На следующий день мы подъехали к Юбилейному часа за полтора до начала концерта — не имея билетов, всегда лучше иметь фору по времени, и были несколько ошарашены количеством желающих попасть на выступление вокально-инструментального ансамбля из Грузии. Такое было впечатление, что приехала Алла Пугачева или" Бони М" — огромная толпа окружала дворец спорта, а люди все шли и шли со всех сторон. Мы довольно скептически относились к советским официозным группам — они для нас попросту не существовали, и мы с удивлением наблюдали такой ажиотаж. Народу было очень много, что осложняло проникновение в зал, и мы рассредоточились по разным входам, на всякий случай заранее простившись: вдруг кому-то не удастся попасть. Но все обошлось — мы встретились с Цоем в холле, тут же подтянулся Олег, остальные битники мелькали там и сям в разношерстной толпе. Подошел Пиня и предложил пойти поискать удобные места. Кое-как мы пристроились, наконец, где-то высоко над сценой, но недалеко от нее — на каком-то ярусе или трибуне — как там это называется… Свет погас, и мы оцепенели — на сцену вышла группа "Битлз". Никакой не грузинский вокально-инструментальный ансамбль, а натуральная группа "Битлз" — таково было первое впечатление. Парни из "Блица", видно, много времени потратили вместе с художниками, костюмерами, гримерами, парикмахерами и режиссерами, чтобы добиться такого эффекта. Это было сделано без всяких пластических операций — лица музыкантов оставались непохожими на лица ливерпульской четверки, и это было то, что надо, — их имидж был незакончен ровно настолько, насколько это было необходимо для того, чтобы не создавалось впечатление, будто перед зрителем находятся четверо шизофреников, полностью утративших свою личность и перевоплотившихся в какие-то фантомы. Нет — это были музыканты группы "Блиц", которые просто предлагали слушателям и зрителям музыкальный материал группы "Битлз". Сделано это было очень чисто, профессионально во всех отношениях и с большим тактом. Можно сейчас рассуждать, нужны ли вообще такие программы или нет, но тогда это было нужно, это был кайф, это был полный кайф! Конечно, это эрзац, скажете вы, но ведь мы все выросли на эрзац-колбасе, играли на эрзац-гитарах, учили эрзац-историю, в магазинах покупали за эрзац-деньги пластинки с записями эрзац-певцов, а по телевизору выступал эрзац-лидер нашего государства… И эрзац-"Битлз" — далеко не самое плохое из этого набора, да, собственно, как я уже говорил, они и не были эрзац — "Битлз"…
Да, это был полный кайф. "Твист энд шаут", "Хэлп", "Лонг Толл Салли" и дальше — вплоть до "Бэк ин ЮССАР"… Мы не слушали, мы просто впитывали в себя эти, десятки раз уже слышанные песни, это была такая струя чистого воздуха, которая просто опьянила весь зал, — тогда, на первом концерте, никто не танцевал в проходах, не бежал к сцене, все были просто в шоке. Люди бедные и богатые, модные и немодные, музыканты и кегебешники, панки и хиппи — все забыли на этом концерте о своих правилах, обязанностях, врагах и обидах. Ненадолго, правда, забыли, но были, были эти мгновения, и битники смотрели друг на друга: я на Цоя, Цой на Пиню, Пиня на Цоя, Цой на меня и все вместе — на сцену, и видели Любовь. Вы когда-нибудь видели Любовь? Мы — видели. "Я видело это-о-о…", — как писал Рекшан в своей повести. Мы видели, как самые разные люди, не имеющие никакого отношения к рок-музыке, ничего о ней на знающие, просто зашедшие развлечься, купив случайные билеты в театральной кассе, как все эти люди, не сговариваясь, зажгли спички и зажигалки, когда заиграли "Имеджн". Это было потрясающе. Это сейчас, в девяностые годы, спички жгут направо и налево, а тогда был такой порыв… Люди, никогда не слышавшие песен Леннона, знающие только, что он отчего-то умер, да и то без уверенности, люди, далекие от всего, что связано с роком, от длинных волос, от хиппи, наши люди — "соловьи", инженеры, домохозяйки, все они были нам родными. Они стояли вокруг нас и передавали нам спички, когда наши гасли, и мы передавали кому-то спички, и дружинники стояли вокруг с огоньками в ладонях… На первом концерте это было так. Завтра все уже будет как всегда и еще хуже, а сегодня в Юбилейном была Любовь.
После концерта мы вышли в теплую ночь — было светло, такое милое было время года. Толпа шла на Васильевский остров к станции метро и пела "Твист энд шаут" и "Еллоу сабмарин", подпрыгивала, хохотала. И прохожие не пугались этой сумасшедшей толпы, не шарахались от нее в разные стороны, а только усмехались, с легкой, почти незаметной завистью бормотали: "Во дают ребята…"
Олег уехал на работу, а Цой и Пиня поехали ко мне — слушать "Битлз" — что же еще можно делать после такого концерта?
— Завтра пойдем? — спросил я у Цоя.
— Конечно.
— Конечно, пойдем, — сказал и Пиня.
