Задача у Шуры была иного плана: он визуально разведывал расположение военных объектов в Николаеве, следил за передвижением немецких подразделений. Для этого нужно было много ходить по городу, часами сидеть в засаде, наблюдая за штабом или комендатурой. К тому же Шура еще и поддерживал связь с другими подпольными группами.
Понятно, что, если бы гитлеровцы узнали, чем занимается что один мальчик, что другой, — каждому из них грозила бы смертная казнь. Такие вот совсем не детские «игры» были навязаны ребятам войной…
Вот этих самых ребят — точнее, проверенных, испытанных и закаленных бойцов — было решено отправить за линию фронта. Чему удивляться? Пацанам было гораздо проще пройти по занятой врагом территории, нежели взрослым мужчинам, — война наплодила огромное количество сирот и малолетних бродяжек, так что вряд ли кто мог заподозрить в беспризорных мальчишках партизанских разведчиков. К тому же задержанного взрослого человека можно было использовать на каких-то работах, а что толку с этих двух грязных и худосочных побирушек?
И вот, одетые в залатанные куртки и короткие старые брюки, Витя и Шура, взвалив на спину вещевые мешки с какой-то одеждой — по «легенде», родители послали их в село менять вещи на продукты, — отправились в путь. У каждого в руке был дорожный посох — хорошая, увесистая палка, неотъемлемый атрибут настоящего путника. Но только одна из этих палок была искусно сделанным тайником, в котором были спрятаны документы для Центрального штаба партизанского движения: отчет о действиях подпольщиков, адреса конспиративных квартир и пр. Впрочем, этого ребята не знали: «дядя Палагнюк», самолично и очень подробно инструктировавший Витю и Шуру, объяснял, что в крайнем случае — понятно в каком — палку следует просто уронить. Не прятать в спешке, не стараться забросить ее как можно дальше, а просто уронить под ноги и забыть про ее существование. Точнее, даже не палку, а обе палки, так как для того, чтобы ребята меньше напрягались и не пытались как-то соперничать, о том, в какой из двух палок сделан тайник, им сказано не было.
Путь к линии фронта получился долгий — порядка тысячи километров, мимо Луганска, Ростова-на-Дону, Краснодара, да он к тому же еще и постоянно увеличивался. Июль 1942-го, как мы помним, в полном смысле слова был жутким временем для Красной армии и для всей нашей страны, чему самым ярким подтверждением является знаменитый сталинский приказ № 227, вошедший в историю как «приказ “Ни шагу назад!”»:
«Враг бросает на фронт всё новые силы и, не считаясь с потерями, лезет вперед, рвется в глубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население.
Бои идут в районе Воронежа на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа. Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами.
Враг уже захватил Ворошиловград, Старобельск, Россошь, Купянск, Валуйки, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, половину Воронежа. Часть войск Южного фронта, идя за паникерами, оставила Ростов и Новочеркасск без серьезного сопротивления и без приказа Москвы, покрыв свои знамена позором.
Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утикает[105] на восток. Некоторые неумные люди на фронте утешают себя разговорами о том, что мы можем и дальше отступать на восток, так как у нас много территории, много земли, много населения, и что хлеба у нас всегда будет в избытке. Этим они хотят оправдать свое позорное поведение на фронтах. Но такие разговоры являются насквозь фальшивыми и лживыми, выгодными лишь нашим врагам. Каждый командир, красноармеец и политработник должен понять, что наши средства небезграничны. Территория Советского Союза — это не пустыня, а люди — рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, матери, жены, братья, дети, территория СССР, которую захватил и стремится захватить враг, — это хлеб и другие продукты для армии и тыла, металл и топливо для промышленности, фабрики, заводы, снабжающие армию вооружением и боеприпасами, железные дороги.
После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территорий, стало быть, намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более десяти миллионов тонн металла в год. У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. <…>»{216}
Пожалуй, никогда еще советское руководство не обращалось к народу (да, в данном случае — к вооруженным силам, но ведь это неотъемлемая часть народа, причем, безусловно, лучшая его часть) так откровенно и честно, без ложной многозначительности и всегдашнего нарочитого всеведения. Что ж, обстановка была аховая, и в такой обстановке только и оставалось надеяться, что на реальную народную мудрость — а не на «высочайшие указания». Ладно, о том, что происходило дальше, нам очень хорошо известно, поэтому возвращаемся к двум парнишкам-пионерам, упрямо идущим к линии фронта…
Можно понять, что катастрофа, происходившая на фронте, им благоприятствовала. Победоносная немецкая армия вновь наступала — и кому тут, в тылах стремительно продвигающихся вперед германских соединений, было какое-то дело до двух чумазых нищебродов? Тем более что в это самое время количество людей, лишившихся крова над головой, а потому неведомо куда идущих, выросло весьма основательно. Так что немцам было на них наплевать, да и полицаям, очевидно, оказалось совершенно не до них.
