ье «гочкисса», — у них завсегда так принято. Сначала молитву сотворить, а после людей резать. Но у нас имеется кое-что получше молитв. — Он почти любовно погладил оружие.
Я же мысленно прикидывал, сделали мы все возможное для обороны рудника, или, быть может, забыли что-то. Конечно, сейчас уже ничего не исправить. Однако если знаешь об ошибке, то можно искать возможные пути ее решения.
Еды у нас было вдоволь. Благо, рудник стал естественным ледником для хранения продуктов. Узнав о том, что на город надвигается армия шерифа Али, местные обыватели изрядной частью подались в бега. И потому с радостью продавали нам свои припасы по совершенно смешным ценам. Ведь монеты куда проще унести с собой, нежели десяток овец или кувшины с вином и маслом. Да и те, кто оставался, понимали, что их ждут грабежи от курдов, редифов и убыхов. Ведь они не привыкли считаться с чужим мнением. Они брали у слабого все, что хотели. А монеты намного проще спрятать, чем овец или кувшины с вином и маслом. Вот потому нам всем пришлось буквально вывернуть карманы, чтобы скупить как можно больше продовольствия. Ведь сколько продлится эта осада не мог сказать никто.
— Вашбродь, — отвлек меня от мыслей казак, дежуривший за вторым пулеметом, — а слышно что из Стамбула? Когда помощи ждать?
— Рано ты о ней заговорил, казак, — усмехнулся я. — Враг еще под воротами стоит, а ты уже о подкреплениях думаешь. Пока нам тут драться. И драться так, словно помощи и не будет никакой вовсе.
Казак помрачнел и снова уставился на толпу всадников внизу.
Вытащить и второй «гочкисс» наверх было моей идеей. И мне пришлось попотеть, чтобы убедить остальных в ее правильности.
— Поймите, — уверял я офицеров, — от пулемета тут, перед воротами, толку будет мало. Пока их не проломят, он и вовсе не сделает ни единого выстрела. А ведь у нас достаточно патронов, чтобы не задумываться об их экономии.
— Однако, — вполне резонно возражал мне есаул Булатов, — когда враг все-таки ворвется в крепость, его будет просто нечем остановить.
— Вообще-то, — заметил тогда Башуткин, — у нас есть еще «льюис». Но вот к нему как раз патронов не больше чем на десяток дисков. И самих дисков всего два. Его решено было использовать в самом крайнем случае.
— И когда же этот самый крайний случай, — тут же перешел в наступление я, — когда враг прорвался в саму крепость. Тем более что мы можем вести огонь из «гочкиссов» сверху. Бить прямо по головам турок, когда те окажутся по эту сторону стены.
Мы еще долго спорили. Приводили и отметали аргументы. Однако в итоге сошлись-таки на том, что оба «гочкисса» поставят на башне над воротами. А на фланге внутри крепости засядут двое казаков с «льюисом». И когда враг окажется внутри, откроют по нему огонь.
Мне тогда сразу вспомнились слова нищего попрошайки о штурме нашего посольства. О том, как казаки накрывали толпу фанатиков очередями из «льюиса».
Слова молитвы пронеслись над толпой конных воинов. Они сложили ладони лодочкой. Читали по памяти, закрыв глаза. Повторяли ритуальные слова и движения.
— Не проспите, — погрозил я на прощание казакам и спустился с башенки. Там от меня толку никакого — только зря лоб под пули подставляю.
Наконец слова молитвы закончились. И тут же толпа разразилась дикими криками. Наверное, нас осыпали оскорблениями. Но никому из казаков не было до этого дела. Ведь мало кто из них понимал слова, выкрикиваемые левантийцами.
Вопли были прерваны резким окриком. А следом по дереву башенки застучали пули. Густо застучали. Палили левантийцы пачками. Патронов не жалели. Однако пулеметчики пока молчали. Враг были слишком далеко, чтобы уверенно косить его очередями.
— Надеюсь, динамит они с собой не прихватили, — усмехнулся прапорщик Башуткин.
— Я тоже надеюсь на это, — кивнул я.
— Туго там казачкам приходится, — произнес есаул Булатов. — Они и головы скоро поднять не смогут. Так густо турок палит.
— Быть может, пора раскрыть наш главный козырь? — предложил прапорщик, нервно стискивая и разжимая искусственную руку.
Я поглядел на Булатова. Тот дернул себя за длинный ус и кивнул Башуткину. Пора. И тут я был с ним полностью согласен. Пусть и в первые минуты боя, но пора было вводить в дело пушки.
— Орудия на позиции! — тут же заорал громовым голосом прапорщик. — Фитили готовь!
И засуетились приписанные в пушкам казаки. Потянули за веревки, открывая бойницы. Подкатили к ним пушки. Поднесли к запальным отверстиям фитили. И два выстрела почти слились в один. Такими слаженными были действия казаков. Глухо хлопнули в утреннем воздухе снаряды, осыпав турок градом шрапнели. Это должно было стать для них крайне неприятным сюрпризом.
Я слабо представлял себе, что происходит, когда рядом взрывается шрапнельный снаряд. Однако не думаю, что это аппетитное зрелище. Турок, наверное, косило, будто железной косой.
А прапорщик Башуткин уже командовал новый залп. Отпрыгнувшие после выстрела орудия вернули обратно. Но лишь для того, чтобы они снова прыгнули назад, выплюнув свой смертоносный заряд.