Мы слушали "Битлз" часов до четырех, потом включили приемник и стали слушать Радио-Люксембург. Наконец Цой и Пиня стали клевать носами, и я предложил им раскладушку и кресло-кровать. Оставался еще диван в гостиной, так что места на троих хватало вполне. Я вышел с приемником на балкон выкурить последнюю сигарету перед сном. Солнце уже взошло, внизу люди уже шли на работу, из приемника Дэвид Боуи пел песню "Янг Американз", и я думал, что сегодняшний день будет таким же светлым, как и вчерашний. Ну, дай, Бог, дай, Бог.
— Привет, ребята! Что-то обедать сегодня запаздываете, — встретила нас раздатчица столовой, которая находилась рядом с моим домом на проспекте Космонавтов. Работницы этой столовой за лето привыкли к битникам — последнее время мы часто обедали в этом милом местечке.
— Мы завтракать пришли, — пробормотал еще не совсем проснувшийся Цой.
— Не поздновато, завтракать-то?
— А сколько времени?
— Шестой час.
— Нормально, — Цой посмотрел на нас с Пиней.
— Нам — как всегда, — сказал Пиня раздатчице.
Мог бы и не говорить — всей столовой прекрасно были известны наши вкусы и наши финансовые возможности. Все здесь знали, что мы — панки и битники, что я и Цой едем в Крым и экономим деньги, а Пиня просто презирает всякую пищу, кроме домашней, и поэтому ест в столовых одни макароны. Этим летом мы были здесь постоянными клиентами, и девушки на раздаче иногда подкладывали нам малюсенькие кусочки мяса в наши двойные гарниры.
Насытившись, мы попрощались с милыми работницами общепита, выпили по кружке пива в ларьке и поехали в Юбилейный. Подойдя к дворцу спорта, мы увидели, что толпа, если чем и отличалась от вчерашней, то только большим количеством милицейских фуражек, но не придали этому значения и прошли на свои вчерашние места.
Все было так и не так, как вчера. "Блиц" работал так же круто, и мы кайфовали по-прежнему, но что-то было не так — в публике чувствовалась уже какая-то нарочитость, организованность, это был не стихийный кайф, как вчера, а заранее запланированный, рассчитанный и предусмотренный. По залу уже ходили люди с пачками фотографий "Битлз" и продавали их по рублю за штуку всем желающим. Были уже небольшие группки в зале со своими лидерами, по команде которых группки начинали скандировать что-то невнятное, были уже какие-то флаги, большие портреты Джона, уже были принесены с собой в большом количестве хозяйственные свечи и спички — зажигать, как вчера, на "Имеджн". Короче говоря, вся та естественность и непосредственность поведения, которая имела место на первом концерте, улетучилась без следа. Все шло по точному плану, когда подпевать, когда привставать, группки "танцоров" заранее пробирались к проходам, чтобы начать твистовать задолго до начала нужной песни, — они уже знали порядок номеров, и их возня в проходах была искренним выходом энергии только отчасти, они явно дома готовились к этому, репетировали перед зеркалом и прикидывали, как они будут выглядеть со стороны, когда начнут танцевать в проходах рядов Юбилейного. Но музыка "Битлз" все-таки прошибала эту административно-организационную суету, которая просто в крови у нашего народа — хлебом не корми, дай только создать новую партию, тайное общество, вести протоколы заседаний и копить горы деловых бумаг. К концу концерта вся эта неприятная возня все-таки перестала отвлекать нас, и мы, как вчера, "расторчались".
Выйдя на улицу, мы с Цоем — Пиня где-то затерялся во время концерта — остановились прикурить, пропуская мимо себя толпу, сегодня уже более или менее организованную, направляющуюся к метро, распевавшую битловские песни, как я уже говорил, мы не любили чувствовать себя частью какого бы то ни было сообщества, да и не хотелось растворять в толпе то, что было внутри после концерта, мы предпочитали переживать это наедине с собой и делиться впечатлениями друг с другом в нескольких простых словах.
Толпа шла мимо, распевала, танцевала, несла зажженные свечи и самодельные какие-то флаги с надписями" Джон", "Битлз" и что-то еще. Она была совершенно мирной, веселой, трезвой и безобидной, шла себе в сторону моста, чтобы там разделиться — кому на метро "Горьковская", кому — на "Василеостровскую". За толпой медленно ехала невесть откуда взявшаяся машина "Жигули" с синей полосой на кузове и белой надписью "Милиция". На крыше автомобиля торчали два динамика-колокольчика. Проехав за идущими битломанами метров пятьдесят, машина сказала строгим мужским голосом:
— Немедленно прекратите петь!
В толпе засмеялись. Улыбнулись и мы с Цоем — больно уж бредовые требования ставил этот автомобиль.
— Немедленно прекратить петь, я сказал! — сказал автомобиль, описывая дугу на правом фланге толпы, заезжая на газон. Петь, разумеется, никто не прекратил — наоборот, заорали еще громче — уж больно смешна была эта ненависть или, может быть, страх перед рок-н-роллом маленькой милицейской машины.
— Приказываю всем разойтись!!! — заорал взбешенный автомобиль.
— Твист энд шаут! — заорали в толпе.
— Повторяю — всем немедленно разойтись!
Даже если бы у идущих в толпе и возникло такое желание, разойтись тут было некуда — все вроде бы и так расходились. Шли себе к метро, тут была только одна дорога в эту сторону. Но желание куда-то еще расходиться ни у кого не возникло — с какой, собственно, стати, да и куда? Мы с Цоем стояли у дверей Юбилейного, смотрели на все это и посмеивались, но посмеивались, правда, недолго.