У Муравленко были опытные помощники-буровики, настоящие мастера своего дела: Сабирзянов (которого он знал еще по совместной работе в Сызрани), Барышев, Ковальчук, Раков, Тихонов… Однажды решено было устроить эксперимент-соревнование: кто больше набурит — роторщик или турбинник. Состязались два аса — Михаил Барышев, как непревзойденный умелец роторного бурения, и Степан Ковальчук, сторонник турбинного метода. Станки были одинаковой мощности, и запустили их в одно время, как бы давая старт.
Поначалу проходка шла быстрее у Барышева. А вот когда на пути долота встретились крепкие кремнистые породы, завидную прыть показал турбобур Ковальчука. И разрыв между ними стал увеличиваться с каждым метром. А после того, как Барышев увеличил нагрузку на долото, техника не выдержала — начался обрыв труб. Турбобур же продолжал работать плавно, без перегрузок, легко брал самую твердую породу. Даже по ровным звукам можно было понять, кто побеждает. И когда подвели итоги, то оказалось, что скорость бурения турбобуром в полтора раза превышает работу на роторе. Вот так старое уступало место новому.
Другое достижение связано с тем, что впервые под руководством Виктора Муравленко был применен метод двуствольного наклонного бурения. Метод этот до войны использовал инженер Тимофеев, когда на острове Артема бурил с эстакады наклонные скважины на дне Каспийского моря. Но море — это одно, а Жигулевские горы — совсем другое. Такого еще не было. Нефть тут была упрятана под панцирем твердых пород, и чтобы добраться до девонского песчаника, надо было проникнуть вглубь на два-три километра. Да и как поднять многотонную махину буровой по крутым склонам на вершину? Дело не простое, требовались совместные усилия инженеров, мастеров, рабочих. В помощь бригадам в специально созданные штабы вводились инженеры-технологи наклонного бурения, которых прозвали «кривильными спецами». Да и сами буровики порой ничуть не хуже инженеров понимали, как надо бурить скважину. Понимали иной раз интуитивно, как бывший фронтовик-разведчик из дивизии Буденного Сабирзянов, имевший лишь семилетнее образование, но, как о нем отзывались, «видевший сквозь землю», ощущавший долото, ушедшее на тысячи метров, словно бы держал его в руках. Этот «нефтяной зубр» пробурил одну за другой наклонные скважины с рекордными для того времени скоростями. На пути турбобура были и каверны, и трещины, могла нарушиться и циркуляция глинистого раствора, но аварии не случилось, все прошло просто отлично. Нет, не зря Виктор Муравленко любил говорить: «Каждая рекордная проходка раскрывает возможности наших буровиков». И это — не самоцель, это нужно не для победных реляций, это — школа мастерства, неоценимый опыт для всех.
На исходе 1949 года трест «Ставропольнефть» (управляющим которого уже был Муравленко) досрочно завершил первую послевоенную пятилетку. Сабирзянов был удостоен звания Героя Социалистического Труда, а Виктор Муравленко награжден первым орденом Ленина. А совсем скоро, по предложению Байбакова, министра нефтяной промышленности СССР, 38-летний руководитель возглавил всё объединение «Куйбышевнефть». И это было логичным и справедливым, поскольку организаторский потенциал у Муравленко был огромным. Обладал он и стратегическим мышлением, а опыта и знаний было не занимать. По словам одной из участниц событий тех лет, Тамары Васильевны Живых, прошедшей и фронт, и «нефть», новый-старый начальник вносил в коллектив деловой подъем, бодрость и жизнелюбие, он мог быть иногда жестким, но всегда справедливым руководителем, «не любил лодырей, а к трудолюбивым, деловым сотрудникам относился с уважением, старался поддержать, учил, помогая во всем, узнавал, в чем нужна помощь, где хотелось им работать и жить, и всегда, по мере возможностей, решал их проблемы». В первую очередь Виктор Муравленко считал своим долгом обустройство быта рабочих-нефтяников. Надо учесть то, что в Куйбышевской области с его помощью выросли целые города и поселки нефтяников — Жигулевск, Отрадное, Нефтегорск, Мирный и другие. К этим городам и поселкам прокладывались дороги, строились больницы, школы, детские сады, дворцы культуры. Словом, создавалась инфраструктура края.
А ведь он вел еще и преподавательскую работу в Куйбышевском институте. Потом стал выполнять депутатские обязанности. Но мелочей для него не было. Всегда принимал рабочих по личным вопросам, в поездках по области непременно заезжал в пионерские лагеря, помогал доставать путевки в санатории для заболевших детей, договаривался об их лечении в московских клиниках. Рассказывать об этом можно очень долго, поскольку подобных случаев масса. Так, к нему не стеснялись обращаться со своими заботами пациенты из подшефного дома инвалидов, и Виктор Иванович внимательно их выслушивал и помогал по всем вопросам: от обеспечения инвалидной коляской до замены валенок. Он умел и любил работать, но и другим людям работать вместе с ним было интересно, почетно и перспективно. После назначения на высокую должность начальника «Куйбышевнефти» в подчинении у него оказались не только буровики-эксплуатационники, но и нефтеразведчики, нефтепромысловики, строители. И многие из них потом, через полтора десятка лет, по его призыву отправятся вслед за своим лидером в Западную Сибирь, оставляя обустроенные места, не боясь новых трудностей и неизвестности. Потому что доверяли ему как капитану, держащему в своих твердых руках штурвал и знающему правильный курс корабля. И пусть это звучит несколько высокопарно, но это именно так. Из песни, как говорится, слова не выкинешь.
