Я сам считал моим долгом во всех вопросах, также и в тех случаях, когда я давал показания не в свою пользу, говорить правду, во всяком случае я пытался, несмотря на широкий круг моей деятельности, по мере сил способствовать выяснению действительного положения дел. И в конце этого процесса я хочу открыто заявить о том, к каким выводам я пришел, и изложить мое кредо.
Мой защитник во время процесса задал мне два принципиальных вопроса. Первый из них, заданный несколько месяцев
назад, гласил:
«В случае победы вы отказались бы от участия в дележе ее лавров?»
Я ответил: «Нет, я был бы безусловно горд этим».
Второй вопрос гласил:
«Как бы вы поступили, если бы еще раз попали в аналогичное положение?»
Мой ответ: «В таком случае я лучше бы избрал смерть, чем дал бы затянуть себя в сети таких преступных методов».
Пусть Высокий Суд на основании этих двух ответов вынесет мне приговор. Я верил, я заблуждался и не был в состоянии предотвратить то, что необходимо было предотвратить. В этом — моя вина.
Трагедия состоит в том, я должен признать это, что что-то лучшее, что я мог дать как воин — повиновение и верность, было использовано для целей, которые нельзя было распознать, и в том, что я не видел границ, которые существуют для выполнения воинского долга. В этом — моя судьба.
Пусть на основании ясного определения причин, гибельных методов и ужасных последствий этой войны для немецкого народа появится надежда на новое будущее в семье народов.
При желании понять и правильно оценить отношение ко всем вопросам, являющимся здесь [в Нюрнберге) предметом обвинения против меня и военных, следует проанализировать воинское поведение немцев как в целом, так и офицеров — в особенности, а также влияние на него национал-социалистического учения.
Не хочу подробно касаться здесь тех причин, которые в течение столетий закономерно воспитали нас, аборигенов среднеевропейского пространства, в духе постоянной готовности к обороне. Основания для того известны. Традиция и особые свойства немцев сделали нас воинственной нацией. Они дали миру и философа войны — генерала Клаузевица588. Его учение считалось верным не только для нас. Оно признавалось приемлемым для нашего времени и многими авторитетными генералами и военными авторами. Мы, генералы, были воспитаны на этом учении589.
Я хотел бы указать лишь на следующие формулировки:
«Война есть продолжение политики другими средствами».
«Если война — составная часть политики, она, разумеется, воспринимает ее характер».
«Наилучшая стратегия в том, чтобы быть сильными».
«Война должна вестись со всей мощью народной силы».
«В войне нет ничего важнее повиновения».
Гитлер, который590 интенсивно занимался также и военной наукой, во многих пунктах признавал ее военной формой выражения своих партийных принципов, применил это учение в его главной сути к созданию вермахта и к своему руководству войной. При этом Гитлер опирался и на доктрину, идущую от Людендорфа как поборника тотальной войны. Тот говорил: «Война и политика — это сопутствующие явления инстинкта самосохранения народа».
Желая понять некоторые приказы Гитлера, надо задуматься над его словами: «Самые жестокие виды оружия — человечны, если ведут к быстрой победе» и «При нападении на противника я не веду с ним до того длящиеся месяцами затяжные переговоры, а обрушиваюсь на врага с молниеносной быстротой».
Когда Гитлер и его движение взяли в свои руки государственную власть, Германия переживала глубокое финансовое и моральное падение, а ее вооруженные силы чувствовали себя униженными Версальским договором. Так Гитлер воплотил в себе живущую в умах всех немцев идею возрождения, и большинство народа — независимо от партийной принадлежности — увидело в его энергичных действиях гарантию возрождения поверженного отечества.
Спасение591 отечества до сих пор признавалось всеми народами как высший моральный долг. Целью Гитлера было: восстановить достоинство и дисциплину народа, возродить вооруженные силы. Шаг за шагом (как сказал Черчилль) он ликвидацией демилитаризованной Рейнской зоны, восстановлением военного суверенитета Германии и введением всеобщей воинской повинности показал, что своей цели, как казалось, сможет достигнуть без войны. Он заключил с Англией военно-морское соглашение, которое с благодарностью приветствовалось всеми немцами.
Следует чистосердечно признать: я, как и другие представители вооруженных сил, был убежден в том, что для эффективной обороны своевременная нацеленность промышленности на войну есть патриотическая необходимость (кстати, аналогичные мнения высказывались и зарубежными военными авторами).
