— Где же они?
— Сейчас они в башне Венсенского замка.
— Почему их перевезли отсюда?
— По приказу короля.
— Какое несчастье! — вскричал Фуке, хватаясь за голову.
Он не произнес более ни слова, вернулся в карету с отчаянием в душе и с помертвевшим взором.
— Наши друзья погибли, — сказал он Пелисону. — Кольбер отправил их в Венсенскую башню. Это их мы встретили под арками Сен-Жан.
Пелисон, словно пораженный громом, молчал: он знал, что упреком убил бы своего патрона.
— Куда прикажете ехать, монсеньер? — спросил лакей, открывая дверцы кареты.
— В мой городской дом. А вы, Пелисон, возвращайтесь в Сен-Манде и тотчас же привезите мне аббата Фуке. Вперед!
XIIПЛАН СРАЖЕНИЯ
Было далеко за полночь, когда аббат Фуке явился к брату в сопровождении Гурвиля. Три этих человека, встревоженные предстоявшими событиями, были похожи не на сильных мира сего, а скорее на трех заговорщиков, которых объединяла одна общая мысль о будущем преступлении. Фуке ходил по комнате взад и вперед, опустив взгляд и нервно потирая руки. Наконец, собравшись с духом, он произнес:
— Аббат, вы говорили мне сегодня о людях, которых содержите.
— Да.
— Скажите откровенно: что это за люди?
Аббат колебался.
— Не бойтесь и говорите прямо. Я не расположен ни грозить вам, ни шутить.
— Вы желаете знать правду? Хорошо. Эти сто двадцать человек — мои друзья и участники моих развлечений. Они преданы мне, как воры виселице.
— И вы вполне можете положиться на них?
— Во всем.
— Они вас не выдадут?
— На меня никогда не падет подозрение.
— Это люди решительные?
— Они сожгут Париж, если им обещать, что сами они останутся целы.
— Моя просьба, аббат, заключается в следующем, — сказал Фуке, отирая выступивший на лбу пот. — В известный момент все ваши люди должны напасть на тех, кого я укажу. Это возможно?
— Они не в первый раз пойдут на подобное дело.
— Но если этой шайке придется столкнуться с вооруженной силой?
— И к этому им не привыкать.
— В таком случае соберите их всех в полном составе.
— Хорошо. Где?
— На Венсенской дороге, завтра, к двум часам.
— Чтобы отбить д’Эмери и Лиодо? Значит, будет схватка?
— Да, и серьезная. Вы боитесь?
— Не за себя, а за вас.
— Будут ли знать ваши люди, на что они идут?
— Они слишком умны, чтобы не догадаться. Однако министр, восставший против короля… очень рискует.
— Что вам за дело до меня?.. Впрочем, мое падение будет и вашим падением.
— Было бы благоразумней, сударь, ничего не предпринимать: пусть король получит это маленькое удовольствие.
— Знайте, аббат, что заточение Лиодо и д’Эмери в Венсенский замок предвещает гибель и мне, и всем моим близким. Повторяю: если я буду арестован, то и вас бросят в тюрьму, или же я буду в тюрьме, а вас изгонят из Франции.
— Я в вашем распоряжении, сударь. Приказывайте.
— Я уже сказал: я хочу, чтобы завтра были вырваны из лап моих врагов два финансиста, которых хотят принести в жертву, хотя есть столько преступников, остающихся безнаказанными. Можете ли вы это сделать?
— Могу.
— Изложите мне ваш план действий.
— Он очень прост. Обычно стража при осужденных на казнь состоит из двенадцати человек.
— Завтра их будет сто.
— Я учел это и допускаю даже, что их будет двести.
— Тогда вам мало ста двадцати человек.
— Простите, в стотысячной толпе зевак всегда найдется тысяч десять разбойников и головорезов, которым не хватает только подстрекателей.
— Что вы хотите этим сказать?
— А то, что завтра на Гревской площади, которую я избрал местом действия, найдется десять тысяч помощников моим ста двадцати молодцам. Эти начнут дело, те докончат его.
— Хорошо, ну а что вы сделаете с узниками?
— Мы спрячем их в каком-нибудь доме на площади; страже придется осадить дом, чтобы отбить их… А вот еще лучше — некоторые дома имеют два выхода: один на площадь, другой — на одну из соседних улиц. Узники войдут в одну дверь, а выйдут в другую.
— Послушайте, — вдруг вскричал Фуке, — я придумал!.. Один из моих друзей, человек проверенный, дает мне иногда ключи от дома, который он снимает на улице Бодуайе. Обширный сад, примыкающий к этому дому, простирается до одного из домов на Гревской площади.
— Как раз то, что нам нужно, — сказал аббат. — А до какого дома?
— До довольно шумного кабачка под вывеской "Нотр-Дам".
— Я знаю его, — сказал аббат.
— Окна кабачка выходят на площадь, а задняя дверь во двор, где есть калитка в сад моего друга.
— Отлично!
— Вы войдете в кабачок вместе с узниками и будете защищать вход с площади, пока они не скроются через сад на улицу Бодуайе. Вы все поняли?
— Очень хорошо, монсеньер. Вы можете быть полководцем не хуже Конде.
— Сколько нужно денег, чтобы заплатить вашим бандитам и напоить их как следует?
