А произошло вот что. Во время утренней молитвы одно место в первом ряду пансионерок пустовало, за завтраком одна чашка кофе осталась нетронутой, а заправляя кровати, в одной из них горничная обнаружила одетую в ночную сорочку и чепчик длинную подушку. Когда же рано утром учительница музыки пришла на урок, ее многообещающая ученица Джиневра Фэншо так и не явилась.
Поиски велись по всему дому, ни один угол не остался без внимания, но все напрасно: не было обнаружено ни следа, ни намека, ни единого клочка бумаги. Нимфа исчезла, поглощенная ночью, как исчезает во тьме падающая звезда.
Дежурные учительницы впали в глубокое отчаяние, а директрису и вовсе охватил ужас. Ни разу еще я не видела мадам Бек столь бледной и потрясенной. Жестокий удар был нанесен в самое сердце: ее интересы оказались под угрозой. Как могло случиться невероятное происшествие? Каким путем беглянка выбралась на свободу? Ни одно окно не оставалось незапертым, ни одно стекло не было разбито. Все двери сохранили неприкосновенность задвижек и замков. Вплоть до сегодняшнего дня мадам Бек ни разу не усомнилась в надежности своего заведения, как не усомнились и все остальные, кроме Люси Сноу, не забывшей, как, словно желая помочь некоему плану, тяжелая дверь оказалась лишь аккуратно притворенной, но не запертой и не закрытой плотно. Не остался без внимания и промчавшийся ночью экипаж, из которого кто-то помахал ей белым платком.
Из суммы этих обстоятельств, добавив к ним несколько других, также известных мне одной, я сделала единственный логичный вывод: побег, – и, вполне уверенная в справедливости своего заключения, решила облегчить страдания мадам Бек. Упомянув об ухаживаниях месье Амаля, я обнаружила, что для мадам роман вовсе не стал новостью. Больше того: она заявила, что уже давно побеседовала на эту щекотливую тему с миссис Чолмондейли и возложила на ее плечи ответственность за развитие событий, а теперь решила обратиться за помощью и к означенной особе, и к месье Бассомпьеру. Выяснилось, что в отеле «Креси» уже все знали. Джиневра написала кузине Полине и туманно намекнула на брачные намерения. Поступили известия и от семейства Амаля. Месье Бассомпьер бросился в погоню за беглецами, однако настиг их слишком поздно.
Через пару дней почтальон принес мне письмо, которое многое объяснило:
«Дорогая старушка Тим (это тоже мое имя, как Тимон)! Как видите, я сбежала – улетела как пуля. Почти с самого начала мы с Альфредом планировали пожениться именно так, не хотели застревать в обычном болоте. Альфред слишком энергичен для этого, да и я, слава богу, тоже. Кстати, хоть когда-то он и называл вас драконом, в последние месяцы так часто с вами встречался, что проникся дружескими чувствами. Надеется, что теперь, когда он исчез навсегда, вы не будете по нему скучать, и просит прощения за все небольшие неприятности, которые доставил. Однажды он не на шутку вас напугал, появившись на чердаке в тот самый момент, когда вы читали письмо особой важности. Заметив вашу увлеченность, не смог отказать себе в удовольствии слегка пошалить. Зато вы, в свою очередь, застали его врасплох, поднявшись за платьем, шалью или какой-то другой одеждой, когда, дожидаясь меня, он зажег сигару, решив покурить.
Теперь понимаете, кто был той самой монахиней? А в школу к нам приходил, чтобы встретиться с одной из учениц. Сейчас объясню как. Вам известно, что его племянники, сыновья сестры, мадам Мелси, учатся в Атенеуме, и он обладает правом свободного входа. Знаете вы и то, что двор коллежа отделен высокой стеной от нашего сада (точнее, от той самой запретной аллеи, которую вы так любите). Преодолевать препятствия Альфред умеет так же ловко, как танцевать или фехтовать. Чтобы попасть к нам, он сначала перелезал через стену, а потом по нависающему над большой беседкой высокому дереву, ветки которого спускаются на крышу здания, пробирался в первый класс и большой зал. Кстати, однажды он свалился с дерева, сломал несколько сучьев и едва не свернул себе шею, а убегая, наткнулся на гулявшую по аллее пару: кажется, мадам Бек и месье Эммануэля. Из большого зала нетрудно попасть в высокую часть здания: окно в крыше постоянно приоткрыто для доступа воздуха, и через него он проникал на чердак. Около года назад я пересказала графу легенду о монахине. Романтический образ вдохновил его на небольшое театральное действо, получившееся, как можно судить, весьма успешным.
Без монашеского одеяния – черного балахона и белой накидки – Альфред постоянно попадался бы на глаза и вам, и этому тигру-иезуиту, месье Полю. Он считает вас обоих стойкими и очень храбрыми: не испугались призрака. Меня же удивляет не столько ваше мужество, сколько способность хранить тайну. Не понимаю, как можно снова и снова встречать монахиню и при этом молчать, не сказав никому ни слова?
А как вам понравилась монахиня в постели? Я хорошо ее нарядила, правда? Увидев пугало, хотя бы вскрикнули! Я бы сошла с ума, но у вас такие крепкие нервы! У нас с вами совсем разная душевная организация. По-моему, вы не испытываете ни боли, ни страха, ни горя: настоящий древний Диоген.
