— "Гарин и Гиперболоиды", — ответил Витька.
Члены комиссии засмеялись, а Таня поморщилась.
— А что вы хотите сказать таким названием?
— Да ничего, — сказал Витька, начиная раздражаться.
— Да… — Таня покачала головой, она боролась за чистоту рок-идеи, а тут какие-то Гиперболоиды — что они умного могут сказать? Что светлого привнести в молодые души, жаждущие правды, чистоты и… ну да, да — рок-революции…
— Может, послушаем их, — наконец-то предложил Голубев. — Что мы их мучаем, смущаем, давайте, ребята, начинайте.
Настроение у нас уже было препаршивое, но деваться было некуда, и мы начали. Репетиции пошли нам на пользу — раздражение не отражалось на качестве игры — мы все делали чисто и без ошибок, старались, конечно. "Бездельник № 1", "Бездельник № 2", "Мои друзья", "Восьмиклассница"… Шесть или семь песен без перерыва, одна задругой. И напоследок — недавно написанный Витькой "Битник" — мощнейшая вещь опять-таки с мрачным и тяжелым гитарным сопровождением:
Эй, где твои туфли на "манной каше"?
И куда ты засунул свой двубортный пиджак?..
— Ну и что ты хочешь сказать своими песнями? Какова идея твоего творчества? — спросила Таня Витьку. — Что ты бездельник? Это очень хорошо? И остановки только у пивных ларьков — это что, все теперь должны пьянствовать? Ты это хочешь сказать? А что за музыка у вас? Это, извините меня, какие-то подворотни…
— Ну уж так и подворотни, — вмешался Михайлов. — Музыка-то, как раз, интересная. Вообще, не будем ребятам головы морочить. Мне кажется, что все это имеет право на существование.
— Конечно, имеет, — сказал Голубев, — ребята еще учатся, работают над песнями…
— Я считаю, их надо принять в клуб, мы должны помогать молодым, — сказал кто-то еще из комиссии.
— Принимаем, я думаю, — сказал Коля.
— Конечно, — поддержал Голубев.
По Таниному лицу было видно, что она одобряет происходящее, но ей не хотелось разрушать демократический имидж клуба, и она пожала плечами, потом кивнула:
— Если вы считаете, что можно, давайте примем. Но вам, — она повернулась к Витьке, — вам еще очень много нужно работать.
— Да-да, мы будем, — пообещал Цой.
Я видел, что его раздражение сменилось иронией, и все наконец успокоились — и комиссия, и мы. Мы сказали "спасибо", вежливо простились со всеми, пообещали ходить на собрания, в студию свинга, на семинары по рок-поэзии и еще куда-то там и с миром пошли прочь — новые члены ленинградского рок-клуба — ГАРИН И ГИПЕРБОЛОИДЫ.
Мы вышли на Невский и побрели в сторону Адмиралтейства — в гости к Борису, который тогда жил с женой в крохотной комнатке на последнем этаже огромного старого дома на улице Софьи Перовской. Ни радости, ни разочарования мы не чувствовали — мы были уверены и до прослушивания, что нас примут в клуб, было только облегчение от того, что закончилась эта неприятная, дурацкая беседа с комиссией.
Мы поднялись по бесконечно длинной, крутой лестнице к Борькиной двери и позвонили в звонок. Улыбающийся Б.Г. появился на пороге и пригласил проходить — мы вошла сначала в узкий коридорчик, а затем оказались на огромной коммунальной кухне, которая одновременно служила Борису гостиной и столовой. Два больших окна давали жильцам этой квартиры возможность попадать из кухни прямо на крышу — с наружной стороны под окнами висел широкий карниз, уже переделанный в длинный балкон. Спальней и кабинетом Б.Г. и Людке служила маленькая комнатка, в которую можно было попасть прямо из кухни. Раньше, по всей вероятности, она предназначалась для прислуги, под чулан, или что-нибудь в этом роде. В доме у Б.Г. всегда было чрезвычайно спокойно, мило и тихо. Несмотря на отсутствие комфорта, этот дом был очень теплым и гостеприимным, и все обычно чувствовали себя здесь достаточно удобно. Единственная проблема, которая вставала перед желающими посетить Бориса, — это застать его дома — он был без конца занят различными музыкальными проектами, а телефона у него не было. Но на этот раз мы заранее договорились прийти сюда после прослушивания и сообщить о результатах — Борис явно был заинтересован в нашем дальнейшем росте.
Шла осень 1981 года. Все еще было впереди, и мы это чувствовали. Мы были бодры и веселы, репетировали, сочиняли, играли. Началась полоса дней рождений друзей, и мы не пропускали ни одного, и повсюду нас заставляли петь. "И этой осенью много дней чьих-то рождений…". Перед нами открылись замечательные перспективы — содействие Б.Г. обещало очень многое. Мы уже понимали, что наш путь будет отличаться от основной рок-клубовской дороги, и это было крайне романтично — мы были одиночками, не вписывающимися в ленинградские рок-стандарты. "Гарин и Гиперболоиды" все чаще бывали у Майка — он жил рядом с ТЮЗом, и я частенько шел к нему прямо с работы, потом приезжал Витька, мы сидели иногда и до утра, а утром я шел на работу прямо от Майка — очень удобно. Именно там, на коммунальной кухне огромной квартиры, были первые прогоны нашей программы, обсуждения новых Витькиных песен — Цой показывал Майку и Наталье все свои новые произведения и ждал их трезвых суждений, на которые они были способны даже будучи нетрезвы.
