А вот один из лягинских «бойцов» Петр Луценко, работавший на макаронной фабрике, никакого черного костюма, за неимением оного в собственном гардеробе, не надевал. Зато он пару раз запустил в тесто изрядную порцию битого стекла — и макаронные изделия, вместо того чтобы быть направленными «доблестным солдатам вермахта», отправились прямиком на свалку. Конечно, осуществлять подобные «непищевые добавки» можно было бы и почаще, но ведь спецподготовку Петр проходил для куда более серьезных мероприятий, а потому излишне рисковать по мелочам не следовало. Тем более он понимал, что его примеру (разумеется, не зная, чей это именно пример) последуют и другие рабочие…
Впрочем, в городе Николаеве происходили и более «громкие» — в прямом и переносном смысле — события. Об одном из них даже сообщалось в сводке Совинформбюро:
«Героически действуют партизаны в городах, оккупированных немецко-фашистскими полчищами. На окраинах гор. Николаева каждое утро находят убитых немецких и румынских солдат и офицеров. В начале октября в окно ресторана, где шел кутеж офицеров, была брошена бомба необычайно разрушительной силы. Взрывом бомбы убито восемь офицеров»{173}.
Что ж, есть такая присказка: «Получи, фашист, гранату!» Получили… Правда, от кого именно, нам в данном случае сказать затруднительно. Ведь сотрудники резидентуры «Маршрутники» в основном пока еще легализовывались и выжидали, что называется — врастали в обстановку. Как мы сказали, Луценко, а с ним и Николай Улезько с виду добросовестно трудились вальцовщиками теста на макаронной фабрике, Александр Соколов устроился старшим кондуктором на железной дороге, туда же, в паровозное и вагонное депо, поступил слесарем Иван Коваленко, а Демьян Свидерский работал в совхозе имени Шевченко…
К тому же молодые, обаятельные и предприимчивые (в условиях подпольной работы без подобного качества не обойтись) сотрудники умудрялись даже и в обстановке постоянной смертельной опасности налаживать свою личную жизнь. Хотя, как нам известно, первым это сделал сам руководитель группы, официально оформивший свои отношения с Магдой Дукарт.
Доброму его примеру последовал Александр Сидор-чук, который был размещен на квартире Адельхейд Келем, как и Магда, происходившей из «русских немцев». Галина, как все ее называли, осталась в оккупированном городе по заданию управления НКВД и вскоре смогла устроиться на «хлебную должность» — официанткой в офицерскую столовую 4-го воздушного флота люфтваффе, германских ВВС. Сидорчук также превратился в «русского немца» — определенно, немецкий язык у него был, а тут явно еще и жена его «пообтесала», и вскоре он, как истинный «фольксдойче»[81], был принят на работу на Ингульский военный аэродром слесарем.
Николай Улезько, имевший официальное и надежное прикрытие «рабочего человека», на звание «фольксдойче» не претендовал и женился на местной жительнице из русских — Елене Свиридовой. Семейное счастье обрел и «железнодорожник» (по совместительству — подрывник) Александр Соколов, также познакомившийся с местной жительницей Зинаидой Николаиди. Пожениться они решили уже после прихода в город гитлеровцев, и тут, совершенно неожиданно, Лягин предложил им сыграть свадьбу с демонстративно широким, как это называлось на Руси — купеческим — размахом…
Многие считают, что разведчик должен быть внешне неприметным и незапоминающимся, сидеть тихо-тихо — серая мышка, так сказать… Ерунда все это! Чем более естественно человек себя ведет, чем более он открыт и интересен для окружающих — тем сильнее он привлекает к себе людей, что ему профессионально необходимо, и тем меньше каких-либо подозрений он вызывает. «Тихушни-ки» нередко настораживают — недаром же в нашем народе сложилась пословица, что «в тихом омуте черти водятся». А вот если у человека, как говорится, «душа нараспашку», скрывать ему совершенно нечего — в чем тогда его подозревать?
Потому и закатили боевые товарищи для своего «Васильева» шумную свадьбу, на которой некоторые ребята из группы «легализировались», так сказать, в роли друзей Александра. Что ж, старший кондуктор — хоть и небольшой, но начальник, а немцы начальников уважают, и этот маленький начальник своим поведением, в свою очередь, как бы оказал уважение новому режиму. Даже можно сказать, «расписался в верности», ибо свадьбу в испуганно притихшем городе сыграли в соответствии со всеми правилами, по православному, с позабытыми «при большевиках» традициями — а не просто сходили в загс и расписались в присутствии друзей и родственников. Во-первых, нашли священника, который и обвенчал молодых. Во-вторых, от церкви до дома добирались праздничным кортежем, чтобы всем видно было — свадьба! Мол, нам скрывать нечего, мы счастливы и всё нас устраивает.
