сценария:
«Россия превратится (в случае ее распада) в вечный источник войн, в великий рассадник смуты… Расчлененная Россия станет неизлечимою язвою всего мира».
Необходимо начинать процесс собирания. Пусть это будет сложно и поэтапно, но без этого нельзя. Российская Федерация, даже в своем нынешнем усеченном виде, должна вновь стать основой воссоединения разделенных частей единого организма. Россия обязана вернуться к себе, сосредоточившись (как говорил великий дипломат и друг Пушкина канцлер Горчаков в середине XIX века, после поражения в Крымской войне), к своим собственным цивилизационным доминантам, к своему историческому опыту, к своим национальным корням, к «умному деланию».
Но всё это видится и анализируется теперь, в первом десятилетии XXI века. А тогда, сорок пять лет назад, перед глазами подростка, которого отец впервые взял с собой на буровую, стояла совершенно иная, впечатляющая картина — русских богатырей. Продолжим его рассказ:
«…Образ отца и сегодня в моей памяти как живой. Я закрываю глаза — и вижу его. Вижу каждую черточку лица, улыбку, слышу интонацию голоса. Наверное, это звучит странно и не очень хорошо, но я маму так не помню, хотя, конечно, тоже очень люблю ее. А что помню сердцем — то это прежде всего доброту отца. Причем таким он был не только со мной, с мамой, с нашими близкими. Дом наш с того момента, как я его помню, и до конца дней жизни мамы был, что называется, проходной, всегда было много самых разных людей, но отношение отца к ним я хорошо помню. Я впитывал это как губка — доброжелательное, внимательное отношение к каждому, вне зависимости от того, кто был нашим гостем: высокий начальник, академик или, скажем, уборщица, что приходила просить квартиру. Я помню этот разговор, к нам с этими «важными вопросами» люди часто заходили домой — знали, что Виктор Иванович двери ни перед кем не захлопнет.
Конечно, доброта, отзывчивость, доброжелательность у него сочетались с достаточно жесткой требовательностью, и все же главная, определяющая черта его характера для меня — это доброта. От него буквально исходила душевность, и лучше всего это чувствуют дети. Окриком, грубым словом или, не приведи чего, подзатыльником — он никогда не наказывал. Конечно, и я, как все мальчишки, особенно в переломном возрасте, совершал, как говорят юристы, деяния, которые не могли остаться без наказания. И отец меня, понятно, воспитывал, но ни разу это не было грубым нажимом, оскорблением или чем-то подобным. Он предпочитал другие формы воздействия. Объяснял, доказывал, и это всегда действовало.
Наверное, потому, что я очень любил и уважал отца, не хотел его огорчать, да и то, что он требовал от меня, этого он требовал и от себя, я это видел, пример всегда был перед глазами… Слово отца всегда было для меня законом, не помню, чтоб он хоть раз шлепнул меня или сорвался на крик. Да и вообще отец дома, как и на работе, голос не повышал, хотя я несколько раз был невольным свидетелем его жесткого, нелицеприятного разговора по телефону. Однажды он говорил со своим заместителем, Матвеем Марковичем Кролом, которого все считали любимцем отца. Речь, кажется, шла о том, что тот сорвал какое-то серьезное задание. Помню, у меня даже мурашки по телу побежали. «Ничего себе! — подумалось тогда. — Как он, оказывается, умеет разговаривать». Хотя я прекрасно знал, что с тем же «Матвеем», как его называл отец, через неделю он снова будет общаться, как ни в чем не бывало. А со мной, даже совсем маленьким, отец всегда разговаривал весьма серьезно и уважительно.
Когда я учился в институте и, как у всех молодых людей в этом возрасте, у меня случались разные перекосы в поведении, — даже и тогда отец беседовал со мной не менторски, а очень корректно и уважительно, я бы даже сказал, «конструктивно»: что надо сделать, как изменить ситуацию, как жить дальше».
Сделаем еще одно отступление, отнюдь не лирического свойства. Возвращение Виктора Ивановича Муравленко в Поволжье, его работа там — это уже качественно иная деятельность, более масштабного свойства, причем в изменившемся послевоенном мире, государстве, с новыми задачами, стратегическими целями и новейшими на тот период технологиями и технологическими процессами. После взрывов американских атомных бомб над Хиросимой и Нагасаки, после знаменитой речи английского экс-премьера Черчилля в Фултоне началась новая «атомная» эра и новая война — «холодная». С фашизмом было покончено в Нюрнберге, двенадцать высших нацистских чинов были приговорены к смертной казни и повешены американским сержантом Джоном Вудсом (только Геринг принял в камере яд), но теперь пошло другое мировое противостояние, по линии СССР — США и НАТО. Американский президент Трумэн, размахивая атомной дубинкой, пытался изменить геополитическую ситуацию в мире. Но в СССР r обстановке строжайшей секретности уже велись аналогичные работы по созданию ядерной бомбы. Наука не стояла на месте. Когда Муравленко приступил к работе в Поволжье, в том же 1946 году в СССР был создан первый космодром (в Капустином Яре) и запущен первый же ядерный реактор. К слову, впервые начали качать на Запад нефть из Кувейта, а СССР заключил соглашение с Ираном на разработку нефтяных месторождений (оно по политическим мотивам так и не вступило в силу, и, может быть, именно поэтому было решено вновь обратиться к Поволжью, потому что нефть для полуразрушенной промышленности была необходима как воздух).
