– Нет, мадам, я ничего подобного не слышал и уверен, что лорд Пальмерстон будет страшно расстроен, узнав, что вы верите такому ужасному слуху!
Конечно, необязательно восхищаться методами Пальмерстона, но следует отдать должное его ловкости! Они многие годы сидели друг против друга в палате, и Дерби не собирался приносить его в жертву принцу Саксен-Кобургскому.
– Я сомневаюсь, что в этом повинен лорд Пальмерстон, – добавил Дерби.
Виктория отвернулась от него.
– Рада это слышать, – сказала она. – Лорд Дерби, я знаю, что могу положиться на вас, и вы произнесете речь, достойную принца!
28 марта 1854 года Англия и Франция объявили войну царю всея Руси. Взволнованные толпы собирались на улицах. Люди танцевали и кричали от радости. Виктория появилась на балконе Букингемского дворца, чтобы посмотреть, как шотландские фузилеры проходят торжественным маршем в направлении порта, чтобы отправиться в Крым.
Виктория сильно нервничала. Ее прямо-таки переполняла энергия. Она лишилась сна и не могла бездействовать, а потому решила провожать свои полки в порты отплытия и, стоя на борту судна «Виктория и Альберт», увидеть, как ее флот отправится в Черное море.
Стокмар возвратился после отпуска, проведенного в Германии, и временно сделал перерыв в своих совместных с Гиббсом усилиях создать совершенно невыносимые условия жизни принцу Уэльскому. Его жутко раздражала Виктория. Он злился, видя ее сентиментальные слезы, когда играли военные оркестры, его раздражали самонадеянные оценки королевы политической и военной ситуации. Стокмар был предан Виктории, но он негодовал, видя, с каким удовольствием она приняла на свои плечи ужасные тяготы правления страной в военное время, причем ей даже не была нужна поддержка Альберта. Барон недовольно ворчал; невозможно, чтобы женщина принимала приветствия армии, а его протеже оставался на втором плане. Барон просто ревновал ее к признанию армии и народа.
Королеве легко было выражать популярное в народе мнение и принимать приветствия экзальтированных толп везде, где бы она ни появлялась, но настоящая организация дел во время войны была вне ее компетенции. Стокмар понимал, что если так пойдет и дальше, то Альберт перестанет привлекать к себе внимание, и жестко настаивал, чтобы тот занялся стратегией, припасами и вооружением армии и постоянно обращался к бездарному правительству и генералам ее величества в Военном министерстве, высказывая свою точку зрения.
Генералы, большинство из которых в последний раз участвовали в военных действиях еще при Веллингтоне, раздраженно воспринимали расспросы и предложения принца, а те, кто посмелее, и вовсе не обращали на них внимания. Чертов иностранец, как всегда, лезет не в свое дело!
Что может этот немецкий принц – ни дать ни взять персонаж из комической оперы – понимать в сложной науке войны, и какого черта он постоянно интересуется продовольствием, коммуникационными линиями, транспортом, и каким образом все это влияет на победы в сражениях? Если бы только был жив старый герцог, он бы давно поставил его на место…
Но Веллингтон умер, и система, когда на командных должностях предпочитали иметь аристократов, хорошо сработавшая при его гении, вскоре показала себя страшно неэффективной.
Тем временем в Англию стали поступать ужасные сведения. Войска несли колоссальные потери. В переполненном базовом лагере в Скутари, где не было элементарных условий для жизни, и в походах люди умирали, как мухи, от жары и холеры; великолепные кавалерийские лошади гибли сотнями. Всенародный энтузиазм по поводу войны несколько снизился. Циркулировали слухи о неопытных и неумелых офицерах, которые не могли сводить солдат в простую разведку против русских, чтобы не потерять три четверти личного состава. Рассказывали о нехватке оружия и снарядов, о повальном дезертирстве, безобразных стычках между командирами и в особенности – об отсутствии медицинской помощи раненым.
Славная победоносная война в защиту Турции от притязаний русского царя теперь вполне могла обернуться сокрушительным поражением. Все классы пришли к выводу, что в Англии слишком мало делается для ее солдат. В обеих палатах велись ожесточенные дебаты, и только пламенные речи лорда Пальмерстона доказывали его патриотизм и пылкость, коллеги же его оказались страшно инертными.
Популярность Пальмерстона росла с каждым днем. В 1854 году, когда в обществе царило разочарование и многие растерялись от неопределенности положения, его уверенность и способность ясно выражаться подняли его в глазах людей гораздо выше премьер-министра Эбердина.
Теперь в народе ценился только «Пэм». Пэм не станет зря терять время на пустые разговоры, пока английские солдаты умирают от холеры да гибнут из-за глупости их командиров.
Именно в этот момент, когда разочарование народа почти достигло критической точки, и пало правительство Эбердина.
Глава 20
– Ну что, Эмили, я сдержал свое обещание, а?
Эмили Пальмерстон покачала головой и улыбнулась. Это была насмешливая улыбка. Но в ней читались триумф и восхищение. Она признала, что обещание он сдержал.
– Милорд, вы невозможный, ужасный хулиган и мошенник, но я вас люблю, и мне не терпится стать женой премьер-министра. Господи, до сих пор не верю в это.