Глава 6
Осень проходила в бесконечных репетициях, походах в гости, болтании по улицам — с Витькой теперь мы расставались только для того, чтобы пойти на работу или учебу, ну и ночевали у родителей — каждый у своих. Мне трудно вспомнить день, который бы мы не провели вместе. Он совершенно отбил у меня охоту сочинять песни — я был просто подавлен обилием и качеством материала, который Витька беспрерывно мне показывал. Он писал постоянно, и его вещи так мне нравились, что было много интереснее заниматься аранжировками его музыки, которая приводила меня в восторг, чем писать самому что-то новое. Очухался я только спустя несколько лет и снова стал кое-что пописывать, а тогда, стоило мне взять в руки гитару и начать что-нибудь придумывать, как я автоматически начинал обыгрывать Витькины гармонии. В конце концов я плюнул на собственные эксперименты и полностью погрузился в совершенствование программы "Гарина и Гиперболоидов". Всеми Гиперболоидами теперь в одном лице был я и вместе с Гариным — Витькой подводил к завершению первую нашу программу. Замены Олегу, которого забрали в армию, у нас так и не было — мы трое, а теперь уже двое, были одним целым, у нас появился свой ритм жизни, свое, как говорят, "поле", и мы берегли его, очень осторожно заводя разговоры даже друг с другом о расширении состава группы, но эти разговоры становились все более невнятными и как-то сами собой угасли — нам было неплохо вдвоем.
Витька продолжал проверять свои песни, показывая их Майку и не только ему, — у Майка постоянно были гости, и они принимали живейшее участие в обсуждении новых произведений, вернее, не в обсуждении, а в убеждении Витьки, что песню, которую он только что спел, безусловно стоит включить в программу, что она хорошая, что она очень хорошая, что она очень-очень хорошая…
— Но ведь текст дурацкий, — говорил Витька. Я знал, что он кривит душой, — на написание текстов он тратил, как я уже говорил, много времени и дурацкими их, конечно, не считал. Он просто боялся выглядеть безграмотным, выглядеть как большинство длинноволосых певцов рок-клуба с их высокопоэтическими откровениями о любви и мире. Его убеждали, что текст хороший, потом начиналась волынка с музыкой. Когда наконец Майк говорил, что Витька просто ненормальный, что такой мнительности он еще ни у кого не встречал, Цой сдавался, улыбался и соглашался, что, возможно, после подработки, после редактирования, когда-нибудь песня будет включена в число предназначенных для исполнения на зрителя.
Два или три раза мы ездили в часть к Олегу — он нес службу в Павловске — и навещать его было очень удобно, но эта малина скоро закончилась: как-то мне позвонили родители Олега и сказали, что из Павловска его перевели в другую часть. На вопрос "куда?" я ответа не получил и понял, что третьего Гиперболоида засекретили основательно и мы действительно два года его не увидим. Как выяснилось позже, Олег улетел в братскую республику Куба и новости современной музыки два года узнавал не на толчке у "Юного техника", а слушая американское радио и смотря американское телевидение. Это немного скрашивало ему те ужасы службы, о которых он рассказал мне, когда вернулся. И о них я здесь не буду распространяться.
Окончательно мы прекратили заниматься поисками новых членов нашей группы, когда получили заверения от Майка и Б.Г., что, случись у нас концерт, их музыканты и они сами всегда окажут нам посильную помощь, а также в том, что мы вдвоем выглядим достаточно интересно и необычно, и нам стоит начать выступать так, как есть. После этого мы немного переделали аранжировки, заполнив пустые места, предназначенные для басовых и барабанных рисунков, и стали практически готовы к полноценным квартирным концертам. Но что-то той осенью с "квартирниками", как назло, было затишье, и ленинградским любителям нетрадиционной рок-музыки никак не могла представиться возможность познакомиться с новой супергруппой.
Ни Витька, ни я не любили зиму. Когда она наконец-то вступила в свои права и к декабрю закончились оттепели и дожди, что так часто "радуют" в Ленинграде зимой любителей лыж и снежных баб, наше настроение немного упало. В результате долгих бесед на тему холодов мы пришли к тому, что Ленинград стоит на месте, непригодном для жизни битников, и принялись ругать Петра Первого — ну что ему стоило построить Санкт-Петербург на месте, скажем, Севастополя, а Севастополь, наоборот, перенести на Неву. И учился бы он корабли строить у турок и греков, а не у голландцев и немцев — вот и вся разница. Но в результате непродуманных действий государя мы были вынуждены теперь, выходя на улицу, облачаться в шкуры убитых животных, которых и так становится все меньше и меньше. Вернее, в шкуре животного расхаживал Витька — у него был старый дубленый тулуп, а у меня было пальто из заменителя шкуры убитого зверя. И хотя эти вещи хорошо сохраняли тепло, на улице мы старались бывать пореже и предпочитали отсиживаться дома или у Майка.