казалось, что его все-таки задержали ретивые милиционеры у Юбилейного, и он провел три часа в отделении милиции вместе с известным ленинградским музыкальным критиком Садчиковым, которого тоже замели под горячую руку.
— Надоела эта возня, — сказал Цой, выслушав рассказ Пини о его злоключениях. — Пора в Крым, Рыба.
— Через недельку поедем. Олег уже заказал билеты.
— Ну что, завтра-то на "Блиц" пойдем? — поинтересовался в очередной раз пострадавший за попс Пиня.
— Пойдем, куда же нам деваться…
— Завтра, кстати, у "Аквариума" концерт, — сказал я. Уже не помню, кто тогда сообщил мне об этом, — кто-то позвонил утром, а я совсем было забыл об этом в свете последних трагических событий.
— А где? — спросил Цой.
— Где-то здесь, на Космонавтов, на квартире у кого-то.
— А когда?
— Да днем. На "Блиц" успеем, если что.
— Ну, пойдем, конечно, на "Аквариум", а там посмотрим.
С Гребенщиковым Цой уже был знаком, правда, не очень близко. Они встретились где-то в электричке, возвращаясь с какого-то очередного загородного концерта. Цой пел "Друзей" для друзей, ехавших вместе с ним, Борис был уже наслышан о нем от Троицкого, короче говоря, они встретились, да и должны были встретиться — это только в физике одноименные заряды отталкиваются, а в жизни — наоборот, притягиваются.
На другой день желающие послушать "Аквариум" должны были подойти на угол проспекта Космонавтов и улицы Типанова к ларьку "Мороженое".
Торговец мороженым, пожилой симпатичный дядька, был встревожен — уже полчаса вокруг его киоска молча ходили какие-то молодые люди, прилично одетые, и количество их все возрастало и возрастало. Молодые люди друг с другом не разговаривали, без конца курили и посматривали на часы. На комиссию ОБХСС они были не похожи, на грабителей — тоже, мороженого не покупали, и продавец, как и всякий советский человек, волновался от такого непонятного внимания к своему ларьку. Мы подошли на место встречи и мрачно купили по одному эскимо, чем окончательно ввели продавца в состояние тихой паники. Он посмотрел на Цоя с его корейским лицом, закатанными рукавами футболки и выдвинутой вперед челюстью, на Пиню, который улыбался, показывая отсутствие передних зубов, и на меня и подумал, видимо: "Ну вот, начинается…". Он был недалек от истины — действительно, начиналось.
— Привет всем! — услышали мы чей-то громкий веселый голос. Это кричал подходивший к нам со стороны винного отдела гастронома добродушный крепыш небольшого роста, с широкополой шляпой на голове. Это был некто Сорокин, или, как его называли друзья, де Тремуль. Де Тремуль поздоровался за руку с двумя или тремя молодыми людьми, что стояли у ларька, остальным кивнул и сказал:
— Ну, пошли.
Мы пришли в такую же, как и моя, двухкомнатную квар-тиру хрущовского образца. Всей публики здесь собралось человек пятьдесят. Присутствующие сдали по рублю — по два де Тремулю: квартирные концерты выгодно отличались от рок-клубовских тем, что музыканты тут получали хоть какие-то деньги. Рок-клуб в те времена ни копеечки никому не платил. Сдали по рублю и мы, поскольку знали, что эти деньги пойдут не в какой-нибудь Госконцерт, а непосредственно в "Аквариум", члены которого были по респектабельности примерно на нашем уровне.
Зрители расположились на полу, а на диване у стены — "Аквариум" в лице Б.Г., Дюши Романова (не путать с Дюшей Михайловым из "Пилигрима" и "Объекта насмешек") и Фаном — Михаилом Фанштейном-Васильевым. Михаил работал на бонгах, Б.Г. и Дюша пели в два голоса и играли на гитарах, и это было как всегда здорово. Нет смысла рассказывать здесь о том, как и что они играли, — те, кто любит "Аквариум", знают это и слышали десятки раз, а тем, кто не любит, бессмысленно объяснять, что белое — это белое, а черное — черное.
Зрители знали наизусть почти все песни, которые Борис пел, и подпевали ему вполголоса — кричать, как и топать ногами, аплодировать, свистеть было строго запрещено хозяевами — соседи могли запросто вызвать милицию, и это могло обернуться самым мрачным образом как для хозяев, так и для музыкантов. "Аквариум" все время тогда держался на мушке КГБ и считался одним из самых отъявленных врагов Советской власти в нашем городе.
— А сейчас, может быть, один присутствующий здесь юноша споет свою замечательную песню "Мои друзья", — сказал Борис и посмотрел на Цоя. Тот не смутился, взял у Б.Г. гитару и сказал мне:
— Леша, подыграй мне, пожалуйста.
Я взял гитару, поданную мне Дюшей, и мы сыграли "Моих друзей" и новую песню Цоя, очередное буги а-ля Марк Болан под названием "Папа, твой сын никем не хочет быть". Это было настоящее буги, которое в Союзе не играет никто практически, за исключением того же Майка;
Мне все равно — работать где и кем,
Мне все равно — когда и что я съем,
Мне все равно — проснусь я или нет!
А мне еще только двадцать лет.
Папа, твой сын никем не хочет быть…
Папа, твой сын никем не хочет быть…
Папа, твой сын никем не хочет быть.
А что делать?..
— Кто эти чудесные молодые люди? — спросил де Тремуль у Бориса. Публика, которая в основном состояла из студентов университета или уже окончивших это учебное заведение, тоже заинтересованно смотрела на Цоя, им понравились его песни, и они не проигрывали на фоне "Аквариума" — это было что-то новое, свежее, не похожее на грохочущие рок-клубовские группы.