Итак, дорогая бабушка! Мой ночной побег очень вас рассердил? Уверяю: это очень весело, а поступила я так назло маленькой гордячке Полине и этому медведю – доктору Джону, чтобы доказать обоим, что, несмотря на всю их спесь, тоже могу выйти замуж. Месье Бассомпьер поначалу гневался на Альфреда и даже угрожал судебным преследованием за détourmnemet de mineur[350] и еще бог знает чем. Выглядел он ужасно грозным, так что мне даже пришлось исполнить небольшую мелодраму: упасть на колени и с рыданиями его умолять, намочив три носовых платка. Разумеется, дядюшка скоро сдался. Действительно, зачем суетиться? Я замужем, и на этом все. Правда, он по-прежнему утверждает, что брак незаконен, потому что я несовершеннолетняя. Можно подумать, это что-то меняет! Я замужем точно так же, как если бы мне было сто лет. Однако предстоит новая свадьба с приданым, и миссис Чолмондейли взяла на себя организацию торжества. Можно надеяться, что месье Бассомпьер расщедрится на приличный кусок своего состояния, что было бы очень кстати, так как дорогой Альфред обладает лишь наследственной знатностью и жалованьем. Хотелось бы, чтобы дядюшка совершил благородный жест, как подобает истинному джентльмену, и не выдвинул никаких условий. Пока он настолько недоволен, что намерен ограничить приданое запретом: с момента его получения Альфред лишается права брать в руки как карты, так и кости. Он обвиняет моего ангела в склонности к игре. Не знаю, насколько это правда, но знаю, что Альфред – само очарование.
Не могу не восхищаться той изобретательностью, с какой Амаль организовал наш побег. Как предусмотрительно выбрал праздничную ночь, когда мадам (он знает ее привычки) непременно отправится в парк на концерт. Полагаю, вы ездили вместе с ней: видела, как около одиннадцати встали и вышли из спальни, – а вот почему вернулись в одиночестве и пешком, не понимаю. Ведь это вас мы встретили на узкой рю Сен-Жан? Заметили, как я помахала платком из окна экипажа?
Прощайте! Порадуйтесь моей удаче, поздравьте со счастливым браком и поверьте, дорогой циник и мизантроп, что остаюсь вашей в добром здравии и наилучшем расположении духа.
Джиневра Лаура де Амаль, урожденная Фэншо.
P.S. Запомните: теперь я графиня. Папа, мама и сестры примут новость с восторгом. Дочь – графиня! Сестра – графиня! Браво! Звучит намного лучше, чем «миссис Джон Бреттон», не так ли?»
Прочитав письмо госпожи Фэншо де Амаль, читатель, несомненно, ожидает, что юношеское легкомыслие получило горькое искупление. Да, судьбой ей было уготовано немало испытаний и даже страданий.
Мои знания о дальнейшей жизни Джиневры уместятся в несколько строчек.
Я встретилась с ней в конце медового месяца, когда графиня приехала с визитом к мадам Бек. Она сразу пригласила меня в гостиную и со смехом бросилась обнимать. Выглядела великолепно: локоны стали еще длиннее, а щеки – румянее, белая шляпа с кружевной вуалью и украшенное апельсиновыми цветами свадебное платье шли ей необычайно. Первое, о чем она мне сообщила (у Джиневры всегда во главе угла стояла материальная сторона жизни; я же считала, что, несмотря на презрение к буржуазии, в ней преобладало здоровое коммерческое начало), было то, что дядя Бассомпьер смирился и обеспечил ее приданым, а потом добавила:
– Мне безразлично, что он называет Альфреда простофилей: сказывается суровое шотландское воспитание. Думаю, Полина страшно мне завидует, а доктор Бреттон сгорает от ревности до такой степени, что готов вышибить себе мозги. А я так счастлива! Больше не о чем мечтать, разве только о собственном экипаже и дворце. Ах да! Должна познакомить вас со своим мужем. Альфред, иди сюда!
Граф Амаль появился из дальней комнаты, где беседовал с мадам Бек, терпеливо принимая поздравления и увещевания достойной леди. Я была представлена сразу под несколькими именами: Дракон, Диоген и Тимон. Молодой полковник держался чрезвычайно любезно. Принес изящные, элегантно оформленные извинения относительно невинного маскарада, а в завершение краткой речи указал на супругу и заявил:
– Лучшее оправдание нарушения спокойствия стоит перед вами!
Затем «оправдание» отправило его обратно к мадам Бек и продолжило в прямом смысле душить меня своей безудержной энергией и девчачьей, легкомысленной, забавной чепухой. Десять раз подряд Джиневра восторженно продемонстрировала кольцо, назвала себя мадам графиней Амаль и спросила, как это звучит. Я говорила мало, а держалась сдержанно и даже сухо. Впрочем, ничего иного она и не ожидала: слишком хорошо меня знала, чтобы надеяться на комплименты. Скупые насмешки вполне ее удовлетворяли: чем более прозаичным и равнодушным становилось мое поведение, тем веселее она смеялась.
Вскоре после свадьбы месье Амаль последовал настойчивым советам месье Бассомпьера оставить армию, чтобы избавиться от некоторых неблаговидных связей и привычек, потом получил дипломатический пост и вместе с молодой женой отправился за границу. Я думала, что Джиневра меня забудет, однако этого не случилось. Долгие годы она поддерживала нерегулярную, капризную переписку. В течение двух первых лет рассказывала только об Альфреде и себе. Затем Альфред отошел на второй план, а главное место в душе занял новый человек: юный Альфред Фэншо де Бассомпьер де Амаль. Письма наполнились эмоциональными сообщениями о чудесах его бурного развития и не менее эмоциональным возмущением флегматичным недоверием, с каким я встречала откровения. Пришлось принять обвинения в том, что я не знаю, что значит быть матерью, и настолько холодна, ч