Формальный лидер стоял у своей душевой в старомодных трусах. Мария Ефимовна в непромокаемом чепце и полосатом французском купальнике. Гриша Айсберг в плавках и майке, которой пытался прикрыть немыслимые ошибки молодости: могильный крест на груди.
Татьяна Васильевна шаталась на кренах с секундомером в руках и портативным диктофоном на шее. Здесь же топтался Диоген с половой тряпкой и шваброй.
Из динамиков принудительной трансляции мерно тек голос профессора: «ПОЛЕ, КОТОРОЕ ОБРАБАТЫВАЕТ ПСИХОСОЦИОЛОГ, ВСЕГДА ПОЛЕ БОЯ, ГДЕ ПЕРЕКРЕЩИВАЮТСЯ ГРУППОВЫЕ ИНТЕРЕСЫ…»
— Ну, по коням! — скомандовал Фаддей Фаддеич.
И все трое на попутном крене влетели в свои кабинки и вцепились в ручки «гор.» и «хол.», чтобы перекрестить свои интересы.
Татьяна Васильевна щелкнула секундомером и властно приказала Диогену: «Запирай!» Диоген одну за другой расклинил двери душевых швабрами, на другую приналег еще и сам, докторша прижала дверь Ефимовны. И вовремя. Буфетчица уже ломилась на волю. Из ее кабины вырывались клубы пара и вопли: «Ой, мама!.. Ой, чтоб вас!.. Ах-ах-ах, горе мое!» На все эти вопли Татьяна Васильевна решительно советовала одно: «Работайте обоими кранами!» Но буфетчица поднатужилась, отшвырнула экспериментатора и бросилась по коридорам и трапам в каюту в своем полосатом купальнике. Она дымилась на бегу и продолжала орать нечто непотребное.
Лидер группы подпрыгивал и извивался под абсолютно ледяными струями. Его вставные челюсти сжались по-бульдожьи, он рычал, фыркал, но крутил, дергал и выворачивал свои краны. И вдруг заорал тонким, щемящим голоском: «Маменьки мои родные!» — ударил в дверь задом, причем швабра переломилась как тростинка; рыкнул на Татьяну Васильевну: «Мать вашу так!» — и вырвался на оперативный простор своего судна без всякого прикрытия, кроме трусов.
Встречные моряки — его подчиненные — столбенели, вжимаясь в переборки.
И только Гриша Айсберг тихо лежал на дне душевой кабины, свернувшись калачиком. Он ни разу и не прикоснулся к кранам. Он был опытным водопроводчиком и чутьем чуял верный путь. Гриша нежился под оптимальной водичкой и слушал трансляцию, из которой гремел голос профессора Ивова: «ЦЕЛЬ НАШЕЙ СОЦИОЛОГИИ И СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ — ГАРМОНИЧНОЕ СОЧЕТАНИЕ ЛИЧНОСТИ И ОБЩЕСТВА…»
— Вы неформальный лидер! — торжественно сказала ему, увидев эту картину, Татьяна Васильевна.
Крошечное судно в океане. Где-то далеко-далеко в тропиках.
На фоне южного неба колышутся красивые невиданные нами цветы. И кажется, что мы на экзотической земле. Только почему-то не летают бабочки и не гудят жуки. Слышится только ровный, ритмичный гул судовых двигателей и голос Саг-Сагайлы:
— Боцман, объясните природу этих растений.
— Спросите у артельного. Сами его за семенами посылали.
— Где он?
— Спасательные круги красит под полубаком.
— Пошлите ко мне.
Чиф и боцман проводили ревизию судового огорода.
— Минутку! — сказал боцман Загоруйкин. Его лицо приняло какое-то сомнамбулическое выражение, тело застыло в странной скульптурной позе.
— Вдохновение опять пришло? — спросил Сагайло.
Боцман Загоруйкин закрыл глаза, и из него вываливалось следующее четверостишие:
Как моряцкий наш народ
Рассадили огород.
Куда хошь могишь пойтить!
Чего хошь могишь купить!
Сам боцман абсолютно и бесповоротно не смог бы объяснить, почему он иногда вдруг становился поэтом.
— Здорово, Загоруйкин! — сказал Сагайло.
Загоруйкин снисходительно кивнул и отправился выполнять приказание.
За дымовой трубой сидела с книгой в руках Татьяна Васильевна. Она была в огромных круглых очках, которые способны изуродовать даже Афродиту. Рядом Диоген чистил сковородки. Он расположился возле пожарного распределительного рожка. К огороду тянулся резиновый шланг для полива растений. Когда Диоген перекрывал вентиль, резиновый шланг набухал под напором четырех атмосфер.
— А все-таки объекты нас дурачат! — сказала докторша.
— Они нас не дурачат, — сказал Диоген. — Судя по ночному бреду, объект номер два без памяти влюблен в объект номер…
— Вы записываете бред?
— Конечно! Он импульсивный, как этот шланг, парень. И хороший.
— Они оба славные, — задумчиво сказала докторша. — Это и интересно.
Ниточкин торопливо поднимался на надстройку по скоб-трапу. Он был в плавках, немыслимой панаме и сильно испачкан в карминной краске, и трудовой пот заливал ему глаза.
— С чем едят эти фокусы? — спросил Эдуард Львович. — То, что это не укроп, я и сам вижу.
— Минуточку! Вы такой ослепительный в топической форме! — сказал Петя, торопливо отвинчивая вентиль на шланге. — Надо сполоснуться, чтобы не разговаривать с вами в таком ужасном виде… Черт! Вода опять не идет! Это механики зажимают!
— В заявке были указаны лук, редиска и укроп.
— Может, семена с Канар занесло ветром? Или с Мадагаскара? — с надеждой спросил Ниточкин. — И чужаки забили наших?