И, наконец, мы надеялись также на то, что в рамках пересмотра Вер[сальского] договора Гитлер сумеет вновь вернуть в рейх утерянные в результате этого договора германские земли.
В этом духе между мной и фюрером, а также всеми теми, кто видел перед собою ту же святую цель, возникла общность Мировоззрения. Каждый из нас на своем месте, в рамках своих функциональных обязанностей, трудился во имя этой цели. Каждый из нас, если бы война закончилась победой, с радостью и гордостью заявил бы, что и он тоже внес свою лепту в достижение этого результата592. А поэтому недостойно с помощью каких-то вымышленных причин и чисто формального предъявления доказательств пытаться отрицать участие каждого из нас в отдельности в осуществлении этой, как говорилось на нац[ионал]-соц[иалистическом] языке, скрепленной клятвой общности.
Я заявляю: все мы с благодарностью признавали отстаивавшиеся им [Гитлером] цели, касавшиеся вооруженных сил. Нельзя и не следует оспаривать, что мы, военные, воспринимавшие Вер[сальский] договор как особенно угнетающий, пытались обойти его положения. Как до взятия [нацистами] власти, так и после введения военного суверенитета мы делали всё, что только было возможно, дабы усилить вермахт и ускорить вооружение.
Мы, военные, осознавали также, что нац[ионал]-соц[иали-стические] идеи чрезвычайно стимулировали воспитание [народа] в военном духе.
Это отнюдь не означает признания нами всех пунктов нац[ионал]-соц[иалистической] программы, поскольку некоторые из них противоречили нашим воззрениям. Мы не имели никакого дела с партийными инстанциями, но нельзя отрицать, что вермахт был пронизан теми идеями, выразителем которых являлся Адольф Гитлер.
Его экзальтированная и обладавшая силой внушения личность не могла не воздействовать на меня и на других сотрудников из его ближайшего окружения. Это сказалось на всем нашем бытии и на всех наших делах, поскольку мы видели, каких военных и политических успехов он добивался.
Действительно, первоначально весьма сдержанно (если даже не отрицательно) относившийся к Гитлеру генералитет спустя несколько лет стал его приверженцем.
Это отнюдь не означает, будто обо всем том, что стало нам здесь известно из уймы немецких документов, мы, военные, знали ранее хотя бы частично и в подробностях, а тем более активно содействовали всему этому. Это не так! Лично о себе могу сказать: только благодаря этим документам (а особенно тем событиям, которые непосредственно предшествовали войне против Польши) у меня открылись глаза на тот факт, что имелась возможность избежать этой самой ужасной из всех войн.
Я говорю это не для того, чтобы свалить на кого-то другого свою собственную ответственность. Это важно знать потому, что знание решающих фактов, пожалуй, все же оказало бы влияние на дальнейшее поведение одного или нескольких авторитетных участников произошедшего.
Начало Польской войны кажется мне тем историческим поворотным пунктом, когда пришло в движение колесо истории, которому суждено было докатиться до горького конца. Однажды я предпринял попытку демаршем имперскому министру иностранных дел593 за спиной фюрера, а позже передачей памятной записки ему самому остановить594 войну против Советского Союза. Тщетно. Гитлер по идеологическим595 причинам, несмотря на мои опасения596, считал в это время столкновение с Россией неизбежным.
Сегодня мне ясно: Гитлер уже тогда не имел свободы действий, хотя никогда не признавал этого. Единственно возможная альтернатива (при верном осознании чудовищной ответственности перед своим собственным народом), а именно, положить всему этому конец, фюрером тогда не рассматривалась. Следует признать: при тогдашнем благоприятном военном положении (по крайней мере, казавшемся таким тем, кто не имел возможности правильно оценить будущее, а особенно военный потенциал наших противников, к которым с уверенностью можно было отнести, кроме Советского Союза, также и США) это было бы трудным решением. Ведь для фюрера это означало бы отречение и отказ от нац[ионал]-соци[алистического] учения.
Но сегодня я убежден в том, что эта жертва позволила бы сохранить рейх и уберегла бы наш фатерланд и весь мир от того, что произошло и по своей жестокости и размаху не поддается никакому описанию.
Тогда мы, военные (которым дипломатическая игра и военноэкономический потенциал возможных противников не были известны), видели лишь военную обстановку, причем именно такой, какой она была в то время. Мы позволили, чтобы нами овладела непонятная для посторонних (особенно для иностранцев), оказывающая влияние на нашу психику сила внушения, присущая фюреру и Верховному главнокомандующему. Своими успехами в Польше и Франции он произвел на нас