— Но я все-таки против смертной казни, — сказал Леша. — Это как-то недемократично. Я — за права человека.
— Дурной ты еще, парень, — незлобиво ответил дядя Коля. — У нас сейчас только тем и занимаются, что «защищают права человека», а список этих «человеков» публикует журнал «Форбс». Тебя-то самого никто ни от преступности, ни от безработицы, ни от инфляции, ни от милицейского беспредела защищать не станет… А вот еще такой случай, — продолжил он, вспоминая. — Первый нефтяной промысел на Мегионской земле возглавлял один из лучших соратников Муравленко — Иван Иванович Рынковой. Он, кстати, земляк Виктора Ивановича, родился неподалеку от станицы Незамаевской, только на двадцать пять лет позже. Работал на Арлановском месторождении в Башкирии, потом в Западной Сибири. Он рассказывал, что дисциплины и порядка поначалу было добиться очень тяжело. Поселок на Баграсе, к примеру, состоял из двух десятков бараков, жили там в основном рабочие. Вечером — сплошные пьянки, многие напивались до белой горячки. Когда Рынковой приезжал к двенадцати ночи, весь народ был уже «в стельку». И ружье на него тоже наставляли, и драться лезли. Порою приходилось буквально сражаться за свою жизнь. Однажды на том же Баграсе он разбил у строителей два ящика водки. Тогда к нему в катер-самоходку сели трое рабочих, попросились подвезти до Мегиона. Он видит: в руках у них веревка, привязанная к большому камню. А в пути они ему говорят: «Значит так, начальник. Или ты нам не мешаешь, или мы тебя сейчас в Оби утопим. Мы хозяева в тайге».
Капитан катера, слышавший этот разговор, не на шутку перепугался. Но Рынковой — не только человек смелый, но еще и профессиональный спортсмен. Он капитану тихо говорит: «Их трое, а у нас ружья нет, утопят меня, и тебя в живых не оставят. Поэтому, когда я подам сигнал, ты резко крутани руль, только быстро. Наше спасение — самим столкнуть их в воду». А на самоходке перила были только впереди, на корме почти никакого ограждения. И Рынково-го они зовут для продолжения разговора именно на корму. Веревка с камнем уже приготовлены. Иван Иванович еще пытается им что-то внушить: «Ребята, меня утопите, другого, но уже всё, ушло то время, кончилось. Без дисциплины нефть брать невозможно, надо бросать пьянки». Но все увещевания без толку. Один из этой троицы уже наклонился за камнем. Тут Рынковой подал знак капитану, а сам всем троим и врезал — руками и ногами. Все они одновременно оказались в воде, за бортом. Самоходка пошла дальше.
— А эти трое? — спросил Леша.
— Двое из них приплыли-таки к берегу, а третий, по слухам, утонул. Но туда ему и дорога. Так что борьба с пьянкой велась нешуточная. А Рынкового уважали даже заключенные-условники, которые делали изоляцию на первом нефтепроводе до Мегиона. Его называли «железный батя». Как-то ночью эти лихие ребята* встретили его на участке, посветили фонариком в лицо. «Нет, — говорят, — этого не трогаем, это порядочный начальник!» Потому что сам он хоть и был твердым и жестким, но личность никогда не унижал, всегда стремился делать людям добро.
В 1966 году случилось сильнейшее наводнение, паводок затопил всю мегионскую пойму. Баграс, все скважины, фонтанная арматура оказались под водой. Нефтепровод, собиравший нефть со всех скважин Мегионского месторождения, всплыл. Ходил туда-сюда, как струна на гитаре. Фиксации никакой нет, а нефть добывать надо. Ситуация была очень серьезной, это могло вылиться в целую катастрофу. Так и случилось — нефть вспыхнула. Рынковой потом писал, что это был взрыв, как на Хиросиме. В радиусе полукилометра горела нефть, а внутри бушевали настоящие смерчи. Постепенно всё это стягивалось к центру аварии. Надо было перекрывать скважины, чтобы в нефтепровод не поступала нефть. Рынковой в тот день прыгал с борта вертолета — высота 10 метров — на полузатопленную «Амфибию», упал на тент, под которым находились инструменты, едва не угодил на лопату. Потом вместе с другими по очереди ныряли в ледяную воду, перекрывали задвижки на всех пяти скважинах…
А с 1968 года он уже работал начальником нефтепромысла на Самотлоре. Туда вслед за Рынковым перебазировались почти все мегионцы. Через год, второго апреля, пустили первую Самотлорскую нефть. Первый замминистра Оруджев, который присутствовал на пуске скважины, обнял тогда горячую трубу, заплакал и произнес «историческую» фразу: «Вот она — наша кормилица! Скважину надо ласкать, как женщину, тогда она будет давать много нефти!» Эти его слова потом долго обсуждались и повторялись при каждом удобном случае. А таких дебитов, как на Самотлоре, в стране еще не было. Но и там однажды случилась страшнейшая авария.
— А поконкретнее? — попросил Леша.
