тоже подумывал о пенсии. Десятая пятилетка, возможно, в его активной творческой деятельности могла быть последней. Слишком устал, да еще и череда инфарктов. Он признавался тому же Бирюкову: «Вот доработаю эту пятилетку и подаю в отставку. Уеду в Куйбышев, у меня там дача на берегу Волги, буду селекцией заниматься, цветы выращивать». Но это, пожалуй, были желанные, но неосуществимые мечты, мысли его постоянно возвращались к производству, к стране, к людям, потому что иначе он жить не мог (какое уж тут цветоводство!).
«Вот были мы недавно в Чехословакии, — говорил Муравленко. — Люди там лучше живут. И все же в 68-м году восстали, хотели еще лучше. А чем мы хуже чехов? Такую войну выиграли! А жизнь как следует наладить не можем. И все потому, что в верхах не всё продумывают. Некому! Больше заботятся, как бы дольше продержаться у власти. Надо двигать на высшие руководящие посты молодых, талантливых, сочетать их с такими, как Алексей Николаевич Косыгин, разбавлять опытных работников молодыми, способными, перспективными».
Эти слова Виктора Ивановича выдают в нем натуру критическую, трезво относящуюся к положению дел в стране, в обществе. Вот и некоторые другие его высказывания: «Надо срочно менять структуру нашего производства. Ну зачем нам держать такую армию в условиях разрядки международной напряженности? А сколько предприятий, ученых работают на оборону? Сколько чиновников сидят в кабинетах многочисленных министерств и ведомств? Сократить наполовину и всех направить в народное хозяйство. Страна от этого только выиграет, народ будет жить лучше, так как товаров будет больше».
Когда теперь говорят, что все коммунисты-руководители в то время дружно «брали под козырек» и хором исполняли гимн, — это неправда. Были среди них разные люди. Одни слепо шагали «в ногу», другие «держали в кармане фигу», третьи пытались как-то исправить положение. А под следующим монологом Виктора Ивановича мог бы подписаться даже любой оппозиционер-диссидент:
«Кто сделал человека пьяницей, бездельником? Мы сами. Это издержки общества, его болезнь. Надо заинтересовать человека, создать условия, чтобы он мог жить достойно, раскрыть свои способности. Вот здесь и нужны все формы собственности, в том числе и частная (это вообще шло вразрез с основополагающими постулатами марксистско-ленинской идеологии. — Н. Ч.). Ну почему сапожник не может быть частником? Или парикмахер, или, скажем, зубной врач? Пусть берет патент, платит налоги, как и на производстве, и работает в свое удовольствие. Будет здоровая конкуренция. Люди пойдут туда, где лучше делают. Вообще, сфера обслуживания у нас безобразно организована, и здесь мы безнадежно отстали от западных стран. Выход один — отдать ее в основном в руки частника. И не надо этого бояться. Основное же производство, промышленность должны быть в руках государства, только предприятиям надо предоставить большую самостоятельность, возможность маневрировать, а значит, и план доводить не на «всю катушку», а оставлять какую-то часть возможностей производства для маневра».
Практически — это платформа радикальных реформ, которые были необходимы стране в то время. А сказано это в середине семидесятых годов, за год до смерти. За подобный «манифест» у Танюшкина, как уже говорилось, были серьезные неприятности. Муравленко же был фигурой слишком высокого ранга, чтобы к нему могли применить подобные меры. Но ведь могли хотя бы прислушаться! А теперь представим, что было бы, если бы Виктор Иванович прожил еще лет десять-пятнадцать. Он бы наверняка принял участие в преобразованиях середины и конца восьмидесятых годов, но перестройка могла бы пойти по совершенно иному пути. Были бы введены все формы собственности, но приватизация протекала бы не «по Чубайсу». Не было бы той социальной несправедливости, как сейчас. Это видно из размышлений Муравленко. Возможно, страна бы двигалась по китайскому пути развития: многоукладное^, мощная экономика, неуклонный рост ВВП, сохранение цементирующей идеологии, территориальная целостность и единство нации. Не было бы бессмысленного разбазаривания недр, дикой коррупции и преступности, наркомании и порнографии. Не было бы всего того, что тянет экономику и культуру страны в пропасть. Не было бы и демографического падения, вымирания народа. Вот какого человека, к несчастью, лишилось общество. Стоящего сотни Гайдаров. Но… Пришли к управлению государством младшие научные сотрудники и лаборанты с ограниченным кругозором мышления, оборотистые дельцы, и мы имеем то, что имеем.
