1601]. За подаренный ему меч Драгвандиль, у которого была богатая история, Эгиль в качестве отдара преподнес два золотых браслета по одной марке каждый («Сага об Эгиле», гл. LXI). Король Эйрик на прощание подарил дружиннику Хорольву сыну Скаллагрима «драгоценную секиру» для его отца в Исландии, а также золото на одну марку и меч[1602].
Золотыми и серебряными запястьями конунги и ярлы одаривали на пиру скальдов, сложивших в их честь хвалебную вису, обычно в смысле «кто бы с ним сравнился»[1603]. Судя по скальдической поэзии, драгоценные браслеты, имевшие обычно определенный вес (марка, т. е. примерно скандинавский фунт), конунги нередко ломали на части, одаривая на пирах дружинников и скальдов, что приносило вождям репутацию щедрых правителей. Определенный вес, что подчеркивается в сагах, имели и кольца, которые раздаривал «кольцедаритель». В повседневной жизни дружинники, как и прислуга, жили, кормились и одевались в доме своего сеньора, а также получали определенную плату во время викинга, которая равнялась эйриру серебра, рулевому же на корабле дополнительно полагалось еще ½ эйрира, и всем — доля в добыче, в том числе в виде мехов. Учитывая это обстоятельство, надо признать, что дары имели характер именно подарков, в известных случаях были как бы премиями или почетными наградами, но нередко и формой оплаты (или «доплаты»)[1604]. Золотом, серебром, драгоценными камнями и другими ценными предметами награждали дружинников и при дворе Ярослава Мудрого[1605].
Другой случай описан в «Саге об йомсвикингах»: когда скальд Эйнар вознамерился уйти от своего патрона к другому ярлу, тот удержал его, подарив весы с золотыми и серебряными гирьками, которые издавали «вещий звон», после чего скальда стали именовать Эйвинд Звон Весов[1606].
Саги хвалят за щедрость того или иного ярла и государя[1607], а в «Пряди о Бранде Щедром» сказано об «испытании щедрости» господина[1608].
В «Саге о Харальде Суровом» (гл. XXIII) подробно описываются дары, которыми он обменялся с норвежским конунгом Магнусом во время раздела Норвегии. Сначала в шатер, где сидел Харальд, явился конунг Магнус с людьми, которые «несли поклажу, то было оружие и одежды». Людям Харальда он преподнес «хорошие мечи, а иным щиты, одежды или оружие, либо золото, и те, кто был знатнее, получали более ценные подарки». На следующий день Харальд, получивший половину Норвегии, по-царски отдарил Магнуса. В шатер, где они пировали, принесли «множество сундуков» с оружием, одеждой и другими ценными вещами. «Затем Харальд велел расстелить большую воловью шкуру и высыпать в нее золото из сундуков. Принесли тут весы и гири, и все было порознь взвешено на чашах весов и разделено по весу»: видимо, здесь речь идет о слитках и изделиях из золота. Присутствующие дивились тому, что «в северных странах могло столько золота собраться в одном месте». Впрочем, оказалось, что это «имущество и сокровища греческого конунга, у которого, как говорят, дома полны червонного золота», и вообще все добыто там, «где [по слухам] полно золота»[1609].
Иноземному правителю исландцы могли послать в дар белых медведей[1610], которые очень ценились в Европе.
Вальдемар II Датский, принимая знатного исландца, заехавшего в Данию по дороге в Рим, подарил гостю «доброго коня и другие почетные подарки» и вообще принимал гостя крайне радушно[1611].
Знатный Торир из Стейга получил от конунга Харальда «кленовую чашу, обрамленную позолоченным серебром и с ручкой из позолоченного серебра сверху, всю наполненную монетами из чистого серебра», а также «две золотые гривны, обе весом в марку» и темно-пурпурный плащ на белом меху, который конунг снял со своего плеча, пообещав Ториру почет и свою дружбу. Впоследствии из этого плаща был сделан алтарный покров[1612].
Еще одна ситуация с даром описана в «Саге о Гисли»: человек, придя извиняться перед влиятельным родичем за дерзость, преподнес ему в дар меч с резной рукояткой, так что потом был в чести у этого родича, который пообещал подарки в ответ. В той же саге рассказывается, что герой подарил сестре, побратиму и зятю «кусок обивочной ткани длиной в 60 сажен, головное покрывало в 20 локтей [длиной], с тремя парчовыми полосами во всю длину, а еще три умывальных таза, отделанных золотом» (гл. XII). Купец Торстейн Красивый подарил золоченый меч воспитаннику хёвдинга Торстейна Белого, получив в ответ «благодарность, как положено»[1613]. Снорри (из «Саги об исландцах», гл. 90), расставаясь с братом, подарил ему позолоченное копье, заявив, что «им не подобает расставаться без подарков, учитывая то, сколь редко они встречаются».