— Скорее, с Кассиопеи, — сказал Саг-Сагайло, рассматривая диковинные растения.
Петя вздохнул:
— Знаете, после нашей с вами неожиданной встречи, когда вас заживо… я очень расстроился и взял на складе то, что сунули, — не проконтролировал… Эдуард Львович, вы мне верите? — с мольбой спросил Петя, прижимая к груди шланг.
— Да. И неизменно. Без веры в людей жить нельзя, Петр Иванович. А поле перепахайте или перепашите и посадите лук.
— Есть! Сегодня же! Только не сердитесь на меня!
Рука Татьяны Васильевны решительным движением протянулась к вентилю распределительного рожка.
— Попробуйте-ка прекратить эту идиллию, — сурово пробормотала она. — Обойдемся и без совмещенных душевых на этот раз…
Резиновый шланг злобно, по-змеиному запульсировал.
— Семена купите в первом же порту за свою валюту, — сказал Саг-Сагайло.
И в тот же миг мощная струя из шланга ударила его в лоб и сбила с ног. Старпом исчез в экзотических зарослях.
— Мистика! — заорал Ниточкин, бросаясь к барахтающемуся в зарослях начальнику. — Давайте руку!
— Тише! — приказал старпом, — Черт! Они жалят! Хуже крапивы!
— Мистика! — обреченно пробормотал еще раз Ниточкин.
— Ерунда! Дурацкие совпадения! Никакой мистики на свете нет! — хладнокровно сказал старпом. — А сполоснуться в такую жару только полезно…
— Господи, Эдуард Львович! А ведь это и есть крапива! Эта она под тропическим солнцем так вымахала, да?
В кабинете шефа замерзли окна, едва проглядываются сквозь них мохнатые от инея деревья в институтском саду.
Шеф и Василий Никифорович сидят с телефонными трубками.
Доносится далекий голос Татьяны Васильевны:
— Папа, а у нас тропический шторм! Красота ужасная!
— Как себя чувствуешь?
— Отлично! Я уже не укачиваюсь!
— А объекты?
— Милы и добры, как морские свинки!
— Даже после катаклизмов и конфузов?
— Бывают повышенные тона, излишняя эмоциональность словоупотреблений, но я не обнаруживаю черт агрессии! Ты слышишь, папа?
— Вы дурно работаете! Мои расчеты показывают, что…
— Обождите, братцы! — сказал шеф в трубку. — Привет, Таня! Вы там не забывайте: несовместимость объектов — это все очень интересно, но главное — исследование поведения всей группы…
Ливень, вой и стон ветра, штормовой океан. Среди этого хаоса судна почти не видно. Только ходовые огни пляшут пляску святого Витта. Брызги взлетают до радиоантенн.
В радиорубке Татьяна Васильевна, Диоген и Маркони, который с наушниками на висках колдует у своего приемопередатчика и с пулеметной скоростью стучит на пишущей машинке.
Доносится голос Василия Никифоровича:
— А как со скрытостью наблюдения? Объекты не подозревают его?
«Профессор Угрюмов» резко кренится градусов на тридцать.
Диоген не удержался на ногах и полетел сперва в один конец рубки, а потом прямо на Маркони.
Татьяна Васильевна усидела, невозмутимо затянулась папиросой и решительно сказала в трубку:
— Нет! Пока нет! Я закрываю связь, папа!
Маркони отпихнул Диогена, взглянул на его белое, страдальческое лицо и заорал:
— Иди спать, очкарик! Сейчас мне за шиворот котлету выпустишь!
В радиорубку заглянул Петя Ниточкин, заорал:
— Маркони, мне ничего нет?
— Нет! Отдай Гришке Айсбергу! — Радист сунул Пете бланк радиограммы.
Ниточкин прочитал ее и заулыбался лукавой улыбкой, подмигнул радисту и заорал камбузнику:
— Диоген, отнеси капитану!
— Я сейчас не могу, мне не…
— Срочно! — приказал Маркони и подмигнул Пете.
В рубке склонился над штурманским столом капитан Кукуй. Он вглядывался в карту. Ему что-то не нравилось в ситуации. С мокрого капюшона плаща стекали капли. Лицо Фаддея Фаддеича напоминало людей с полотен Брейгеля-старшего — суровое и собранное. Затемненная лампочка над картой качалась, перебрасывая по морщинам капитанского лица тревожные тени.
Диоген вошел в штурманскую и положил перед капитаном радиограмму. В ней говорилось: «НЕ ЗАБУДЬ КУПИТЬ СИНГАПУРЕ БЮСТГАЛЬТЕРЫ РАЗМЕР СПРОСИ РАДИСТА ЦЕЛУЮ ТВОЯ МУМУ».
Капитан долго шевелил губами, потом вытащил из-под плаща очки, нацепил их, потом снял.
— Купить бюстгальтеры? — спросил он Диогена страшным, заговорщицким шепотом. — Это тест? По Солли — Розенкранцу — Айсбергу?
Диоген тоже надел очки и вылупился на капитана:
— Какой тест? Я не расслышал, — переспросил он.
— Я вот тебе сейчас расскажу, разгильдяй! — сказал капитан грозно и замахнулся на камбузника штурманской линейкой, но не удержал улыбки.
— Я… я… — начал было оправдываться Диоген и схватился за рот.
— Беги на подветренный борт, салажонок! — приказал капитан и крикнул вдогонку: — И не переживай, со всеми бывает!
В кабинете шефа шло обсуждение разговора с Татьяной.
Профессор ходил по ковровой дорожке, глухо стуча палкой.
— Мы обязаны вызвать, проявить взаимную агрессию объектов. Только тогда мы узнаем, что ее порождает, и вскроем нарыв…