«Свадьба получилась действительно громкой, и ее в городе запомнили надолго. Изумленные николаевцы видели, как по центральной улице промчался свадебный поезд из нескольких бричек, с иконами, “боярами” и “дружками”, как у порога своей квартиры молодые, преклонив колени, целовали руки посаженым отцам, клялись в верности друг другу…»{174}
В общем, чтобы «легализоваться», надежно скрыться среди чужих, совсем не обязательно забираться в самую глубокую щель или «притворяться упавшим листом в осеннем лесу»…
Вот и Виктор Лягин, который сразу же изящно «подставил» себя гитлеровцам, тем самым сумел приобрести очень хорошие позиции — и не только для дальнейшей своей деятельности.
Немцы умеют позаботиться о «своих» людях, а семья Дукартов-Корневых казалась им именно «своей». К тому же Эмилия Иосифовна представила городскому руководству документы, которые свидетельствовали, что она состоит в родственных связях — не очень близких, но все-таки — с именитым германским родом фон Шардт. Это еще более добавило к ней уважения — ну и, учитывая все подробности, «новые власти» постарались решить для своих «друзей», имеющих хорошие связи в рейхе, пресловутый «жилищный вопрос». Виктору было предложено осмотреть несколько пустующих особняков, и он остановил свой выбор на просторной квартире в доме 5 по улице Черноморской. Точнее, до войны эта улица называлась по имени немецкого коммуниста Карла Либкнехта, но оккупанты поспешили это название убрать, переименовав улицу по-своему, вместо того чтобы возвратить ей исконное название — Рождественская. (В настоящее время это улица Лягина; в доме 5 расположен музей «Подпольно-партизанское движение на Николаевщине в годы Великой Отечественной войны. 1941–1944 гг.».)
Новая квартира Виктора находилась недалеко от прежнего его места жительства на улице Шевченко — между улицами Первомайской и Мархлевского (по тем временам уже, очевидно, вновь Херсонской и Католической) и была воистину огромной, шестикомнатной. Однако Виктор решил, что им на троих с женой и тещей вполне будет достаточно четырех комнат — причем одна стала его кабинетом, а еще две комнаты, имевшие отдельный вход, вполне можно сдавать. Разумеется не абы кому, тем более не своим товарищам-подпольщикам, но надежным коммерсантам, приехавшим в Николаев из Германии. Именно такого человека — директора какой-то мануфактуры, разворачивавшей работу в оккупированном городе, Виктору и порекомендовали его немецкие «друзья», на оперативном языке именуемые «контактами». Вскоре уже солидный коммерсант поселился в двух свободных комнатах… Конечно, деньги, получаемые за сдачу квартиры в аренду, лишними не были — скорее даже не для семьи, но для решаемых задач. Но главное, что Виктор еще более врастал в немецкую среду, обрастал связями, производил впечатление солидного и надежного человека прогерманской ориентации.
Определенно, что именно на улицу Либкнехта (назовем ее именно так, назло оккупантам!) Лягин перебрался по той причине, что здесь же поселились комендант Гофман и кто-то из его заместителей, другие немецкие генералы и офицеры, многочисленные оккупационные чиновники, а также разного рода шушера, которая обыкновенно крутится вокруг руководства и всех тех, кто имеет отношение к распределению жизненных благ… В общем, то самое «избранное» общество, в котором ему теперь приходилось постоянно вращаться. И действительно, представители этого общества вскоре стали частыми гостями в доме 5 на улице Черноморской. Здесь их всегда ждал накрытый и прекрасно сервированный стол, Магда играла на рояле, а Виктор был замечательным и очень остроумным собеседником. Все это напоминало гитлеровским воякам далекую Германию.
Несколько позже новые власти представили Дукартам и прислугу — домработницу и кучера, а также повозку с двумя лошадьми.
Вполне возможно, что на дверях его дома была прикреплена следующая троязычная — на немецком, румынском и украинском языках — табличка (текст подлинный):
«В цьому домi живутъ нiмiц. Хто провиниться чим небудь супроти них або нарушить ix власнiсць — добро, буде разстрiляний.
Головно Командуючий Нiмецьких Вiйск»[82].
Вообще, гитлеровские захватчики старались проявлять заботу о своих соотечественниках-«фольксдойче», каковых, согласно данным проведенной оккупационными властями в конце сентября 1941 года переписи, в городе насчитывалось 1228 человек. Однако гитлеровцы, фанатичные приверженцы дисциплины и порядка во всем, умудрились даже «фольксдойче» разделить на четыре категории или сорта. На первом месте стояли те, у кого родители были немцами, а сами они сохраняли не только родной язык, но и «немецкий образ жизни». Подобные же лица, женившиеся или вышедшие замуж за представителей других национальностей, автоматически переходили во вторую категорию, но зато и переводили в нее своих супругов, при том, правда, условии, что те еще в советские времена «испытывали тягу к немецкому образу жизни». Хотя супруги — представители еврейской или цыганской национальностей — в данном случае не только сами не попадали ни в какие «разряды», но и, скажем так, крепко подводили своих «фольксдойче». Однако основное число николаевских «русских немцев» было не только женато отнюдь не на своих компатриотах, но и изрядно позабыло язык предков и растеряло добрые традиции далекого «фатерлянда», а потому было зачислено в третий разряд. К четвертому же разряду относились все те этнические немцы, которые хотя и ассимилировались с местным населением, однако поддерживали новые власти и процесс «германизации» славянских земель…