Гонтмахер: «Он производил впечатление очень рационального, очень эффективного. Один из главных признаков эффективности руководителя – длительность совещаний. Знаю руководителей, у которых совещания 5–6 часов. А у ЧВС практически никогда не больше часа».
3.4. Октябрь, 1993
В октябре 1993 года ЧВС вынужден был отвлечься от решения экономических проблем.
Хотя в конце 1992 года противостояние президента и Верховного Совета на какое-то время ослабло – после ухода Гайдара и назначения ЧВС, однако это продолжалось недолго. Конфликт ветвей власти все больше заходил в тупик и был доведен до логического конца в августе, когда Хасбулатов открыто призвал руководителей субъектов Федерации прекратить перечисление налогов «антинародному правительству». Ни одна сторона не хотела уступать власть другой.
В ситуации нового обострения конфликта Ельцин готовит указ о роспуске съезда народных депутатов и Верховного Совета РФ и прекращении полномочий народных депутатов Российской Федерации. Это решение было для него нелегким:
«Президент формально нарушает конституцию, идет на антидемократические меры, разгоняет парламент – ради того, чтобы демократия и законность утвердились в стране. Парламент защищает конституцию – для того, чтобы свергнуть законно избранного президента, установить советскую власть в ее полном объеме… Россия утомилась от беззакония. А первый всенародно избранный президент закон нарушает, пусть плохой закон, нелепый, ставящий страну на грань развала, но все равно – закон. Я отматывал все события назад, час за часом, день за днем, пытаясь понять, ошибся ли я… С этого момента Россия вступает в новую эпоху. Мы сдираем, счищаем с себя последние остатки грязи, вранья и фальши, накопившиеся за семьдесят с лишним лет. Еще несколько усилий – и нам всем станет дышать легче и свободнее. Если бы я в это твердо не верил, не стоило бы ничего и начинать».
Москвичи поддерживают Б. Н. Ельцина. Митинг на Манежной площади. 26 сентября 1993
[РИА Новости]
Отсюда и все мучительные колебания Ельцина.
Гонтмахер: «У нас существует мнение, что реформы должны вестись по пиночетовскому варианту. Такое мнение связано с определенной политической культурой – и советской и российской, которая не предполагает настоящей политической конкуренции. Но в Чили у власти стояла армия, там никто пикнуть не мог, и реформы состоялись. Не думаю, что такое – как в октябре 1993 года – могло, например, произойти во Франции. А у нас и Верховный Совет был не сахар, и Ельцин не сахар. Наша политическая культура предполагала только один вариант: систему оставляем [систему единоначалия – то есть формально имеется разделение властей, но главная власть президентская, которая всеми управляет. – А. В.], а в ней меняем только некоторые позиции [формируем рыночную экономику. – А. В.]. Чубайс так думал. Вероятно, и Гайдар так думал. В глубине души они хотели, чтобы политическое поле было расчищено полностью. И никто бы не мешал. Но такого в демократической стране не бывает».
Действительно, наша политическая культура не предполагает существования оппозиции, встроенной в систему власти. Но ведь и Верховный Совет тоже не являлся представителем новой политической культуры. Он был не за диалог, а за войну, за победу. Поэтому переход власти к Верховному Совету, который повел бы политику коммунистической ориентации, неминуемо привел бы к прекращению реформ. Возвращаясь к опыту Польши, мы видим, что там после отставки «отца шоковой терапии» Бальцеровича никакого отката назад не произошло. Там возврата назад никто не хотел.
Б. Н. Ельцин: «Дневник президента 13 сентября 1993 года. Утром в понедельник, в 11:00, в Кремле я встретился с Виктором Черномырдиным, только что вернувшимся из Соединенных Штатов. Он рассказал мне об итогах своего официального визита. Я не перебивал его, хотя, понятно, в этот момент жил совсем другими событиями. После того как он закончил, я очень быстро вернул его в нашу действительность. Сообщил ему о принятом решении, рассказал о состоявшемся разговоре в Старо-Огареве и дал проект указа, на котором уже стояли подписи четырех министров. Прочитав, Виктор Степанович размашисто расписался. В том, что Черномырдин будет в решающий момент рядом со мной, – сомнений у меня не было. И все-таки уверенное спокойствие, с которым он воспринял известие о предстоящих событиях, а в них ему отводилась одна из первых ролей, не могло не вызвать у меня глубокого уважения. Рядом со мной был настоящий, крепкий, сильный человек».
Безоговорочно поддержали Ельцина не все. Например, глава администрации Сергей Филатов горячо и эмоционально убеждал его отказаться от этого плана. Говорил, что указ никто не поддержит, что мы обрекаем себя на противостояние со всеми регионами России, что такой антидемократический метод решения конфликта властей страны Запада не поддержат, что мы окажемся в полнейшей международной изоляции…
Ельцин полагал, что Филатов не чувствует политическую ситуацию: «Он остался в прошлом, в том пространстве компромиссов и уступок, в котором и я находился до последнего времени».
В этих октябрьских событиях ЧВС принял самое активное участие. Другого и быть не могло: его эмоциональная реплика на одном из заседаний Верховного Совета «Дайте работать!» – свидетельство отношения к депутатам, постоянно стремившимся осложнить работу правительства.