— Ах, монсеньер, как вы выражаетесь! Хорошо, что они вас не слышат. Между ними есть люди очень щепетильные.
— Я хочу сказать, что нужно довести их до такого состояния, когда море по колено. Ведь завтра я сражаюсь с королем, а когда я сражаюсь, то должен победить. Понимаете?
— Понимаю, монсеньер. Так дайте мне денег.
— Гурвиль, выдайте аббату сто тысяч ливров.
— Хорошо… значит, действовать, ничего не щадя?
— Ничего.
— В добрый час.
— Монсеньер, — возразил Гурвиль, — если об этом узнают, никому из нас не сносить головы.
— Ах, Гурвиль, как вам не стыдно! — вскричал Фуке, вспыхнув от гнева. — Говорите о себе; что касается меня, то моя голова крепко сидит на плечах. Итак, решено, аббат?
— Решено, монсеньер.
— Завтра в два часа?
— Нет, лучше в двенадцать. Нужно исподволь подготовить наших сообщников.
— Вы правы, не жалейте вина в кабаке.
— Не стану жалеть ни вина, на самого кабака! — со смехом отвечал аббат. — У меня есть отличный план; дайте мне привести его в исполнение, и вы увидите.
— А как же вы известите меня?
— Пришлю гонца; его лошадь будет стоять наготове в саду вашего друга. Кстати, как имя вашего друга?
Фуке обменялся взглядом с Гурвилем. Тот сказал, чтобы выручить своего патрона:
— Этот дом очень легко узнать: кабачок спереди, единственный в квартале сад — сзади.
— Отлично, отлично. Я предупрежу своих солдат.
— Проводите его, Гурвиль, — сказал Фуке, — и выдайте ему деньги. Погодите минуту, аббат… Какой характер мы придадим этому похищению?
— Самый простой: бунт.
— По какому же поводу? Ведь парижская чернь всегда довольна королем, когда он вешает финансистов.
— Я все устрою, — сказал аббат. — У меня есть на этот счет одна мысль.
— Какая?
— Мои люди с криком "Кольбер! Да здравствует Кольбер!" бросятся на узников, словно для того, чтобы разорвать их на части, считая виселицу слишком легкой казнью для них.
— В самом деле, какая удачная мысль! — сказал Гурвиль. — Что за воображение у вас, аббат!
— Я достойный член своего семейства, — с гордостью произнес аббат.
— Чудак! — проговорил Фуке. — План очень остроумен, — добавил он. — Действуйте и постарайтесь не проливать крови!
Гурвиль и аббат уехали вместе, очень озабоченные, а министр откинулся на подушки. Мысль о зловещих событиях завтрашнего дня переплеталась у него с любовными грезами.
XIIIКАБАЧОК ПОД ВЫВЕСКОЙ "НОТР-ДАМ"
К двум часам следующего дня тысяч пятьдесят зрителей собралось на Гревской площади вокруг двух виселиц, воздвигнутых одна против другой между Гревским мостом и мостом Пельтье, у самых перил набережной.
С раннего утра все парижские глашатаи ходили по улицам, рынкам и предместьям города, возвещая громкими голосами о великом акте правосудия, совершаемом королем над двумя ворами и изменниками, обиравшими народ. И граждане, интересы которых так оберегались, покидали лавки, мастерские и другие заведения, чтобы засвидетельствовать Людовику XIV свою признательность, словно гости, которые боятся проявить невежливость по отношению к хозяину, не явившись на его приглашение.
Приговор гласил, что два откупщика, грабители, расхитители королевских денег, обманщики и взяточники, будут казнены на Гревской площади и имена их будут написаны на виселицах.
Любопытство парижан достигло высшей точки. Огромная толпа с лихорадочным нетерпением ожидала часа казни. Повсюду распространилась весть, что узники, переведенные из тюрьмы в Венсенский замок, будут привезены оттуда на Гревскую площадь.
В этот день д’Артаньян, получив последние указания от короля и простившись с друзьями, которых представлял на этот раз один Планше, начертал себе план действий, распределил время, как подобает человеку занятому и деловому, у которого каждая минута на счету.
"Отъезд назначен на рассвете, в три часа; значит, у меня остается пятнадцать часов. Вычтем отсюда шесть часов на сон; ну, час на еду — семь; час на свидание с Атосом — восемь; два часа про запас — всего десять. Остается пять часов. Ну-с, теперь час на то, чтобы получить деньги, лучше сказать — отказ от Фуке; еще час — сходить за деньгами к Кольберу, вытерпеть его вопросы и ужимки; час на осмотр и приведение в порядок вооружения, одежды, на чистку сапог. Итак, у меня еще остается два часа. О, да я богач!.."
Рассуждая так с самим собой, д’Артаньян испытывал прилив странной юношеской радости, опьяняющее благоухание далеких счастливых дней молодости.
"В эти два часа, — соображал мушкетер, — я успею получить четверть годовой платы за помещение кабачка "Нотр-Дам". Триста семьдесят пять ливров! Недурная сумма, черт возьми! Удивительно! Если бы бедняк, у которого в кармане всего один ливр, получил несколько медяков, то это было бы вполне справедливо, но на долю бедняка никогда не выпадет такое счастье. А богач, напротив, всегда получает доходы с капиталов, которых он не трогает… Вот ведь эти триста семьдесят пять ливров мне как будто с неба свалились.