И эти рыжие мячики вдруг начинают вращаться вокруг своей оси. И зря я трясу головой. Этот древний суфийский танец мне не остановить. Транс накрывает меня.
Когда реальность этакой юркой ящеркой проскальзывает между ресниц, мои лопатки уже ноют. Сколько поколений поливали эту землю потом и кровью! А она остаётся всё такой же твёрдой и неподатливой. Правая нога затекла. Но прежде чем разлепить веки, губы артикулируют:
— Мариам, ты ещё здесь?
Перед тем продолжить спуск, пытаюсь восстановить кровообращение, и только сейчас замечаю, что покинула виллу в тапочках. Думая об оставленных на вилле туфлях — лодочках, вспоминаю ещё про один свой след. Снимок из отеля. Его первым делом следовало бы удалить из телефона. Покончив с этим, а заодно уверив себя, что домашние тапочки не самый худший из вариантов, возобновляю спуск.
Деревья мало — помалу расступаются. На горизонте вспыхивает сапфировая полоска. Море! Не отвести глаз.
На мой организм природа действует целительно. Это от мамы.
Как знать, может, и сейчас она тоскует по видам Земли.
Чтобы спуститься на пляж в этом месте, надо миновать древнее кладбище. Кое — кого из туристов смущает эта близость с тленом, с Танатосом. А мне она служит утешением. «Всё проходит. Пройдёт и это».
Вход на кладбище — свободный. Ни тебе запоров, ни даже намёка на ворота.
Пальцы касаются шероховатых надгробных камней. Но мой брайлевский метод не действует. Воздушные стихии сровняли надписи. Судя по отсутствию лавочек и других кладбищенских атрибутов, имена заснувших вечным сном стёрлись и из людской памяти.
По мусульманской традиции они упокоились не лёжа, а сидя. Я присаживаюсь по соседству с ними.
Солнце ласкает кожу. Шею щекочет стебелёк. Название растения так и останется для меня тайной. Как и других цветов, приветственно кивающих головками. Так бы сидеть и сидеть. До скончания веков.
Поодаль различается какое — то движение, и любопытство заставляет меня сменить позу. К воде движется людская цепочка: впереди девушка в пролетарской косынке, следом — её подопечные. На том месте, где камни сменяются узкой песчаной полосой, процессия останавливается. Молодые люди опускаются на землю. Их незрячие глаза обращаются к солнцу.
На берег накатывают волны. А вместе с ними — и вчерашний купальщик. Впрочем, уже не вчерашний. Интересно, какой сегодня день?
У волнореза — знакомый платочек, всё так же повязанный в стиле шестидесятых. Похоже, мои бывшие клиенты остаются верны своим вкусам.
Резкий механический звук взрывает тишину. О, старый знакомый — дедушка Мустафа. А вот вместо прежнего драндулета под ним новенький мотоцикл. Он по — молодецки подкатывает к шёлковому платочку. На лице у дамы — недоумение. Но следить за развитием событий мне мешает светлое пятно, которое то вспыхивает, то исчезает на зелёном склоне. Полиция!
Видимая опасность впрыскивает в кровь адреналин. Но его явно недостаточно, чтобы вскочить и бежать. Внутренние полости конечностей ещё не успели заполниться. Поэтому для начала я встаю на четвереньки и, уподобившись гигантскому жуку, ползу к выходу. Попадающиеся на пути камешки царапают коленки. Это принуждает сделать усилие и вернуться в вертикальное положение.
При моём появлении Мустафа расплывается в улыбке, демонстрируя жёлтые, но собственные зубы. Без лишних слов я напяливаю на голову протянутый мне шлем. Но взгромождаясь на стального коня, слышу треск расходящейся по шву юбки. А на трассу тем временем, мягко покачиваясь на новеньких амортизаторах, выруливает полицейский джип.
Но наш мотоцикл, оставив позади изумлённый взгляд шёлковой косынки, уже бешено наматывает километры на свои колёса.
Мы мчимся в другой… как это по — научному? В иной пространственно-временной континуум. Во как!
Сколько же я упустила за время своего насильственного бдения!
Но сейчас я ничего не хочу пропустить в этом мире.
Руки мои снова повисли… Этакими брошенными на землю канатами.
— Лёнь, ты ещё здесь? — спрашиваю я себя.
Если б не тёмные пятна — последствия схватки с медведицей Машкой, всё можно было бы отнести к области сновидений.
Первым делом звоню в Хургаду — доктору Экрами. Он как всегда не перебивая выслушивает мой сбивчивый рассказ. А отвечает сдержанно, но с теплотой в голосе:
— Вот видите, господин Лео, ресурсы вашего организма ещё не истощились.
Однако на мой прямой вопрос, почему руки снова стали неподъёмными, отвечает цитатой из Шекспира:
— «На свете много, друг Горацио, что непонятно нашим мудрецам!»
Что ж, с Вильямом не поспоришь. Однако я всё же рискую и набираю код России. Есть у меня там собрат по несчастью, а по совместительству мой духовник.
В отличие от Египта, дозвониться до моей исторической родины не удаётся. А тут ещё за воротами бибикает полиция. Инга идёт узнать, в чём дело, и возвращается в сопровождении стражей порядка. В голове проносятся все варианты возможных ответов по поводу последних событий, включая и происшествия в отеле. Однако по какой-то неведомой причине они о мальчике и не заикаются. Их интересуют ночной шум, женские крики и прочая белиберда. Дескать, я не давал спать соседям. Эх, звукопроводимость здешнего воздуха изумительная. Моя вина, что я упустил это из вида.