– Ты не верила, что настанет такой день, когда королева пригласит меня, чтобы я сформировал и возглавил правительство, правда? Ха, она тоже этому не верила! Милостивый Боже, родная, она выглядела кислее лимона.
– Ну, ты не можешь ее в этом винить! После ужасного скандала, когда ты подал в отставку, и всех демонстраций против принца… Дорогой, ничего удивительного, что она терпеть тебя не может!
– Правда, правда! – фыркнул Пальмерстон. – Но мне кажется, она изменит свое отношение ко мне, когда узнает, как мы сможем хорошо работать с ней. Она – весьма воинственная мадам, должен тебе сказать. И как только я принялся ругать русских, она стала со мной соглашаться, будто между нами никогда не было разногласий. И кроме того, я начал раболепствовать перед принцем.
– Он не настроен прорусски, не так ли? – спросила его Эмили.
– Спаси Боже, конечно нет! Я знаю, что об этом болтали, да я и сам, признаться, кое-кому намекнул об этом, чтобы завоевать побольше симпатии к себе, но это неправда. Он так же сильно русских ненавидит, как черт боится ладана. Когда я его услышал, мне даже стало жаль этого человека. Должен тебе сказать, что вначале королева и принц держались крайне сдержанно и холодно, но мне кажется, что в конце концов они немного растаяли. Ну, совсем немного…
Эмили взяла мужа за руку и прижалась к нему.
– Генри, тебе следует тактично вести себя с ними, или ты долго не продержишься. Одно дело быть министром иностранных дел, когда все колотушки получал Рассел, но совершенно другое, когда ты сам премьер-министр.
– Я понимаю, Эмили. Дорогая, я не дурак. Мне представилась великолепная возможность, и не думай, что я ею не воспользуюсь. Нам нужна победа в войне, и придется работать, как дьяволам, чтобы исправить все ошибки. Это и станет самой крепкой связью между мною и дворцом. Они хотят победы, и я ее хочу! Я уверен, что принц станет со мной сотрудничать из чувства долга, как бы он ни относился ко мне, а королева последует за ним. Дорогая моя, она разумная женщина и понимает, что за мной стоит вся страна, и, по-моему, она осознает, что Эбердин и все остальные – скопище слабоумных идиотов. Уж я-то не стану колебаться и буду идти вперед по намеченному курсу… Я покинул министерский кабинет, и клянусь Богом, трон, на котором сидит королева, начал шататься под ней! Я уверен, что она не забыла этого.
– И не простила! – резко напомнила ему жена.
– Конечно не простила, – согласился Пальмерстон. – Она никогда ничего не прощает. Я и не ожидаю, что она меня простит или я ей понравлюсь. Но она станет со мной работать, и это все, что мне нужно.
Он зевнул и потянулся.
– Я бы сейчас как следует поужинал и выпил хорошего портвейна, Эмили. А потом мы отправимся спать. У меня был тяжелый день.
Эмили Пальмерстон невинно заморгала ресницами.
– И я тоже, Генри, дорогой. Я была так занята, планируя переезд на Даунинг-стрит, что ужасно устала!
В последующие месяцы Виктория иногда на миг отрывалась от работы с мыслью, не снится ли ей, что отвратительный старик, с которым она воевала не на жизнь, а на смерть всего год или два тому назад, стал неутомимым блестящим премьер-министром, с которым ей оказалось так легко сотрудничать.
Ей, как и прежде, не нравился Пальмерстон, но, несмотря на женские предрассудки, Виктории пришлось признать, что сейчас его поведение было безукоризненным. На него до сих пор было забавно смотреть – эти крашеные рыжие бакенбарды и невероятно яркие наряды… Но его манеры были безупречны, и, что самое главное, он всегда обращался к Альберту за советом.
Просто удивительно, но его рисковый и упрямый характер, который злил ее в мирное время, идеально подходил к условиям войны. Ей так импонировала его смелость, презрение к их врагам и уверенность, что Англия одержит потрясающую победу.
А между тем в Крыму разгорелась свирепая борьба. Военные силы Англии и Франции больше страдали от заболеваний, чем от потерь в сражениях. Они старались захватить русскую крепость Севастополь. Англичанка по имени Найтингейл – такое прекрасное имя – Соловей! – собрала отряд сестер, чтобы работать в Скутари, помогать раненым. Виктория, которая была невысокого мнения о способностях и уме женского пола, решила, что мисс Найтингейл – исключение из правила, поэтому послала в Крым маленькую брошь с благодарственной запиской. Ей было так приятно представлять, как была признательна и взволнована эта занятая женщина, получив подарок от королевы.
Виктория посещала раненых, когда их привозили в Англию. Она проливала слезы волнения над ее храбрыми солдатами, ее детьми, ну… почти детьми, которые сидели на койках и приветствовали ее появление. Они чудесно выглядели в чистых повязках, но были такими грустными! Ее воображение рисовало ей сцены боя и базовые лагеря. Они представлялись ей такими же, как госпиталя, которые специально готовили для ее инспекции. Никто там и понятия не имеет о вшах, грязи и страшной боли. Королева и вообразить не могла, как кричат мужчины, умоляя чтобы им помогли избавиться от