интонации, я стала думать лишь о своем персонаже и месье Поле, который внимательно слушал, наблюдал и подсказывал из-за кулис.
Вскоре пришла и окрепла уверенность в собственных силах, появилось спокойствие. Я смогла до такой степени овладеть собой, что начала замечать партнерш и с удивлением обнаружила, что некоторые играют очень хорошо, особенно Джиневра Фэншо. Девушка чувствовала себя на сцене совершенно свободно и восхитительно кокетничала с двумя поклонниками. Раз-другой я заметила, что она подчеркнуто проявила симпатию и оказала предпочтение мне – щеголю. Мисс Фэншо так воодушевленно и осмысленно посылала реплики, бросала во внимательную, благодарную толпу такие красноречивые взгляды, что мне, которая хорошо ее знала, скоро стало ясно: это предназначено для конкретного зрителя. Проследив за ее взглядом, улыбкой, жестами, я поняла, что она выбрала для себя весьма выдающийся объект: как раз на пути ее посылаемых со сцены стрел – выше всех остальных зрителей и оттого заметнее – в спокойной, но сосредоточенной позе стоял мой хороший знакомый, доктор Джон.
Картина свидетельствовала о многом, как и взгляд доктора Джона. Мне было непонятно, что он говорил, но все равно вдохновлял: я черпала в нем историю, вкладывала в роль идею и воплощала в ухаживаниях за Джиневрой. В Медведе, или истинном влюбленном, я видела доктора Джона. Жалела ли его, как прежде? Нет. Зажав в кулаке собственное сердце, соперничала с ним и достигала успеха. Понимала, что представляю пустого щеголя, но там, где попытки Медведя оказывались безуспешными, мне удавалось победить. Теперь понимаю, что играла так, словно желала и стремилась завоевать сердце главной героини. Джиневра помогала мне. Вдвоем мы изменили характер роли, покрыв ее позолотой. В антракте месье Поль признался, что не понимает, в чем причина охватившего нас внезапного озарения, и с легкой укоризной добавил:
– C’est peut-être plus beau que votre modèle, mais ce n’est pas juste[143].
Я тоже не знаю, что со мной произошло, но почему-то очень захотелось затмить Медведя, то есть доктора Джона. Джиневра мне благоволила, так разве могла я не проявить рыцарских качеств? Сохранив букву роли, я дерзко изменила ее дух. Без интереса, без вдохновения не смогла бы играть вообще, а поскольку играть было необходимо, включились еще не познанные силы, и роль приобрела новый облик.
В тот вечер я чувствовала и делала то, чего ожидала не больше, чем возможности в трансе подняться на седьмое небо. Холодно, неохотно, испуганно согласилась участвовать в спектакле, чтобы утешить и порадовать месье Поля, а спустя несколько часов играла горячо, заинтересованно, свободно – чтобы доставить удовольствие себе самой.
И все же на следующий день, чувствуя, что испытание закончилось благополучно, я охладела к любительским спектаклям. Радуясь тому, что выручила месье Поля Эммануэля и успешно испытала собственные возможности, твердо решила никогда больше не соглашаться на безумные авантюры. Склонность к драматическому выражению проявилась как часть моей натуры. Развитие неожиданно открытой способности могло бы принести не испытанный прежде восторг, но не соответствовало жизненной позиции наблюдателя. Следовало отказаться и от творческой силы, и от страсти, а потому я спрятала их под замок решимости, который не смогли взломать ни время, ни искушение.
Как только пьеса закончилась, причем с громким успехом, раздражительный деспотизм месье Поля Эммануэля бесследно исчез. Час ответственности миновал, он тут же забыл о суровости диктатора и уже через минуту стоял среди нас – радостный, добрый и общительный. Пожав всем по кругу руки и поблагодарив, месье заявил, что каждая из нас должна потанцевать с ним сегодня. Обещание пришлось дать, но я сказала, что не танцую.
– Сегодня танцуют все! – заявил месье Поль, и если бы я потихоньку не улизнула и не скрылась, наверняка заставил бы выступить во второй раз.
Для одного вечера с меня было достаточно: настало время уйти в себя и вернуться к обычной жизни. Платье мышиного цвета хорошо смотрелось под пальто на сцене, однако никак не годилось ни для вальса, ни для кадрили, поэтому я спряталась в тихий уголок, откуда могла наблюдать за происходящим, сама оставаясь незамеченной. Бал с его великолепием и радостью развернулся перед моим взором подобно блестящему спектаклю.
Джиневра Фэншо снова предстала первой красавицей – самой восхитительной и самой веселой из присутствующих. Конечно, ей доверили открыть бал. Выглядела она чудесно, танцевала грациозно, улыбалась очаровательно. Дитя удовольствий, она родилась, чтобы блистать. Работа или переживания повергали ее в уныние и апатию, бессилие и жалость к себе, а веселье расправляло крылья бабочки, оживляло золотую пыльцу, ярко раскрашивало разноцветные пятна, заставляло сиять, подобно драгоценности, и расцветать подобно благоуханному бутону. Обычная еда и простые напитки ее не привлекали, она питалась пирожными и мороженым, как колибри – нектаром. Сладкое вино заменяло ей воду, а кексы служили вместо хлеба. В бальном зале мисс Фэншо вдохновлялась и жила полной жизнью, но стоило выйти наружу, поникала и увядала.
