ьзоваться единственным в округе телефоном-автоматом, он кивал нам головой со словами: «Привет, молодежь». Но никогда никаких разговоров или автографов. У нас завелось правило – не беспокоить (чтобы не спугнуть) знаменитого гостя. Это был год 1989-й. Вернувшись в Ригу, мы все и всем рассказывали о том, что Цой снимал летом дом в поселке, где построен дом отдыха от института наших родителей (ЦНИИ АСУ ГА). Верили нам не особо, и говорили обычно, что, наверное, нам показалось, а «мужик» просто подыгрывал.
Потом наступило лето 1990-го, и мы снова поехали в Плиеньциемс. В том году я там оказалась с двоюродной сестрой Ниной. Мы, как и положено отдыхающим в «Икаре» подросткам (для меня это было – я даже не помню точно – пятое или шестое, а может, и больше, лето в «Икаре»), собирали ягоды-грибы, гуляли, загорали, смотрели телевизор – тусовались. Потом снова появился Цой. Снова приходил пользоваться телефоном, снова мы издалека восхищались, и он нас приветствовал кивком головы, с едва заметной улыбкой, иногда говоря «здрасьте» или «добрый вечер».
В один вечер, когда мы с Ниной гуляли в лесу, то увидели издалека Цоя и его товарища – Каспаряна. Они тоже наслаждались вечерней прохладой и закатом, и шли по просеке нам навстречу. Поскольку уже темнело, в лес нам сворачивать не хотелось. Стало интересно – что будет дальше. Мы продолжили движение им навстречу. Ребята дошли до места, где просека раздваивалась. Виктор отошел в сторону по другой тропе и остановился, а Юрий продолжил движение в нашу сторону. Поравнявшись с нами, вместо обычного кивка, он спросил: «Гуляете, девушки?» и добавил – «Добрый вечер». Мы, ошалев, тоже поздоровались. Остановились. Познакомились. («Я – Юра. А вы кто?») С Юрием оказалось легко разговаривать, он вел себя естественно и непринужденно. Спросил, куда и откуда мы идем, давно ли мы в «Икаре» отдыхаем, про погоду и прочую ерунду. Потом Юрий сказал: «Меня друг заждался, я пошел. Увидимся». И ушел вместе с Виктором по направлению к поселку. Мы с Ниной вернулись в «Икар», в свой номер. Все еще впитывая происшедшее, приходя в себя от знакомства. На следующий день мы пошли загорать в дюны. С нами были еще пару девчонок. Откуда-то появился Юрий с волейбольным мячом, сел на песок, поздоровался. Потом сказал: «Хватит валяться, пошли, поиграем». Мы играли в волейбол, подтянулись наши ребята (все – подростки от 13 до 19). Присели отдохнуть, Юрий в основном задавал вопросы – кто, откуда, как здесь надолго. Вдалеке разминался – бегал Виктор. Юрий кивнул в его сторону – «Витька занимается». Кто-то спросил: «А чего вы не с ним?». Он ответил: «Не люблю бегать. Витька карате любит. Я больше с мячом».
Потом он пошел к Виктору, и они вместе ушли. Таких встреч было несколько: в лесу, на пляже, около единственного в округе поселкового магазина. Иногда с Юрием приходили Саша Цой и сын Наташи, Женя. Они были «мелкие», и играли с «АСУГА-вскими» детьми, всегда увивающимися за нашей «икаровской» компанией. Местные латыши недоумевали – почему вдруг подростки и дети из «санатория» (мы называли «Икар» в своих кругах базой, на санаторий он явно не тянул) вдруг тусуются с парнями из Ленинграда. Они, хуторяне-латыши, о «КИНО» почти ничего еще не слышали. «Знаменитым» Плиеньциемс стал только в конце лета 1990-го…
Запись последнего альбома
В последнее время меня не покидает
Ощущенье что что то не так
Я шел по дороге не зная верна ли она
Но может быть это просто зима
И может быть просто хандра
И вот я встаю но вместо окна стена[23]
Параллельно с отдыхом Виктор с Юрием были заняты записью чернового варианта нового альбома. До этого момента новые песни существовали лишь в виде акустических набросков. По воспоминаниям Игоря Тихомирова и Юрия Каспаряна, Виктор включал кассетник и записывал свои песни, когда они были готовы. Потом нес получившееся музыкантам «КИНО». Они вместе слушали и решали, как с какой песней быть, как должна звучать та или иная партия. Поэтому оригинальные записи черновиков многих песен хранились не у Цоя, он ими совершенно не дорожил. И совершенно не предполагалось, что это когда-нибудь будет иметь какую-то ценность.
Юрий Каспарян:
К тому времени у Виктора на кассете уже были записаны какие-то наметки под гитару. И в основном мы обсуждали, какая будет ритм-секция – такая фактура, этакая… Ну, Виктор, естественно, играл и пел. Я программировал, тоже играл что-то: бас-линию прописал, барабаны.
Игорь Тихомиров:
Прежде чем представить новую вещь, Витька долго над ней работал, проигрывал сто раз на гитаре. К каждой своей песне он относился очень ответственно, стеснялся нам ее показывать в первый раз, боялся, что она не произведет должного впечатления. Если мы сразу не воспринимали новую песню, он не настаивал. Потом при случае просил послушать еще раз. Странно, недоумевали мы, как она вообще не пошла вначале? В процессе рождения песни мы все принимали участие. Виктор готовил «болванку» – текст и мелодию, а мы сообща ее отшлифовывали: где надо гармонию поменять, где акценты сместить. Работенка была дай боже: у Витьки не расслабишься, пока дело не сделаешь. Спасало лишь то, что было для всех нас одинаково любимым.