— Это молодые ленинградские панки, — ответил Борис де Тремулю.
Цой недовольно повел головой, но промолчал. К этому времени мы уже не любили, чтобы нас называли "панками," — мы были натуральными битниками, обожали буги-вуги и внешне заметно уже отличались от "Автоматических Удовлетворителей". Большинство же сидящих в квартире зрителей боготворило Бориса и прислушивалось к каждому его слову. Поэтому на какое-то время в Ленинграде возникла некая путаница — студенты университета стали считать, что панки — это такие милые тихие ребята, которые играют и поют красивые мелодичные песенки, танцуют буги-вуги и занимаются изучением творчества Гребенщикова.
Нам уже пора было собираться на концерт в Юбилейный, и мы тепло простились с "Аквариумом" и публикой, пообещали встречаться с Борисом и покинули гостеприимную квартиру. Мы шли по залитому солнцем проспекту Космонавтов, и Цой напевал: "Какая рыба в океане плавает быстрее всех?..".
Глава 4
В силу ряда причин мы по прибытии в Судак были довольно сильно голодны, измотаны и физически ослаблены. К тому же, поскольку все трое были, по собственному мнению, музыкантами, мы тащили с собой, кроме палатки, рюкзака со всяким добром и дорожных сумок, еще и две гитары — а как же? "Ни дня без строчки", — как сказал незабвенный автор "Трех толстяков". И вот со всем этим барахлом мы обосновались в какой-то судачьей столовой и начали подкрепляться. По соседству с нами подкреплялась, праща, более основательно, небольшая компания ребят, подбадривая себя чем-то явно местного "розлива". Мы явственно слышали знакомое позвякиванье и бульканье, а также характерные слова и выражения, которые, к нашему неудовольствию, скоро стали перемежаться возгласами: "А вот ребята сидят… а вот мы у них возьмем… а вот они…".
Ничего особенно страшного мы не ждали — все-таки трое нас, да и народу полно вокруг, но и радости огромной от такого внимания к себе не испытывали. И вот ситуация подошла к кульминации, и свершилось разрешение. Один из парней подошел к нам и преувеличенно вежливо попросил одну, а если можно, две гитары "попеть пару песен". Мы, не долго думая, с ходу разрешили воспользоваться одним из инструментов, прямо вот так — напористо и даже с некоторой назойливостью пошли навстречу его просьбе. Ошалев от такой коммуникабельности, юноша изысканно пригласил нас за свой столик. Мы приняли приглашение и подсели к добрым молодцам.
Прослушав пару каких-то до боли знакомых песен, мы мягко прекратили выступление самодеятельных артистов, сказав, что нам, пожалуй, пора на пляж. Но до желанного пляжа в тот день мы так и не дошли. События повернулись, как всегда, неожиданным образом.
За столом все печально замолчали. Нам стало совершенно очевидно, что за возможность продолжать приобщаться к миру прекрасного наши соседи по столу способны пойти на достаточно крутые и смелые поступки, что нам вовсе не улыбалось. И тут раздался чей-то голос, который вывел всех из создавшегося неловкого положения и решил сразу все проблемы:
— А что вам тут сдалось, в этом вонючем Судаке? Тут в море говно плавает, а у нас, в Морском, — полный п…ц! Полчаса на автобусе — поехали, мужики, с нами, там и попоем!..
Мужики, то есть мы, немедленно согласились, хотя немного пугала перспектива "там и попоем". Однако настроение всей компании резко изменилось в лучшую сторону — кризис миновал, в воздухе царила атмосфера подлинного дружелюбия и великодушия, да тут и автобус подошел и остановился прямо у столовой.
В автобусе нам были оказаны высшие знаки внимания, а когда мы сообщили о том, что мы все рок-музыканты "с Ленинграда", знаки внимания были повторены, после чего нас несколько развезло — жара все-таки. Тут же нам было обещано бесплатное питание в поселковой столовой, где один из наших новых друзей работал поваром, что, надо сказать, было свято исполнено, и мы две недели бесплатно обедали в пляжном кафе, а с поваром, которого тоже звали Олегом, прямо-таки подружились по-настоящему — впоследствии он приезжал ко мне в Ленинград со своей молодой женой.
Прибыв в долгожданное Морское, наши проводники быстро куда-то исчезли, так я думаю, за очередной выпивкой, а мы отправились на поиски места, где можно было бы разбить лагерь. Место мы нашли очень быстро — на берегу ручья, который впадал…. и так далее, я уже упоминал этот райский уголок. Нам очень понравилось то, что вокруг было много каких-то деревьев и кустов, это решало проблему дров. А в ста метрах от будущего нашего лагеря торчала из земли железяка, которая при подробном рассмотрении оказалась колонкой, выдававшей, при приложении значительных физических усилий, некоторое количество чистой пресной воды. Деревья впоследствии оказались, правда, представителями какого-то невероятного вида (или подвида — как там в ботанике), которые гнулись, да не ломались, да и не особенно-то рубились, а если и рубились, то вовсе не горели, а только смрадно дымили, шипели и извивались как гады. Из-за этого нам с Цоем, я думаю, в первый и в последний раз в жизни пришлось, к стыду своему, заниматься воровством: мы крали дрова у местных жителей. Прогуливаясь прекрасными жаркими ночами по перспективам поселка, мы прихватывали невинно по одному-другому чурбачку из тех, что нерадивые хозяева иногда забывали затащить за забор. Но вернемся к нашим ночным концертам.