На мой счастье, Инга берёт инициативу в свои руки и на прекрасном английском объясняет непрошенным гостям, что у нас был небольшой семейный скандал. Похоже, это звучит не очень убедительно. Особенно если брать во внимание жалкое состояние супруга. Оно, конечно, не ускользнуло от внимания полицейских. Тем не менее они непреклонны. Пишется протокол. В моём положении отделаться штрафом — это выйти сухим из воды.
Отделавшись лёгким испугом, я снова набираю номер мобильного отца Авеля. Моё упорство, как и положено, вознаграждено. Мне отвечают.
Сомневаться не приходится, что монаха ничего в этом мире уже не удивляет и не обескураживает — ни смерть ребёнка, ни коварство молодых, ни моё личное кратковременное чудо. А по — настоящему старца интересует лишь одно:
— А душенька твоя стенала ли от боли?
— Как только мы вошли в тот злосчастный номер — так защемило!
— Ну и слава Господу! Значит, жива ещё, грешница! — Возрадовалась трубка и… треньк! — Отключилась.
— Ну и какой смысл во всех этих душеспасительных беседах? — подвела черту супруга.
Я не стал ей ничего отвечать. Что толку спорить с женщиной, выбравшей себе подобный псевдоним? Но, сдаётся мне, это мнение отразилось на моём лице, потому что «шахиня» моя дулась до вечера. А помирила нас, как водится, спальня.
Полицейская машина осталась позади.
Мы останавливаемся, чтобы утолить жажду.
Ветерок, не находя места, то играет с кудрями Мустафы, то задирает мою разошедшуюся по шву юбку. Чтобы пресечь эти вольности, опускаюсь на почти чёрную каменную плиту. А намётанный взгляд цепляет тем временем бледно — коричневую пластинку с растёкшимся по нему пятном глазури. Кусочек древней посуды, выброшенной на берег волнами. Я поднимаю его и кладу в карман юбки. Турецкий сувенир.
А зима тем временем закругляется. И предвидя свой конец, позволяет светилу хозяйничать вовсю. На берегу появляются первые солнцепоклонники.
Мы усаживаемся на прогретые камни, и Мустафа протягивает мне… Что бы вы думали? Ясное дело, оранжевый плод. В ответ извлекаю из сумки плитку шоколада, припасённую на последний день работы. Кажется, с того времени прошла целая жизнь!
Мы приступаем к перекусу. Теперь у меня есть возможность рассмотреть байкера получше. На фоне новенького мотоцикла этот каргыджакский пенсионер сбросил этак лет десять.
В прежние наши вылазки он непременно уносился мыслями в прошлое, когда ухаживал за девушкой по имени Мариам. Но невеста предпочла другого. Это его личная и самая любимая легенда. Однако из достоверных источников мне известно: свадьба состоялась. И жили Мустафа и Мариам долго и счастливо. До той поры пока женщина не состарилась. Теперь она прикована к постели. Как заботливый муж, Мустафа обеспечивает ей уход. Да и дети в стороне не остаются.
Что касается этих гонок на байках, то эту маленькую слабость родственники ему прощают. Полагаю, что Мустафа пользуется в семье уважением. А тёзка его жены, чего греха таить, и вовсе оказалась в его орбите. По крайней мере до той минуты, пока не окажется в Анталье.
И тут в моих слуховых проходах возникает знакомый до боли голос:
— Как же ты низко пала! — восклицает та девчонка из кресла, что остался на вилле. — До чего ты докатилась, если катаешься на мотоцикле с каким-то пенсионером.
— Это только до той поры, как окажусь в Анталии! — бормочу я, оглядываясь по сторонам в поисках своего фантома. Но вместо него натыкаюсь на другие… Хотя это вовсе и фантомы. Это знакомые всё лица.
Впереди вышагивает жилистый брюнет, в котором без труда угадывается виновник той заварухи в отеле. Напоминанием о ней служит фингал, различимый даже издалека.
Следом, покачивая бёдрами, плывёт дерзко декольтированная блондинка.
Ната! Собственной персоной. А ведь кто-то должен был уже вернуться в столицу нашей Родины!
Замыкает цепочку купидончик с льняными кудрями и впадинкой на подбородке, которая в будущем сведёт с ума не одну девчонку. При виде Тихона моя злость на мамашу, проигнорировавшую заключительный пункт нашего договора, улетучивается.
Пожалуй, не стоит строго судить женщину, которая, получив причитающуюся за инсценировку сумму, приняла решение заказать себе ещё одну порцию лета в более фешенебельном отеле. В конце концов главное условие выполнено: детский труп наличествовал. И материнский плач по мёртвому дитя тоже вышел натуральный.
— Мам, вода тёплая! — кричит дискантом пробующий ножкой воду маленький наследник господина Лео.
— Эй, Мариам! Ты ещё здесь? — Шутливо машет перед моим лицом Мустафа.
— Прости, задумалась!
И тут начинается моё погружение. В настоящий сон. С картинками. И судя по ним, это русский Север. Когда-то давным-давно, когда мой отец и помышлял о бизнесе, наша семья жила там. Двинск! Вот название города. Туда приходила зима — с ледяным хрусталём на крышах и морозной живописью на окнах.