Этот, судя по всему, был стройный красавчик, миляга, любимец маленького провинциального городка, душа пикников в загородном клубе, в недавнем прошлом – король встреч выпускников, однако не из тех, кто задирает по этой причине нос. Легко было представить, как он колесит на резвом спортивном автомобильчике вокруг женского общежития в Каролинском университете, как щелкает пальцами в такт мелодии Синатры, как беспечно наслаждается жизнью, но втайне мучается, что никак не помогает тем, кому меньше повезло. Его природный аристократизм разительно отличался от, скажем, высокомерной заносчивости Мэйфлауэра Фицджеральда, наверняка учившегося в каком-нибудь заведении «Лиги плюща».[19] Пру сочла лейтенанта Голдуайра на этом старом снимке довольно привлекательным, а на взгляд Бутси он был очарователен, как, ну, скажем, первый весенний дрозд.
Когда следователи убедились в том, что Бутси и Пру действительно родственницы капитана Дерна Фоли и готовы признать – по крайней мере в настоящий момент, – что не имели с ним контактов с тех самых пор, как он и двое остальных членов экипажа (которых дамы, как они утверждали, никогда не видели) были сбиты зимой 1973 года над лаосско-вьетнамской границей, они повели женщин по длинному серому коридору, в конце которого была комната с прозрачным с одной стороны стеклом во всю стену. За стеклом сидел на койке человек и читал Гидеонову Библию.[20] Сестер изумило, что мужчина в камере лыс, как очищенная картофелина, что вообще-то не должно было их удивить, поскольку его и без того высокий лоб полез еще выше, к затылку, уже в старших классах школы.
Мэйфлауэр Фицджеральд прервал молчание сестер нетерпеливым:
– Ну?
Они продолжали молчать.
– Ну? – повторил он, глядя на них поверх очков. – Это ваш брат или нет?
В глазах Бутси уже давно поблескивали слезинки, а тут уж она разревелась всерьез. Полковник Томас и его штатский коллега понимающе кивнули друг другу – они были готовы принять рыдания Бутси за утвердительный ответ. Пру же сохраняла полнейшую невозмутимость. По правде говоря, Мэйфлауэр Фицджеральд раздражал ее все больше и больше.
– Хм-м… – якобы замялась Пру. – Хм-м… Должна признать, чем-то он действительно напоминает Дерна. Но… я не до конца уверена. Вроде похож на Дерна, но в то же время вроде как еще на кого-то… А, вот оно! Он же вылитый Бозо. Знаете клоуна Бозо? У него, конечно, нет ни накладного носа, ни завлекательных оранжевых кудрей.
И Пру невинно улыбнулась – мол, помогла, чем смогла. Цэрэушник едва не дымился от злости. Полковник Томас изо всех сил пытался держаться с прежней сердечностью. Даже Бутси окинула сестру презрительным взором.
На следующий день произошло воссоединение семьи. В некотором смысле. О каком воссоединении можно говорить, если родственников разделяет трехдюймовое ударопрочное стекло, сквозь толщу которого их голоса могут пробиться только с помощью внутреннего телефона? Какие уж тут объятия с поцелуями! К тому же тепло встречи охлаждалось присутствием полковника Томаса и сотрудника оперотдела Фицджеральда, сидевших здесь же на узенькой деревянной скамеечке.
– Дерн, Дерн, Дерн! – твердила Бутси.
Она повторяла его имя снова и снова, будто застрявшую в гортани мантру. В ее голосе слышались удивление и недоверие, печаль и восторг.
– Где ж тебя носило? – спросила Пру. Фоли сказал в телефон:
– По Юго-Восточной Азии, сестренка. Стоял на страже демократии.
– Дерн, Дерн, Дерн…
– Дерн, да эта чертова война уже четверть века как закончилась.
– Не для всех. У меня пошла сверхсрочная.
– Дерн, Дерн…
– У меня было спецзадание, сестренка. Сверхсекретное и т. д. – Он прижал мясистый палец к губам.
– Никакого сраного секрета тут нет, дорогой братец. Мы видели тебя по телевизору. Полюбовались на твое «спецзадание».
– Да будет тебе! Уж ты-то знаешь, что не следует верить всему, что показывают по телевизору.
– Ой, Дерн, Дерн… Мне плевать, что ты натворил. Мне нет до этого дела. Дерн, Дерн…
– Бутси, заткнись! – Пру выхватила трубку из руки сестры.
– Знаешь, Пру, а я помню то время, когда ты свято верила, что Хауди-Дуди[21] – настоящий мальчик.
Пру не смогла сдержать улыбки. Бутси снова запричитала.
– Мы думали, ты погиб, – сказала Пру.
– О, маловерные! Теперь понятно, почему вы не писали.
– Ой-ой-ой-ой-ой…
– Все… Все решили, что ты убит. Дерн Фоли покачал лысой головой.
– Как некогда было сказано: «Мертвы лишь выжившие». А сами-то вы как, девчонки? Боже, до чего же я рад вас видеть! Вы нисколечко не изменились. У меня есть племянники или племянницы? Детей нет? А пудели есть? Попугаи? Белые мыши?
– Ой-ой-ой-ой-ой…
– Бутси, заткнись!