Правда, один раз, где-то под Ростовом, их остановили немецкие солдаты, но выручил Витин прекрасный немецкий язык: мол, мы из «фольксдойче», отдыхали на Черном море, теперь вот домой пробираемся. Отпустили!
Так что ребята не очень-то и хоронились. Когда была возможность, ехали на крестьянских подводах; несколько раз, что значительно сократило их путь, пристраивались на тормозные площадки вагонов следовавших к фронту немецких воинских эшелонов, но при этом парнишки старались не попасться на глаза часовым… Спрыгивая с площадки при подъезде поезда к очередной большой станции — на станции их бы непременно заметили, могли и задержать; ребята сожалели, что не имеют возможности оставить немцам «на память» хотя бы гранату без кольца, с зажатой скобой, чтобы в пути сработала от вагонной тряски. Но никакого оружия им при себе нельзя было иметь категорически, а выполняемое ими задание было гораздо важнее, нежели подрыв одного-двух вагонов или даже целого эшелона…
Линия фронта, до которой они добрались в середине августа, проходила по какой-то реке. Днем Витя и Шура приметили на берегу рыбачью лодку, которую затем, пользуясь августовской ночной темнотой, «конфисковали». А что было делать? Не зря же говорится — «война все спишет»! Гребли очень осторожно, однако «фрицы» все-таки услышали, открыли огонь, «подвесили» над рекой мертвенно-бледные осветительные ракеты. Когда автоматные очереди стали хлестать по воде вокруг лодки, ребята, не выпуская из рук свои заветные посохи, бросились в воду. Тут как раз по немцам открыли огонь красноармейцы, завязалась перестрелка, и под этим прикрытием ребята смогли добраться до берега, где их уже ждали советские бойцы, разглядевшие в черной воде «ночных пловцов».
Выбравшись на берег, Витя и Шура отказались отвечать на какие-либо вопросы красноармейцев и уверенно потребовали, чтобы их немедленно отвели к самому старшему командиру. Бойцы понимали, что вряд ли кто-нибудь от нечего делать рванет вплавь через реку под огнем противника, а потому и возражать не стали, только дали ребятам во что-то переодеться… После недолгого разговора в узком кругу — с командиром, сотрудниками особого отдела и разведчиками — Витя и Шура были накормлены и отвезены на ближайший аэродром, откуда их уже утром доставили самолетом в Москву.
В Москве же отвезли в Центральный штаб партизанского движения, созданный недавно, в самом конце мая, при Ставке Верховного главнокомандования. Только здесь Витя и Шура наконец-то расстались со своими посохами-тайниками (разумеется, тайник был один), к которым так привыкли за время своего долгого пути. В штабе с ними очень уважительно, как со взрослыми бойцами, разговаривали генералы и командиры со «шпалами» на петлицах[106]. Мальчики рассказали им во всех подробностях о деятельности Николаевского центра, об обстановке в оккупированном городе, о том, чем они сами занимались в отряде, — в общем, ответили чуть ли не на тысячу вопросов своих очень заинтересованных собеседников… Затем — после недолгого отдыха — их как следует отпарили в прекрасной бане, дали возможность по-настоящему выспаться и покатали на машине по Москве, показав все основные достопримечательности советской столицы, в которой они раньше никогда не бывали, — парнишки с огромным удовольствием и желанием прошли «краткосрочные курсы разведчиков». Специально для них провели занятия, в основном практические, по радиоделу и минно-взрывной подготовке, им дали возможность пострелять из различного оружия — в основном трофейного, объясняя при этом его особенности и «капризы»; инструкторы говорили с ними по-немецки, помогая парнишкам не только лучше понимать разговорную речь, но и самим как следует «развязать язык»… В программу подготовки входили даже прыжки с парашютом, и ребята прыгнули по несколько раз — это им было нужно не просто для «общего развития» в качестве разведчиков, но потому, что возвращаться в родные края Шуре и Вите предстояло по воздуху.
В один из свободных вечеров, 25 сентября, Шура Кобер написал письмо своим родственникам, находившимся где-то в эвакуации: