[175] — в некоторых тропических странах до сих пор пить можно только воду из бутылок. Но в позапрошлом веке в родники и колонки, призванные снабжать всех питьевой водой, вода попадала уже загрязненной нечистотами из выгребных ям, становившихся все глубже по мере того, как заполнялись старые. На низком южном берегу Темзы проблема стояла особенно остро. Там местные жители давно перестали пользоваться акведуками, служившими их отцам и делам; из них пили воду только неимущие прохожие, не подозревавшие о ее вредных свойствах.[176]
В 1847 году Эдвин Чедвик указал на огромное значение канализации, сбора мусора и улучшения источников питьевой воды для общественного здравоохранения, последний пункт он признал «абсолютно необходимым». Но почему-то ничего так и не было сделано. (Чедвик, блестящий организатор здравоохранения, был бы известен не меньше Брунеля или Базалджетта, если бы не ссорился со всеми, с кем работал, поэтому немногие из его идей были осуществлены при его жизни.) Помимо местных источников, воду разного качества доставляли восемь коммерческих компаний. Они нередко прокладывали трубы рядом с выгребными ямами и под дорогами. Если те давали течь, то полученная смесь могла оказаться смертельной.[177] Попытку фильтровать воду предпринимали всего три компании. Восточная лондонская компания по водоснабжению утверждала, что пропускает воду через поля фильтрации в Ли-Бридж (эти поля больше не используются, но сохранились как прекрасный заповедник дикой природы), однако, несмотря на эти утверждения, два клиента обнаружили в своих водопроводных трубах угрей.[178] Северные пригороды брали воду из Чадуэлла, Ли и Нью-Ривер, которые прежде, чем достичь Лондона в относительно чистом состоянии, протекали через десяток деревень. Южные районы снабжались из заполненной нечистотами Темзы. По словам Мейхью, «мы пьем раствор наших собственных фекалий».[179]
Эти различия бросаются в глаза при рассмотрении заболеваемости холерой — болезнью, вызванной некачественной водой. Во время страшных эпидемий девятнадцатого века число смертей от холеры на южном берегу Темзы в три-четыре раза превышало то же число на северном.[180] В частные дома вода подавалась с перебоями, а по воскресеньям не подавалась вовсе. Бедняки хранили воду в любых емкостях, которые им удавалось раздобыть, и устанавливали их во дворе, недалеко от отхожего места. Когда вода кончалась, люди шли к ближайшей реке или каналу — разумеется, грязным, — туда же выливали ночные горшки. В Степни, бедном районе на берегу Темзы, было зарегистрировано 22 случая смерти от холеры — в стольких же ярдах находился канал Риджентс.[181]
Более 17 000 домов вообще не имели водопровода, полагаясь на загрязненные колодцы. В беднейших районах Лондона 70 000 домов снабжались водой из колонок — по одной на 20–30 домов, — из них три раза в неделю по часу в день текла тонкой струйкой вода. Если вы пропускали очередь или же вода кончалась, приходилось идти со своим ведром или кувшином к ближайшей колонке, надеясь на удачу. Знакомые сегодня каждому поилки для лошадей, в которых теперь растут красивые цветы, были установлены в 1859 году, когда Столичная ассоциация бесплатного питья (впоследствии известная как Столичная ассоциация питьевых фонтанов и поилок для скота) в интересах движения за трезвость начала снабжать чистой водой неимущие классы и направлявшихся на рынок животных.[182]
Средний класс мог позволить себе хранить воду в специальных резервуарах, но даже их нередко оставляли открытыми и, следовательно, подверженными загрязнению. Во многих частных домах помимо водопровода имелись колодцы. В доме Карлейля в Челси под кухней находился колодец с насосом, им продолжали пользоваться и после того, как в 1852 году туда был проведен водопровод.[183] Обычно вода поступала по трубам в подвал или на первый этаж — «низкое обслуживание», — однако, заплатив на 50 % больше стандартной цены, вы получали «высокое обслуживание»; вода по-прежнему поступала с перебоями, но на высоту 13 футов, то есть в спальню на втором этаже. «Высокое обслуживание» требовало прокладки специальных труб, поэтому им пользовались редко. Чарльз Диккенс был одним из тех клиентов Компании Нью-Ривер, которые его установили (3 % от общего числа), в 1855 году он писал из своего дома на Тависток-сквер: «Воды, которую я получаю, нередко бывает до смешного мало, и… хотя я плачу дополнительную плату за ванну, в понедельник утром я остаюсь таким сухим, как если бы Компании Нью-Ривер не существовало вовсе — о чем я иногда страстно мечтаю».[184] Неотложную потребность улучшить водоснабжение Лондона признавали все, за исключением акционеров чрезвычайно доходных компаний по водоснабжению. Эти компании просуществовали до 1902 года, когда новое Столичное управление водными ресурсами выкупило их за сорок миллионов фунтов стерлингов.[185] Только с 1904 года вода начала подаваться бесперебойно. Прежние законы, требовавшие от компаний постоянной подачи воды, было слишком легко обойти.
Еще одной сферой, где новому централизованному органу пришлось уступить частным интересам, было газоснабжение. Около двадцати компаний, среди которых ведущее положение занимала Лондонская компания по газовому освещению и коксу, поделили рынок между собой и отражали любые попытки правительства контролировать их деятельность; только в Сити властям удалось проявить силу и получить контроль над ценой и качеством газа, который поставляли компании. Домашнее потребление газа росло, но главной областью его применения было общественное освещение улиц. Многие улицы и мосты освещались газом, который Лондонская компания по газовому освещению и коксу поставляла с 1812 года. «Едва опускается вечер, фонарщик со своей легкой лестницей деловито снует от столба к столбу и зажигает огонь».[186] В 1846 году последняя масляная лампа на Гровенор-сквер была заменена газовой.[187]
Отходы викторианского дома, возможно, не состояли главным образом из упаковки, как сейчас, но все же угрожающе росли. Помимо золы и угольной пыли из открытых каминов туда входили овощные очистки, кости, тряпье и бумага, выметаемый мусор, испорченная пища и сломанная мебель. Теоретически все это должны были убирать местные приходские служащие и утилизировать безопасным для здоровья способом. На деле же в бедных, густо населенных районах Ист-Энда этого не делали, и «бедняки не осмеливались избавиться от груды мусора, оскорблявшей зрение и обоняние, боясь наказания за нарушение контракта с тем, кто был обязан ее вывезти, пусть и не сразу».[188] По идее вывоз мусора должен был производиться бесплатно, но если вы хотели, чтобы его убрали поскорее, нелишне было напомнить о себе мусорщикам с помощью чаевых.[189] Они бродили по улицам Лондона парами, катя перед собой тележку с высокими бортами и выкрикивая: «мусор, ой-е!». Свои тележки они везли на одну из мусорных свалок, разбросанных по Лондону и окрестностям.
Мусорные свалки были довольно крупными предприятиями, на которых работало до 150 человек. «Некоторое время назад, — писал Мейхью в 1862 году, — недалеко от Грейс-инн-лейн имелась огромная мусорная свалка ценой в 20 000 фунтов стерлингов, но тогда за челдрон мусора можно было выручить от 15 шиллингов до 1 фунта». В 1848 году в Спрингфилде рядом с работным домом располагалась свалка бытовых отходов и нечистот, гора фекалий величиной с довольно большой дом и искусственный пруд, в который сливалось содержимое выгребных ям. Все это сохло на открытом воздухе и часто перемешивалось, чтобы «фабрика органических удобрений» могла вырабатывать превосходные брикеты и продавать их фермерам и садовникам по 4–5 шиллингов за тележку.[190] Еще одна мусорная свалка, «зловонные горы бытового мусора, дорожной грязи, падали и отбросов», находилась в Бетнал-Грине, пока в 1856 году баронесса Бердетт Куттс не приказала ее убрать, чтобы построить там ряд образцовых домов.[191]
Нередко на мусорной свалке трудилась целая семья. Глава семейства привозил мусор в тележке, сыновья относили его матери, сгружали рядом с ее огромным проволочным ситом и сортировали: тряпье и кости шли на производство удобрений и бумаги, уголь и зола — на кирпичи, старая обувь годилась для красилен,[192] а пищевые отходы для животноводства.[193] Иногда работали вместе и женщины. Автор необыкновенных дневников Манби, питавший неподдельный интерес к трудящимся женщинам, описал «группы мусорщиц», возвращавшихся с Паддингтона, где в 1860 году была мусорная свалка. «Одна из них, широкоплечая, в толстом коричневом пальто, несла на спине мешок с трофеями — всякий хлам, собранный на свалке».[194] Пять лет спустя он увидел их опять в Кенсингтонском саду, где «томные красавицы… лениво возлежали в своих ландо в облаках бело-розовых кружев… а компания дюжих оборванных девиц металась под колесами экипажей, стараясь спасти свои конечности и мешки с золой».
Занятие мусорщика было прибыльным. И к тому же, уважаемым. Мусорщик Додд (прототип Боффина из романа Диккенса «Наш общий друг») имел обыкновение ежегодно устраивать чаепитие, на котором мусорщицы «нередко выглядели очаровательно», а мусорщики «в чистых блузах с лентами и цветами напоминали образцовых землепашцев».