Теперь к глухим разрывам шрапнельных снарядов добавился новый звук. Крики и стоны раненых. Особенно страшно кричали умирающие кони. Почти как люди. Только намного громче и пронзительней.
— Мучаются, твари, — как будто мысли мои прочел есаул Булатов. — И за что их так жестоко? Ни в чем ведь лошади не виноваты.
Я мог только пожать плечами в ответ. Война — жестокая штука. И никого она не щадит. Ни людей. Ни уж тем более лошадей.
Первый штурм провалился с треском. Турки даже не приблизились к нашим стенам на расстояние уверенного пулеметного огня. Им вполне хватило пяти залпов шрапнелью, чтобы откатиться подальше.
— Сейчас спешатся, — прокомментировал Булатов. — Оставят на кого-нибудь лошадей. И снова по нам ударят. Вот тут уж держись!
— Тогда стоит отойти на наблюдательный пункт, — предложил я.
— Вам — да, — кивнул есаул. — А мне сподручней будет тут командовать. В самой свалке.
Он вынул из ножен широкую шашку и пару раз взмахнул ею.
Спорить со старшим по званию я не стал. Да и смысла в этом не было. Что ему до моих слов и аргументов? Тут дело скоро дойдет до настоящей рубки, где от разговоров никакого проку нет.
Я поднялся на крышу клуба. Мы выбрали ее в качестве нашего наблюдательного пункта. И достаточно высоко. И вряд ли сюда залетит шальная пуля.
Там меня уже ждал корнет Мишагин. Он всем весом навалился на небольшое ограждение. Приник глазами к биноклю. Рядом с ним на крючке висела еще пара биноклей. А на поясе корнета была закреплена подзорная труба в чехле.
Я взял один из биноклей. Подкрутил колесико, чтобы лучше видеть. И тут же решил, что лучше бы я этого не делал. Потому что взгляд мой упал точно на груду плоти, которая еще недавно была людьми и лошадьми. Теперь же это представляло собой гору окровавленного мяса, над которым уже начали виться вездесущие мухи.
Я стремительно перевел взгляд. И разглядел наступающих турок. Они теперь пешими шагали через селение. У всех в руках винтовки. Они вскидывали их к плечу. Стреляли по башенке над воротами. Вот они добрались до тел своих товарищей, павших меньше четверти часа назад. И тут снова грянули наши пушки. И я воочию увидел, как люди превращаются в груды мяса.
Вроде бы всего пара снарядов взорвалась в воздухе над головами наступающих турок. Однако эффект от них был просто чудовищный. Свинцовые шарики шрапнели просто рвали людей на куски. Те валились как подкошенные. На телах будто сами собой появлялись кровавые отверстия. Одежда начинала дымиться. Кто-то хватался за разбитое шрапнелью лицо. Иным доставалась целая пригоршня — и они валились наземь, вообще слабо напоминая уже людей.
Однако залпы орудий не могли остановить несущуюся на нас толпу. Подбадривая себя выкриками и потрясая над головой оружием, турки все ближе подходили к стене.
Вот тогда и заговорили оба «гочкисса».
Дробный перестук пулеметов тут же заглушил все остальные звуки. Первые ряды бегущих к частоколу турок повалились, словно по ним снова прошлись шрапнелью. Длинные очереди косили врагов ничуть не хуже свинцовых шариков. Не прошло и пары минут, как земля перед частоколом покрылась трупами.
Турки уже готовы были обратиться в бегство, когда среди них выросла фигура практически голого человека. Он взмахнул мечом, разрубая надвое попытавшегося убежать воина. Вскинул окровавленное оружие над головой. Что-то прокричал. И первым устремился к стенам. Что самое удивительное, люди шли за ним. Прямо на пулеметы. Видимо, смерть от руки такого чудовища казалась им намного страшней смерти от пули.
Казаки за «гочкиссами» сосредоточили огонь на полуголом. Однако тот оказался словно заговоренным. Рядом с ним падали курды и редифы, безуспешно пытающиеся закрываться своими щитами. Но сам он, хотя и представлял собой идеальную мишень, не получил ни единой царапины.
Полуголый первым подбежал к частоколу, на минуту скрывшись из виду. Длинная рука легко достала до заостренного верха бревен. Он подтянулся — и вот уже его могучая фигура перевалила через частокол.
Туркам пришлось слегка повозиться с лестницами, чтобы перебраться вслед за ним.
Теперь я смотрел без бинокля. Надобность в нем отпала. Я видел, как ринулся через двор высоченный полуголый турок. Двумя быстрым взмахами он раскидал казаков, оказавшихся на его пути. Те повалились на землю, обильно поливая ее кровью. Он бежал дальше, казалось, совершенно без цели. Лишь бы найти себе врага и как можно скорее покончить с ним.
Так было, пока на его пути не встал есаул Булатов.
Он легко уклонился от широкого замаха полуголого турка. Нырнул под его меч. И сделал быстрый выпад, целя тому под мышку. Шашка рассекла плоть врага. По груди его обильно потекла кровь. Булатов прокрутился на месте, будто волчок, и ударил снова. Теперь уже по ребрам. Казалось, в последнее мгновение его противник успел подставить левую руку. Тяжелый клинок шашки легко отсек ее. Как будто и не было у полуголого руки ниже локтя. Однако тот не обратил на новое ранение совершенно никакого внимания. Как будто потеря руки его ничуть не взволновала. Он обрушил на Булатова удар своего меча.