Первым заговорил Арамис.
— Ах, дорогой друг, милый д’Артаньян! — сказал он. — Какой радостный случай!
— Этот случай, мой почтенный товарищ, я назвал бы дружбой, — ответил д’Артаньян. — Я вас отыскал, как всегда, когда мне хотелось предложить вам какое-нибудь предприятие или когда у меня было несколько свободных часов, которые я мог посвятить вам.
— А! — без всякого подъема произнес Арамис. — Вы искали меня?
— Ну да, дорогой Арамис, — вмешался Портос, — и вот доказательство: он нашел меня в Бель-Иле. Правда, любезно?
— А-а… — протянул Арамис, — в Бель-Иле…
"Ну вот, — подумал д’Артаньян, — мой простодушный Портос, сам того не подозревая, начал обстрел".
— В Бель-Иле? — продолжал Арамис. — В этой дыре, в этой пустыне! Да, это действительно любезно.
— А я сообщил ему, что вы в Ванне, — все тем же тоном продолжал Портос.
Д’Артаньян улыбнулся тонкой, почти иронической улыбкой.
— Ну нет, я и сам знал это, я только хотел посмотреть…
— Что?
— Жива ли еще наша прежняя дружба; забьются ли при свидании наши сердца, огрубевшие от старости; вырвется ли еще из них радостный крик, которым приветствуют друзей.
— И что же? Вы должны быть довольны! — сказал Арамис.
— Так себе.
— Почему?
— Портос мне сказал "тсс!", а вы…
— Что я?
— А вы меня благословили.
— Что делать, мой друг, — с улыбкой проговорил Арамис. — Благословение — величайшая драгоценность бедного прелата.
— Полноте, друг мой!
— Уверяю вас.
— А между тем в Париже говорят, что Ванн — одно из лучших епископств Франции.
— А, вы говорите о благах временных? — с рассеянным видом заметил Арамис.
— Понятно: ведь я ими дорожу.
— Тогда поговорим о них, — с улыбкой произнес Арамис.
— Вы признаете, что вы один из богатейших французских прелатов?
— Дорогой мой, раз вы заводите речь о деньгах, скажу вам, что Ванн приносит двадцать тысяч ливров ежегодного дохода, ни больше ни меньше. В этой епархии сто шестьдесят приходов.
— Недурно, — заметил д’Артаньян.
— Великолепно!.. — сказал Портос.
— Но, — продолжал мушкетер, не спуская глаз с Арамиса, — не навсегда же вы похоронили себя здесь?
— Простите, но я не признаю таких слов.
— Мне кажется, что, живя так далеко от Парижа, человек чувствует себя похороненным.
— Мой друг, я старею, — ответил Арамис. — Столичный шум и суета не годятся больше для меня. В пятьдесят семь лет ищешь покоя и размышлений. Здесь я их нашел. Что может быть суровее и в то же время прекраснее этой страны? Здесь, дорогой д’Артаньян, я нашел противоположное всему тому, что когда-то любил. А в конце жизни необходимо жить не так, как жил вначале. Порой ко мне наведываются удовольствия прежних времен, не отвлекая, однако, меня от забот о спасении души.
Я еще живу на земле, а между тем с каждым часом приближаюсь к небу.
— Какое красноречие, мудрость, скромность! Вы образцовый прелат, Арамис, поздравляю.
— Но, — с улыбкой ответил Арамис, — ведь вы же не для того только навестили меня, чтобы осыпать комплиментами… Скажите: что привело вас сюда? Неужели я так счастлив, что могу оказать вам какую-нибудь услугу?
— По счастью, нет, дорогой друг, — сказал мушкетер. — Ведь я богат и свободен.
— Богаты?
— Да, конечно, не так, как вы или Портос. У меня около пятнадцати тысяч ливров ренты.
Арамис недоверчиво посмотрел на него. Глядя на скромный костюм своего друга, он не мог допустить мысли, что мушкетер разбогател.
Д’Артаньян понял, что пора объясниться, и рассказал о своих приключениях в Англии.
Он видел, как глаза прелата во время его рассказа то и дело вспыхивали, а тонкие пальцы трепетали.
Портос же не только восхищался д’Артаньяном, а просто преклонялся перед ним и был вне себя от восторга. Когда д’Артаньян умолк, Арамис спросил:
— А что же дальше?
— Вы видите, — отвечал мушкетер, — в Англии у меня есть друзья и собственность, а во Франции — деньги. И я вам предлагаю все, что имею. Вот зачем я приехал.
Несмотря на всю свою твердость, д’Артаньян не вынес выражения глаз Арамиса и перевел взгляд на Портоса. Так отскакивает шпага, наткнувшись на непреодолимое препятствие, и ищет нового направления.
— Однако, — сказал епископ, — это довольно странный костюм для путешествия.
— Он ужасен, знаю, но мне не хотелось ехать под видом военного или важного вельможи. Разбогатев, я стал скупым.
— И вы отправились в Бель-Иль? — не дав д’Артаньяну опомниться, спросил Арамис.
— Да. Я знал, что застану там Портоса и вас, — ответил мушкетер.
— Меня! — воскликнул Арамис. — Меня? Вот уже год, как я здесь и ни разу не переправился через пролив.
— О-о! — протянул д’Артаньян. — Я не считал вас таким домоседом.