Но не подумайте, читатель, что Джиневра цвела и сияла ради удовольствия месье Поля Эммануэля – своего партнера, что расточала обаяние исключительно в назидание случайным собеседникам или родителям, бабушкам и дедушкам, заполнившим холл и облепившим стены бального зала. В столь скучных, тусклых обстоятельствах, в таком холодном, пресном окружении Джиневра вряд ли снизошла бы до одной-единственной кадрили, а вместо воодушевления и добродушия испытала бы утомление и раздражение, однако в тяжелой, душной праздничной массе видела фермент, способный наполнить обстановку воздухом, чувствовала приправу, придающую особый вкус, находила повод, оправдывавший проявление высших чар.
В бальном зале не найдется ни одного наблюдателя мужского пола, кто не был бы почтенным отцом семейства. Исключение составлял лишь месье Поль Эммануэль – единственный джентльмен, которому было позволено пригласить ученицу на танец. Исключение объяснялось несколькими обстоятельствами: во-первых, традицией (профессор состоял в родстве с мадам Бек и пользовался безусловным доверием); во-вторых, своеволием (всегда поступал по-своему); в-третьих, глубокой порядочностью (ему, без сомнений, можно было доверить хоть дюжину самых красивых и целомудренных девушек, и под его руководством ни с одной из них и волос не упадет). Здесь следует заметить, что некоторые из учениц вовсе не отличались невинной чистотой помыслов, совсем наоборот, однако в присутствии месье Поля не отваживались проявлять грубость или безнравственность. Таким образом, профессор мог танцевать с кем угодно, и горе тому, кто попытался бы ему помешать.
Остальным джентльменам пришлось довольствоваться участью наблюдателей – да и то исключительно благодаря мольбам и настойчивым воззваниям к душевной доброте мадам Бек. Этих несчастных она весь вечер держала под постоянным присмотром, загнав в самый дальний, самый неуютный, самый темный угол холла. Небольшая компания отверженных состояла из представителей лучших семейств Лабаскура, взрослых сыновей присутствующих дам и братьев учениц школы. Весь вечер мадам Бек не отходила от этих молодых джентльменов – внимательная, как мать, и безжалостная, как дракон. Их отделяло нечто вроде кордона, который они мечтали пересечь, чтобы поднять дух единственным танцем с belle blonde[144], jolie brune[145] или cette jeune fille magnifique aux сheveux noirs comme le jais[146].
– Taisez-vous![147] – отвечала мадам с героической непреклонностью. – Vous ne passerez pas à moins que ce ne soit sur mon cadavre, et vous ne dancerez qu’avec la nonnette du jardin[148].
Словно маленький Наполеон, она с величественным видом прохаживалась вдоль безутешной, сгорающей от нетерпения линии воздыхателей.
Мадам Бек кое-что знала о мире. Мадам Бек многое знала о человеческой природе. Не думаю, что какая-нибудь другая директриса в Виллете осмелилась бы допустить в свою обитель молодых людей, однако мадам понимала, что с помощью такого компромисса можно совершить великое деяние и достичь великой цели.
Во-первых, родители становились сообщниками, поскольку свершалось это исключительно благодаря их посредничеству. Во-вторых, появление в гнезде гремучих змей – таких привлекательных и в то же время опасных – помогало мадам проявить сильнейшее свойство своего характера, а именно первоклассный дар наблюдения. В-третьих, присутствие джентльменов придавало празднику особую пикантность. Ученицы их видели, и зрелище сияющих вдалеке золотых яблок вселяло в них дух, невозможный при других обстоятельствах. Удовольствие детей передавалось родителям; жизнь и веселье наполняли бальный зал. Сами молодые люди, хотя и стреноженные, испытывали острый интерес, поскольку властительница не позволяла им скучать. Таким образом, благодаря небольшой, но тонкой уловке ежегодные праздники в школе мадам Бек пользовались успехом, неведомым другим школам королевства.
Я заметила, что поначалу доктору Джону было позволено свободно расхаживать по классам: серьезный, ответственный облик искупал грех молодости и наполовину извинял красоту, – но как только начался бал, ему не удалось избежать пристрастного внимания мадам, которая со смехом заявила:
– Прочь, волк, прочь! Хоть ты и прикрылся овечьей шкурой, все равно придется покинуть загон. Пойдем. В холле собрался чудесный зверинец из двадцати особей. Позволь и тебя отправить к ним.
– Но прежде позвольте один-единственный танец с ученицей, которую выберу сам.
– Неужели вам не стыдно просить об этом? Какое безумие, неслыханная дерзость! Sortez, sortez, au plus vite!