Итак, из приведенных примеров видно, что короли, как и богатые люди, дарили друг другу и своим приближенным, а также иным людям, особенно знатным, в поддержке которых нуждались, драгоценные металлы в виде изделий или на вес, дорогое оружие, воинское снаряжение, ткани, нарядную одежду, хороших лошадей и их убранство, меха, ювелирные украшения — кольца, браслеты, нашейные гривны и т. д., корабельный парус и даже корабль. Ценность и вид подарка зависели от состояния и положения обеих сторон. Обычно подарки делались на пире или во время гостевания, а также при встрече и расставании и преследовали вполне определенные цели: закрепляли дружбу, соседство и союзничество, преданность служилых людей, демонстрировали богатство и широту натуры, что вызывало не меньшее уважение, чем трудолюбие, мастерство в какой-либо области и отвага. Равные по положению люди обменивались примерно равноценными дарами. Король обычно жаловал своим дружинникам и знатным людям драгоценные вещи в знак милости или того, что он ценит данного человека, дорожит им, заинтересован в его службе или расположении.
Престиж дарившего неизменно повышался и оказывался выше, чем у того, кто эти дары получил. Поэтому в среде людей, примерно равных по статусу, дар полагалось соответствующим образом отдаривать, в противном случае нарушалось равновесие престижей[1614]. Если кто-либо не мог или не хотел отдарить равноценным даром, он не брал подарок.
Итоги очерка
Итак, хотя и пир, и дар подчас могли использоваться в неблаговидных целях, но в подавляющем большинстве случаев повседневной жизни они выступали важными факторами социализации, выстраивания отношений между отдельными людьми, внутри отдельных слоев и групп населения, а также в качестве скрепляющих общество обычаев.
«Ярлы, херсиры и дружинники, — свидетельствует „Младшая Эдда“, — называются в кеннингах „друзьями, собеседниками или сотрапезниками конунга“» (курсив мой. — А.С.). И далее в тексте пересказываются стихи скальдов Халльфреда, Снэбьёрна и Арнора, в которых содержатся такие кеннинги, как «советник вождя», «собеседник князя», «сотрапезник властителя», «друг конунга»[1615]. Именно эти люди и составляли высшую элиту общества — двор короля, общность «его верных», помогающих королю в реализации его функций правителя и отчасти берущих эти функции на себя. Это была «доаппаратная», «добюрократическая» придворно-дружинная, почти неинституциированная система управления.
Одновременно двор короля, как всякая особая общность, вырабатывал свои правила поведения и отношений. Придворный должен был проявлять верность и храбрость, обладать воинскими умениями и способностями ко всяким играм и танцам, вероятно, знать языки и уметь развлечь общество, а также угодить господину. Т. е. в этом кругу вырабатывалась и особая придворная (куртуазная) культура как известный феномен в рамках общей культуры народа, региона и своего времени.
Некоторые итоги
Возникшие у скандинавов в эпоху викингов объединенные государства во главе с монархом не были централизованными, методы управления ими имели как бы «придворный», все еще патерналистский характер. Но налицо уже элементы публично-правового государства. Саги демонстрируют те способы захвата и удержания власти, которые в той или иной мере будут действовать затем на протяжении ряда столетий, тем более что система наследования престола в Скандинавии долго оставалась неупорядоченной, так что на трон могли претендовать все члены правящей семьи.