Юрий Каспарян:
И мы там занимались… в сарайчике каком-то, сеть главное, чтобы была… Что касается «Черного альбома», то у Вити уже практически все готово было. Собственно, мы с ним продумывали только общую форму. Все это на порто-студии. Я привез усилитель, колонки, инструменты, драм-машинку… сидели в свободное от отдыха время, колдовали…
Черновик был записан на ту самую привезенную Джоанной четырехканальную порто-студию, на которой делался альбом «Группа крови». Цой играл на ритм-гитаре и пел, Каспарян записывал партии соло-гитары, программировал барабаны и бас (по словам экспертов, на Yаmаhа RX-5 особенно «искусственность» баса слышится в прикидочном варианте «Кукушки»).
Незадолго до дня рождения Саши[24] Виктор слетал на самолете в Питер, привез ребенка в «Zeltini» и должен был вернуть его Марьяне не позднее 25 августа.
Марьяна Цой:
Последний раз мы виделись, когда Витя забирал Саню на два месяца. Мы собрали вещи и ждали его. Саня перед приездом отца обычно нервничал. Однако Цой, пунктуальный, как всегда, не опоздал. Он взял сына за руку, и они пошли из дома.
– Ну, пока. Наслаждайтесь, – говорю им вслед.
У лифта он оборачивается.
– Пока. Буду звонить.
До этого Виктор брал Сашу только летом 1989 года, примерно на три недели, не больше, потому что ребенок был очень мал и нуждался в материнской заботе. Поэтому, по словам Наталии Разлоговой, Марьяна ошибается, говоря о двух месяцах. Цой привез Сашу в середине июля и должен был отвезти обратно в середине августа. После этого в планах было проводить подругу Наталии с детьми на поезде в Москву, и затем уже, спустя еще несколько дней, ехать на машине обратно.
Вот здесь надо сказать о некоторых вымышленных фактах. К примеру, газета «Московский комсомолец» в выпуске от 11 августа 2000 года опубликовала статью «Отпуск навсегда», посвященную гибели Виктора Цоя, и интервью Юрия Айзеншписа. Вот фрагмент из этого интервью:
«После этого концерта (в Лужниках), на который пришло больше 60 тысяч человек, у группы начался отпуск. Витя, как и в предыдущие три года, уехал на заброшенный хутор в Прибалтику, под Юрмалу. Вскоре я приехал туда и увидел его очень счастливым и загорелым. Он катался на мотороллере, показывал мне гири для зарядки и говорил, что ему здесь не скучно. Мы слушали демо-кассеты с новыми песнями и решили, что в сентябре нужно садиться в студию и заканчивать работу над новым альбомом, чтобы в конце года пластинка уже была в магазинах».
Есть еще одно интервью, данное Айзеншписом программе «Живаго», в котором он опять-таки утверждает, что бывал в Плиеньциемсе и встречался с Цоем.
Юрий Айзеншпис:
Я был в этой деревне, на том месте, где он погиб, в этом латвийском хуторе, буквально за несколько дней до трагедии. Я там гостил дней пять, потом уехал в Москву и после этого будто злой рок прошел над этой деревней. Мне рано утром позвонила Наталия Разлогова и говорит – у нас несчастье, утонул сын хозяина, у которых они проживали.
14 августа я с Цоем по телефону обсуждал возможность поездки с концертами в Сочи, гастроли в Южной Корее и Японии.
Потом буквально через день вновь раздался звонок. Вновь звонила Наталия и сказала, что погиб Цой. Первое, что я сделал, это отправил своих доверенных людей туда, в Латвию, чтобы помочь перевезти тело Виктора в Ленинград…
Также в газетах часто вспоминали слова Айзеншписа том, что «на 15 августа была запланирована встреча Виктора с телевизионщиками, но он позвонил накануне, был чем-то обеспокоен, сказал, что сниматься не может. Обычно Цой был спокоен, а тут взволнованный голос, что-то случилось у него там, на даче. От помощи Виктор отказался, только добавил: “Я сам во всем разберусь и перезвоню тогда”. Так и не перезвонил».
Можно заявить с уверенностью, что все это полная ерунда.
Во-первых, по словам Наталии Разлоговой, Каспаряна и прочих свидетелей отдыха Цоя в Латвии, Айзеншпис до смерти Виктора никогда не приезжал в Плиеньциемс, “не жил там пять дней“, “не слушал демо-кассеты с записями новых песен“ и не встречался там с Цоем.
Во-вторых, никаких встреч с журналистами и телевидением у Цоя не планировалось. И опять-таки о звонках – напомним, что никто никому никуда не звонил из-за сложностей со связью.
Да, возможно, Айзеншпис бывал в то лето в Латвии, в Риге и Юрмале, где, опять-таки, возможно, пересекался с Цоем по деловым вопросам, но в Плиеньциемсе, до смерти Виктора, он никогда не был.
И если внимательно вчитаться и вслушаться в слова Айзеншписа в приведенных интервью, то можно заметить, как легко слова о «нескольких днях до трагедии» превращаются в непонятный срок, минимум из которых две недели, что тоже говорит в пользу явного, но простительного сочинительства.