Конечно, подобные действия не прибавили принцу популярности. Люди так слепы и неблагодарны! Им не нравилось, когда он пытался сберечь деньги королевы, и они называли его экономичность скупостью. Они пытались протестовать, когда им не разрешали ежедневно менять свечи в каждой комнате, если даже их вообще не зажигали, и зло подшучивали над тем, что Альберт бережет даже свечные огарки.
Чтобы он ни делал, все подвергалось критике, и Виктория бросалась на его защиту с удвоенным упрямством и яростью. Им удалось купить дом в Осборне благодаря его экономии, так же будет и с Балморалом. Королева не попросит ни пенни у неблагодарного парламента. Англия никогда не хотела признать, как много она должна Альберту, хотя королева упоминала об этом в каждом письме и документе, которые она писала, и без конца повторяла в личных разговорах.
Тем временем у Альберта созрел очередной грандиозный план, и когда он все объяснил Виктории, у нее дух захватило. Принц предложил устроить всемирную выставку промышленных товаров и продуктов сельского хозяйства. Он отмечал, что Европа занята классовой войной и, ослепленная политическими и национальными раздорами, не замечает, что коммерция, а не революция может стать возможностью эмансипации людей. В Англии, как нигде, процветала торговля и промышленность. Производители вливали реки золота в сундуки страны. Они открывали новый мир богатства, сравнимый с даром, который Колумб положил к ногам королевы Испании. И живой пример прогресса и значимость торговли предстанет перед всем миром на выставке, которая состоится в величайшей промышленной стране Европы.
Промышленники и представители того самого благословенного среднего класса, чей здравый смысл по достоинству оценивал способности Альберта, с энтузиазмом поддержали план, идея выставки была поддержана и за границей. Любая страна могла принять участие в выставке и вступить в соревнование. Затем последуют взаимные заказы и начнется эра процветания. Так считал Альберт, и Виктория была с ним согласна.
Однако королеву жизнь все еще не научила, что если Альберт делал какое-то предложение, то ее подданные из принципа накладывали на него вето. В парламенте поднялся невообразимый шум, когда стали обсуждать расходы. Газеты тоже выражали свое недовольство. Они называли этот план монументом наглости и говорили, что предложение разместить выставку в стеклянном здании было идеей сумасшедшего. Медики предупредили, что может вспыхнуть эпидемия чумы, если на выставке станут собираться большие толпы народа. Высказывались опасения, что приезд иностранцев вызовет волнения, первый же дождь разрушит стеклянное здание и будет много жертв. Церковь возмущенно заявила, что подобная идея навлечет гнев Божий на головы всех ответственных за ее выполнение.
Чтобы помешать планам Альберта стать реальностью, в ход пускались любые способы, приводились причины, как веские, так и надуманные. Много раз вечером Виктория, тихо входя в его кабинет, заставала его там, обхватившего голову руками. Он в отчаянии разглядывал планы и проекты. В эти моменты королева не могла сдержать своей любви к нему и часто боялась, что у нее разорвется сердце оттого, что она не в состоянии подарить ему счастье, которого он желал – чтобы его оценил ее народ. Виктория прижимала его голову к груди с такой материнской страстью, которую она не испытывала ни к одному из своих детей. Она со слезами обещала ему, что ничто и никто не помешает осуществиться его великолепному плану и тогда эти люди, увидев сверкающий дворец, наполненный сокровищами со всего мира, стоя на коленях, признаются в своей неблагодарности к нему.
И все-таки проект продвигался при поддержке некоторых общественных деятелей и промышленных классов, а также энтузиазма других европейских стран. Его толкала вперед железная воля Виктории.
В то время особо досаждал королевской чете лорд Пальмерстон, воплотивший в себе именно те черты народа Англии, которые особенно расстраивали Альберта. Пальмерстона Виктория считала несносным человеком еще во времена сотрудничества с Мельбурном. А сейчас, когда он с дьявольской изобретательностью противостоял ее власти и желаниям Альберта, она его возненавидела.
И ее ненависть, о которой вскоре узнал Пальмерстон, могла положить конец его политической карьере. В 1850 году к тому же оказалось, что внимание публики к нему ослабло, а политика поддержки волнений за границей и дикие требования во имя соблюдения прав англичан утратили свою магию для палаты общин. Дон Пасифика, португальский еврей, родившийся в Гибралтаре, и потому подданный Британии, потребовал компенсации у греческого правительства после того, как его дом в Афинах был разграблен толпой.
Греки отказались выплатить ему компенсацию. Вмешалось Министерство иностранных дел ее величества, и Англия оказалась под угрозой войны.
