– Спасибо… Я доброту вашу работой постараюсь… Позвольте к детям… Они урок исполняют.
– Позволяю, Васнецов! Позволяю!
Он вошел в класс, очень тихонько, прислонился плечом к косяку. Дети глянули и спрятали глаза. Но вот Маша опять посмотрела и просияла, тут и оба мальчика насмелились поднять глаза.
– Висницов! – прошептала Маша. – Ура!
– Ура! – грянули мальчики.
Дама, одетая по-французски и во французское – живое приложение к «Ниве», улыбнулась и предложила садиться.
– Рекомендация генерала Ильина – предполагает, что вы работаете профессионально и быстро. «Будильник» – журнал сатирический, а потому нас волнуют самые разные стороны жизни, но нам мало одного укора, нам нужно, чтобы явление, вынесенное на страницы журнала, было подвергнуто осмеянию.
Васнецов не мог понять, что необычного в этой твердой, уверенной речи, но что-то было не так.
«Она, наверное, курит», – подумал он, и женщина действительно взяла папиросу и закурила.
– Вы знаете наш журнал?
– Да, я смотрел. Кто же не знает «Будильника»?
– Вот-вот! Популярность ко многому обязывает.
Васнецов поднялся.
– Я вижу, вы человек деловой и быстрый. Это то, что мы ценим. – Дама улыбнулась. – Но прошу задержаться еще на две-три минуты. Вам, наверное, человеку деловому, будет интересно узнать, как мы платим. За рисунок на заданную тему один рубль двадцать пять копеек, причем автор обязан перевести свой рисунок на доску. За свою тему – два рубля. Но так у нас получают художники, которые уже заявили о себе. Для начала за доску по чужому рисунку – рубль и за доску по своему рисунку – полтора рубля. Вам подходят наши условия?
– Подходят.
– Тогда пройдите в редакцию, к нашему секретарю, получите рисунок для пробы.
Казалось, весь Невский проспект смотрел на него и завидовал. Ведь совсем уже скоро все эти люди будут разглядывать в «Будильнике» его рисунки, смеяться над тем, что он увидит в жизни смешного и грустного… Им и невдомек будет, что он – из Рябова, из глухомани.
Рубль за доску, полтора за тему. Ему будут платить за дело, которое он любит. Брюхо, борода, нос картошкой, сапоги – купец!.. Армячишко, лаптишки, хитрые глазищи – мужик!.. И пожалуйте – полтора рубля.
Нет, он положительно чувствовал себя счастливым плутом. Деньги за радость. И совсем не надо думать о куске хлеба.
Наверное, всякий, кто входил в журнальный мир, испытывал эту обманчивую радость и легкость жизни. Деньги, казавшиеся такими большими, когда ни копейки-то в кармане – окажутся горькими, жалкими. Но все это потом. А главное, ничто в жизни большого художника, кисти ли, слова, впустую не проходит, все годится для величественного здания, называемого – Творчество. Каждому кирпичику свое место.
Много лет спустя, на закате жизни, Виктор Михайлович скажет своему биографу:
«В петербургские годы я делал „деревяшки“, то есть резал по дереву свои рисунки. Я делал их, чтобы жить, кормиться, учиться и в дальнейшем иметь возможность создать то, к чему тянуло меня уже давно, что требовали моя фантазия, воображение, душа и сердце. Многое, содеянное тогда по нужде и по молодости лет, я хотел бы забыть, но все-таки все сделанное за это время меня многому научило».
Не такое уж и малое место в жизни художника занимает эта его поденщина, если она дала ему возможность жить, кормиться, учиться и сама многому научила.
Просматривая «Будильник» тех лет, я так и не нашел работ, исполненных Васнецовым. И не угадал, что бы тут могло принадлежать ему. Васнецов подписывал свои графические работы по-разному: «В.», «В. В.», «В. Васнецов», «Васнецов».
В «Будильнике» таких подписей нет. Дело, видимо, в том, что Виктор Михайлович не был автором рисунков, он их только литографировал, переводил нарисованное кем-то на доску, зарабатывал рубль, а чуть позже – рубль двадцать пять копеек. Есть свидетельства, что три-четыре рисунка исполнены им по собственным темам. По какие?
Юмор в журнале был разного сорта.
«– Куда лезешь, борода! Здесь народное торжество будет!»
Но и такое:
«– Дома Сила Потапыч?
– Дома, почивают.
– Верно, пьян?
– Никак нет-с. В бесчувствии только находятся, а то ничего, как следует».
«– А ты, Семен, отчего не пускаешь детей в школу?
– Боюсь, барин. Учитель наш получает жалованье маленькое, так что и прокормиться-то ему нечем, а ну как с голодухи сожрет моих ребятишек. Тогда что?»
В первые годы петербургской жизни Васнецов сотрудничал во многих иллюстрированных журналах: в «Ниве», в «Семье и школе», во «Всемирной иллюстрации», в «Пчеле», оформлял дешевые народные издания. Но об этом чуть позже.
А пока о невероятном открытии, сделанном Виктором Михайловичем Васнецовым в Академии художеств, куда он явился в 1868 году, чтобы держать экзамен во второй раз.
О ужас! – вдруг выяснилось, что Васнецов Виктор Михайлович экзамен выдержал еще в прошлом году.