Однако предоставим вновь слово сыну Сергею, на глазах которого развертывалась «куйбышевская эпопея» его отца. «…Буровые мастера (к которым у отца было особое отношение) запросто звонили нам домой, причем не только по производственным, но нередко и по каким-то своим, сугубо личным делам. Наверное, одно из самых ярких впечатлений детства — это вообще, в целом отношение отца к людям. С какими бы просьбами к нему ни обращались, он старался их непременно выполнить и всем помочь. Люди тянулись к нему еще и потому, что отец действительно, всамделишно, а не для видимости, интересовался их жизнью. Да, это был не формальный, не дежурный интерес. Разговор с буровым мастером, приехавшим к нему, отец, как правило, начинал не с производственных вопросов, а с расспросов: «Как там у вас с питанием? Где живете? Какие условия?» Люди понимали: они для этого большого начальника не «винтики». Отец и сам постоянно наведывался к буровым мастерам домой, они там и чай пили, и «за жизнь» говорили. Его внимание к людям мне крепко запомнилось, и в своей взрослой жизни я старался его перенять. К сожалению, подробно рассказывать мне о своей довоенной жизни отцу было некогда, какие-то отрывочные детали этой жизни я черпал из рассказов мамы. Врезалась в память одна ее фраза: «Сынок, мы с папой прожили очень нелегкую жизнь, и мне хотелось бы, чтобы у вас она была совершенно другая». В домашних делах мама была главной. Но какой-то семейной иерархии не существовало. Родители жили в ладу и радости, неприятности и заботы делились поровну. Но отец был сильно занят на работе, сильно выматывался там, потому, естественно, мама брала домашние дела в основном на себя. Отец был совершенно безразличен к престижным «прибамбасам», он как бы не замечал всего этого. Мама, видимо, сразу поняла, что отца не переделаешь. Поэтому семья наша действительно жила очень скромно: в обыкновенной трехкомнатной «хрущевке» со стандартной мебелью и т. п. Отцу, мне кажется, и в голову не приходило использовать свое положение и авторитет в личных, бытовых целях. Я даже не представляю, как бы такое могло случиться, — у него мысли были направлены совсем в другую сторону.
И если кто-то сегодня скептически улыбается, слыша это, то они должны знать — такие люда были. К ним сейчас можно относиться по-разному, называют их идеалистами, «совками», людьми, не умеющими жить, и т. д., и т. п. Но я лично человека лучше, светлее, чище, чем мой отец, не знаю.
У меня перед глазами был пример такой преданности профессии, своему делу, что и мой выбор напрашивался сам собой. Отец мог перейти на аппаратную работу в Москву, в министерство, и предложения, знаю, такие были, и, наверное, деловая работа полегче, быт получше. Но он на это не шел, даже не мыслил себя, думаю, без практического производства. Хорошо помню, как отца назначили на работу в Тюмень. Как-то вечером, вернувшись из Москвы, пришел он домой и без всякой подготовки сказал: «Клава, уезжаем».
«Куда?» — мать просто оторопела. Только-только обжились, устроились. Куйбышев — прекрасный город, Волга, чудесная природа, и тут — Сибирь, морозы, неизвестность. Но все, вопрос был им решен, никаких обсуждений не полагалось, и нам, домашним, оставалось, как солдатам, только выполнять его команду. Осенью отец уехал один, а потом, в январе, вернулся за мамой. Ехали мы поездом, с пересадкой в Свердловске, и, казалось, что весь поезд заполнен куйбышевцами, отправлявшимися вместе с отцом в далекую Тюмень. И, наверное, действительно так и было, поскольку огромное количество куйбышевских специалистов-нефтяников приняли решение отправиться в Сибирь. В вагонах только и было разговоров о том, как бурить скважины в Сибири, прокладывать на болотах нефтепроводы, строить линии электропередач. Конечно, для отца это стало огромной поддержкой: люди, проработавшие с ним годы и годы в Куйбышевской области, загорелись, как и он, идеей освоения нового, неизведанного и крепко поддержали его в этот сложный период».
Но всё это будет потом, в 1965 году, когда Виктор Иванович Муравленко, применяя военную терминологию, словно главнокомандующий соберет свое «нефтяное войско» и отдаст приказ: «Начинаем новую битву и новое наступление на нефть — в Западной Сибири». А пока шли, продолжались пятидесятые годы… И одно только остается мне не до конца ясным: почему, отчего Клавдия Захаровна сказала однажды своему сыну Сергею, что хотела бы для него совершенно иной жизни, чем у его отца? Ведь жизнь-то Виктора Ивановича была действительно героической, хоть и беспокойной, трудной, н