Тотчас над головой Пальмерстона разразился шторм негодования. Как заявили Расселу Виктория и Альберт, они не сомневаются, что выдвинутое против министра иностранных дел обвинение пройдет в палате общин большинством голосов. В убежище своего кабинета, Пальмерстон, на сей раз без всякого шума, выжидал, крутя свои крашеные бакенбарды и тихонько посвистывая. Он понимал, что его враги уже считают его свергнутым. Он также знал, что бедный старик Рассел, которому никогда не доставалось достаточно внимания, ревновал его к славе и был бы доволен,
если бы он подал прощение об отставке. Кроме того, королева постоянно устраивала ему разносы, а Рассел близко к сердцу принимал ее выговоры. Что касается замечательного принца Альберта – при этой мысли Пальмерстон ухмыльнулся – тот, наверное, удовлетворенно потирает руки и изобретает какую-нибудь проклятую правильную фразу, подходящую к данному случаю, и радуется от всего сердца, что теперь никто не станет препятствовать ему вмешиваться в дела Англии.
Конечно, они все уверены, что он проиграл, но он слишком сильно обожал свою любимую Эмили, чтобы позволить сборищу слабонервных и занудных людишек лишить ее радости быть хозяйкой главного политического салона в Англии, а его самого – удовольствия наступать людям на их любимые мозоли! Поэтому он собрал документы и отправился в палату общин. Палата лордов уже проголосовала против него, но ему было на это наплевать. Главное – это палата общин.
Он нарочито равнодушно выслушивал обвинительные речи в свой адрес. Губы его были сжаты трубочкой, как будто он беззвучно посвистывал. Когда закончились выступления, Пальмерстон встал, чтобы ответить своим критикам. Защищая себя и свои действия, он выступал четыре часа. Это была одна из самых великолепных речей, которые прозвучали в палате общин. Он доказал, что является мастером убеждения, приводя обоснованные аргументы и прибегая к блестящей риторике.
Все выдвинутые против него обвинения он разнес в клочки. Члены палаты заливались смехом и выкрикивали патриотические лозунги. Молодой мистер Дизраэли с восхищением наблюдал за реакцией аудитории, хотя сам был далеко не новичком в парламентских играх. Закончив, Пальмерстон сел и с удовольствием увидел, что при голосовании вердикт, осуждающий его действия, не прошел.
Когда вести о его триумфе достигли ушей Викто-рии в Виндзоре, она от разочарования и досады разразилась рыданиями. Этот фигляр снова победил. Кипя от ярости, она с помощью Стокмара и Альберта составила послание. В нем она выдвинула условия, только при выполнении которых она сможет работать с лордом Пальмерстоном. Он обязан показывать ей всю переписку, и не имеет права ничего исправлять после того, как она одобрила представленный ей текст. Без ее разрешения он вообще не имеет права отсылать никаких документов, а также должен заранее совершенно четко информировать ее о своих намерениях. Если он не станет подчиняться этим условиям, ей придется сместить его, используя конституционное право суверена.
Глава 17
– Надеюсь, вам теперь понятно положение, в котором вы оказались по собственной вине, – тихо сказал Рассел. Он наблюдал, как Пальмерстон читает копию послания Виктории. – Генри, вы частенько заходили слишком далеко, а между тем я вас предупреждал: не стоит ее злить. Королева сказала, что расстанется с вами – и она это сделает. И в этом случае мне придется подать в отставку.
Пальмерстон скорчил недовольную гримасу и вернул ему документ.
– Весьма хитрый ход, – заметил он. – Все учтено с тевтонской четкостью. Будь я проклят, если к этому не приложили руку наш принц и этот старый продавец пиявок Стокмар.
– Кто бы ни составлял документ, – сухо заметил Рассел, – вы можете быть уверены, что он выражает точку зрения королевы. Могу ли я надеяться, что вы понимаете свое положение и постараетесь вести себя осторожнее? Генри, не стоит издеваться над ее властью, иначе она лишит вас вашего поста.
– Уверен, что она так и сделает. Конечно, по этому поводу поднимется шумиха, но я нисколько не сомневаюсь в силе воли нашего суверена, даже если мы не станем называть эту силу воли просто упрямством. Нам не стоит проявлять непочтительное отношение к нашему монарху. Дорогой друг, похоже на то, что вы были правы, а я ошибался. Ну что ж, каюсь!
– Что вы собираетесь делать? – спросил его Рассел. Ему хотелось бы верить Пальмерстону, но уж очень тревожили хитрые огоньки в его глазах. Рассел знал: этот человек может сказать что угодно, но это вовсе не означает, что он станет действовать сообразно своим словам. Королева пригрозила ему, но Рассел знал, что несмотря на легкомысленные манеры Пальмерстона, его лучше не иметь среди своих врагов.
– Что делать? Я поеду в Осборн и лично принесу свои извинения. Если станет необходимо, я даже паду перед ней ниц. Мы устраним недопонимание между нами, и я вернусь в Лондон, чтобы заняться серьезной работой.
– Генри, я не завидую вашей встрече с королевой. Она постарается сделать ее крайне трудной для вас.
Пальмерстон улыбнулся:
– Я ей этого не позволю. Она женщина, да еще и со сложным характером, а потому никогда не простит меня. Надеюсь, что мне удастся растопить сердце нашего благородного принца, а он, в свою очередь, смягчит ее.