Механизм получения власти — чаще всего ее насильственный захват, ожесточенная борьба иногда длилась годами даже при наличии прямых наследников и публичного завещания власти царствующей особой. И хотя трон нередко «перекидывался» из рук в руки, но сам институт центральной королевской власти создан и внедрен. Механизм удержания власти в своей стране — это, во-первых, силовое давление на ее противников при помощи профессионального воинского контингента (дружина плюс часть ополчения из стоящих на стороне правителя хёвдингов и бондов, иногда также наемники). Во-вторых, постепенная концентрация власти и контроля; присвоение правящей верхушкой и непосредственно королем различных регальных прав, как то: распоряжение землей государства; разные поборы с населения в пользу центральной власти, включая воинские, кормление, отработки, налоги, пошлины, дани и т. п.; получение части штрафов; сюда же относится начало королевской чеканки монеты. В-третьих, меры по созданию социальной опоры в среде влиятельной в народе родовой знати и создание опоры в лице служилых людей и тем самым постепенное образование новой правящей элиты. Равновесие между королем и знатью, в разной мере неустойчивое, достигалось путем раздачи части верховных функций и, непременно, имений и благ, т. е. известное разделение власти, ее значительное отчуждение в пользу элиты; в условиях укрупненного государства это было вынужденной необходимостью. Все это, как мне представляется, было абсолютно типичным для Средневековья, и не только на Западе. «Общим местом» было и то, что дарения и раздачи имений производились не только и даже не столько за счет домена короля или даже верховной (регальной) собственности (домена, тогда относительно малого), сколько за счет общинных угодий и крестьянства вообще. В-четвертых, сакрализация короля, использование властью наглядных идеологических методов усиления авторитета власти и внедрения в массы идеи об избранности персоны монарха; показательно, что первыми святыми в Скандинавии были короли, что, несомненно, являлось одним из действенных методов повышения престижа королевской персоны. В-пятых, путем — в той или иной мере — включения в систему королевской администрации традиционных институтов местного управления, опоры на них: это уже известные нам годорды, тинги, сотенное деление. Все это также вполне характерные методы и пути утверждения власти монарха.
Материал саг позволяет не только проследить за тем, как складывалась центральная верховная власть, но и дает представление о ее практических границах, методах действия и возможностях. Это подлинная лаборатория, позволяющая получить наглядное, ясное, образное представление о ранней государственности вообще — о том этапе политической организации, который у континентальных соседей был пройден раньше и поэтому во многих отношениях труднее прослеживается.
К концу эпохи викингов такие неотъемлемые государственные проявления, как система налогообложения, средства принуждения и судебная организация, администрация и четкое административное деление, еще не получили сколько-нибудь законченного феодально-средневекового характера, не оформились в виде определенных институтов и политико-правовых аксиом. Но тенденция уже очевидна. Первые, как всегда, самые трудные шаги строительства государства, монархической формы правления, контингента служилых людей, вертикали власти и средств управления уже сделаны.
Особенность политической ситуации того времени заключалась в том, что вследствие разделения власти между королем и родовой элитой и, тем более, при отсутствии аппарата центральной власти, что вызывало необходимость разъездов короля по землям своего государства, пространство власти не было концентрированным, сгруппированным. Оно довольно равномерно распределялось по территории каждой страны. Было трудно четко разделить центр и периферию. И центр в конечном счете находился там, где в данный момент останавливались король и его двор.
В процессе сложения монархии постепенно кристаллизуется новая элита, которая сохраняет традиционные воинские функции, но приобретает и новые. Саги наглядно показывают, что новая элита каждой страны, ее самая влиятельная, богатая и властная общественная прослойка, складывалась, с одной стороны, за счет наделения старой военно-родовой знати служебными — правящими и судебно-административными — полномочиями от центральной власти. С другой — путем наделения ею же некоторых незнатных военно-служилых людей, отличившихся на службе короля, имениями, судебной и административной властью и, в результате, вхождением их в общественную верхушку. При всех противоречиях и борьбе в среде элиты, нередко борьбе жестокой, она выступала как общность, спаянная едиными интересами, многими межличностными связями: отношениями семейными и брачными, вообще родства и свойства, а также особой ментальностью, «горделивостью» избранных. В элите эпохи викингов уже ясно видны черты будущего высшего сословия — дворянства.
Одновременно прослеживаются интересные особенности скандинавской элиты: родовая знать играет в ней очень большую роль. К тому же часть родовой знати не желает служить королю и на местах составляет важнейшие очаги сепаратизма, опираясь на крестьянство. Эти особенности политической ориентации элиты сохранялись в Скандинавии долго.