— Надо бы тебе почитать об этом книгу самого Рынкового, — ответил дядя Коля. — Но расскажу своими словами. Согласно проекту Самотлор должны были вывести на добычу семидесяти миллионов тонн нефти в год. И соответственно, всё обустройство месторождения велось на основе проектных цифр. Но ЦК партии постоянно давил всё новыми директивами: давайте, наращивайте добычу! И в итоге объединение вышло на уровень в 100 миллионов тонн. А техника и оборудование такой нагрузки не выдерживали. Сепарационные установки первой ступени — в них газ отделяется от нефти — ходили ходуном. Из-за большого потока нефти газ не успевал отделяться от жидкости и через клапаны выходил наружу, оседая у поверхности земли. Ветром газ уносило в атмосферу, но в тихие погодные дни он скапливался в таких концентрациях, что достаточно было чьей-то незначительной оплошности, случайной искры — и…
Словом, 13 августа 1973 года в субботу и произошел на территории нефтепарка взрыв, погибло 13 человек. В этот день стояла сильнейшая жара, не было никакого ветра. Начальником нефтепарка в этот период работал Драгунов, а заместителем по подготовке и перекачке нефти — Малясов. За день до случившегося пришла очередная телефонограмма: «Срочно увеличить суточную добычу нефти на 10 тысяч тонн». Это указание стало главным фактором, приведшим к катастрофе. Рынковой в это время отвечал за инженерно-технологическую службу, занимался добычей, обустройством и вводом скважин. Выполнять указание он отказался, раскручивать добычу не стал. Его отстранили от исполнения обязанностей. Начальник нефтегазодобывающего управления «Нижневартовскнефть» поехал сам принимать меры для выполнения полученной директивы. А раскрутить добычу при фонтанном способе было просто: надо открыть задвижку на готовых скважинах. Что и было сделано. Только одна скважина № 204 давала 2400 тонн в сутки! Но уже в субботу поступил тревожный сигнал: люди задыхаются от газа, он стал скапливаться на территории нефтепарка. Звонят Рынковому: «Что делать?» — «А что я могу сделать? — отвечает Иван Иванович. — Парком уже не командую, звоните начальству». А те отмахиваются, дескать, обойдется.
Пришлось Рынковому самому ехать в парк, наводить порядок. Но пока он добирался, произошел взрыв. Горело все, что могло гореть: насосная, культбудки, оборудование. Из двух резервуаров вытекала нефть и тоже горела. От пламени нагревалась нефть и внутри резервуаров, и в случае их взрывов количество человеческих жертв могло быть неизмеримо больше. Самое главное, что нужно было сделать в этой обстановке, — это закрыть задвижку, чтобы прекратить поступление нефти в резервуары. Рынковой предложил такой вариант: пусть пожарные сделают ему пеновую оболочку, потому что, окутанный пеной, он сможет пробраться сквозь пламя к задвижке. Получил «добро» и полез. Начальником у пожарных был Пенимасов (тоже фамилия характерная, с «пеной» связанная), оболочку Рынковому сделали отличную. Хотя он и думал, когда лез в огонь, что «всё, Рынковой, много ты рисковал, все обходилось благополучно, но тут тебе, видно, конец!». Однако до задвижки добрался и перекрыл поступление нефти. И живой выбрался. А когда нефть перестала течь из резервуаров, стало угасать и пламя. Пожарные постарались. Но хорошие люди погибли, кто во время взрыва, кто потом, в больнице, от ожогов.
— И суд был? — спросил Леша.
— Естественно. Троих сразу арестовали и исключили из партии: Галеева, Малясова и Драгунова. По результатам следствия четвертым должен был быть Рынковой. Хотя он то тут был совершенно ни при чем, напротив, вел себя очень мужественно. Но допросы шли больше месяца. А те трое всё валили друг на друга и на Рынкового, хотя он их неоднократно предупреждал о возможной аварии. Ну, может быть, Драгунов вел себя более порядочно, чем остальные. Позже в Тюмени состоялся суд, арестованных приговорили к восьми годам, Рынковой получил партийный выговор. Нефтяники потом много сил приложили, чтобы их освободили досрочно. Иван Иванович считает, что они, в общем-то, были невиновны. Виновата была вся система, которая вынуждала их на такие действия. Телефонограмму о наращивании добычи тогда дал Дунаев из главка, а на главк давил ЦК.
Рынковой потом был назначен ответственным за реконструкцию и восстановление парка. И весь необходимый объем работ был выполнен в запланированные сроки. Но осталось у него щемящее чувство: как работать дальше, если платить за добываемую нефть приходится такой высокой ценой — человеческими жизнями? Он даже тогда в порыве свои грамоты (а их накопилось за все время порядка семидесяти) выбросил… Вот такими усилиями и нервами давалась нефть Мегиона и Самотлора, — закончил свой рассказ Чишинов.
— Мегион, Самотлор, — повторил Алексей, и эти незнакомые слова прозвучали для него как заклинание, словно наполненные волшебным смыслом. — Звучит действительно красиво.
— Самотлор — это сказка! — с воодушевлением произнес Николай Александрович. — Добраться до него прежде можно было лишь с величайшими трудностями — через топи и непроходимые заросли, по болотной жиже и кочкам. А когда летишь на самолете, то видишь внизу озеро-зеркало, похожее своими очертаниями на сердце. Кстати, на языке ваковских хантов оно и звучит как озеро-сердце. Оно лежит на правом берегу Оби, к северу от Нижневартовска, тогда это было еще обычное село.
— Глубокое? — спросил Леша.