Создавалось впечатление, что светская беседа интересовала мадам Вальравен столь же мало, как и меня. Она выглядела взволнованной, постоянно поворачивала голову то в одну сторону, то в другую, смотрела сквозь деревья в толпу, как будто с нетерпением кого-то ожидала.
– Où sont-ils, pourquoi ne viennent-ils?[342] – пробормотала несколько раз подряд, а потом, твердо вознамерившись получить ответ на свой оставшийся без внимания вопрос, громко произнесла короткую простую фразу, пронзившую меня словно молнией:
– Messieurs et mesdames, où donc est Justine Marie?[343]
«Жюстин Мари! Кто это? Мертвая монахиня? Что вам от нее нужно, мадам Вальравен? Скоро вы отправитесь к ней, а не она придет к вам! Так бы я ответила, если бы вопрос адресовался мне, однако никто не разделял моего мнения, никто не выглядел удивленным, испуганным или растерянным. Странный, потусторонний, покушающийся на покой мертвых вопрос горбатой ведьмы получил самый простой, обыденный ответ.
– Жюстин Мари уже здесь. Сейчас она в павильоне и скоро придет, – проговорил кто-то.
После этого краткого диалога беседа перешла на другие темы, столь же легкие и незначительные. То и дело звучали намеки и комментарии, но так отрывочно, без указания имен и обстоятельств, что, как бы внимательно ни вслушивалась – а теперь уже старалась не пропустить ни слова, – я смогла понять лишь то, что существовала какая-то схема, в которой Жюстин Мари – будь то живая или мертвая – играла главную роль. Заговорщики возлагали на нее определенные надежды, упоминали о значительном состоянии, говорили о женитьбе. Вот только кого именно собирались женить, я так и не поняла: может быть, Виктора Кинта или Жозефа Эммануэля? Они оба холостяки. В какой-то момент мне показалось, что намеки и шутки сыпались на голову светловолосого иностранца, которого называли Генрихом Мюллером. Среди всеобщего оживления время от времени звучали хриплые, злые реплики мадам Вальравен. Ее нетерпение рассеивалось лишь беспощадным наблюдением за маленькой Дезире. Девочка не могла шевельнуться без того, чтобы старуха не погрозила клюкой.
– La voilà![344] – вдруг воскликнул один из джентльменов. – Voilà Justine Marie qui arrive![345]
Этот миг стал для меня знаменательным. Вспомнился портрет монахини, всплыла в памяти печальная история любви. Я снова увидела странные призрачные явления на чердаке, в уединенной аллее, в беседке, пережила предвкушение открытия, разоблачения. Ах как трудно остановиться, когда воображение выходит из-под контроля! С помощью случайного облачка и причудливого лунного света фантазия способна превратить в предвкушаемое видение и голое засохшее дерево, и кроткое дикое животное.
Торжественное ожидание тайны завладело моим сердцем. Прежде доводилось встречать призрак лишь смутно, а сейчас предстояло встретиться с ним почти лицом к лицу. Я наклонилась и напрягла зрение.
– Идет! – воскликнул Жозеф Эммануэль.
Круг разомкнулся, чтобы принять нового, долгожданного гостя. В этот момент кто-то пронес мимо факел, и яркий свет помог бледной луне ясно представить все, что происходило на холме. Несомненно, собравшиеся должны были ощущать хотя бы часть моего благоговейного ужаса. Я же перестала дышать.
Все кончено. Момент настал, монахиня явилась. Кризис и откровение совпали.
Служащий парка высоко поднял факел на расстоянии ярда от меня, и длинный яркий язык пламени едва не охватил долгожданную фигуру, которая остановилась прямо передо мной. Как она выглядит? Во что одета? Кто она?
В парке так много масок, а ночь распространяет такое необычное ощущение веселья и тайны, что вы, читатель, скорее всего, поверили бы, если бы я сказала, что увидела черное платье и белое покрывало, воскресение плоти и оживший призрак.
Все это выдумки, ложь! Мы же, как и прежде, пойдем безыскусной, скромной дорогой правды.
Безыскусной, скромной? Нет, эти слова не подходят к тому образу, который предстал передо мной. На холме стояла юная жительница Виллета – девушка, только что вышедшая из пансионата, очень хорошенькая, наделенная характерной прелестью своей страны: светловолосая, богатая телом, полная жизни. Щеки ее округлы, глаза широко открыты, локоны пышны, наряд элегантен. Красавицу сопровождал пожилой господин, которого она называла «Mon oncle»[346], и пожилая дама – к ней она обращалась «Ma tante»[347]. Девушка – жизнерадостная, упитанная и цветущая, настоящая буржуазная невеста – смеялась и весело болтала.
Вот и все, что можно сказать о Жюстин Мари, однако тайна так и осталась тайной: тот призрак, который являлся мне на чердаке и в саду, был выше на целую пядь.