И далее в том же духе. Полковник Томас и сотрудник оперотдела Фицджеральд переглянулись – оба пришли к выводу, что некоторые винтики в семействе Фоли срочно необходимо подтянуть.
– Если ты принимаешь приглашение на войну, значит, рассчитываешь, что тебя там подстрелят.
Стаблфилд видел это именно так. Для Стаблфилда это было элементарно.
– Когда идешь на войну, подписываешь контракт, и в нем есть пункт, где говорится: «Я согласен на то, что в меня будут стрелять». И написано отнюдь не мелким шрифтом.
В самом начале сказано: «Учитывая, что будут вестись бои с противником, нижеподписавшийся признает за противником право пускать пули, бомбы, гранаты, торпеды, ракеты, артиллерийские снаряды в его многострадальную задницу». Противопехотные мины, мины-ловушки и штыковые атаки перечислены в отдельном параграфе.
Итак, что же происходит, когда в тебя стреляют? Или в тебя попадают, или тебе повезло. Или убивают, или ранят, или пронесло, и в таком случае ты или отправляешься домой, или в тебя снова стреляют, но позже. Могут, конечно, и в плен взять. А бывает, в пылу боя никто и не заметит, что с тобой приключилось. Ты становишься без вести пропавшим. И можешь оставаться таковым долгое время. Бывает – навсегда.
Нечего говорить, твоей супруге, родителям, сестрам, братьям и так далее тяжко жить, не зная, что случилось с любимым человеком, а если они смирились с твоей смертью – мучительно думать, что твои останки валяются бог знает где. Но это ненамного страшнее прочих последствий вооруженного конфликта. Здесь нет ничего личного, ничего дикого, несправедливого, жестокого или порочного. Это всего лишь специфика безумной игры под названием «война», перспектива, которую следует учесть до того, как подпишешь контракт или примешь приглашение. Ни жизни, ни победы никто не гарантирует. Я никак не могу взять в толк, чего это общественность вечно подымает шум вокруг пропавших без вести.
Само собой, точка зрения Стаблфилда популярностью не пользовалась. В ней, возможно, присутствовала логика, и Стаблфилд имел на нее моральное право – поскольку и сам был пропавшим без вести, – но разделяли ее немногие.
Даже летом 2001 года на бамперах автомобилей встречались наклейки с призывом «Верните домой без вести пропавших!». Конгресс все еще осаждали родственники без вести пропавших и активисты-пацифисты, в Интернете копились биты информации – шум вокруг пропавших без вести не утихал, хватало и душераздирающих рыданий, и шовинистической истерии типа «не опозорим отечества». К августу 2001 года 1966 американцев, воевавших во Вьетнаме, все еще числились пропавшими без вести, и вопрос стоял по-прежнему остро, хотя с 1992-го, когда была создана Совместная комиссия по делам военнопленных и пропавших без вести, были прочесаны все места боевых действий в Юго-Восточной Азии. Отряды военных судмедэкспертов и штатских археологов искали кости, зубы, личные знаки, школьные кольца, обрывки писем и так далее, и хотя там уже как следует порылись предприимчивые местные жители, иногда удавалось наткнуться на человеческие останки или личные вещи. В конце концов вопли убитых горем родственников и профессиональных патриотов слегка поутихли.
И вдруг из небытия, как черт из табакерки, выскочил капитан Дерн В. Фоли, путешествовавший инкогнито с партией наркотиков на кругленькую сумму. Бах-тарарах! И на аккуратно сложенном флаге появилась складочка – складочка, которую полковнику Пэтту Томасу и Мэйфлауэру Кэботу Фицджеральду было поручено разгладить.
С одной стороны, появление Дерна Фоли могло пробудить в родственниках новые – и, вне всякого сомнения, напрасные – надежды на то, что милые их сердцу, но давно пропавшие близкие живы. (Порой ползли слухи, что американских военнопленных видели где-нибудь в исправительно-трудовых лагерях на территориях от Ханоя до Москвы.) С другой же стороны, арест капитана Фоли бросал тень на всех, кто имел к Фоли отношение; он, как гриф-стервятник, застил солнце и коршуну, и горлице. Гриф оказался настолько мерзким, а его помет – настолько зловонным, что вопрос о его возможном уничтожении обсуждался всеми, кому платят за обсуждение подобных вопросов.
Но грифы редко летают в одиночку. А еще грифы так же, как певчие птички-невелички, откладывают яйца. Где же сообщники Дерна Фоли? Откуда он получал товар? Как долго этим занимался? Куда подевались остальные члены экипажа с того сбитого В-52? В чем еще Фоли мог быть замешан, что он знает такого, что могло бы замарать царственное гнездо американского орла?
Фоли отказывался отвечать на эти вопросы. Фоли отказывался отвечать буквально на все вопросы, которые ему задавали. Единственный значимый ответ, который он дал, только еще больше все осложнил.
– Никак в толк не возьму, – раздраженно воскликнул полковник Томас. – Война закончилась, вы были абсолютно здоровы, в плену вас не держали, так что же побудило вас остаться в этой сраной дыре? Наркотики? Легкая добыча? Коммунистический режим? Или еще что?