К концу эпохи викингов, на фоне сохраняющейся, но убывающей роли военного грабежа, в общем виде обрисовались новые источники дохода короля: собственные имения правящей семьи, королевский домен, государственное имущество (включая землю), различные, в разной мере регулярные, поборы с населения, включая торговые пошлины, судебные штрафы, воинские и строительные повинности, дани с зависимых территорий. Для элиты источниками дохода стали, помимо грабительских набегов, их расширяющиеся частные имения и, все чаще, воинская и другая служба при короле, которая вознаграждалась поместьями, жалованьем, ценными дарами; а административные посты приносили служивому лицу в виде платы часть королевских полномочий, в том числе право отчуждать в свою пользу часть королевских даней, налогов, пошлин и штрафов (как и возможность злоупотреблять этими полномочиями).
«Королевское достоинство», закрепленное образом жизни и окружением государя, далеко не совпадало с тем образом идеального правителя, который был выработан скандинавами к тому времени.
Идеальный образ короля эпохи саг вполне ясен и не очень-то соответствует ни народной модели скандинавов, ни образцу христианских добродетелей, нарисованных Григорием Великим: в нем слишком много языческого. Впечатляет слушателей саг, если конунг — «могучий и славный», а его супруга — «всех жен красивей и мудрей». Особенно хороши образы королей прошлого, таких как «величайший витязь — конунг в стародавние времена» Вёлсунг-богатырь[1616] или Сигурд, которого «каждый ребенок любил от всего сердца»[1617]. Вызывает уважение король — враг и «безначалия», и деспотизма[1618], носитель порядка, охранитель закона и справедливости. Очень важным достоинством короля было соблюдение мира[1619]. Хороша и такая характеристика: «Возрастом он был дитя, душой — смельчак, видом красавец» (о сыне Олава Святого от наложницы, короле Магнусе)[1620]. Хорошего короля, согласно сагам, положено воспитывать с детства, научить «на разных языках говорить, как подобает королевичу», и «многим другим хитростям»; для этого у принца должен быть знатный и мудрый воспитатель-дядька[1621].
Осуждается правитель, который «жаждал кровопролития и не кольцами данов радовал, но безрадостные длил усобицы, распри ратников во владениях своих». Кто не мог преодолеть «страсть любостяжания» и считал, что «весь мир под пятой у него». Чья гордыня возрастала, «охранитель души задремал, почил» и вот этот король уже «готов для адских сил» («Беовульф», ст. 1710–1740).
Судя по некоторым выражениям, которые встречаются в сагах, тщательно воспитывали и принцессу, как и девицу из знатной семьи, также возможную будущую королеву[1622].
Саги, при всей их грубоватой прямоте, все же в известном смысле героизировали королей. Но далеко не все и не всегда. К тому же составители письменных текстов XIII и последующей пары столетий могли добавить и собственные акценты к фольклорным основам саг.
Вместе с тем очевидно, что король в эпоху викингов еще не высился над обществом недоступным утесом. Законы обычного права и личностные отношения связывают его не только с элитой, но и с бондами, они пронизывают общество и по властной вертикали, и на уровне социальных горизонталей.
Очевидно, что в эпоху саг народ и правители добивались справедливости равно насильственными способами. Государи убивали и обирали подданных, как простолюдинов, так и родовую знать. Подданные отвечали им мятежами, заговорами, смещали и подчас убивали неугодных правителей. При этом обе стороны в известной мере руководствовались и оперировали общими представлениями о праве и справедливости, идеальными нормами отношений народа и государя. Но именно в известной мере, поскольку эти нормативы использовались каждой группой общества скорее для оправдания, чем для мотивации своих действий. «Нарушение закона», «нарушение обычая», пренебрежение тем, что «было издревле», мнением «мудрейших людей древности» — обычные клише обеих сторон.
Эти нормативы, однако, оказались необыкновенно живучими в скандинавских обществах. Известный шведский епископ Хенрик Тидеманссон во второй половине XV в. в своих поучительных стихах «Бонд» и «Конунг» повторяет: стране и народу нужно справедливое правление, а потому королю надлежит «держать закон», решать дела вместе с советниками и не роскошествовать, но беречь государственное добро.
В заключение следует еще раз подчеркнуть: хотя именно в эпоху викингов сложились три Скандинавских государства — Дания, Норвегия и Швеция, — однако эта своего рода изначальная политическая централизация была в значительной мере формальной. Отдельные земли-ланды еще долго жили в соответствии со своими традициями и руководимые местными авторитетными людьми. Это был живучий сепаратизм областей, каждая из которых имела свой тинг, свод устного, позднее и письменного права, своего лагмана; немалую роль при этом играл и авторитет местной знати. Эти черты свидетельствуют о живучести племенного сознания и распорядков.