Итак, мы увидели городскую красавицу, бегло взглянули на почтенных пожилых дядюшку и тетушку, но было и третье сопровождающее лицо. Уделим ему несколько мгновений? Это хорошо знакомый нам джентльмен, мы уже не раз встречали его прежде. Я изо всех сил сжала руки и затаила дыхание, подавила крик, проглотила восклицание, запретила себе даже шевелиться. Но что толку? Даже окаменев, я сразу поняла бы, кто стоит передо мной, как узнала сейчас, сквозь пелену долгих ночных слез. Мадам Бек сказала, что он должен был отплыть на корабле «Антигуа», но солгала или передала известие, которое когда-то было правдой, а потом перестало ей соответствовать. Корабль «Антигуа» уже вышел в море, а передо мной стоял Поль Эммануэль.
Обрадовалась ли я? Могу сказать, что с души свалился тяжкий груз. Но гарантирует ли это обстоятельство радость? Не знаю. Сначала следовало выяснить причину отсрочки, понять, в какой степени промедление относится ко мне и относится ли вообще, существуют ли те, кого присутствие месье Поля коснется более непосредственно.
Итак, кто такая эта Жюстин Мари? Вовсе не незнакомка, читатель. Я уже видела ее, она часто бывала на рю Фоссет по воскресеньям, когда мадам Бек принимала гостей, и доводилась родственницей как Бекам, так и Вальравенам. Имя же получила в память той самой монахини, которая, если бы осталась в живых, была ее тетушкой. Юная особа носила фамилию Совер и, оставшись сиротой, обладала огромным наследством. Месье Эммануэль числился ее опекуном, а кое-кто говорил, что и крестным отцом.
Значит, заговорщики хотят, чтобы богатая невеста вышла замуж за одного из их послушников. Жизненно важный вопрос: за кого именно?
Теперь я искренне радовалась, что подмешанное в сладкий напиток снадобье наполнило организм энергией, сделавшей спальню и постель нестерпимыми. Всю свою жизнь я стремилась узнавать полную, чистую правду; не боялась проникнуть в храм безжалостной богини, поднять покрывало и встретить жестокий взгляд. О, величайшее из всех божеств! Твое скрытое лицо часто лишает нас мужества коварной неопределенностью. Но покажи нам ясные очертания, открой четкие, ясные в ужасной искренности линии. Мы застынем в невыразимом ужасе, однако вместе с этим ужасом вдохнем воздух великой истины. Пусть наши сердца содрогнутся, мы все равно почерпнем силу: увидеть и узнать худшее означает лишить страх главного преимущества.
С появлением новых действующих лиц компания на холме развеселилась. Джентльмены принесли закуски и напитки, и все удобно устроились на траве под деревьями, чтобы приятно провести время. Собравшиеся смеялись и шутили. Месье Эммануэль услышал в свой адрес немало острых замечаний: как легких и добродушных, так и пропитанных сарказмом – особенно со стороны мадам Бек. Скоро стало ясно, что он отложил путешествие по собственной воле, без согласия и даже вопреки желанию тех, кого обычно слушался. Отказавшись от места на «Антигуа», купил билет на корабль «Поль и Вирджиния», покидавший Виллет лишь спустя две недели. Друзья настойчиво требовали объяснений, однако он лишь туманно обозначил причину как «необходимость урегулировать небольшое дело сердечного свойства». Что за дело? Никто не знал. Лишь одна особа хотя бы частично понимала смысл высказывания: месье Поль и Жюстин Мари многозначительно переглянулись.
– La petite va m’aider – n’est-се pas?[348] – уточнил он и без промедления получил ответ:
– Mais oui, je vous aiderai de tout mon coeur. Vous ferez de moi tout ce que vous voudrez, mon parrain[349].
Любезный крестный взял руку девушки и благодарно поднес к губам. Став свидетелем нежной сцены, белокурый тевтонец Генрих Мюллер помрачнел, как будто в раздражении, и даже ворчливо произнес несколько слов, после чего месье Эммануэль рассмеялся ему в лицо и с жестокостью победителя обнял подопечную.
Той ночью месье вообще выглядел очень веселым. Казалось, предстоящее испытание ничуть его не тревожит. Конечно, он сразу стал центром компании: возможно, слегка деспотичным, стремившимся к лидерству в веселье точно так же, как в работе, – и каждую минуту неоспоримо доказывал собственное право на это. Именно ему принадлежали самые остроумные реплики, самые забавные анекдоты, самые милые шутки. Как всегда чрезвычайно активный, он успевал уделить внимание всем, но я отлично видела, кто пользуется его предпочтением, видела, у чьих ног он устраивается на траве, кого заботливо укутывает от ночной прохлады, лелеет и бережет как зеницу ока.
Многочисленные намеки и остроты помогли понять, что, в то время как месье Поль будет беззаветно трудиться на благо друзей в чужих землях, эти самые преисполненные благодарности друзья сохранят для него оставленное в Европе сокровище. Пусть только привезет богатства Индии, и взамен получит молодую невесту и богатое наследство. А что касается священного обета, клятвы верности, то цветущее, полное жизни настоящее победило прошлое, и монахиня наконец обрела истинное погребение.