Началось соревнование между двумя главными державами планеты — по всем направлениям и «фронтам». Американцы (Эккерт и Мокли) создают первый электронный компьютер ЭНИАК, состоящий из 18 тысяч радиоламп, преодолевают на самолете-ракетоплане «Белл» X–I сверхзвуковой барьер (пилот ВВС США Чак Йигер), а заодно и начинают вести пропагандистское вещание на русском языке на СССР («Голос Америки»). Советский конструктор оружия Михаил Калашников создает свой легендарный автомат АК-47, которым потом будет пользоваться весь мир, а символ его войдет в национальные гербы и флаги многих развивающихся государств. Под руководством Архипа Люльки строится первый отечественный турбореактивный двигатель; физики во главе с Владимиром Векслером создают первый сихротрон.
В пустыне американского штата Нью-Мексико терпит аварию якобы инопланетный космический корабль, причем военным вроде бы удалось в полной тайне перевезти остатки корабля вместе с останками инопланетных астронавтов на секретную базу для тщательного исследования (начинается еще одна эра — НЛО), а на Дальнем Востоке падает Сихотэ-Алиньский метеорит, приносящий сильные разрушения (или тоже космический корабль с инопланетянами?).
Американский ученый Мирски открывает рибонуклеиновую кислоту (РНК) в хромосомах, физик Джордж Гамов предлагает миру космологическую теорию Большого Взрыва, трое сотрудников фирмы «Белл Лабораториз» Бардин, Шокли и Браттейн создают первый транзистор, Норберт Винер выпускает свою знаменитую книгу «Кибернетика, или управление и связь в животном и машине», Клод Шеннон выдвигает теорию информации, на горе Паломар вводится в строи обсерватория с самым большим в мире двухсотдюймовым рефлектором. (На Западе создаются и новые «мелочи»: стиральный порошок «Тайд», очень популярный в современной России благодаря смертельно надоевшей рекламе «Я иду к вам!», купальники-бикини, изобретаются электрогитара и долгоиграющая пластинка, радиомикрофон и фотоаппарат «Полароид» для «моментальной съемки», застёжки-«липучки», система открытия и закрытия окон в автомобиле.)
СССР отвечает созданием вертолета Ми-1 и самолета со скоростью звука Ла-176 (конструкторы Миль и Лавочкин). Кроме того, советский гроссмейстер Михаил Ботвинник становится (и надолго) шестым чемпионом мира по шахматам, а в Большом театре блистательно выступает и гастролирует по всему миру Галина Уланова.
Американские физики открывают новый, 97-й элемент Периодической таблицы Менделеева — берклий, Ричард Фейнман опубликовывает переработанную теорию квантовой электродинамики, создается модель атомного ядра, расшифровывается химическая структура пенициллина, подводные лодки начинают оснащаться первыми в мире ядерными силовыми установками, испытывается первая многоступенчатая ракета, достигающая рекордной высоты в 250 миль (а кроме того — первый ксерокс и первые одноразовые салфетки). А еще сходит с ума на почве «красной угрозы» и выпрыгивает с верхнего этажа небоскреба министр обороны США Джеймс Форрестол. СССР же становится полноправным членом «ящерного клуба» (1949 год), испытав свою первую атомную бомбу, чем нарушает американскую монополию на оружие массового поражения.
Гонка-соревнование в науке, видах вооружения, культуре, экономике, идеологии, спорте продолжалась. Советские нефтяники вносят свой вклад в это невиданное состязание. Виктор Муравленко осваивал девон Жигулей и вводил прогрессивный метод турбинного бурения. Это была идея инженера Капелюшникова, о которой Муравленко знал еще в довоенную пору, когда был студентом Грозненского нефтяного института. Капелюшников всю свою жизнь посвятил конструированию турбобура, который приводился в движение глинистым раствором. Сложный механизм был испытан на бакинских промыслах, но результат тогда был плачевным. Гидравлическая машина выдерживала в забое не более двух-трех часов, ее мощность была мала. Однако сама идея Капелюшникова о подземном двигателе для бурения была ценна. Основываясь на ней, группа молодых инженеров создала более мощный многоступенчатый турбобур. Но и его КПД был по-прежнему не слишком высок. Старые мастера-бурильщики в эту машину не верили, обходились прежней роторной техникой. Их можно было понять: турбобур приходилось часами раскачивать, чтобы он начал вращаться, потом — побурит немного и снова заглохнет. Муравленко видел: вечером все бурят турбиной. А утром, когда подъезжал к участку, уже издалека слышал лязг цепей и скрежет ротора — значит, турбобур опять вышел из строя. Но зато у турбобура и мощность, и скорость зависели от режима, можно было их повышать, что требовалось для бурения твердых пород.