На правительство реформаторов он поставил все свои ресурсы, а в результате в январе получает уничтоженное правительство, рейтинг Немцова – его главного кандидата в президенты – ноль. Половина правительства уволена. Он просто бесился».
Словом, президенту следовало создавать другую конструкцию. Из других элементов – без ЧВС. Потому что все варианты конструкции правительства с ним были уже испробованы. Единственное решение – это принципиально «поменять картинку». Вот тогда и возникла идея с назначением Кириенко.
Юмашев: «Ему хотелось реинкарнацию Гайдара. Молодое технологичное правительство, абсолютно отрезанное от интересов олигархов. И он его через полгода убирает и ставит на его место премьера, который станет следующим президентом. Примерно такой был план».
Аргументируя отставку ЧВС, Ельцин вспоминает Гайдара:
«Я до сих пор не разочаровался в Гайдаре, до сих пор уверен в точности своего тогдашнего выбора… И я уверен, что, дай мы его команде поработать еще год – и экономика рванула бы вперед, начались бы нормальные процессы в промышленности, пошли бы те самые западные инвестиции, о которых так мечтало любое наше правительство.
Гайдар передал реформы в руки Черномырдину.
Началась совсем другая эпоха – медленного, осторожного, достаточно противоречивого реформирования экономики…
Не удалось преодолеть монополизм в экономике, спад производства, не удалось преодолеть гнилую систему взаимозачетов, способствующую коррупции и воровству. Не удалось инвестировать крупные средства в промышленность. А главное – не удалось по-настоящему улучшить жизнь людей».
Ельцин здесь повторяет расхожие рассуждения либеральной публицистики тех лет: Гайдар знал, мог, но ему не дали. А ЧВС не сильно разбирался в рыночной экономике, поэтому вел реформы не так, как надо.
Противопоставление Гайдара и ЧВС – общее место в рассуждениях о реформах 90-х. Мы уже приводили примеры критического отношения к ЧВС демократических публицистов и либеральных политологов. Что Гайдар лучше разбирался во всех тонкостях и нюансах рыночной экономики – спору нет. А что ЧВС лучше разбирался в реальной экономике, в кадровой политике, лучше умел добиваться взаимопонимания с субъектами рынка – и тут вряд ли кто будет спорить. А что важнее для успеха – тут у каждого может быть свое мнение.
Думаю, такое сравнение было для ЧВС достаточно обидным. У Гайдара действительно было более цельное понимание всего комплекса решений для реализации реформ, он отлично знал теорию, слушал лекции и семинары ведущих западных экономистов. Словом, понимал, что НУЖНО делать. Но ЧВС понимал, что ВОЗМОЖНО делать (по замечанию Юмашева, Ельцин и ЧВС постоянно были вынуждены находить узкую щель между необходимостью и возможностью). У него был колоссальный опыт, а кроме того – чуйка, что отмечает большинство тех, кому довелось с ним работать.
Что в данных обстоятельствах важнее – вопрос дискуссионный. Все-таки Россия – не Польша, а тем более не страны Балтии. Их опыт реформ был безусловно важен, но он не совсем подходил для конкретных российских условий. У них было общественное согласие – реформы здесь воспринимались еще как средство освобождения от советского влияния, как путь к национальной независимости. А у нас оппозиция все время тянула назад. Там были еще не окончательно выкорчеваны традиции уважения к частной собственности, традиции частного предпринимательства. У нас же все было давно забыто. Там не было такого огромного ВПК – где-то около половины экономики. Они умели производить достаточно качественные товары широкого потребления, а мы нет. Иначе говоря, по всем этим позициям в России ситуация была совсем иная.
Так что прогноз Гайдара, что через полгода после начала реформ ситуация стабилизируется, а через год начнется экономический рост, был, мягко говоря, наивным. Кстати, по прошествии лет реформаторы пришли точно к таким же выводам. Как пишут в своей книге о реформах 90-х П. Авен и А. Кох, «оказалось, что поменять экономические правила не значит поменять страну. Но это не значит, что не надо было менять экономические правила».
Во всяком случае, сегодня можно сказать, что пропагандистское сопровождение реформ начисто отсутствовало («никаких коммуникаций с народом, безусловно, не было вообще»). Хотя такое было допустимо, если бы правительство тогда возглавлял премьер «Нефть по 120 долларов за баррель».
Но это осознание собственных заблуждений, связанных прежде всего с недооценкой внеэкономических факторов, пришло гораздо позже. Когда стало ясно, что под начатыми глобальными изменениями заложен слишком ненадежный фундамент.
Поэтому нет весомых оснований полагать, что при Гайдаре экономика повела бы себя совсем иначе, чем при ЧВС. А следовательно, данный аргумент Ельцина выглядит не очень убедительно.
К тому же итоги 1997 года внушали осторожный оптимизм: впервые за предшествовавшие семь лет ВВП, по сравнению с 1996 годом, не сократился, а вырос на 0,4 %. Также 1997 год был отмечен значительным снижением темпов инфляции, которая составила около 12,5 %, впервые начали расти объемы промышленного производства, прежде всего за счет отраслей с высокой добавленной стоимостью. Также впервые стали повышаться реальные денежные доходы населения.
Ельцин был убежден, что бесповоротное расставание с советским прошлым возможно только в том случае, если ключевые позиции займут представители нового поколения политиков и менеджеров, чей опыт и мировоззрение не связаны с советской эпохой, которые чувствуют и мыслят по-новому, иначе воспитаны и образованы.
«Главная сила Черномырдина, – далее объясняет Ельцин причины отставки ЧВС, – его уникальная способность к компромиссам… Но вот в чем дело: главный компромисс, на котором Черномырдин и “просидел” все эти годы, – компромисс между рыночными отношениями и советским директорским корпусом – сейчас уже невозможен. Он себя исчерпал, этот компромисс. Нужно двигаться дальше».
Что Борис Николаевич имел в виду? Ведь в экономике, а тем более в политике обойтись без компромиссов, без «умения приспосабливаться к реалиям жизни» невозможно. Гайдар, чтобы наладить отношения с депутатами, усиленно пробивал кандидатуру Геращенко на пост главы Центробанка – вопреки позиции Ельцина. Сам президент, чтобы правительство смогло нормально работать, заменил Гайдара на ЧВС. И подобных примеров было множество.
Компромисс – главный инструмент политики, которым на протяжении своей политической карьеры сам Ельцин постоянно пользовался. Компромисс – это когда надо, но не получается, и приходится идти на определенные уступки оппонентам. Компромиссом с Верховным Советом стало увольнение Ельциным ближайших соратников: сначала он отправил в отставку Бурбулиса, Яковлева, Полторанина, потом Гайдара в 1992-м. И туда же накануне президентских выборов 1996 года Козырева и Чубайса. Назначение Примакова тоже компромисс – с оппозиционной Думой.
Конечно, советский директорский корпус не мог сразу перестроиться на рыночные отношения. Кто-то так и не перестроился. Но вот где взять им замену? На руководство крупных предприятий не поставишь человека со студенческой скамьи. Вот потому и мотался ЧВС без конца по стране, выспрашивая, высматривая, как идет формирование новых рыночных отношений в регионах, на каждом отдельном предприятии. Это тот подход к экономической деятельности, который был совершенно чужд реформаторам, верившим в то, что «невидимая рука рынка» все сама в конце концов наладит и отладит.
«Черномырдин очень сильный человек, – пишет Ельцин, – главная сила которого – в умении приспосабливаться к реалиям жизни. На переходном этапе реформ, полном сложных и противоречивых обстоятельств, качество действительно очень важное.
Для тяжелых условий России умение приспосабливаться, может быть, исторически вообще черта самая ценная. Корневая. Но… мы-то живем уже в другое время. И у следующего президента, как мне казалось, должно появиться иное мышление, иной взгляд на мир».
А куда девать этот доставшийся от Советского Союза директорский корпус – пытаться ломать через колено людей, десятилетия отдавших своей профессии, знающих ее вдоль и поперек? Или поменять их на новых молодых менеджеров? А откуда тех взять? Когда будет сформирована кадровая смена? Вот привели Бориса Бревнова, в 29 лет возглавившего РАО ЕЭС, которого очень скоро со скандалом пришлось увольнять.
А с чего это вдруг директора должны были понимать принципы работы современной рыночной экономики? Откуда они могли набраться знаний, а тем более опыта по этой части? Чего еще можно было ожидать от людей, на долгие десятилетия отстраненных от мировой экономической науки и практики?
Как замечает ученый-экономист Леонид Лопатников, «многие советские ученые-экономисты, не говоря уже о хозяйственных руководителях, не имели тогда понятия о том, что такое макроэкономическая стабилизация или структурная перестройка экономики, которая была одной из основных целей реформы, или эластичность цен, реальная и номинальная денежная масса, факторы, влияющие на темп инфляции, и многое другое. Они изучали в институтах марксистскую политэкономию, а искаженное представление о современной экономической науке получали из пресловутого курса “Критика буржуазных экономических учений”».
Какие-никакие были советские директора, но, при всех своих недостатках, они заботились о развитии и процветании своих предприятий, о сотрудниках, об условиях их работы и жизни. Хотя в рынке, может, и не очень хорошо разбирались. Но совсем немало было и тех, кто оказался обучаем, приспособился к новым реалиям.
И далее Ельцин переходит к самому главному:
«Ну и еще одно, уже из области чистой политики. Черномырдин не сможет удержать страну после моего ухода в 2000 году. Для этого нужен человек более сильный и молодой…
Я видел, что Черномырдин выборы не выиграет. Сказываются политический опыт вечных компромиссов, шаблоны осторожного управления, усталость людей от привычных лиц в политике».