ди не поумнеют, на них вообще нечего обращать внимания.
Тануки хотел было возразить, что не обращать внимания на людей легко тем, кто обитает в Заоблачной Крепости или в Ином Мире, но тут вдруг увидел, какой чудный день стоит в этом мире, и так обрадовался, что все слова из головы вылетели.
Пожухлая трава на поляне была одного с солнцем блекло-желтого цвета. На пыльцу словно объявили сезонную распродажу, и головка каждого второго цветка клонилась под тяжестью пчел. В ветре оставалась пара-тройка калорий тепла, и он несся с гор – видно, чтобы окунуться напоследок в озеро Бива. Кусты, пунцовые, как после долгих ночей любовных прелюдий, ждали, насторожив каждый листок, когда на них наконец извергнется россыпь инея. В воздухе стоял сладковатый запах палых и прелых плодов и перезревших грибов, слышался стабильный стрекот страды, и над всем этим носились вороны, доводя всех и вся своими невразумительными коанами. Вьющаяся в вышине смоляно-черная стая походила на прилепленные к небу накладные усы.
– Когда лето переходит в осень, – сказал Тануки, – мне почему-то хочется… хочется валяться и кувыркаться. – Он так хлопнул себя по животу, что даже мошонка затряслась, рухнул в сухую траву и покатился.
– Я понимаю, о чем ты, – ответил Кицунэ, – хотя мы, лисы, не склонны к столь бурным проявлениям чувств. Знаешь, это единственная пора, к которой людям стоило бы отнестись повнимательнее. Смена времен года. – Он с хохотом бросился наземь и присоединился к приятелю.
Как вы думаете, может, Бутси, несмотря на свою убогую лексику, что-то все-таки понимала правильно?