Матушка-провинция! И такие вот сказки приключались по твоей невероятной скромности да застенчивости. Из-за того, что не так поглядели, из-за того, что кто-то в усы фыркнул. Тут бы рассмеяться, но силы на смех не хватило. И потом не засмеялся, сказал сам себе со всею вятскою серьезностью:
– Что бог ни делает – к лучшему.
Пропал академический год, но зато был год учебы у Крамского, год досок по рублю за штуку. Работа для картографического заведения генерала Ильина, уроки детям Ильина. Наконец, друзьями обзавелся. Хорошими, для ума и сердца.
О них-то он и думал, выходя из Академии художеств: сказать о казусе или уж лучше промолчать?
Рисующих было меньше обычного, но появились новички. Возле него двое устроилось. Один студент, другой… человек неопределенных занятий.
Рисовали руку. Новички уже успели испортить по два-три листа и теперь приглядывались к работе Васнецова. Потом подошли.
– Не поделитесь ли секретом? – спросил студент. – У нас никак не получается.
– Не то чтобы не получается, – сказал человек неопределенных занятий, – а не получается в превосходной степени.
Васнецов встал на место одного, нарисовал контур руки и другому нарисовал.
– Штрихуйте.
– Ать-два, и готово! – покачал головой человек неопределенных занятий.
– Ну как же готово! – удивился Васнецов. – Вся работа впереди. Вы, должно быть, поступили, чтоб с Крамским завести знакомство.
– О нет! Преследуем высшие цели. Нас заедает гармония познания. Возможно ли почитать себя образованным человеком, коли невежествен в пластических искусствах! Впрочем, не пора ли нам познакомиться? Мстислав Викторович Прахов, филолог.
– И поэт, – сказал его товарищ. – А я Василий Тимофеев сын Савенков, студент.
– Виктор Михайлович Васнецов, а вот кто я?.. До сегодняшнего дня был никто. Вы люди здесь случайные, потому вам могу сказать не таясь… В прошлом году держал экзамен в Академию… Сделал все быстро, а потом кто-то хмыкнул за спиной, кто-то глянул не так. Вот и решил я, что провалился… А сегодня пошел в Академию, чтоб об экзаменах спросить, а, оказывается, я был… принят. Рисунок положительно, а общеобразовательные предметы мне зачли по семинарии.
– Ай-я-яй! – замотал головой Савенков. – Очень, наверное, обидно?
– Что бог ни делает – к лучшему. Здесь Крамской. Он за искусством-то не теряет человека. Ко всем с добрым словом.
– Вы – вятич! – определил Прахов решительно.
– Верно! По говору смекнули?
– Смекнул… А не пойти ли нам на Неву? День нынче совсем весенний! Такой день для петербургской зимы – подарок.
Пошли на воздух.
Небо в легких облачках голубело по-деревенски простенько, в нем чудилось что-то девичье, нежное, несмелое. Нева была подо льдом, под снегом.
– Кажется, как стена Петропавловки, – сказал Савенков, кивая на лед. – Незыблемо! А ведь унесет за милую душу. Дохнет теплом, и царствие мороза кончится в считанные дни.
– Так же и Россия наша, – сказал Васнецов. – Все говорят – темна. Взять хотя бы и Вятскую губернию… Темна. Темна, да не безнадежна! Вот как вы говорите: дохнет теплом, и просветлеет вокруг.
– Радостно слушать такое! – воскликнул Прахов. – У нас ведь все привыкли поносить свое отечественное на чем только свет стоит. А у России все впереди! Вятич – в школе на Бирже, в академии – тоже уж вся Россия собралась. Пробуждаемся! Только слепые того не видят.
– Вы знаете стихи Хомякова? – спросил Савенков.
– Нет, – виновато улыбнулся Васнецов.
– Тогда послушайте и полюбите.
О Русь моя! Как муж разумный,
Сурово совесть допросив,
С душою светлой, многодумной,
Идет на божеский призыв,
Так, исцелив болезнь порока
Сознаньем, скорбью и стыдом,
Пред миром встанешь ты высоко
В сияньи новом и святом!
Иди! Тебя зовут народы!
И, совершив свой бранный пир,
Даруй им дар святой свободы,
Дай мысли жизнь, дай жизни мир!
Иди! Светла твоя дорога.
В душе любовь, в деснице гром,
Грозна, прекрасна – ангел Бога
С огнесверкающим челом.
– Хорошо, – сказал Васнецов. – Только восторгу больно много.
Прахов засмеялся.
– Верно. Многовато. Не все же о горестях плакаться. Взять хотя бы художников. Народными темами увлеклись – прекрасно! Но ведь мало жаловаться на жизнь, надо показать – и во всю мощь, – чем прекрасна Россия, то, чем все мы гордиться должны. Вы былины читывали?
– Нет, – снова признался Васнецов.
– Идемте после занятий ко мне. Художник должен узнавать свой народ не только по лаптям. Вот вы русский человек из глубины России, вы знаете своих русских богатырей?
– Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович…
– Илья, Добрыня и Алеша. Иные, правду сказать, и эту великую троицу не назовут. А ведь есть еще Васька Буслаев, Михайло Помык, Дюк, Дунай, Сухман, Ставр Годинович, ну и, конечно, Святогор.
– Я действительно многого не знаю, – признался Васнецов. – Узнать было негде. Но все-таки мои учителя, благословляя в дорогу, отпустили меня не совсем с пустой торбой. «Тогда вступи Игорь князь в злат стремень и поеха по чистому полю. Сол