Возвращаясь к производственным делам, надо сказать, что в последние два года жизни Муравленко «Главтюменнефтегаз» испытывал определенное давление со стороны областного партийного руководства. В «Литературной газете» появилась статья Богомякова, где он прогнозировал добычу нефти в Западной Сибири в ближайшие годы до 500 миллионов тонн в год и более. Это явно насторожило и обеспокоило Виктора Ивановича. В конце декабря 1975 года состоялось собрание областного партийного актива, который рассматривал перспективы развития области в десятой пятилетке. В докладе первого секретаря обкома прозвучали такие слова:
«У нас есть отдельные работники, которые проявляют узковедомственный, конъюнктурный подход к обоснованию годовых и перспективных планов. Если вникнуть в сущность «доводов» товарищей Фаина — главного геолога «Главтюменнефтегаза», Сесина — начальника технико-экономических обоснований и перспективного планирования «Типротюменнефтегаза» да и некоторых их сподвижников и вдохновителей всех рангов (это был «камешек» в огород Муравленко. — Н. Ч.), то область, по существу, не имеет возможностей довести добычу нефти к 1980 году до 300 миллионов тонн, а за пределами десятой пятилетки развитие нефтедобычи практически надо прекращать». Дальше пошла речь о так называемых «предельщиках» — термин, который пытались применить к Виктору Ивановичу:
«Мы немало и с гордостью говорим о первооткрывателях, и это хорошо. Но партийные организации не должны забывать о том, что в любом деле могут появиться и «закрыватели». Предельщина, делячество давно осуждены партией, однако еще встречаются среди некоторой части работников…» И т. д. — пошла «писать губерния».
Ясно было одно: кольцо вокруг Муравленко сужается. Постоянной критике подвергался его ближайший сотрудник, заместитель Фаин, которому в обкоме тоже приклеили ярлык «предельщика». Получил инфаркт и вынужден был уехать из Тюмени другой его заместитель — Крол. Сгущались тучи над секретарем парткома «Главтюменнефтегаза» Бирюковым.
Сам Муравленко очень болезненно воспринимал эту несправедливую критику. Он говорил своим доверенным людям:
— Это давление я чувствовал давно. Но не думал, что оно выльется в такую оскорбительную форму — наклеивание ярлыков. Разве мало мы делаем для области, для страны, чтобы заслужить такую оценку? Конечно, мы можем «задрать» добычу хоть сегодня, «изнасиловать» Самотлор, теоретически — выйти на полмиллиардную добычу в год. А дальше что? Таких месторождений, как Самотлор, не предвидится и их не будет. Это же хищническое разграбление национального богатства страны. Уже сегодня мы сжигаем. в факелах 12 миллиардов кубометров попутного газа ежегодно. В переводе на нефть это в два раза больше, чем добывает вся Томская область. Загрязняем атмосферу, губим природу. Все больше отстаем с рекультивацией земель, в спешке загрязняем нефтью окружающую местность. Что скажут о нас потомки? И неужели Геннадий Павлович (Богомяков. — Н. Ч.) как ученый, кандидат наук, не понимает всех этих последствий?
Они действительно не понимали друг друга в этих вопросах. А Муравленко привык идти до конца, отстаивая свою правоту. О каком отдыхе можно было говорить? Он не любил ни перед кем оставаться в долгу, тем более — перед страной, перед потомками. И его постоянно точила забота о своем деле. Именно тогда произошло деление нефтяников на так называемых «оптимистов» и «пессимистов». Первые — герои, те, кто ратует за то, чтобы быстро взять всю нефть Западной Сибири, не думая о том, чтобы соблюсти методы и способы добычи. А вторыми считались те, кто на самом деле заботился о рачительном хозяйствовании, о бережном отношении к недрам и людям, о сохранении природы в первозданном виде. «Оптимистов» осыпали наградами, «пессимистов» старались задвинуть куда подальше.
Самого Муравленко все же побаивались трогать, но били именно по окружению, по близким людям. Но и стратегия его уже получила соответствующую негативную оценку в верхах. Давление шло со стороны и партийных и советских органов власти. Прежде всего потому, что идея «оптимизма» была очень выигрышной и выгодной. Выдвинутый лозунг «Мы будем добывать в год миллиард тонн сибирской нефти и триллион кубометров газа!» как бы подразумевал, что остальная страна может расслабиться и не работать. Муравленко же понимал: это прямой и самый короткий путь к катастрофе. Но его не желали слушать, а потихоньку начали оттеснять от любимого дела.
Однако он, будучи дипломатом, человеком мудрым и опытным, не предпринимал резких ходов. Прямая конфронтация с теоретиками экономического «оптимизма» могла привести к его фактической изоляции, к потере рычагов управления и возможностей влиять в конечном счете — к еще большему разрушению отрасли. По свидетельству Грайфера, для того чтобы иметь доступ в правительство и ЦК партии, где решались все основные вопросы жизни страны (а поддержки там у него было всё меньше и меньше), Виктор Иванович был вынужден терпеть и продолжать работать в такой невыносимо тяжелой атмосфере. И это была работа на износ, поскольку он находился между многими «жерновами». Он продолжал бороться, практически осознавая безнадежность положения. Последние месяцы его жизни окрашены самыми драматическими, если не сказать, трагическими обстоятельствами. Смерть буквально ходила возле него…
В мае 1977 года неожиданно умирает от инфаркта министр нефтяной промышленности Валентин Дмитриевич Шашин, всегда поддерживавший и понимавший Муравленко. Это был талантливый организатор и высококвалифицированный инженер, хорошо знавший ключевые проблемы развития отрасли. Потеря оказалась невосполнимой. Кандидатов на этот пост было несколько, в том числе и сам Виктор Иванович Муравленко. По словам Владимира Григорьевича Чирскова, бывшего руководителя «Главсибтрубопроводстроя», а впоследствии — министра строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности СССР, он отказался потому, что прекрасно понимал: около 60 процентов нефти добывается в Западной Сибири, — и считал, что ему гораздо полезнее нахо