— Ах, дорогой друг, я уже совсем не тот. Мне трудно ездить верхом, и море меня утомляет. Я бедный, больной священник; я вечно страдаю, вечно жалуюсь; я стремлюсь к строгой жизни, которая, как мне кажется, приличествует старости; я люблю беседовать со смертью. Я живу на одном месте, мой дорогой д’Артаньян, на одном месте.
— Тем лучше, мой друг, так как мы, вероятно, будем соседями.
— Да? — заметил Арамис не без удивления, которого он даже не старался скрыть. — Вы будете моим соседом?
— Ну да!
— Каким образом?
— Я хочу купить доходные солончаки между Пирьяком и Круазиком. Представьте себе, мой друг, добыча соли даст около двадцати процентов чистого барыша: никаких убытков, никаких лишних затрат. Океан — верный, аккуратный поставщик — через каждые шесть часов будет приносить вклад в мою кассу. Я первый парижанин, придумавший такое предприятие. Не надо только разглашать этого. Мы скоро будем соседями. Я получу полосу в три льё за тридцать тысяч ливров.
Арамис бросил взгляд на Портоса, точно спрашивая, правда ли все это, не кроется ли тут какая-нибудь ловушка, но вскоре, точно устыдясь желания прибегнуть к такому слабому помощнику, он собрал все силы для нового штурма или новой обороны.
— Мне рассказывали, что у вас были неприятности при дворе, но что вы вышли из них так, как выходили из всякого положения, мой милый д’Артаньян, то есть с воинскими почестями.
— Я! — воскликнул мушкетер с громким смехом, который, однако, не мог замаскировать его смущения, так как слова Арамиса внушили ему мысль, что прелату известно его новое положение при короле. — Расскажите мне об этом, мой милый Арамис!
— Да, мне, бедному епископу, затерянному в глуши, рассказывали, что король сделал вас поверенным своей любви.
— К кому?
— К госпоже Манчини.
Д’Артаньян вздохнул свободно.
— Не отрицаю, — ответил он.
— Король, говорят, увлек вас на заре за Блуаский мост, чтобы побеседовать со своей красавицей.
— Это правда, — согласился д’Артаньян. — А, вам это известно? Ну, в таком случае вам также известно, что я в тот же день подал в отставку.
— Это правда?
— О, друг мой, вполне.
— И тогда вы поехали к графу де Ла Фер? Ко мне? К Портосу?
— Да.
— Чтобы просто навестить нас?
— Нет. Я не знал, что вы не свободны, и хотел увезти вас с собой в Англию.
— Да, понимаю, и тогда вы, изумительный человек, один выполнили то, что хотели предложить нам сделать вчетвером. Я подозревал, что вы играли некоторую роль в этой замечательной реставрации, узнав, что вас видели на приемах у короля Карла, который говорил с вами как друг, вернее, как человек, вам обязанный.
— Но как вы узнали все это? — спросил д’Артаньян, опасавшийся, что сведения Арамиса подробнее, чем ему бы этого хотелось.
— Дорогой друг, — сказал прелат, — моя дружба похожа на заботливость старого ночного сторожа, который сидит в башенке у нас на молу. Этот человек каждый вечер зажигает фонарь, чтобы светить судам, возвращающимся домой. Он скрыт в своей будочке, и рыбаки его не видят; но он внимательно следит за ними, ищет их, зовет, ведет в гавань. Я похож на этого сторожа. Время от времени до меня доходят вести, напоминая обо всем, что я любил. И я слежу за старыми друзьями в бурном жизненном море; я, бедный наблюдатель, которому Господь дал будочку, провожаю их мысленным взором.
— А что я делал после Англии? — спросил д’Артаньян.
— Ах, это уже насилие над моим зрением. Я ничего не знаю: глаза мои ослабели. Я жалел, что вы не вспомнили обо мне. Я скорбел о том, что вы меня забыли. Я был неправ. Я снова вижу вас, и это для меня праздник, клянусь вам, — великий праздник! А как поживает Атос? — прибавил Арамис.
— Очень хорошо, благодарю.
— А наш юный питомец Рауль?
— Он, на мой взгляд, унаследовал ловкость своего отца, Атоса, и силу своего опекуна, Портоса.
— А как вы убедились в этом?
— Я в этом убедился как раз накануне отъезда. На Гревской площади готовилась казнь: поднялись волнения. Мы очутились среди мятежной толпы, и нам пришлось поработать шпагами. Он действовал отлично.
— Ого! А что же он сделал? — улыбнулся Портос.
J— Прежде всего выбросил из окошка человека, точно это был комок ваты.
— Отлично! — похвалил Портос.
— Потом фехтовал, как мы в хорошие дни.
— А почему поднялось возмущение? — спросил Портос.
Д’Артаньян отметил, что Арамис при вопросе Портоса остался совершенно спокоен.
— Из-за двух откупщиков, — ответил он, глядя на Арамиса, — которых повесили по приказанию короля; это были два друга господина Фуке.
Только легкое движение бровей прелата показало, что он слышал слова мушкетера.
— О! — воскликнул Портос. — А как звали этих друзей господина Фуке?
— Д’Эмери и Лиодо, — ответил д’Артаньян. — Вам знакомы эти имена, Арамис?
— Нет, — пренебрежительно проговорил прелат. — Кажется, это финансисты?
— Именно.
— Как, неужели господин Фуке позволил повесить своих друзей? — вознегодовал Портос.
— Почему бы и нет? — спросил Арамис.
— Но мне кажется…
— Если этих несчастных повесили, значит, король велел их казнить. Господин Фуке может управлять финансами, но жизнь и смерть людей не в его власти.