Наблюдая за поведением своих коллег в эти тревожные дни, Борис Федоров замечает, что, когда «Черномырдин собрал членов правительства на Старой площади и объявил о принятом президентом решении… настроение у присутствующих было не на высоте – никто не знал, что будет дальше… Мне запомнилось воспоследовавшее вскоре совещание, которое вел премьер, – там происходили удивительные вещи. Царило ощущение беспомощности и растерянности. Мне показалось даже, что многие для храбрости приняли дозу спиртного. Заседание походило на какой-то спектакль абсурда. То поднимут одного министра и требуют отключить в Белом доме все телефоны, но почему-то сделать это нет возможности. То вдруг начинают интересоваться у “гражданского” заместителя министра обороны А. Кокошина, кто он такой, и требуют, чтобы пришел кто-нибудь другой – в военной форме… Представители органов рапортовали, что иностранные резиденты ничего не предпринимают и что про Белый дом сами они ничего не знают – планов у них нет и т. д. Все пребывали в унынии. Только Черномырдин демонстрировал решительность и энергию».
ЧВС хотел знать реальную ситуацию – что происходит в Белом доме.
«Сходите, посмотрите, что там творится», – сказал он своим. Вызвался идти Тринога. «Я два дня не брился, – рассказывает он, – надел кирзовые сапоги, телогрейку. Прошел легко, меня никто ни о чем не спрашивал, походил там. Все было как после какого-то погрома: вонища (им же воду отключили), где-то двери сняты, разбито что-то, бутылки разбросаны, а главное, оружие – автоматы валяются, рядом рожки с патронами. Вернулся, доложил ЧВС».
В эти трагические дни ЧВС искал выход из кризиса. Именно он, по свидетельству М. Триноги, подключил к конфликту РПЦ, встречался с патриархом Алексием II, ходил вместе с ним к президенту. Следствием чего стали переговоры противоборствующих сторон при посредничестве патриарха, в дальнейшем дезавуированные Хасбулатовым.
Непросто восстановить реальный ход событий первых чисел октября 1993-го. Каждый из мемуаристов знает только то, что сам видел, в чем сам участвовал. В результате делает свои «монтажные склейки».
3 октября, в воскресенье, совещание у Ельцина: Черномырдин, Филатов, Шумейко, Лобов, Шахрай, Грачев, Ерин, Гайдар. Ситуация представлялась стабильной, никто не предполагал активных действий оппозиции.
Когда министры разъехались по дачам, в столице начался мятеж. Люди Виктора Анпилова перегородили Садовое кольцо, стали строить баррикады. Началась стрельба. Руцкой призвал толпу идти на мэрию: «Там у них гнездо» – и захватить Останкино: «Нам нужен эфир!»
Вот как вспоминает эти дни Виктор Степанович:
«В 18:30 Ельцин на вертолете прибыл в Кремль, а в 19:00 начался вооруженный штурм телецентра “Останкино”.
Я попытался связаться с президентом.
Трубку взял Барсуков, ответил кратко:
– Президент отдыхает».
По свидетельству Юмашева, который тогда практически неотлучно находился рядом с президентом, того свалила усталость от неимоверного напряжения последних дней, неумолимо двигавшихся к кровавой развязке. Все эти напряженнейшие дни он спал урывками – по 2–3 часа.
В 19:49 телевидение прекратило работу, замолчало все, кроме Российского канала, который через некоторое время начал трансляцию из запасной студии. Тогда же Хасбулатов заявил своим: «Останкино взято! Я считаю, что сегодня надо взять Кремль!»
Следующие часы Черномырдин был на постоянной связи и с регионами, и с руководством МВД и МБ.
Вспоминает Владимир Рыжков:
«Он тогда провел совещание правительства, где сказал министрам: “Так, никто не дергается. Поддерживаем президента. Работаем”. И одновременно он провел селекторное совещание со всеми регионами. Я был его участником в Барнауле на Алтае.
В то время был блокирован Белый дом, провокация со штурмом Останкино, Руцкой кричит с балкона: “Арестовать! Расстрелять!..” И в эти критические часы для ЧВС важно получить поддержку президента от регионов. Тогда не все губернаторы – а они были в большинстве вполне самостоятельные фигуры – однозначно стояли за Ельцина.
В Барнауле уже 5–6 часов вечера. Губернатор собрал своих заместителей, министров, руководителей управлений. Тогда только-только включили отопление. Запомнилось, что мы мерзли – сидели в холодном зале. Чуть ли не в куртках… Выкатили старые советские звуковые колонки, из которых хрипело.
Слышим голос ЧВС: “Друзья, я Черномырдин. Начинаем наше совещание по ситуации в стране. Все меня хорошо слышат?”
Тут в разнобой, с разных концов страны: “Да, да, Виктор Степанович!” – “Это кто говорит?” – “Это Рахимов”. – “Привет, Муртаза! Гужвин. А как у тебя там, в Астрахани, тепло?” – “Тепло, Виктор Степанович!” В общем, проверили – связь работает.